Текст книги "Пепел книжных страниц"

– Ну, полноте, Анна Аркадьевна! Умерла так умерла, стоит вам скорбеть о кончине какой-то горничной. Вижу, у вас уже появилась новая.

И, повернувшись к Нине, пронзил ее своим взором, проскрипев:

– Надеюсь, милая моя, вы будете гораздо более расторопны, чем ваша предшественница, а также, в отличие от нее, не будете совать свой нос в дела, которые вас не касаются!

И, подсаживая жену в карету, завел речь о каких-то домашних мелочах.

Очутившись в огромном особняке Карениных, Нина проводила Анну в ее апартаменты и, увидев, с какой любовью она обнимает своего сына Сережу, красивого, хоть и несколько худосочного темноволосого мальчика, подумала, что все это время была несправедлива к ней.

Может, и стерва, однако до безумия любящая своего сына стерва.

Их встретила высокая, полная, вечно пыхтящая и фыркающая женщина с нездоровым зеленоватым лицом, графиня Лидия Ивановна, как помнила из романа Нина, религиозная проповедница, имевшая большое влияние на Каренина.

Она сразу завела речь о каком-то очередном филантропическом проекте, а Анна шепнула Нине:

– Проводите меня на мою половину! Что-то я чувствую себя не очень хорошо, так устала…

Выполнив надлежащие обязанности и подав Анне крепкого бульону, Нина услышала, как Каренин вполголоса советуется с вездесущей графиней Лидией Ивановной:

– Жена, вижу, приехала из Москвы совершенно разбитой. Как бы у нее, как и ее горничной, не было чего серьезного. Та ведь умерла!

– Доктора, позовите доктора! – настояла графиня Лидия.

Уж не доктора ли Дорна?

Появился доктор, впрочем, носивший вполне заурядную фамилию Краснов, и заперся в будуаре Анны.

Нина, уже привыкнув, что на нее как на прислугу никто из хозяев не обращает внимания, задержалась в одном из салонов, беззастенчиво подслушивая разговор Каренина и графини Лидии, который те вели в соседнем помещении.

Благо что смежная дверь была неплотно прикрыта – а то, что неплотно прикрытые двери могут иметь весьма существенное влияние на дальнейшее развитие сюжета, Нина знала по опыту, приобретенному в Скотопригоньевске.

– Может, в самом деле воспаление легких? – произнес по-английски Каренин, и графиня Лидия ответила ему:

– Было бы хорошо. Человек предполагает, а Бог располагает.

Они оба залились неприятным отрывистым смехом.

Неужели она не ослышалась и правильно поняла слова, сказанные Карениным – тот надеялся на то, что у жены воспаление легких? А не на то, что у жены его нет – как это было бы нормально для любящего мужа.

Но кто сказал, что Каренин был любящим мужем?

Как в романе, так и в литературной критике все упреки концентрировались в адрес Анны, а Каренина, особенно в последнее время, было модно оправдывать. Мол, пусть и министерский сухарь с уродливыми ушами, однако жену свою любил, по-своему, конечно, потому что никого любить наверняка не мог, за исключением корректно сформулированного меморандума без единой орфографической и пунктуационной ошибки, однако человек все же неплохой, правда, заложник светских норм и своего карьеризма.

– Это было бы идеальным развитием событий, – добавил ровным тоном Каренин, – если бы Анна сейчас умерла, нам бы не пришлось прибегать к услугам доктора Дорна…

Нина окаменела, снова услышав это ненавистное имя – причем в этот раз напрямую связанное с контекстом смерти.

Вернее, убийства.

Убийства Анны Карениной.

Да, Алексей Александрович не был любящим мужем – он был мужем ненавидящим. И обсуждавшим со своей конфиденткой, графиней Лидией, смерть собственной жены.

Насильственную смерть собственной жены.

Нина опустилась на стул. Да кто сказал, что главной злодейкой была нарушавшая конвенции светского общества Анна, полюбившая Вронского, бросившая мужа и сына, ушедшая к любовнику и родившая от него дочку?

Разве это злодейка? – обычная современная женщина.

Ну, к любовнику она теперь не уйдет, во всяком случае, к Вронскому: Нина поняла, что приложила все усилия, чтобы Анна теперь никогда в жизни не стала пассией молодого графа.

Тем более что, судя по всему, графу требовались не Анна и не Кити, а смазливые товарищи по полку.

Нет, злодейкой Анна не была – а вот ее супруг, человек-робот Алексей Александрович Каренин, этот субъект с ушами вампира и сердцем оборотня, если у него вообще было сердце, и являлся истинным злодеем.

Желавшим убить собственную жену.

Но, черт побери, почему?

Графиня Лидия издала смешок и сказала:

– Да, это была бы улыбка судьбы, божественное провидение, которое само разрешило бы эту проблему! Уверена, так и будет! И тогда, став единовластным владельцем всего состояния, вы, мой друг, сможете вместе со мной и нашими прочими друзьями воплотить в жизнь все те удивительные проекты, о которых мы с вами вели речь…

Ага, понятно – чтобы воплотить в жизнь какие-то сумасшедшие прожекты графини Лидии, сумевшей взять под полный контроль Каренина, требовалось лишь одно: смерть Анны.

Которая являлась препятствием на пути перекачивания денег в проекты графини Лидии и, будучи особой более чем трезвомыслящей и материальной, наверняка воспротивилась бы идеям мужа о финансировании невесть каких эзотерических начинаний.

И не просто воспротивилась бы, но крайне активно помешала бы им, объявив мужа, еще чего, недееспособным – с Анны бы сталось.

Поэтому Каренин и принял единственно верное – в его логике – решение: жена должна умереть.

И для этого требовался доктор Дорн.

Снова ощущая непомерную злобу на этого человека, который в Скотопригоньевске так удачно морочил ей голову, Нина услышала ответ Каренина:

– Да, да, графиня, я знаю. Вы думаете, что провидение будет на нашей стороне и Анна умрет, как умерла и ее горничная, безо всякого вмешательства?

Графиня хихикнула, заявив:

– Ну, в отношении горничной вмешательство было. Она ведь что-то подслушала и решила шантажировать меня. Меня, мой друг! И я попросила доктора Дорна избавиться от нее, а так как мы давно друг друга знаем, то он тотчас исполнил мою просьбу, передав кое-какую микстуру, которую я отослала этой шантажистке с наставлениями принимать три раза в день.

Нина закрыла глаза, обхватив себя руками и боясь проронить звук.

Горничная Аннушка умерла вовсе не от воспаления легких, а была убита – доктором Дорном!

И графиней Лидией Ивановной.

– Гм, графиня, и все же вам надо было посоветоваться со мной, прежде чем прибегать к таким… крайним мерам.

– Ах, мой друг, просто я хотела вам показать: смерть всегда будет естественной! Всегда! Потому что это не убийство, а всего лишь длань провидения, которое лишает земного существования тех, кто его не заслуживает. Доктор Дорн обладает источником особой энергии, о которой я вам говорила, которая может давать жизнь – или убивать!

И она начала нести какую-то парапсихологическую околесицу.

Каренин же прервал ее:

– Графиня, и все же прошу вас ничего не предпринимать без моего согласия. Потому что вторая смерть, имеющая отношение к моему дому, причем в столь короткий срок, вызовет кривотолки…

– Ах, мой друг, вы истинный чиновник! Но провидение не чтит реляции и статуты. Более того, если ваша Анна сейчас скончается от воспаления легких, как скончалась и ее горничная, то никто не увидит в этом ничего подозрительного. Наоборот, подумают, что горничная заразила хозяйку, и дело с концом!

А ведь она была права!

– Кстати, мой друг, вашей Анне потребуется ведь новая горничная. У меня на примете есть одна милая дама, которая разделяет наши убеждения…

– У нее есть уже новая, какая-то прыткая особа…

Прыткая особа – это, стало быть, она сама, поняла Нина.

– Ну, мы можем от нее избавиться и рекомендовать ей новую, эту самую милую даму, и тогда ваша Анна будет под неусыпным контролем с нашей стороны…

Нина в ужасе качнулась на стуле, который предательски под ней скрипнул. Что значит избавиться?

Каренин быстро произнес:

– Вы слышали? Скрипнуло что-то!

Графиня снова усмехнулась:

– Не будьте пугливым ребенком, друг мой. Уверяю вас, нас никто не подслушивает! Или хотите заглянуть, не сидит ли новая горничная на стуле в соседнем салоне?

Нина замерла, не зная, что делать, если перед ней вдруг появится Алексей Александрович Каренин с его ушами вампира и сердцем изо льда.

Наверное, мило улыбнуться и сказать:

«Вы разоблачены, и у вас есть десять минут, чтобы собрать все манатки и бежать за границу».

Но вряд ли ей поверят.

Вряд ли.

К счастью, заглядывать в соседний салон, где на стуле восседала Нина, Каренин не стал, лишь ответив:

– Никаких не согласованных со мной действий, графиня! Пока я не дам отмашку, вы ничего предпринимать не будете. И вообще, помните, что надо соблюдать осторожность, потому что одна горничная подслушала нас…

Графиня издала неприятный смешок.

– И умерла! Как умрет и вторая, если она нас подслушает и будет шантажировать. Ага, кажется, доктор вышел от вашей жены, давайте послушаем его. Надеюсь, он сообщит нам, что положение вашей Анны безнадежно и что вы скоро станете вдовцом…

Но вместо этого доктор Краснов сообщил совершенно иное. Радостным тоном (Нина продолжала подслушивать, потому что от страха не могла подняться со стула, чувствуя, что ее всю колотит) он провозгласил:

– Алексей Александрович, повода для беспокойства нет! Более того, есть повод для радости! Поверьте моему многолетнему опыту – ваша жена в положении!

Последовала долгая, тягостная пауза, и вместо Каренина подала голос графиня Лидия:

– Это как – в положении?

Доктор еще более радостно заявил:

– О, это очень просто, графиня: госпожа Каренина готовится стать матерью, а вы, Алексей Александрович, отцом! И предполагаю примерно третий месяц беременности. Мои самые искренние поздравления!

Нина, чувствуя, что ее душат конвульсии истерического смеха, выбежала из салона и, зажимая рот руками, опустилась в коридоре на пол и дала наконец волю чувствам.

Анна беременна! Ну да, все очень просто! Это и объясняло ее перемены настроения, ее колкости, ее стервозность, ее истерики.

И беременна – в этом не могло быть ни малейших сомнений – от своего мужа. И того самого, который намеревался избавиться от нее.

В романе Анна забеременела гораздо позднее – от Вронского, родив (и чуть не умерев при этом) дочку Аню.

Но они-то были не в романе, а в реальной жизни! И от Вронского, который никогда не был ее любовником и теперь, с учетом всех пертурбаций, уже точно никогда не сделается, Анна забеременеть не могла.

А иного любовника у нее элементарно не было.

Или же…

Нина проследовала в будуар к Анне (она и Алексей Александрович спали отдельно), которая с задумчиво‑веселым лицом восседала на кровати.

– Мои поздравления, Анна Аркадьевна! – произнесла девушка, и Анна, одарив ее милостивой улыбкой, ответила:

– Ах, ты уже знаешь? Что же, я сама подозревала это, но гнала от себя мысль, потому что…

Она вздохнула.

– Потому что в последнее время, вероятно даже, в последние годы Алексей Александрович… изменился. Он всегда был человеком не особо эмоциональным, однако теперь он полностью замкнулся в себе, попав под влияние этой ужасной графини Лидии. Знаешь, как я зову ее? Самовар! Графиня Самовар – потому что она постоянно пыхтит и фыркает. Ей это ужасно не нравится, и иногда она, когда я позволяю в шутку назвать ее так, смотрит на меня так, как будто убить хочет…

А в самом деле: хочет!

Анна, которой явно надо было выговориться, продолжила, теперь уже со слезами на глазах:

– Я ведь люблю Алексея Александровича, хотя это может показаться странным. Но он, по сути своей, человек хороший. Правда, я его упустила, и теперь он под каблуком у графини Самовар. Она пичкает его какими-то идеями о теософии, загробном мире, спиритизме и вечном благе, хотя хочет только одного: сладко жить за чужой счет!

В чем Анна была права, так права!

– Но говорить с ним об этом бесполезно, поэтому…

Она вздохнула и мечтательно посмотрела в окно, за которым разыгралась пурга.

– Поэтому мне и приходили в последнее время в голову неподобающие мысли…

– Анна Аркадьевна… – начала Нина, но Анна, казалось, не заметила ее реплики:

– Мне не хватало тепла и… ласки. Да, мужской ласки. Я даже подумала тогда, в поезде, что граф Вронский сможет… сможет заменить Алексея Александровича, хотя, и ты должна мне поверить, я не развратная женщина и была всегда ему верна! Всегда!

Нина верила, снова попытавшись унять поток откровений со стороны Анны, но та, как обычно, думая только о своих желаниях, выдала:

– Да и на балу я решила, что… что приберу к рукам юного графа, что с ним можно будет снова почувствовать себя живой и любимой. А потом ты привела меня в будуар, где граф и его, гм… сотоварищ…

Анна принялась хохотать, а затем, столь же резко оборвав смех, как и начав его, сказала:

– Ты просто ангел, Нина, ты это знаешь? Извини, если я бываю резка, но это у нас семейное…

И опять она – ангел! То, что это семейное, Нина особо не верила: Стива Облонский, родной брат Анны, никогда не был резким.

Но зато обманывал жену, свою верную Долли, направо и налево.

– Ах, сама не знаю, почему я говорю это тебе, но ангелам можно все рассказывать. Потому что, как появилась ты, Нина, все… переменилось. Причем в лучшую сторону! Ведь если бы не ты, я бы решилась, вероятно, на адюльтер с Вронским, который бы не доставил в итоге ни мне, ну, и ни ему, с учетом его страсти к гм… сослуживцам, ничего хорошего! Ты уберегла меня от ужасной ошибки. Говорю же, ты – ангел!

Нина не стала сообщать Анне, что уберегла ее и от смерти под колесами поезда.

А вот как быть со смертью от руки доктора Дорна по заказу Алексея Александровича и графини Самовар?

Нет, говорить об этом Анне нельзя – сейчас, во всяком случае.

– Но теперь все наладится. Я же знаю, как Алексей Александрович хочет второго ребенка, причем дочку. Надеюсь, что у нас будет дочка. Назовем ее в честь его матери, которая умерла молодой и которую он боготворит, Анной!

Каренина любовно сложила руки вокруг своего живота, на котором ее беременность еще не просматривалась, и добавила:

– Да, теперь все наладится! Спасибо тебе, Нина! Да, ты – мой ангел. А теперь, милая, принеси мне горячего-прегорячего шоколаду с маринованными грибочками, посыпанными укропчиком!

Анна оставалась Анной: переход от возвышенного к прозаическому был моментален.

Нина, отправившись на кухню выполнять желание беременной хозяйки, заметила, как Каренин с несколько ошарашенным видом провожает в холле доктора Краснова.

– …причем ваша супруга, Алексей Александрович, пребывает в несколько взвинченном, однако, в общем и целом, очень удовлетворительном состоянии. Кстати, сами-то вы кого хотите: второго сына или дочку?

Каренин, насупившись, проигнорировал этот вопрос, сказав:

– Премного вам благодарен, доктор. А… ошибка исключена?

Доктор, хохотнув, застегнул шубу и ответил:

– Уже в пятый раз меня спрашиваете, милый мой! Ну, вы, видимо, из разряда отцов, которые мандражируют перед появлением на свет потомства. Да нет же, я на этом собаку съел: ваша супруга беременна!

И удалился.

Нина со второго этажа увидела, как Каренин, не зная, что за ним наблюдают сверху, дождался, пока лакей исчезнет, и, повернувшись к графине Лидии, бросил по-английски:

– Нам надо немедленно поговорить! В моем кабинете, графиня!

Выждав несколько секунд, показавшихся ей целой вечностью, Нина сбежала с лестницы, последовав за Карениным и графиней и наткнувшись при этом на лакея.

– Скажите Алексею Александровичу, что его хочет видеть Анна Аркадьевна! Да быстрее же вы!

Как Нина и надеялась, Каренин, уведомленный лакеем, отправился сначала к жене, и вслед за ним – как могло быть иначе! – увязалась и графиня Самовар. Нина скривилась, представив себе мерзкую сцену, как любительница потусторонней жизни (и заодно сладкой за чужой счет) будет сюсюкать, восторгаясь благой вестью о беременности Анны.

Которая не подозревала, что графиня Самовар только что обсуждала с ее супругом планы по устранению самой Анны.

Анна же, поймав другого лакея, как можно более буднично произнесла:

– А где кабинет Алексея Александровича? Он просил принести ему…

Она запнулась, не зная, что выдумать, и опасаясь, что лакей сам бросится приносить Каренину то, что тот вовсе не просил приносить, но вымуштрованная столичная прислуга, не задавая лишних вопросов, эскортировала ее к массивной двери и даже с поклоном раскрыла ее.

Нина, зайдя в полутемное помещение с тяжелой мебелью и шкафами, уставленными книгами, в том числе величественными бордовыми томами «Британской энциклопедии» на английском, осмотрелась – и нырнула за плотную штору.

Она должна была услышать, что Каренин намеревался сказать графине Самовар.

Например, что его жена должна умереть немедленно.

Нина все ждала и ждала, но никто не шел – и вдруг ей сделалось страшно: а что, если они по пути из будуара Анны решат беседовать в ином месте, а не в кабинете?

Уже готовая выскочить из своего убежища, Нина вдруг услышала шаги и тихий голос Каренина, говорившего на этот раз на русском:

– Закройте дверь, графиня, тут нас никто не услышит. А то все эти беседы в салонах чреваты. Горничная так ведь и подслушала наши планы…

Графиня Самовар, отдуваясь, весело произнесла:

– Покойная горничная, мой друг. А если новая подслушает, то тоже перейдет в разряд покойных!

Нина, вцепившись в штору, поняла, что речь идет о ней – но пока что, слава богу, исключительно гипотетически.

Хотя ничуть не сомневалась в том, что если Каренин и графиня Самовар узнают, что она в курсе, то убьют ее – не исключено, даже прямо здесь, в кабинете.

– Темно что-то! – произнесла графиня, и Нина, холодея от ужаса, услышала шаги, которые приблизились к окну. – Отдернуть шторы, что ли…

Нина зажмурилась, почему-то подумав о судьбе шекспировского Полония, который тоже подслушивал за пологом чужие конфиденциальные беседы – и был пронзен шпагой.

Шпаги в кабинете, насколько она помнила, не было, не имелось даже турецкого ятагана, но на столе покоилось массивное малахитовое пресс-папье с бронзовым двуглавым орлом.

Таким можно запросто расколоть череп, как орех.

Ее череп.

– Оставьте шторы в покое, графиня! – раздался повелительный скрипучий голос Каренина. – Сядьте! Я же вижу, как вы возбуждены! Сядьте же, я вам говорю!

Как хорошо, что Шекспира Лев Николаевич Толстой не особо жаловал…

Графиня Самовар повиновалась, и Нина услышала, как ее грузное тело опустилось то ли на диван, то ли в кресло.

– Еще бы, мой друг, ведь такая сногсшибательная весть! Но она не должна помешать быть нам твердыми в нашем решении! Потому что…

– Это мое решение, графиня, и только мое! И далось оно мне нелегко. Да, Анна должна умереть, и я исполню данное вам слово.

Нина почувствовала, что от этих кровожадных слов, произнесенных с канцелярской отстраненностью, ее зашатало.

– О, мой друг, я так рада, что вы не намереваетесь…

Каренин прервал ее:

– Графиня, моя жена умрет, и деньги из ее наследства, как обещано, будут пущены на ваши провидческие проекты, однако моя жена умрет только после того, как выносит и родит моего ребенка, которого носит в данный момент под сердцем. Не раньше, графиня!

Воцарилась пауза, и графиня Самовар усмехнулась:

– А вы уверены, мой друг, что это ваш ребенок? Ваша Анна блистает в обществе, вокруг нее всегда вьется сонм поклонников, может статься, что один или другой смогли сподвигнуть ее на то, чтобы изменить вам и…

Нине хотелось выскочить из-за шторы и надавать графине Самовар звонких пощечин.

Каренин скрипуче возразил:

– Графиня, не надо сеять сомнения в порядочности Анны. Тем более она ведь с некоторых пор находится как под моим, так и под вашим неусыпным надзором. И если бы у нее имел место роман с одним из своих поклонников, вы бы не преминули мне об этом сообщить намного ранее, не так ли?

Графиня Самовар, снова засопев, сказала:

– Ну, хорошо, хорошо, это я просто так, к слову сказала… Ваша Анна, может, вам еще и не изменила, но, уверена, готова сделать это!

Нина не могла не отдать должного проницательности этой мерзкой особы.

– Но у нее, мой друг, на это элементарно не хватит времени! Понимаю, что вы хотите сначала, чтобы она разрешилась от беременности, подарив вам или второго сына, или долгожданную дочку. Поэтому обещаю вам, что мы подождем, тем более ждать осталось недолго, всего лишь полгода, и к лету мы избавимся от проблемы. От вашей Анны! И вы, став во второй раз отцом, сделаетесь в тот же день и вдовцом, мой друг…

Каренин кашлянул:

– Прямо в тот же день, графиня?

– Ну а чего тянуть? Это будет так подходяще! Ваша Анна умрет от родильной горячки, тут комар носу не подточит! Доктор Дорн все организует! Вы ведь согласны?

Доктор Дорн!

Нина сжала кулаки. Она бы его сама с лестницы спустила, если бы он ей снова попался.

Да так, чтобы он поломал при этом обе стопы, а лучше всего и свой докторский хребет!

Сколько, интересно, на его совести жертв?

И вдруг в ужасе подумала: а что, если и Федора Павловича Карамазова убил тоже Дорн, а вовсе не чета Безымянных? Ну нет, сомнений в их вине не было ни малейших…

Или все же…

Нет, никаких «или все же»!

– Значит, договорились, графиня, – проскрипел Каренин, – до рождения моего ребенка, надеюсь, дочери, никаких несогласованных действий и экспромтов, как в случае с горничной.

– А если будет снова мальчик? – осведомилась одышливо графиня Самовар. – Пусть он тоже с матушкой отправится на тот свет?

Она захихикала и добавила:

– Ах, друг мой, видели бы свою физиономию со стороны! Это была всего лишь невинная шутка!

Каренин же отчеканил абсолютно арктическим тоном:

– Такими вещами, графиня, не шутят. Если будет сын, значит, так угодно провидению. Но я не сомневаюсь, что будет дочка. Анна, как сами слышали, тоже. Мы назовем ее в честь моей горячо любимой матушки, царство ей небесное…

– Которая, что за совпадение, зовется точно так же, как и ваша супруга. Думаете, что она на самом деле решила назвать вашу дочь, если она у вас будет, в честь вашей матушки или все же в честь себя? Это опять шутка, друг мой!

И залилась своим одышливым самоварьим смехом.

– Хорошо, пройдемте в гостиную, графиня. Мы с вами договорились. Анна умрет, но в день родов, не ранее.

Когда они наконец удалились, Нина буквально выпала из-за занавески и, бухнувшись в кресло, которое еще хранило тепло обширного тела графини Самовар, налила себе из хрустального графинчика до краев бокальчик коньяку и опрокинула в себя.

Так-то после всего пережитого лучше!

Коньяк подействовал лучше любого снотворного – сразу после ужина Нина была в кровати (ей отвели комнату покойной Аннушки, однако призраков она не боялась), и так как Анна, вдруг после обнародования факта беременности разом подобревшая, в ее услугах не нуждалась, даже заметив, что «вам, милая, надо бы отдохнуть, а то выглядите неважно», моментально заснула.

Снилась ей разнообразная чепуха, и даже во сне Нина пыталась отыскать ответ на традиционные русские вопросы: «кто виноват?» и «что делать?».

«Кто виноват?» и так было понятно: доктор Дорн, ее знакомец по Скотопригоньевску.

А вот со «что делать?» было сложнее.

Последующие дни прошли в мелодраматическом мандраже – Анна, решив, видимо, пока что повременить с ролью светской стервы и разыгрывая добрейшую мать семейства, была к Нине ласкова, как никогда.

Нина же все напряженно думала о том, как, спася Анну от гибели под колесами паровоза, которая ей теперь однозначно не грозила, спасти ее от происков собственного супруга.

Алексей Александрович, и это пугало Нину более всего, сделался к жене предупредителен и даже нежен, что, как она отметила, пришлось весьма по душе Анне, так и льнувшей к супругу, которого, вероятно, все еще любила – или, узнав, что скоро вновь станет матерью, внушала себе, что любила.

И это было невыносимее всего: наблюдать за тем, как Каренин делает жене комплимент, обращается к ней с шуткой, целует своими узкими, как лезвие, губами.

Прекрасно зная, что отдал распоряжение убить Анну в тот же день, когда она разрешится от бремени.

Одно только утешало: до родов было еще полгода или около того, и Анне опасность не грозила – пока что.

Но это не означало, что Нине надлежало сидеть сложа руки. Она и не сидела – Анна, несмотря на положительные перемены в своем характере, все же загружала ее постоянными капризными требованиями, впрочем, уже более не шпыняя, а если и шпыняя, то в духе новой Анны: по-доброму, по-матерински.

На руку было и то, что графиня Самовар буквально на следующий день после приезда Анны заболела и, подхватив инфлюэнцу, блюла постельный режим у себя в особняке на Мойке.

Нина все надеялась, что графиня-интриганка, которая, вероятно, и вложила мысли об убийстве Анны в голову Каренина, считавшего себя великим стратегом, но искусно манипулируемого (и этого не замечавшего) Лидой Самоваром, скончается: вот было бы хорошо!

Однако графиня медленно, но верно шла на поправку, присылая каждый день по десять записочек для Каренина, а также для Анны, и все обещая, что на следующей неделе навестит «счастливых, осененных благодатью провидения родителей».

И это усиливало поиски ответа на сакраментальный вопрос русской интеллигенции: «что делать?».

Как-то, примерно через неделю после того, как о беременности Анны стало известно, к ней в гости пожаловали пять или шесть дам из высшего общества, на своего рода «вечеринку для мамочек» из высшего петербургского общества, чтобы обменяться последними трендами и сплетнями.

Анна, очаровательно выглядевшая в нежно-голубом домашнем платье (однако с отборными жемчугами на шее и в ушах), принимала элегантных подруг, которые, разоблачаясь, сбрасывали не менее элегантные шубы и, оставаясь в ужасно элегантных шуршащих платьях, следовали в элегантную Бархатную гостиную, отведенную для элегантной «вечеринки для мамочек».

– Ты, Нина, можешь быть свободна! – заявила Анна, отпуская ее – и явно не желая, чтобы прислуга присутствовала при обмене эксклюзивными и конфиденциальными сведениями из аристократических столичных кругов.

Раздался звонок, и появилась еще одна дама, которая, сбрасывая с плеча бесценное манто из сибирского соболя с огромной золотой пряжкой, в центре которой лучился невероятно крупный бриллиант, на руки Нине, произнесла:

– Ах, mes chéris, с этим переездом на Большую Морскую, в особняк, который муж купил у последнего князя Телепнева-Овчины-Оболенского, все кувырком, поэтому и припозднилась! Аннушка, ты потрясающе выглядишь! Беременность тебе к лицу, чего, увы, не могу сказать ни об одной из трех своих!

Анна, расцеловав ее в обе щеки, проворковала:

– Бетси, my sweet darling, мы так рады видеть тебя! Расскажи немедленно, как ты со своим князем намереваетесь обставить ваш новый дворец…

И увлекла эту особу, которая была не кто иная, как царица светских раутов императорского Санкт-Петербурга княгиня Бетси Тверская (вспомнила роман Нина), в гостиную и плотно прикрыла дверь.

Нине же не оставалось ничего иного, как отнести драгоценное манто из сибирского соболя в прихожую, дабы повесить его к прочим шикарным шубам дам-гостей.

«Большая Морская»! Ну да, Бетси Тверская со своим князем переехала на ту же улицу, где располагался кабинет доктора Дорна.

Так что же ей мешает отправиться туда и провести разведку боем?

Нина знала, что мешает: хотя бы тот факт, что если к Дорну, который принимал исключительно представителей аристократии и денежных кругов, заявится бедно одетая дамочка, которая к тому же пожелает узнать, во сколько ей обойдется устранить своего, скажем, мужа, то ее не только выставят за дверь, но, не исключено, убьют прямо там, в приемной доктора Дорна.

И смотря на драгоценное манто из сибирского соболя, которое все еще держала в руках, Нина подумала: «А кто сказал, что мне надо явиться туда как бедной дамочке?»

Через час в приемную медицинского салона доктора Дорна (старая темная мебель, стены, обитые вишневым бархатом, тусклые картины на морскую тематику) вошла дама, облаченная в умопомрачительной стоимости манто из сибирского соболя с золотой пряжкой, с крайне крупным бриллиантом. Лицо ее было скрыто густой, спускавшейся с элегантной модной шляпки вуалью.

На руке, обтянутой перчаткой, сверкнул крайне массивный рубин (Нина позаимствовала кольцо, как и шляпку, из гардеробной Анны, занятой своими гостями), в ушах сверкнули потрясающие екатерининские сережки с тяжелыми грушеобразными жемчужинами (они достались ей в наследство от покойной матери, а той от ее бабки: Анна их ужасно не любила, считая старомодными, и, говоря, что от них болят уши, что была сущая правда, никогда не надевала), и в лицо невысокому господинчику в черном костюме, который встретил ее и с поклонами провел в приемную, пахнуло крайне дорогими парижскими духами, которые, по слухам, предпочитала супруга цесаревича (флакон стоял на столике туалетной комнаты Анны – духи она купила, но не пользовалась ими, считая тяжелыми и вызывающими головную боль).

Сразу же оценив стоимость наряда и аксессуаров новой клиентки (и, разумеется, не подозревая, что под манто, которое Нина не могла снимать ни при каких обстоятельствах, у нее было простое платье горничной), господинчик таинственно произнес:

– Могу ли я узнать, назначено ли вам, сударыня?

Копируя подруг Анны, Нина произнесла томным голосом:

– Нет, милейший!

«Милейший», чуть усмехнувшись, заметил:

– Но вы, как полагаю, желаете увидеть доктора Дорна?

– Желаю, милейший! Это дело жизни и смерти!

Последнее слово Нина выделила особо, и господинчик, низко поклонившись, сообщил:

– По крайне счастливому стечению обстоятельств, сударыня, доктор Дорн как раз в состоянии принять без записи. Как о вас доложить?

Нина, играя роль столичной аристократки, заявила:

– Никак! Мое имя я назову только ему самому, милейший! Однако могу вас уверить, что я не горничная!

Господинчик, мило улыбнувшись барской шутке, сказал:

– Однако вы ведь пришли по рекомендации? Потому что доктор Дорн без рекомендаций не принимает.

Нина была готова и к такому повороту событий.

– Мне рекомендовала услуги доктора Дорна моя хорошая подруга, графиня Нордстон!

Господинчик, склонив голову, бесшумно удалился.

Нина, чувствуя, что ей становится жарко в бесценном соболином манто, потому что у доктора Дорна изрядно топили, снимать и даже расстегнуть его не могла, делая вид, что рассматривает картины с унылыми морскими баталиями.

Не прошло и двух минут, как господинчик явился, с благоговением произнеся:

– Доктор примет вас немедленно, сударыня. С большим восторгом позабочусь о вашем манто…

Нина, разыгрывая из себя эксцентричную особу, жестко заявила:

– Милейший, не заговаривайте мне зубы и проводите немедленно к доктору Дорну! Только он может помочь мне!

«Милейший», не думая настаивать на том, чтобы Нина сняла манто, проводил ее через анфиладу комнат и, замерев перед массивной дверью, три раза постучал в нее, а потом, распахнув ее, с поклоном пропустил Нину вовнутрь.