Текст книги "Методология и социология психологии"

Данная социальная функция психологии145145
  Вообще о социальных функциях социогуманитарной науки см.: Юревич, 2004.


[Закрыть] соотносима с тем, что Б. Адам и Ю. Ван Лун называют социальной инженерией или участием науки в социальном конструировании порядка и контроля.

Хотя само понятие «социальная практика» не получило в психологической науке широкого распространения, эта наука имеет непосредственное отношение к изучению и конструированию социальных практик. Как пишет Э. Гидденс, «предметом социальных наук… являются социальные практики, упорядоченные в пространстве и во времени» (Giddens, 1984, р. 2), и психология не является исключением. В частности, социальные системы, являющиеся главными «единицами» организации общества, в свою очередь, конституируются социальными практиками, представляющими собой различные формы взаимозависимости субъекта действия и группы (там же). Нетрудно заметить, что, например, определения предмета социальной психологии (Краткий психологический словарь, 1985; и др.) выглядят очень близкими такому пониманию социальных практик, которые, соответственно, тесно связаны с предметом психологической науки.

Социальные практики актуальны для психологии и как предмет изучения, и как объект практического воздействия, минимальным вариантом которого является встраивание психологического знания в соответствующие практики, максимальным – их реорганизация на его основе. Например, если принимаемые на работу проходят собеседование с психологом, можно говорить о том, что психолог, а следовательно, и психологическое знание встроены в соответствующую социальную практику. Если же прием на работу всецело определяется, скажем, результатами психологического тестирования, то эта психологическая процедура является краеугольным камнем данной социальной практики, реорганизованной («ре-» потому, что так было не всегда) на психологической основе.

Психология в современном обществе, в том числе и в нашем, российском, достаточно заметна в обоих качествах, особенно преуспевая в плане встраивания в социальные практики. Психологи инкорпорированы в деятельность различных организаций, участвуя в отборе (рекрутменте) их персонала, его оценке (ассессменте), обучении и др., а также в других видах социальных практик, таких как педагогическая, терапевтическая и т. д., а область социальных практик, отмеченных участием психологов, постоянно расширяется. Отрадной тенденцией является и то, что включенность психолога во многие социальные практики становится нормативной, а, скажем, школа или солидная коммерческая фирма, где нет психолога, выглядят как аномалии.

Вместе с тем, при всем уважении к социальным практикам, в которые включены психологи, трудно не заметить, что и здесь проявляется дихотомия «больших» и «малых» дел: в наиболее важных социальных практиках, таких как выработка программ государственного развития или принятие новых законов, психологи пока не участвуют. В результате потенциальные возможности психологии и в данном плане оказываются существенно ограниченными сложившимися в нашем обществе традициями.

Яркий пример отсутствия психологии в социальной нише, в которой она должна присутствовать, – организация различных видов профессиональной деятельности. Любая подобная деятельность предполагает создание соответствующей мотивации, распределение функций между ее участниками, поощрение профессиональных успехов, санкции за просчеты и недостаточную эффективность, т. е. целый комплекс задач, имеющих очень существенную психологическую составляющую, но при этом, как правило, решаемых без участия психологов – на основе здравого смысла (или его отсутствия) и сложившихся традиций. В результате в организацию различных видов профессиональной деятельности часто закладываются психологически безграмотные решения, что существенно ее ухудшает. Характерной иллюстрацией может служить формирование мотивации с опорой на расхожие стереотипы, противоречащие психологическим закономерностям. Скажем, в быту широко распространен стереотип «чем выше мотивация, тем лучше», противоречащий хорошо известному в психологии закону оптимума мотивации, по достижении которого дальнейшие повышение мотивации снижает эффективность деятельности. В психологических исследованиях также установлено, что мотивация нарастает с ростом внешнего подкрепления не линейно, а в соответствии с ∩-образной кривой («эффект обратной мотивации»), что тоже, как правило, не учитывается традиционными способами организации различных видов профессиональной деятельности. Их грамотная организация требует учета целого ряда психологических закономерностей, которые пока не ассимилированы соответствующими социальными практиками.

Довольно нелепо – и с социальной, и с психологической точки зрения – сейчас выглядят и наши конкретные социальные практики, из которых в процессе реформ были изъяты важные элементы. Например, педагогическая практика, одним из краеугольных камней которой традиционно был принцип единства обучения и воспитания, имевший весьма тривиальный и отточенный историей человечества смысл: мало вкладывать в детей знания, надо еще и развивать их нравственные качества. Захлестнувшая нас либеральная волна смыла вторую часть этого тезиса, потопив ее в таких формулах, как «можно все, что не запрещено законом» (следовательно, мораль вообще не нужна), «рынок сам расставит все по своим местам» и т. п. И расставил, в результате чего у нас наблюдается криминализация всей общественной жизни; в иерархии профессий, характерной для молодого поколения, проститутка оказалась намного выше ученого; молодые люди принципиально не уступают пожилым людям места в общественном транспорте и т. п. – в общем, происходит то, что Э. Гидденс назвал «испарением моральности» (Giddens, 1984). Все эти характерные для современной России явления имеют общую причину – отсутствие какой-либо системы воспитания и морального контроля, канувшей в лету вместе с выполнявшими эту функцию партийной, пионерской и комсомольской организациями. А надежды на то, что закона самого по себе достаточно в качестве механизма регуляции социального поведения (это при нашем-то отношении к законам!), или на то, что он будет дополнен внутриличностными самоограничениями (на которых, собственно, и основана западная цивилизация), оказались утопичны. В результате мы стоим перед разбитым корытом совершенно разрушенной системы воспитания, на обломках которой произрастают такие культивируемые нашими СМИ и органически дополняемые образами «хороших» бандитов идеологемы, как «купи и выиграй», «открой бутылку и выиграй», «укради и не попадись», а то и просто «укради», воспитательное влияние которых тоже не следует недооценивать. В этих условиях одна из главных задач психологии – показать нашему обществу, что оно не может обойтись без системы воспитания, которую нельзя заменить ни патриотической патетикой, ни псевдолиберальным анархизмом. Очевидны и практические возможности психологии в восстановлении данной социальной практики, например, путем создания системы выработки моральных качеств с помощью не морализаторства, а куда более эффективных психотренингов (см.: Лебедева, Лунева, Стефаненко, 2004.; и др.).

Особого упоминания заслуживает и юридическая практика как создающая основу для социальной регуляции поведения человека и отношений в обществе. В нашей стране считается, что разработка законов – дело юристов, в чем еще есть какая-то логика, и политиков, в чем логики нет, но политики вмешиваются у нас в любое дело. При этом совершенно не учитывается та простая очевидность, что юридические законы – не просто формальные правила поведения граждан, но и основные принципы взаимоотношений между ними, которые должны, во-первых, выражать некоторую социальную необходимость, во-вторых, быть эффективными регуляторами человеческого поведения. Это предполагает их социологическую и психологическую продуманность, которой они не могут обладать, когда социологи и психологи не принимают участия в их разработке. В результате, хотя, конечно, не только по этой причине, визитными карточками нашего общества стали такие явления, как «вредный», т. е. социально нецелесообразный, или «не работающий», т. е. не выполняющий своих регулятивных функций, закон, а соответствующая социальная практика выглядит как образец социологической и психологической безграмотности.

Подобных примеров можно привести столько же, сколько социальных практик существует в нашем обществе, т. е. бесчисленное множество, поскольку, во-первых, любая социальная практика требует участия психологии, во-вторых, как правило, организована без ее участия. Наиболее же оптимальным вариантом участия психологии в конструировании этих практик является не только ее встраивание в их организацию, т. е. включение в них психологов и использование отдельных элементов психологического знания, но и их реорганизация на психологической основе, т. е. построение их оснований на базе психологических закономерностей.

Сказанное можно суммировать в следующих основных выводах.

1 «Заметность» той или иной социогуманитарной науки в обществе и ее место в иерархии социогуманитарных дисциплин пропорциональны ее социальной релевантности – мере участия в обсуждении и решении глобальных социальных проблем.

2 Психология, несмотря на свою высокую социальную востребованность и практическую релевантность, в современном российском обществе и в отечественной иерархии социогуманитарных наук занимает довольно скромное место, что во многом объясняется ее невысокой социальной релевантностью – участием преимущественно в «малых», а не в «больших делах».

3 Вместе с тем психология обладает большим потенциалом повышения социальной релевантности, основными направлениями которого являются выполнение ею мировоззренческой и конструкционистской функций – создание образов общества и происходящего в нем, а также конструирование социальных практик.

4 Повышение социальной релевантности психологии предполагает расширение ее социальной ниши и ее проблематики, в частности, добавление к традиционным объектам психологического изучения, которыми являются психические процессы, личность и группа, еще одного объекта – общества в целом, а макро-психология, изучающая этот объект, представляется одним из наиболее перспективных направлений психологического исследования и применения психологических знаний.

5 Повышение социальной релевантности психологии и расширение ее социальной ниши, для которых имеются все предпосылки, позволит ей занять более заметное место в нашем обществе и подняться в иерархии социогуманитарных наук, превратившись из «надстроечной» в одну из «базисных» дисциплин.

Одно из самых емких определений либерализма, которые довелось слышать автору этих строк, звучит так: «либерализм это – когда все можно, но кое-что все-таки нельзя». В этом «кое-что все-таки нельзя», очевидно, коренится его главное отличие от анархии.

Согласно позиции, описанной в предыдущей главе и названной автором «методологическим либерализмом», все системы психологического знания – бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ и др. – в равной мере «истинны» и «легитимны», но это относится только к системам научного знания в психологии. Что же касается паранауки и прочих подобных явлений, то в отношении их даже самые убежденные «методологические либералы» считают либерализм неуместным, в результате чего возникает, в том числе и на «территории» психологии, проблема демаркации науки и паранауки.

Эта проблема неожиданно встала с новой остротой в начале XXI века, когда человечество, успешно покорив природу, окружив себя компьютерами и другими техническими изобретениями, обеспечило себе комфортный быт на основе научного знания и, казалось бы, давно оставило во мраке веков всевозможные формы мракобесия.

Паранаука сейчас переживает подлинный ренессанс, причем и в тех культурах, которые всегда славились рациональностью и прагматизмом. Известный канадский физик К. Саган писал в конце 1970-х годов: «Сейчас на Западе (но не на Востоке) наблюдается возрождающийся интерес к туманным, анекдотичным, а иногда и подчеркнуто ложным доктринам, которые, если бы были правдивыми, создали бы более интересную картину вселенной, но, будучи ложными, выражают интеллектуальную неаккуратность, отсутствие здравомыслия и траты энергии в ненужных направлениях» (Sagan, 1977, р. 247). Популярность таких «доктрин», к числу которых Саган отнес астрологию, учение об аурах, парапсихологию и др., он объяснил активностью наиболее примитивных – лимбических – структур человеческого мозга, находящую выражение в «стремлении заменить эксперименты желаниями» (ibid., р. 248). В конце 1980-х годов того же века в цитадели Силиконовой долины – в штате Калифорния – профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков (Филатов, 1989). А сейчас астрологические прогнозы печатают 90 % американских газет, в то время как материалы, посвященные науке и технике, – лишь 10 % (там же). Да и вообще современное западное общество переживает состояние, которое, перефразируя известное высказывание М. Вебера, можно назвать «иррационализацией всей общественной жизни».

Еще больше преуспела в этой иррационализации современная Россия, что выглядело абсолютно невозможным еще совсем недавно, когда на ее пути стояли твердый и казавшийся незыблемым материализм советского обывателя и неусыпная бдительность советских идеологов, а любой возомнивший себя колдуном или прорицателем рисковал оказаться если не на костре, как его средневековые предшественники, то как минимум в учреждении для психически больных. Сейчас именно эти колдуны и прорицатели, к услугам которых прибегают даже такие вполне прагматически настроенные люди, как политики, оказались истинными властителями дум. В современной России насчитывается около 300 тыс. колдунов, гадалок, астрологов, экстрасенсов и прочей подобной публики146146
  Для сравнения: профессиональных ученых – менее 400 тыс., т. е. колдунов у нас почти столько же, сколько ученых, что достаточно точно передает уровень рационализма современного российского общества.


[Закрыть]. Их гонорары совершенно несопоставимы с доходами ученых, разве что с Нобелевской премией. На одну программу, посвященную на нашем телевидении науке, приходится несколько, прославляющих астрологов, экстрасенсов и колдунов. Рекламы соответствующих услуг украшают все наши коммерческие газеты. А в наших книжных магазинах напротив секций философской или социологической литературы располагаются секции литературы астрологической.

В общем, паранаука сейчас пронизывает все сферы нашей жизни, причем и те, которые традиционно считались наиболее рационалистическими. А слабое сопротивление научного сообщества в виде, например, создания Комиссии при Президиуме РАН по борьбе с лженаукой, не в силах остановить ее экспансию.

При этом наука, в истоках которой не только борьба с «ненаучным» мировоззрением, но и толерантность к непохожим на нее формам мировосприятия, не только стремление рационализировать умы, но и желание понять иррациональное, сделала и саму иррационализацию объектом научного познания, предложив ряд ее объяснений. Эта тема сама по себе заслуживает серьезного изучения. В данном же контексте, не углубляясь в нее, отметим лишь, что стремительное разрастание сообщества колдунов и т. п. нельзя объяснить лишь наиболее простыми причинами – вышеупомянутой «иррационализацией всей общественной жизни» (которая сама по себе нуждается в объяснении), обилием шарлатанов, стремящихся на этой иррационализации подзаработать и т. д. Немалую роль, по-видимому, играют и такие факторы, как ослабление в западной культуре исконных протестантских ценностей, на которых традиционно опирался рационализм, «здесь-и-теперь-психология» современного западного обывателя, имеющая своими проявлениями нежелание ждать, пока рациональная наука решит его проблемы, массовая вера в чудеса и др. (см.: Юревич, Цапенко, 2001). Очевидно и важное значение личностных ситуаций, в которых иррациональное восприятие существующего миропорядка явно выполняет психотерапевтическую функцию. Например, после потери близкого человека вера в переселение душ и возможность контактов с ними спиритуалистическими способами позволяет смягчить горечь таких утрат.

Парадоксально, но факт, что и наука невольно внесла свой вклад в возрождение, казалось бы, давно побежденных ею иррационалистических верований. Она породила гипотезы – о существовании биополей, о возможности экстрасенсорного восприятия, о влиянии космоса на организм человека, которые уверенно используются астрологами и экстрасенсами в качестве объяснительных принципов. Она подала им пример социальной организации: сообщества магов и колдунов явно моделируют основные способы организации и иерархизации научного сообщества, создавая свои институты, ассоциации и академии, присваивая себе ученые степени докторов парапсихологии или магистров белой и черной магии, прибегая к прочим формам самоорганизации, характерным для ученых (здесь трудно не вспомнить НИИЧАВО – Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства, блестяще и, как теперь выяснилось, прозорливо описанный братьями Стругацкими в романе «Понедельник начинается в субботу»). А главное, именно наука своими открытиями, регулярно разрушавшими привычное мировосприятие, внушила массовому сознанию, что в принципе все возможно – даже то, что совсем недавно казалось абсолютно нереальным147147
  В частности, в нем прочно отложилась история о том, как в свое время Парижская академия наук наотрез отказалась обращать внимание на сообщения о падающих с неба камнях, поскольку в те годы это казалось невозможным.


[Закрыть]. И один из парадоксов современной цивилизации состоит в том, что чем быстрее и успешнее развивается наука (а научное знание, как известно, накапливается по экспоненте), тем чаще ломаются привычные схемы мировосприятия, тем меньше у массового сознания остается стабильных точек опоры и, соответственно, тем большие возможности открываются перед паранаукой.

Сыграли ей на руку и события, происходящие в самом научном сообществе. В частности, либерализация некогда очень строгих правил производства научного знания и распространение идеологии постмодернизма, который принес с собой легализацию самых разнообразных систем познания, в том числе и непохожих на традиционную науку, и толерантное отношение к ним, чем, естественно, не преминула воспользоваться паранаука.

Справедливости ради надо отметить, что наука и паранаука хотя и очень непохожи друг на друга (вынесем за скобки отчетливо выраженную тенденцию современной паранауки мимикрировать под науку), но не вполне антагонистичны, а скорее, как куновские парадигмы, «несоизмеримы» друг с другом. Как было отмечено выше, в разгар компьютерной революции в штате Калифорния, который стал ее цитаделью, профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков. Однако это не мешало физикам работать и не воспрепятствовало компьютерной революции, плодами которой, впрочем, умело воспользовались те же астрологи, теперь рассылающие свои прогнозы по Интернету, а также колдуны и иже с ними, заманивающие свою клиентуру с помощью сайтов. Да и вообще взаимоотношения науки с паранаукой напоминают взаимоотношения науки с религией, которые в истории человечества редко принимали характер антагонизма и еще реже порождали «войны на уничтожение».

Тем не менее и толерантное (точнее, высокомерно-толерантное: «существует, и ладно») отношение к паранауке может науке дорого стоить, причем в прямом, т. е. в денежном, смысле слова. В нынешней России, например, вышеупомянутые 300 тысяч колдунов и т. п. не просто существуют, а «живут и размножаются», поглощая обильные финансовые потоки, которые могли бы питать науку и базирующуюся на ней практику. К тому же переориентация нашего общества с ученых на колдунов неизбежно оборачивается его охлаждением к науке, что, в свою очередь, сказывается на ее состоянии, ведь в современном обществе объемы ее финансирования в конечном счете определяет именно обыватель – в качестве избирателя и налогоплательщика. В результате вера в колдунов и экстрасенсов приобретает большой экономический вес и выглядит как «голосование кошельком» – не за науку, причем чем беднее страна, тем хуже сказываются на науке результаты такого «голосования».

Следует отметить и то, наша российская культура, при всем материализме его советского варианта, не была подлинно рационалистической, подчас довольно воинственно отторгала рационализм западного общества и поэтому представляла собой потенциально благодатную среду для паранауки. «Нам навязали чужеземную традицию, нам швырнули науку», – писал А. И. Герцен (Герцен, 1992, с. 124). «Для нас это (западная рациональность. – А. Ю.) – чужое платье, которое мы продолжаем носить по недоразумению», – негодовал Н. И. Кареев (Кареев, 1992, с. 176). И. А. Ильин усматривал в рационалистической западной науке «чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее – дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков»148148
  Подчеркнем, что это весьма необычное восприятие западной науки, традиционно связываемой не с католической, а с протестантской культурой.


[Закрыть] (Ильин, 1992, с. 440). Для российских мыслителей «рационализм был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее (Gavin, Blakeley, 1976, p. 12). И поэтому закономерно, что «бунт против картезианства» (ibid., p. 303) – основы и выражения западного рационализма – состоялся именно в России, породив противопоставленный ему «мистический прагматизм» – «взгляд на вещи, основными атрибутами которого служат неразделение мысли и действия, когнитивного и эмоционального, священного и земного» (ibid., p. 304).

Таким образом, российскую интеллектуальную культуру трудно назвать рационалистической, а историческая последовательность: 1) русская (досоветская) философия, поставившая во главу угла нравственные, а не материальные проблемы, характерные для философии западной, 2) марксистская философия, при всей ее декларативной материалистичности, основанная на не-онтологическом мышлении («реальность роли не играет»), создававшая откровенно искаженные образы реальности и нашедшая органичное продолжение в мифе о коммунизме, 3) паранаука – выражает три последовательных и внутренне связанных между собой проявления нерационалистичности этой культуры и заключенного в ней скрытого, а иногда и открытого, мистицизма149149
  Подчеркнем в данной связи, что в некоторых наших регионах сейчас практикуется соединение марксизма с паранаукой, подтверждающее их немалое сходство.


[Закрыть]. И неудивительно, что, как только были сняты прежние запреты, иррационализм расцвел у нас пышным цветом, создав благодатную среду и для паранауки.