Текст книги "Пепел книжных страниц"

И она увидела аккуратно перевязанные пачки денег, завернутые в газетку, покрытую пятнами крови.

Ее словно током ударило, и Нина, осторожно посмотрев на кухню, где доктор Дорн мыл руки, поняла: зря она исключила его из числа подозреваемых.

Впрочем, какой он подозреваемый, он – убийца!

Убийца, который не просто так заманил ее в свой дом и, отослав прислугу, задумал что-то зверское.

Нина быстро раскрыла дверь и выскользнула наружу. И пусть ее ищет весь город – лучше в тюрьме, чем в доме убийцы, который, что вполне возможно, готовился к тому, чтобы лишить ее жизни.

Как он убил старика Карамазова. И, не исключено, многих других.

Нина быстро зашагала по улице, вдруг осознав, что не знает, к кому идти. Не к Алеше же – он бдел над испускавшим столь смущавший некоторых монахов тлетворный дух телом старца Зосимы в монастыре.

К Мите тоже нельзя – зачем лишние неприятности с Катериной Ивановной, да и подставлять их нельзя.

Ну да, Иван – он живет один, причем на отшибе, к нему никто никогда не заходит.

Разве что черт.

Нина зашагала вверх по улице. Ей показалось, что за ней кто-то следует, поэтому она побежала. Наконец, она оказалась перед домом чиновницы, где уже была всего несколько часов назад.

Во флигеле, месте обитания Ивана Карамазова, через неплотные занавески пробивался призрачный свет. Нина подошла к двери, занесла руку, чтобы постучать, – и вдруг увидела, что дверь неплотно притворена. Она взялась за ручку и толкнула ее.

А что, если она войдет туда и обнаружит Ивана в компании с упитанным господином в клетчатом, ведущим с ним заумные беседы?

И у господина будут маленькие рожки, копытца и длинный хвост?

Нет, она все же в романе Достоевского, а не в повестях Гоголя!

И все же ей было не по себе, когда она прошла в небольшую, скудно освещенную большой масляной лампой на столе, комнату, воздух которой, какой-то сизый, был пропитан чем-то сладковатым.

Нина заметила Ивана, который, уронив голову на стол, казалось, спал над большим фолиантом. Она подошла к нему, дотронулась до руки среднего брата, автоматически заметив, что он читал «Капитал» Карла Маркса на немецком.

Иван вздрогнул, потому что не спал. Подняв голову, он произнес, ничуть не удивившись:

– Ах, черт, теперь ты принял иное обличье, смущая меня плотскими мыслями о той, кто так желанна.

Нину напугали не речи Ивана, а его глаза – широко распахнутые, какие-то неживые.

– Что ты хочешь от меня, черт? – вскричал вдруг молодой человек, брыкаясь, как будто к нему кто-то приставал, хотя никто до него не дотрагивался. – Отстань, выходец из ада! Знаешь, что хорошо в твоем явлении мне, атеисту? А то, братец черт, что если есть ты, то есть и твой антипод, Господь! Надо же, как я тебя уел, братец-черт?

Иван залился смехом – тревожным, долгим, сумасшедшим. При этом пристально смотря куда-то в темный угол.

Нина, вглядевшись, глубоко вздохнула – и вдруг с ужасом поняла, что в самом деле видит в углу…

Нет, не черта, а того, о ком думала в квартире доктора Дорна – Федора Павловича Карамазова.

И он, как неугомонные зомби из поразившего ее много лет назад «Кладбища домашних животных» Стивена Кинга, весь в крови, с торчащим из разрубленного черепа турецким ятаганом, сделал шаг из темноты – и Нина поняла, что покойник совершенно наг.

Нина закричала, а Иван, уставившись на нее, произнес еле слышно:

– Что, увидели, Нина Петровна? Хотя какая ты Нина Петровна, ты, братец, черт!

И сердито добавил:

– Тогда что вопишь, дитя ада? А, понимаю, панику сеешь. Тактика у вас, мелких бесов, такая!

Странно, но Иван, похоже, не видел вышедшего из угла своего покойного голого родителя с пятнами засохшей крови по всему телу и торчащим из головы, подобно рогу, турецким ятаганом.

И не слышал, потому как Федор Павлович своим обычным тоном просюсюкал:

– Нина Петровна, я же говорил, что умею ждать! Вот и пришел, чтобы заставить вас сменить гнев на милость. Неужели не люб я вам? Даже такой, несколько, правда, мертвый? Но быть мертвым, скажу вам честно, приятно! Хотите попробовать?

И он протянул к ней тронутую зеленым распадом когтистую лапу.

Нина дико завопила, бросилась куда-то вбок, но Федор Павлович возник вдруг там, хотя мгновение назад был в темном углу.

– Хотите, я же знаю, Нина Петровна! Так в чем же дело!

Он схватил ее когтистой лапой, раскрывая рот, который внезапно превратился в огромную прожорливую зубастую, прямо как у матки из «Чужих», пасть, Нина стала отбиваться, понимая, что это ничего не даст, тем более Иван апатично сидел на табурете, смотря по-прежнему в дальний угол, ведя с кем-то неторопливую беседу и полностью игнорируя своего батюшку-зомби, желавшего сожрать Нину…

Раздался звон, потянуло свежим воздухом, и Федор Павлович вдруг как-то заколебался и стал, подобно туману, таять, а Нина, чувствуя себя изможденной, опустилась на пол и закрыла глаза.

Уже второй раз за эту ночь она пришла в себя от того, что кто-то вливал ей в рот спиртное – только уже не коньяк, а водку. Выплюнув обжигающую жидкость (водку Нина терпеть не могла), она открыла глаза и заметила подле себя доктора Дорна.

– Вы? – простонала она, пытаясь оттолкнуть убийцу, однако поняла, что сил у нее нет.

Приподняв голову, Нина заметила, что они находятся не во флигеле, а на земле, метрах в пяти от входа. Одно из окон флигеля было разбито.

Доктор Дорн, всучив ей стакан, заявил:

– Не хотите – не пейте. Мне надо позаботиться о пациенте, который находится в гораздо более критическом состоянии, чем вы!

Он склонился над лежавшим на земле, с пеной у рта, сжимавшим и разжимавшим руки Иваном. Доктор, запустив руку в стоявший подле саквояж, произнес:

– Не ведаю точно, что за токсин, но, думаю, что-то из разряда белладонны. Ага, купируем это следующим…

И, всаживая Ивану шприц в предплечье прямо через одежду, после чего молодой человек в течение нескольких секунд успокоился, заметил, не глядя на девушку:

– Уже давно взял себе в привычку никогда не выходить из дома без своего саквояжа, даже когда пытаюсь настигнуть убежавшую от меня роковую красотку.

Роковая красотка — это, стало быть, она, Нина.

– Вас деньги в саквояже смутили? Ну, надо же мне свои накопления где-то держать! Мне часто требуются большие суммы, поэтому хорошо их иметь при себе. А так как саквояж при мне, то и деньги я храню там. А то, что газетка в крови – так помилуйте, поверх нее бинты после трудных родов лежали, что ж вы хотели, Нина Петровна?

От его слов, а может, от водки, которую она, морщась, все же выпила, в голове прояснилось. Повернувшись к притихшему Ивану, она спросила:

– Что с ним?

Доктор Дорн, усмехнувшись, положил шприц в металлическую коробочку, которую спрятал в саквояже, защелкнув его.

– Он находится под воздействием галлюциногенных токсинов. Как, собственно, и вы. Не отправься я за вами и не разбей стекло, вы к утру сошли бы с ума и, не исключено, скончались бы. Доза была убойная.

– Доза? – произнесла будничным тоном Нина, и доктор пояснил, указывая на стоявшую на крыльце масляную лампу:

– Надо провести анализы, но уверен, что в масло кто-то подсыпал порошок, содержащий галлюциноген. Например, корень дьяволовой ноги, слышали о таком? Как в одноименном рассказе о Шерлоке Холмсе!

Нина, вспомнившая этот рассказ, кивнула, чувствуя, что в голове зашумело. Она что-то хотела сказать, но тотчас забыла, что именно.

– Значит, не было ни черта, ни… покойного Федора Павловича? – спросила она с опаской, и доктор Дорн усмехнулся:

– Под воздействием этой дряни каждый видит то, что исподволь хочет видеть. Его самые сокровенные страхи вдруг оживают, материализуясь в темном углу комнаты… А на самом деле это всего лишь галлюцинации по причине наркотического отравления. Отравления, однако, которое может рано или поздно стоить жизни. И едва сегодня вас обоих не свело в могилу!

Значит, доктор Дорн снова спас ей жизнь. А она даже не поблагодарила.

– Спасибо… – выдавила из себя пристыженная Нина.

А потом, чтобы разрядить обстановку, спросила:

– Но этот порошок… Как он оказался в лампе?

Доктор Дорн, удовлетворительно хмыкнув, произнес:

– Безусловно, вопрос крайне занятный. В самом деле, как? Можно предположить, что его добавил туда сам Иван Федорович, однако не думаю, что это так. Это сделал кто-то иной, явно желавший причинить ему вред!

В страхе взглянув на доктора Дорна, Нина прошептала:

– Это тот же самый человек, который убил Федора Павловича?

– Думаю, да.

Чувствуя, что ее знобит, и вовсе не из-за прохладного ночного воздуха, девушка воскликнула:

– Но до какой же степени надо ненавидеть Карамазовых, чтобы сотворить такое! Впечатление, что кто-то целенаправленно уничтожает их семью!

Доктор Дорн, откашлявшись, произнес:

– Думаю, вы недалеки от истины, Нина Петровна. Итак, вырисовывается портрет злодея: человек на заднем плане, но, тем не менее, вовлеченный во все важные дела города. Человек, затаивший зло на Карамазовых. Человек образованный и, более того, имеющий в своем распоряжении химическую лабораторию – ведь для производства подобного порошка из, скажем, дьяволовой ноги нужно особое оборудование и определенные познания в фармакопее.

– Доктор Герценштубе! – воскликнула Нина, но Дорн с сомнением покачал головой.

– Не думаю, потому что коллега, но это исключительно между нами, далеко не силен ни в физиологии, ни в медицине, ни, тем более, в химии. Но вы на верном пути. Имеется еще земский доктор Варвинский, восходящая звезда этих мест, с ним я знаком шапочно, однако не могу понять, отчего он вдруг решил бы уничтожать семейство Карамазовых, хотя полностью исключить такой поворот событий, естественно, не могу…

В этот момент Иван зашевелился и, открыв глаза, вдруг резко сел.

– Где я? Что со мной? – произнес он слабым, но осмысленным голосом, и доктор Дорн, проверив его рефлексы, произнес:

– Как себя чувствуете, Иван Федорович?

– Слабость, по всему телу слабость. И словно туман в голове, но он рассеивается. И его нет!

Нина поняла, что Иван ведет речь о черте, являвшемся исключительно плодом его фантазий под воздействием подсыпанного в лампу порошка дьяволовой ноги, а доктор Дорн быстро спросил:

– Скажите, а кто к вам накануне захаживал?

Иван, ничуть не удивившись вопросу, медленно произнес:

– Мой дядька со стороны матери, Миусов. Его знакомец Калганов. Вы тоже заходили…

Дорн, посмотрев на темный дом чиновницы, у которой Иван снимал флигель, продолжил:

– Ну, хорошо, не накануне, а в последние дни? Есть такой человек, который к вам раз в неделю является?

Иван, тускло усмехнувшись, заметил:

– Братья мои захаживают, но редко. Отец и того реже. Друзей у меня особых нет, да и не нуждаюсь я в них. Хотя…

Нина уставилась на молодого человека, вся во внимании.

– Хотя вот Федор Михайлович сюда время от времени забегает. В основном к моей хозяйке, которая потчует его стародревними историями для хроники Скотопригоньевска, над которой он усердно работает, но иногда он удостаивает и меня своим визитом, хотя я не вижу причин вести беседы с этим чванливым и поверхностным человечишкой…

Доктор Дорн промолвил:

– Не исключено, что наш почтенный Федор Михайлович заглядывает в ваш флигель и гораздо чаще, так как оный вами не запирается, а вы часто отсутствуете. Так что забежать на минутку к вам якобы проведать, подмешать эту дрянь в масло лампы и скрыться проще пареной репы!

Нина же в волнении воскликнула:

– И у него есть химическая лаборатория, в которой он проводит много времени!

Доктор Дорн, схватив Нину за руку, буквально закричал:

– Так что же вы раньше этого не сказали?

– Вы и не спрашивали, – обиделась Нина, однако быстро добавила примирительным тоном: – Но зачем ему устраивать подобное? Это же, быть может, и приставучий человечек с непомерно раздутым самомнением, однако совершенно безобидный!

Дорн же громко произнес:

– Гм, интересно знать, где располагается его эта самая химическая лаборатория, о которой он мне ничего не говорил? Явно не в его доме, где вы до недавнего времени обитали…

Нина призналась, что или Безымянный не говорил этого, или если и говорил, то она, не знакомая с топонимикой Скотопригоньевска, просто не запомнила.

– Что же вы так… – пожурил ее доктор Дорн, но тут раздался слабый голос Ивана:

– Зато я знаю, потому что он как-то обмолвился, что лаборатория его располагается не так уж далеко от дома моего батюшки. В старой мельнице, это там, около дубовой рощицы, которая у нас носит названием рощи повешенных, потому как при Екатерине там вздергивали на деревьях приверженцев Емельки Пугачева.

– Знаю, где это, – произнес Дорн и, потрепав молодого человека по плечу, сказал: – Вам нужен свежий воздух, калорийное питание и поменьше глупых мыслей. Тогда все наладится. Ну, и жениться вам тоже не во вред, как и размеренная семейная жизнь с любимой. Я знаю, где роща повешенных, и, кажется, понял, о какой старой мельнице идет речь. Думаю, чтобы прояснить все до конца, нам надо туда наведаться.

И, посмотрев на Нину, добавил:

– Вы, Нина Петровна, ведь сможете меня сопровождать?

В темноте старая мельница выглядела устрашающе, и Нина, непроизвольно понизив голос, спросила:

– Думаете, его там нет?

Доктор Дорн, подходя к двери, ставя и раскрывая свой саквояж, громко произнес:

– Уверен, что летописец наш вместе со своей Пульхерией затаился у себя в особняке. Потому как в городе большой переполох, все ищут вас, зачем лишний раз идти на риск и без надобности наведываться в свой макабрический рефугиум?

Говоря это, он достал из саквояжа какие-то железяки, вполне профессионально прокрутил ими в замке, и тяжелая деревянная, обитая кованым железом дверь вдруг бесшумно растворилась.

– Вы что, в саквояже и отмычки носите? – спросила Нина, а доктор Дорн ответил:

– Ну а почему бы, собственно, и нет? Как видите, пригодились…

Чувствуя, что этот человек все больше заинтриговывает ее, Нина прошла за ним в мельницу.

Доктор Дорн зажег свечу, и их взору предстала большая химическая лаборатория, оборудованная на первом этаже. Доктор, кинувшись к колбам, перегонному кубу со змеевиком и горелкой, различной величины стеклянным кубам и шарам, осмотрел их и воскликнул:

– Просто невероятно! Тут при желании можно любой яд произвести! И даже динамит сварганить!

Взяв большую пузатую колбу, на треть заполненную темной жидкостью, в руки, он осторожно встряхнул ее, откупорил, понюхал и поморщился:

– Гм, что это, сказать не могу, но явно нечто небезобидное…

Во время обыска, устроенного в лаборатории, они наткнулись на шкаф, заполненный коробочками с различными химическими формулами. Доктор Дорн, перебирая их, произнес:

– Вот мышьяк. А это сурьма. Цианистый натрий. Ага, вот растительные яды…

И, взяв одну из коробочек, открыл ее – Нина увидела серовато-сизый мелкий порошок.

– Вот и дьяволова нога. Ну что же, ну что же…

– Но почему? – произнесла девушка, и доктор Дорн, закрывая коробочку и ставя ее обратно на полку, заметил:

– А обратили ли вы внимание на лестницу, что уводит на второй этаж? Подождите здесь, я проверю, что там!

– Я с вами! – заявила Нина, ни за что не желавшая оставаться в химической лаборатории одна. Не то чтобы она боялась, но испытывала определенное чувство дискомфорта.

А с доктором Дорном было как-то надежнее.

Они поднялись на второй этаж и наткнулись в одной из комнат на большой письменный стол, подле которого лежала груда окровавленной одежды, а на нем лежал толстый фолиант. Нина, подойдя к нему, с трудом перевернула его и посмотрела на тисненую обложку, на которой золочеными буквами значилось: «История Скотопригоньевска».

– Сочинения графомана, ничего занятного! – бросил доктор Дорн, выходя из кабинета Федора Михайловича, а Нина, пробежав несколько строк, написанных от руки красивым, несколько дамским почерком, вдруг поняла, что Безымянный зафиксировал в последних абзацах события прошедшего дня, в том числе весть об убийстве старика Карамазова.

Что-то в тексте показалось ей похожим, девушка лихорадочно пролистала страницы и, наткнувшись на начало повествования, прочла:

«Часть первая. Книга первая. История одной семейки. Глава «Федор Павлович Карамазов». Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое время (да и теперь еще у нас припоминаемого) по трагической кончине своей, приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте. Теперь же сообщу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не столько дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового…»

В исступлении пролистав далее, Нина заметила знакомые названия частей книги, глав и главок. Господи, да это же текст «Братьев Карамазовых», написанный Федором Михайловичем – однако не Достоевским, а Безымянным.

Тут ее как током ударило. Ну да, ведь повествование в романе ведется от первого лица неведомого, вернее, безымянного рассказчика. И таковым был, выходит, отнюдь не Достоевский Федор Михайлович, а другой Федор Михайлович – Безымянный, местный летописец, ученый и, выходит, и…

Убийца?

Конечно, в реальности, ее реальности, роман от первого до последнего слова написан Достоевским, а вот в реальности этого самого написанного Достоевским романа его написал Безымянный, сей в самом деле безымянный рассказчик.

Нина громко позвала Дорна, но тот не отреагировал. Впрочем, Нина не стала звать повторно – ее объяснения лишь все запутают.

Она снова перечитала первый абзац и вздрогнула от ужаса: в хронике Безымянного речь шла о том, что с момента убийства прошло тринадцать лет, причем эти сроки писались, судя по солидному количеству страниц до сцены с вестью об аресте Мити, много недель, а то и месяцев назад.

Что означало: убийство старика Карамазова было задолго и тщательно спланировано и документально зафиксировано еще до его осуществления.

Кто-то желал увековечить в хронике, что Федора Павловича убил его собственный сын. И этот кто-то и был убийцей!

Федор Михайлович Безымянный, анонимный повествователь «Братьев Карамазовых», а вовсе не Смердяков и ни один из братьев Карамазовых и убил Федора Павловича!

И его летопись была прямым тому доказательством.

Нина, желая поделиться открытием с доктором Дорном, вышла в коридор и заметила открытую дверь в конце коридора. Проследовав туда, она остолбенело остановилась на пороге – в большом помещении с наглухо заколоченными окнами горели десятки, нет, сотни свечей.

Доктор Дорн, стоя посреди этого моря огня, произнес:

– Нет, не я зажег, а тот, кто был тут недавно до нас. И, кажется, свечи тут горят уже очень и очень давно, судя по слою стеарина на полу… Разумеется, они когда-то гаснут и догорают, и кто-то регулярно их меняет.

Нина же уставилась на огромный, метра три в высоту и два в ширину, портрет юной темноволосой девушки, вокруг шеи которой на особых латунных крючочках покоилось роскошное бриллиантовое ожерелье.

То же самое, которое Федор Павлович купил для Грушеньки и которое желал презентовать Нине, если она согласится выйти за него.

И которое было похищено из его дома убийцей.

– Я же ее знаю! – вырвалось у нее. – Это покойная дочь четы Безымянных, та самая, которая много лет назад умерла от скарлатины, как и ее младший брат…

Дорн, подойдя к своего рода алтарю, возвышавшемуся перед портретом, судя по знакомому залихватскому автографу, написанному самим Федором Михайловичем Безымянным, произнес:

– Ее расческа, треснувшее зеркальце, куколка. Ах, и флакончик духов, в котором, однако, какой-то порошок. Думается, нечто токсичное…

И, повернувшись к Нине, произнес:

– Что же, туман начинает рассеиваться. Думаю, дочь четы Безымянных умерла вовсе не от скарлатины.

– Но даже если так, то какое это имеет отношение к убийству Федора Павловича? – произнесла Нина и вдруг сама же продолжила: – Ну, конечно же, понимаю теперь! Старик Карамазов, тогда, впрочем, еще не старик, так как дочка скончалась лет двадцать, если не двадцать пять назад, соблазнил ее. Несчастная, не найдя другого выхода, покончила с собой. А ее родители, поклявшись отомстить убийце дочери, ждали долгие годы, чтобы привести в исполнение план, решив уничтожить не только того, кто виновен в смерти их дочери, но и всех его отпрысков! Поэтому Безымянный сводил с ума Ивана. Поэтому он, судя по его хронике, намеревался подставить Митю и обвинить его в убийстве отца. Поэтому он желал подстроить самоубийство Смердякова, в действительности бывшее убийством. Наверняка и для Алеши они придумали нечто зверское. Но почему только сейчас? Ах, понимаю, месть – это блюдо, которое подают холодным, да и сыновья старика Карамазова были рассеяны по империи и лишь этим летом впервые втроем собрались в Скотопригоньевске. И это означало: время мести настало!

– Неплохо, очень даже неплохо, – похвалил доктор Дорн, и Нина, чувствуя, что очень рада его похвале, приложила все усилия, чтобы это никак не отразилось на ее мимике и поведении.

– Надо обратиться к помощнику прокурора с уликами… – начала девушка, а доктор Дорн отмахнулся:

– Какие улики, собственно? Разве возбраняется чтить память ушедшей столь юной дочери?

– Хроника! – вскричала Нина. – Он начал ее со смерти Федора Павловича, зная, что вскоре убьет его!

Доктор Дорн, прихватив свечку, пройдя в кабинет, просмотрел пару страниц рукописи и со вздохом произнес:

– Это же не признание, а всего лишь фикция. Безымянный может легко отвертеться, сказав, что сочинял роман, использовав имена знакомых ему людей. Это же не запрещено.

– Это не фикция, а план убийства! – закричала Нина, сделав неосторожное движение рукой, и задела поставленную доктором Дорном на стол свечку. Та, кособоко упав, обожгла страницы хроники, которые тотчас с треском вспыхнули.

Нина отшатнулась, пытаясь потушить горевшую улику, более того, признание в убийстве, хотя бы и завуалированное, но с криком отбросила фолиант, чувствуя, что ей обожгло пальцы.

Том, упав на пол, подпалил лежавшую там коровью шкуру, и Нина, бросаясь обратно в комнату с портретом, закричала:

– Оно же все сейчас сгорит!

Она не знала, что делать – источника воды поблизости не было, огнетушителя, еще не изобретенного, и подавно.

Что же она могла спасти? Ее взор упал на бриллиантовое ожерелье, приделанное к портрету. Нина схватила его, а подбежавший Дорн, хватая ее за руку, увлек за собой.

– И пусть горит. Это нечистое место можно вылечить только огнем. Быстрее, тут уже все в пламени…

Они выбежали прочь, а менее чем через пять минут вся старая мельница была в огне.

Созерцая, как строение превращается в монументальный факел, Нина с горечью произнесла:

– Это все я. Теперь улики уничтожены безвозвратно…

Дорн, успевший прихватить только свой саквояж, велев показать Нине руки, смазал их чем-то холодным и терпким, отчего боль в пальцах моментально прошла, и сказал:

– Но ведь Безымянный об этом не знает.

– Но узнает! – возразила Нина, а доктор продолжил:

– Под утро, вероятнее всего, с учетом, что все силы брошены на ваши поиски, даже ближе к полудню. Значит, у нас есть еще время, чтобы загнать его в ловушку!

– В ловушку? – переспросила девушка, и Дорн, подхватывая саквояж, сказал:

– Именно так. Вы ведь готовы рискнуть? Сначала мы нанесем визит моему достопочтенному коллеге Герценштубе, который с учетом того, что провел всю жизнь в Скотопригоньевске, наверняка пользовал семью Безымянных и освидетельствовал смерть их дочки много лет назад. И отлично знает, отчего та скончалась на самом деле. Я сумею его убедить поведать правду…

Тон доктора Дорна не предвещал ничего хорошего, но Нина посчитала благоразумным не интересоваться, каким именно образом.

– А потом? – произнесла она, еле поспевая за широко шагавшим доктором, и тот любезно ответил:

– А потом мы вместе нанесем визит нашему честолюбцу, товарищу прокурора Ипполиту Кирилловичу. Не вздрагивайте вы так, Нина Петровна! Ипполит Кириллович спит и видит себя на важном посту в Петербурге, и раскрытие столь сенсационного дела – прямой ему туда путь. Человек он далеко неглупый и сразу поймет, что в его же интересах кооперировать с нами. Ну что же, в путь, времени у нас мало…

И сопровождаемые уносимыми ветром мириадами искр, что летели от догоравшей старой мельницы, они заспешили в обратном направлении.

…Нина, толкнув дверь черного входа особняка четы Безымянных, оказалась на кухне, где за столом сидели слуги и, о чем-то оживленно сплетничая, гоняли чаи.

Завидев ее, растрепанная горничная, та самая, что вечно объявляла прибытие гостей, выронила из рук подгорелую ватрушку и прошептала:

– Господи, Нина Петровна! Вас тут все ищут, а вы явились легки, как на помине. Убивать нас пришли?

Зашедший вслед за Ниной доктор Дорн, строго обведя слуг тяжелым взором, произнес:

– Не вопить, не совершать резких движений, с кухни не выходить. Хозяева за завтраком?

Часы показывали семь минут девятого – завтрак четы Безымянных каждый день имел место ровно в восемь.

Слуги в ужасе закивали, а Нина, проходя через кухню, вышла к парадной лестнице. И услышала голос доктора Дорна:

– Помните – я тут и готов в любой момент прийти вам на помощь. Если что – кричите!

Нина, улыбнувшись ему, набрала в легкие воздух и быстро поднялась по лестнице.

Застыв перед дверью столовой, она прислушалась к приглушенным голосам Пульхерии Ивановны и Федора Михайловича.

Нет, ничего криминального, пустой треп пожилых провинциальных супругов.

Являвшихся по совместительству убийцами.

Девушка толкнула дверь, и ее встретил недовольный тон Пульхерии:

– Милочка, где же яичко всмяточку для Федора Михайловича…

И смолкла, вытаращившись на Нину.

Сам Федор Михайлович, вздрогнув, неприязненно посмотрел на нее, как-то съежившись. Нина, мельком взглянув на смежную дверь гостиной, слегка приоткрытую, не стала тянуть кота за хвост:

– Пульхерия Ивановна, Федор Михайлович, я пришла сообщить вам пренеприятнейшее известие – ваш план уничтожения семейства Карамазовых с треском провалился!

Судя по тому, как посерела лицом Пульхерия, она отлично поняла, о чем шла речь, а коротышка Федор Михайлович, сорвав салфетку с шеи, запричитал:

– Нет, что за ужас! Эта убийца врывается в наш дом, мешает нашему завтраку, говорит кошмарные вещи. Куда смотрит полиция?

Нина усмехнулась:

– Убийца? Думаю, что вы грызете локти от злости, потому что мое появление спутало ваши планы. На роль убийцы отца предназначался Дмитрий Федорович, но вышло так, что все стали грешить на меня. Но ведь не для этого вы убивали Федора Павловича, не для этого, не так ли?

Безымянный, вскочив со стула, закричал:

– Как вы смеете! Мы вас приняли, мы вас приютили, дали вам кров…

– За небывалую, надо сказать, цену, – прервала его Нина. – Однако по существу вам возразить, как понимаю, нечего? По поводу убийства вами, Федор Михайлович, насильника и убийцы вашей дочери Прасковьи Федоровны, покончившей, подобно мадам Бовари, с собой при помощи мышьяка из вашей коллекции ядов двадцать два года назад…

Воцарилась гробовая тишина, и Пульхерия, державшая в руке чашку, осторожно поставила ее на скатерть и совершенно спокойным тоном произнесла:

– Откуда вы узнали, Нина Петровна?

Информировать их, что об этом поведал Герценштубе, которого доктор Дорн в течение считаных минут сумел убедить в необходимости выложить правду, только намекнув на некоторые грешки почтенного медика, она не собиралась.

– Но ведь это так? – произнесла Нина и сама же подтвердила: – Конечно, так! Хотя… Хотя, быть может, я ошибаюсь, и старика Федора Павловича убили не вы, Федор Михайлович, а именно вы, Пульхерия Ивановна?

Супруги, дрожа, переглянулись, Федор Михайлович хотел что-то возразить, но жена властно заметила:

– Я с большим удовольствием убила бы этого монстра, однако в силу старческой немощи уже не в состоянии сделать это. Нам ведь пришлось ждать долго, очень долго… Ждать, чтобы уничтожить это крапивное семя карамазовское, начиная с отца и завершая сыночками. Старик же не в курсе, что, умирая в адских муках, наша дочечка все нам поведала. И мы поклялись, что отомстим его убийце и уничтожим не только его, но его детей, раз он убил наших!

Нина кивнула:

– Ваш сын в самом деле скончался от скарлатины, а ваша дочь покончила с собой день спустя, и вы убедили Герценштубе, субъекта весьма алчного, согласиться с версией, что она тоже умерла от скарлатины. Федор Павлович был наверняка рад – обесчещенная им девица умерла, и концы в воду…

Федор Михайлович жалобно закричал:

– Этот изверг убил нашу дочечку! Как убивал и других до нее и после нее. Нет, не буквально, но морально или физически истязая. Своих обеих жен свел в могилу, растлевал прочих девиц…

Пульхерия Ивановна усмехнулась:

– И мы ждали своего часа. Ждали, зная, что уничтожим не только его самого, но и его детишек. И пусть прошло столько лет, убить их взрослыми намного приятнее, чем уничтожить детьми. Да, вы некстати вмешались, потому что в убийстве старого развратника должны были заподозрить его старшего сына. Среднего Федя при помощи яда, который подсыпал ему в масло лампы, сводил с ума и только вчера подсыпал ему убойную дозу, от которой он эту ночь точно не переживет; третьего, монашка, должны были вскоре прирезать на улице неизвестные, а лакей, бастард от Лизаветы Смердящей, покончил бы с собой, повесившись, конечно, не без нашей помощи. Да, мы все спланировали, а потом возникли вы!

От Нины не укрылось, что Безымянные, оправившись от шока, вызванного ее появлением, взяли ее с обеих сторон в кольцо. Пульхерия поигрывала столовым ножом, а Федор Михайлович прихватил тяжелые каминные щипцы.

– Но ничего, план нам придется переделать, но мы с этим справимся, – произнес Безымянный. – Мою хронику, в которой я фиксирую все события в Скотопригоньевске, уже заранее написанную, придется немного подредактировать, но это не страшно.

Жена его спросила:

– Думаешь, мы сумеем ее убийство выдать за деяние одного из братцев Карамазовых? Например, Мити?

Муж, приближаясь к Нине с каминными щипцами, ответил:

– Нет, лучше монашка Алеши. Можно списать на то, что модные врачи в Вене и Париже называют теперь половой фрустрацией…

И со вздохом добавил:

– Обещаю, что мучиться не будете. Убивать вас в наши планы не входило, но придется. Один удар по вашей милой головке, Нина Петровна, и…

Безымянные были готовы броситься на нее и лишить жизни, как вдруг смежная с гостиной дверь распахнулась, оттуда возник, сияя своими блестящими сапогами, товарищ прокурора Ипполит Кириллович, у которого Нина с доктором Дорном побывали около двух часов назад и который дал свое согласие на участие в ловле на живца.