Текст книги "Пять поломок космической станции"

– Да как тут заснёшь-то… – Алвин снова покосился на мехакуклу, чьи прорези как раз моргали, передавая данные с датчиков. Шамаш оснастила себя смотровыми окнами, и мы могли наблюдать, как позади исчезает космопорт, а вездеход плавно и быстро идёт вперёд, с каждым шагом набирая скорость. – К тому же мы ведь не сразу пойдём смотреть на поломку, правда?

– Скорее всего, сразу, Ал, – астрофермер добродушно усмехнулся в усы, следуя моему примеру и собираясь отдохнуть, – это планета ИИ, а они предпочитают максимальную оптимизацию с минимальными временными затратами. Вы знакомы с местными обычаями, рем Мукерджи?

– Нет, – Адитья оторвался от ручной консоли, недовольный тем, что его отвлекли. Наверняка микросхемное светило собирался потратить время пути на свои научные изыскания и не хотел терять ни одной биоминуты. Впрочем, он был в достаточно хорошем настроении, чтобы ответить: – Гравитационные аномалии планеты Соль лежат максимально далеко от моего профиля, так что это место никогда не попадало в сферу моих интересов.

Дорога была неблизкой, ход Шамаш плавным и тихим, и разговор сам собой угас – бригада А погрузилась в сон.

Джульбарс встречал нас высокими шпилями, узкими улочками и дорогами, закатанными в шершавый бетон. Массивные стены-опоры зеркально блестели гледодовой плёнкой, создавая эффект миража, а вдоль дорог располагались небольшие зелёные насаждения, рассаженные и подстриженные с машинной точностью. Уверен, что количество деревьев и кустов было подобрано не только из-за эстетической составляющей, но ещё и влияло на кислород, атмосферу и водоснабжение, являясь частью идеально просчитанной экосистемы. Этой же цели служили многочисленные водопады, превращая Джульбарс в одно из самых красивых мест галактики. Издалека город походил на огромную башню, располагающуюся на идеально скруглённой горе, и я был уверен, что большая часть дорожек имеет довольно крутой наклон, а где-то придётся буквально карабкаться.

– Необычное решение террархитектора, – я махнул второй парой рук, повторяя очертание главного шпиля, – создавать гору, я имею в виду. Это связано с водоснабжением?

Некоторое время мой вопрос оставался без ответа. Я заснул и проснулся раньше всех, парни ещё спали – сморило даже Адитью, и он кемарил в углу, умудряясь хмуриться и недовольно сжимать губы. Андрюха тоже был в отключке, бродя где-то там, в мире, недоступном органическому сознанию, а Шамаш не сразу поняла, что я обращаюсь к ней. Наконец андроид неуверенно ответила:

– Скорее с магмой, – механический голос тихо лился из динамиков, отлично гармонируя с нарочито идеальным и геометрическим пейзажем вокруг, – несмотря на то, что магматический мешок укреплён искусственными опорами, террархитекторы Тёмного Коридора страхуют технику и, помимо остального, используют простые и очевидные решения. Джульбарс построен таким образом, чтобы избежать затопления магмой, если мешок не выдержит – отступ от основания горы до первых построек способен удерживать жидкость в течение шести местных часов. Если этой отсрочки будет недостаточно, в ход пойдёт система ярусов – сначала будут затоплены частные территории, после стоянки транспортных средств, церкви Рукотворного Бога, выставочные залы начинающих творцов и иные конструкции, не представляющие значимой ценности для Цивилизации. Дальше затапливаются более важные объекты вроде заводов и жилых секторов. Последними разрушатся заповедники и научные лаборатории.

– Жертв в любом случае почти не будет, – кажется, наш разговор разбудил Адитью, и теперь он потягивался, без интереса рассматривая приближающийся Джульбарс, – за шесть местных часов всё население успеет эвакуироваться вместе со своими зверушками, творческими продуктами и научными работами. Видишь высшую точку мешка, в которой сходятся гледодовые грани? Это кратер – аварийный выход на поверхность, который автоматически откроется, если целостность опор будет разрушена.

Я благодарно улыбнулся, продолжая рассматривать город. Глазные прорези мехакуклы вспыхнули розовым, и Шамаш с любопытством спросила:

– Вы уже бывали в Тёмном Коридоре?

– Я родился здесь, – наше микросхемное светило снисходительно улыбнулся, и мне даже показалось, что его жёлтые глаза вспыхнули, как если бы мы оказались в полной темноте, – планета Драхма, система Крит. Моя родина пока что не до конца обжита, но принцип терраформирования одинаковый.

Наша проводница заискрилась неоновыми цветами, по-детски удивляясь тому, что в бригаду из галактики Дракон затесался её земляк, и начала закидывать Адитью вопросами. Рем Мукерджи терпел и даже отвечал – под этот разговор к нам потихоньку подтянулись остальные. Андрюха тоже решил включиться и теперь помаргивал шейными диодами, в очередной раз перебирая поступивший к нам запрос. Тем временем местный техмех рассказывала о выставке – Джульбарс был культурным центром Цивка, и показ новых произведений искусства живых машин вызывал множество обсуждений среди обывателей. И чем больше Шамаш говорила об экспонатах, тем сильнее моё сознание захватывал контраст катастрофы и безмятежности.

Техмех ничего не знала. Подумать только – Джульбарс блестит шпилями и башнями, а в чреве его горы медленно поднимается магма, в любой момент готовая предъявить дерзким колонизаторам свои права. В битве цивилизации и природы всегда побеждает природа – в этот раз мы собирались выторговать у Соли ещё немного времени.

– Антон, очнись, – Антуан осторожно постучал меня по плечу, не давая окончательно выпасть из реальности, – мы прибыли.

Я благодарно кивнул, вежливо попрощался с Шамаш и шагнул на полупрозрачную платформу, выискивая глазами и сразу находя нашего сопровождающего.

Конечно же, это был техмех. Высокий, с каменным, почти неподвижным антропоморфным лицом и двумя огромными мехакрыльями. Мраморно-белая имитация кожи оттенялась матово-серыми проводами, дублирующими каждое сочленение, а белые, словно выцветшие глаза безразлично мерцали, сканируя нас удивительно точной имитацией зрачка. То ли ангел, то ли горгулья, перемолотая и слепленная на новый лад – а, возможно, полностью авторская разработка нашего сопровождающего, лишь случайно совпавшая с архаичными образами древности.

– Здравствуйте, – голос андроида также был удивительно похож на человеческий, только гораздо ниже, почти в том диапазоне, который неспособен уловить органический слух, – Кинон Кингвари. Террархитектор.

– Антон. Бригадир Арктур-8, – я чуть развернулся, второй парой рук показывая на парней. Техмех быстро расширил и сузил зрачки, показывая, что слушает, – Антуан Розье. Андрей. Адитья Мукерджи. Алвин Меригольд.

Андрюха тут же пиликнул и вышел вперёд, протягивая руку для обмена данными. Кинон Кингвари безразлично скользнул по нему взглядом и развернулся, по-птичьи встряхивая крыльями:

– Потом.

– Задача? – я быстро заморгал, подгружая то, что нам высылали заранее. Тем временем к руке Кинона Кингвари поднялась волна нанороботов, а после рядом выросла дверь, видимо, ведущая напрямую в лабораторию. Да уж, местные ИИ действительно не собирались тратить время – всё было быстро, эргономично, эффективно.

– Прежняя, – дверь, подчиняясь нашему сопровождающему, осыпалась брызгами и собралась снова, превращаясь в прозрачный куб без одной стенки. Мы вошли внутрь, и конструкция мгновенно стала герметичной, а после медленно поползла вниз, сквозь город и гору, в самую толщу магматического мешка, – запрос учтён. Благодарность. Предложения?

– Не обсуждалось. Вне профиля.

Я собирался добавить, что доступные нам схемы решения проблемы были безупречны, когда Адитья громко откашлялся, врываясь в наш разговор.

– Мы рады познакомиться с вами, рем Кингвари, однако я прошу учесть, что большая часть нашей бригады состоит из органиков, – пусть возвращение в родную галактику благотворно повлияло на вежливость нашего научного гения, его поведение было столь же специфичным, – боюсь, что в настоящий момент никто, кроме наших тартарианцев, не понимает, о чём вы разговариваете.

Я смущённо дёрнул второй парой рук, понимая, что рем Мукерджи прав – я, поддавшись старой привычке, незаметно для себя перешёл на рубленые, короткие фразы. Наш сопровождающий замер на несколько местных секунд, обдумывая просьбу, и повернул голову на сто восемьдесят градусов, чтобы увидеть остальных.

– Запрос принят. Приношу свои извинения. Моё имя Кинон Кингвари, и я прошу не добавлять к нему анимистические приставки. Я террархитектор, который в настоящий момент возглавляет группу, отвечающую за проседание Джульбарса. Именно я буду направлять и курировать вашу работу. Мы благодарны вам за то, что вы добрались до нас, хотя я согласен с вашим бригадиром относительно сомнительности пользы от вашего присутствия. Тем не менее мы нуждаемся в любой помощи, которую можем получить, и будем максимально эффективно использовать ваш потенциал. Мы прибыли.

Тяжёлые двери подъёмника вдруг разлетелись, как капли ртути, и мы оказались в просторном, но очень наполненном помещении. Должно быть, это была научная лаборатория, совмещённая с градообразующим форматором – по крайней мере, я видел очертания характерных. Должно быть, помещение занимало всё пространство внутри горы, буквально лёжа в основе Джульбарса, и было настоящим городом в городе.

При этом сама лаборатория напоминала цветок или бочку, в зависимости от того, с чем вы сталкиваетесь чаще – в центре была полупустая «площадь», заполненная массивным оборудованием, а непосредственно исследовательские помещения располагались на отвесных стенах и уходили ввысь, вплотную подбираясь к городу. Подобная близость к форматору, конечно, была сопряжена с определёнными рисками, однако позволяла ученым сразу проводить часть экспериментов и была очень удобной с научной точки зрения.

Лаборатория была такой же упорядоченной и логичной, как «Макошь», но содержала куда более совершенные технологии – местные учёные не были ограничены правилом «просто и эффективно», так что могли позволить себе уникальное, совершенно не унифицированное оборудование. Тем более удивительным было то, что освещение было естественным – тут и там виднелись целые глыбы органических камней, а в некоторых местах были явно специально раскрошены в пыль, создавая более ровное освещение и напоминая звёздное небо.

Следуя за проводником, мы встали на одну из полупрозрачных платформ и устремились вверх, ближе к Джульбарсу. Попутно Кинон Кингвари показывал на те или иные платформы, объясняя, куда мы можем попасть, а куда нам ходить не следует. Андроид старался говорить достаточно понятно, но всё время отвлекался на других учёных – за время нашего передвижения несколько тартарианцев и бессчётное количество самых разных техмехов подлетали к нашему сопровождающему, пытаясь решить очень важные рабочие вопросы. Впрочем, террархитектор остановился только один раз, чтобы представить нас одной из тартарианок – кремово-белой Лайорин Линдир, к которой мы могли обратиться за помощью, если сам андроид будет недоступен.

Наконец мы добрались до цели нашего путешествия – огромного шарообразного кабинета с кучей мониторов, по планировке напоминающего рабочее место смотрителя. Стоило нам войти внутрь, как дверь исчезла, а «шар» покатился по стенам лаборатории. Кинон Кингвари тут же подключился к одному из мониторов, а потом всем корпусом развернулся к нам:

– Я прошу вас озвучивать любые, даже самые абсурдные идеи. Планета Соль крайне важна для Тёмного Коридора и всей Цивилизации, и мы должны использовать любую возможность, даже самую призрачную. Ни у вас, ни у нас нет права на ошибку, граждане ремонтники. Жизнь планеты в наших руках.

Кинон Кингвари повернулся ко мне и на несколько биосекунд замолчал, а после протянул руку для быстрого обмена данными. Я безропотно вышел вперёд, отвечая на рукопожатие второй правой.

Так началась наша безумная гонка со временем.

В принципе, задача, стоящая перед нами, была понятной, что не делало её более простой – мы любой ценой должны были остановить или хотя бы замедлить проседание Джульбарса, пока основная группа учёных думала над тем, как зафиксировать город за счёт природной гравитационной аномалии. От нас требовалась грубая сила и профильные знания – заменить автоматику сознанием, войти в форматор и управлять системой фильтрации вручную, поскольку на то, что происходило, не был рассчитан ни один алгоритм. Естественно, рабочих рук не хватало, ведь на Джульбарсе было много учёных, но мало прикладных специалистов, и ремонтная бригада Арктур-8 внезапно оказалась куда полезнее, чем думал я и Кинон Кингвари. Так что каждый рабочий цикл мы, подобно сотням других сотрудников, спускались в гору, выслушивали, что произошло у предыдущей смены, и расползались по электронному нутру искусственных опор, где двенадцать местных часов вместе с остальными учёными напрямую запускали подземные фильтры.

Тем не менее бригада А столкнулась с другими проблемами. Да, общий принцип работы форматоров был одинаковым – однако никто из нас никогда не сталкивался с оборудованием Тёмного Коридора. Из-за особенностей планетарных систем, чёрных дыр вместо звёзд и принципиально иного алгоритма колонизации привычная аппаратура казалась совершенно незнакомой. Как минимум здесь не было огромных прямых труб, пронзающих планету от ядра до стратосферы.

Представьте себе одну из базовых и очевидных каркасных форм – расходящуюся от центра паутину. Разумеется, она создана из гибких, но в то же время прочных материалов. Все лучи, расходящиеся от центра, являются несущими – те, что соединяют их, представляют собой вторичные, слабозначимые формы. Этот каркас обшивается условной «тканью», податливой, эластичной и герметичной. Теперь нужно использовать заготовку, сведя лучи вместе – получится мешок, по форме напоминающий каплю. Конечно же, часть лучей не будет сходиться ни снизу, ни сверху, для придания устойчивости конструкции и решая задачи, поставленные перед аппаратом, однако общая логика останется прежней. Именно таким был градообразующий форматор Джульбарса, а лаборатория высилась прямо над центром той самой условной «паутины».

И никто из ремонтной бригады Арктур-8 никогда не работал с подобной версией этого высококлассного оборудования. И мы могли сколько угодно разбираться в других форматорах – незнание тонкостей и нюансов сильно усложняло нашу работу.

Ситуацию усугубляло и то, что всё оборудование Тёмного Коридора было написано кодами Тёмного Коридора. И пусть двоичная система везде одинаковая, сырые данные всё равно выглядели бессмысленной мешаниной цифр. В этом случае повезло только Адитье, который вырос здесь и был знаком с базовыми принципами – страдал даже Андрюха, поскольку его сознание вообще поддерживалось платформами Млечного Пути, и конвертация одного языка в другой требовала дополнительного времени.

Однако, несмотря на все эти, казалось бы, непреодолимые сложности, Арктур-8 с поставленной задачей справлялся. Пусть у нас не было времени и возможности предлагать свои идеи, мы справлялись с тем, что нам было доверено, и наша работа обеспечивала работу остальных – это было то, из-за чего я совершенно справедливо испытывал чувство гордости.

– Я так больше не могу, – Алвин растянулся в общей гостиной, всем своим видом показывая, что он больше никуда не пойдёт.

Поскольку даже говорить о том, что мы всегда живём в собственном шаттле из-за суеверий, было бы глупо, в этот раз пришлось отступить от внутренних правил. Тем более что Кинон Кингвари выделил нам место в уютном и закрытом квартале, располагавшемся «на поверхности» относительно лаборатории, и там вперемешку жили тартарианцы, независимые учёные и все, от кого зависело успешное функционирование магматического мешка. Небольшая башенка на десять комнат покорила моё сознание с первого взгляда – геометричная, аккуратная, уютная, она напоминала маяк, мерцающий среди травяных волн и искусственных облаков. Наш дом стоял немного на отшибе, а тропинка была почти пологой – можно было идти, а не карабкаться и переживать о страховке. Вдоль дорожки, почти прямо под ногами, переплетались и вкусно пахли маленькие разноцветные цветы, а где-то между ними протекал водопад-ручей, разбавляя тишину еле заметным журчанием. И, помимо внешней красоты, наше место жительства было очень функциональным – мы жили практически напротив шлюза, через который можно было попасть в градообразующий форматор. И, поскольку террархитектором никто из нас не был, фокус Кинона Кингвари с наноподъёмником повторить было невозможно.

– Уже сдаётесь, рем Меригольд? Где же ваш оптимизм и энтузиазм? – Адитья протянул мне чашку перечного кофе, который действительно был совсем не похож на творение из дистиллята, и изящно приземлился на соседнее кресло. Наш первый рабочий цикл, примерно равный двум моим биологическим неделям, закончился, так что нам дали общий выходной. Насколько я успел узнать, время, проведённое за ужасной монотонной работой, натолкнуло наше микросхемное светило на какую-то идею относительно Джульбарса, но пока что его наработка была слишком сырой, и он не хотел о ней говорить. Тем не менее я возлагал определённые надежды на этот неозвученный проект, поскольку для Адитьи это был шанс восстановить свою репутацию и приблизиться к заветному месту в «Столице».

– А уж вы-то, как обычно, альтруистичны и идеологичны, рем Мукерджи, – Антуан вмешался до того, как наше микросхемное светило начал бы вымещать своё плохое настроение на девочке-феечке, пусть и в своей фирменной манере, – я согласен с Алвином. Оттого что мы уставшие и замученные, проблема не решится. Кто за то, чтобы отвлечься и развеяться?

Андрюха протестующе загорелся красным, но даже головы в нашу сторону не повернул – полагаю, он связался с Лайорин, чтобы получить последние данные. Не знаю, задел ли моего друга демонстративный отказ от обмена данными со стороны Кинона Кингвари, но связываться он почему-то предпочитал именно с тартарианкой. Впрочем, их с Адитьей спросили больше из вежливости – Антуан прекрасно знал, что из всех присутствующих в комнате пойти с ним могли бы только Алвин и я.

– Отличная идея, – я кивнул и в последний раз проверил сочленения второй левой руки, убеждаясь, что она в хорошем состоянии, – куда пойдём?

– На выставку искусства разумных машин, конечно же, – Антуан усмехнулся, подкручивая ус, – сама Религия велела.

– Это без меня, – Адитья ожидаемо фыркнул, проявляя чудеса индивидуализма, – я не любитель андромузыки и машинных стихов.

Алвин непонимающе покосился на товарища, и Антуан добродушно хлопнул его по плечу:

– Проще увидеть, чем объяснить. Пошли.

Как и следовало ожидать от города искусственного интеллекта, добраться до культурного центра было проще простого – рекламные нанороботы обнаружились чуть ли не на соседней стене, и они любезно загрузили координаты в мою ручную консоль и выстроили маршрут. Так что мы даже успели прогуляться, медленно шагая по узким улочкам и с наслаждением вдыхая свежий, оптимально влажный воздух с запахами цветов и травы.

Выставка проходила на одной из центральных площадей Джульбарса, в более-менее пологом месте. Творцы, как и всегда, действовали с размахом, установив надёжные, но легко распадающиеся шатры, и преобразовали свободное пространство в подобие лабиринта, где можно было с комфортом наслаждаться конкретным видом искусства, не отвлекаясь на другие. Регистрироваться заранее не требовалось, так что мы просто оплатили вход (поскольку мы официально числились учёными, вышло гораздо дешевле) и двинулись в первый зал – к удаче или беде, сначала Вселенная столкнула нас с андромузыкой.

– Великолепно, не правда ли?

Я прикрыл глаза, наслаждаясь звучанием во всех диапазонах, доступных человеческому уху. Антуан, затыкающий уши руками, посмотрел на меня так, будто моё сознание помутилось и требовало корректировки в соответствующем учреждении. Я прекрасно его понимал – для нас, не оборудованных специальными имплантами, музыка андроидов звучала кошмарной какофонией, а при длительном прослушивании влекла за собой проблемы со слухом.

– Мы просто не слышим всего, – я постоял ещё секунду, пытаясь представить себе, как эта песня звучала бы для Андрея, и отошёл.

Андомузыка создаётся во всех диапазонах одновременно, включая низкие и высокие частоты. Каждый элемент по отдельности звучит разрозненно и дисгармонично, и цель композитора состоит в том, чтобы перекрыть неприятное звучание, перебить одни звуки другими и скрутить дисгармоничную какофонию в цельную мелодию. К сожалению, человеческое ухо не может охватить ультра-, инфра– и метазвуки, так что этот вид искусства нам недоступен. Хотя лет тридцать назад я читал о человеке-композиторе, который заменил биологический слух машинным, чтобы создавать андромузыку. Правда, с тех пор я ничего о нём не слышал.

– Зато теперь понятно, почему ты мог понимать речь рема Янко, – Алвин с тоской посмотрел на дверной проём, ведущий в следующий зал, и постарался незаметно почистить своё ухо, – я, кажется, утратил слух на ближайший биологический год.

Я рассмеялся, и мы двинулись дальше – слушать андромузыку действительно было своеобразным испытанием. На очереди была техкартинная галерея, и мы успели как раз вовремя – огромная рама с динамиками разогревалась, готовясь к активации.

– А это что? – Алвин крутил головой так и эдак, но, судя по всему, он вообще не представлял себе, как звуковые динамики связаны с визуальным искусством. Антуан изучал информационный стенд, пытаясь понять, каким будет изображение.

– Звукограмма, она же техкартина, – лично мне не хотелось заранее знать, что покажет художник, так что я жестом попросил Антуана не сообщать мне результат его исследования. – Суть в том, что ультра-, инфра– и метазвуки вызывают колебание воздуха. Художник, рисующий звукограмму, должен выставить такое соотношение звука, чтобы видимое колебание превратилось в цветную объёмную картину. И в этом случае человек тоже сможет насладиться результатом, потому что, по негласному соглашению, создавать техкартину вне органического спектра восприятия считается дурным тоном, а в самом крайнем случае может быть расценено как анимизм и неуважение к гражданам Цивилизации. О, сейчас включат!

Рама с динамиками задрожала, и по рядам наблюдателей прокатился неслышимый, но осязаемый гул, хотя каждая звукограмма защищалась звукопоглощающими стёклами, чтобы зрители смотрели, а не слушали. Секунду ничего не происходило, но потом воздух в центре рамы задрожал, а потом закрутился центрифугой, за полторы секунды заполняя собой весь объём полотна. Изображение колебалось ещё немного, но потом вдруг замерло, и нашим глазам предстал великолепный пейзаж – рассветное небо с тончайшими бурунчиками облаков, горные пики, засаженные нежно-розовыми деревьями, несколько животных, маленькими точками раскинутые тут и там, и выступ с детально прорисованной травой, с которого нам и предлагалось смотреть. Я буквально слышал шелест листьев, ощущал мягкое прикосновение травяных стебельков и дуновение ветра, заставляющее всё вокруг колыхаться. А там, под выступом, темнеет ущелье, по дну которого непременно протекает ярко-красная, почти малиновая река, за горным хребтом раскинулись бескрайние поля, а где-то там, за ближайшей горой, притаилось маленькое поселение с натуральным хозяйством и очень плохой связью с внешним миром.

– Да как это возможно вообще? – тихий шёпот вывел меня из грёз и мыслей. Я несколько раз моргнул, возвращаясь в реальный мир, перевёл взгляд на источник звука и увидел Алвина, заворожённо уставившегося на звукограмму.

– Ну, именно поэтому эта звукограмма участвует в выставке. Менее искусные творцы создают более специфические вещи, уж поверь коренному жителю Шу. Мой сосед увлекался звукограммой, и результат был таким, что его нельзя было причислить даже к «Невозможному искусству» двадцать первого века по старому времяисчислению, а ты знаешь, как историки относятся к творчеству того времени.

К Антуану пристал один из работников, предлагая купить мини-вариант картины, сильно упрощённый, но достаточно компактный и тонкий, чтобы его можно было повесить на стену в своём жилище. Астрофермер отказался, а вот мы с Алвином приобрели по одной – девочка-феечка под впечатлением и из-за эффекта новизны, я по своей старой традиции сохранять на память свидетельства от посещения культурных мест, и уже прикидывая, как расположить новую техкартину среди других в моём жилище на «Макоши».

– Кто-нибудь хочет посмотреть остальные картины этой выставки? – я прикидывал, сколько денег потрачу на искусство, но не испытывал ни капли сожаления по этому поводу. – Если я правильно помню, здесь есть ещё семь масштабных и с пятьдесят поменьше.

В отличие от музыки, это предложение было встречено с энтузиазмом, и мы увидели ещё две вариации океана, пустыню, макет Системы Солнца, кладбище рухнувших крейсеров и гиперреалистичное сердце космической станции, провода которого в положенное время мерцали, демонстрируя перекачку фазона и трёх сжиженных газов. И должен сказать, что творец действительно очень постарался, учтя даже направление движения жидкого металла.

После того как картины закончились, мы попали в зал текстового искусства. Перед нами выстроились ровные ряды из столов с мониторами. На экране бежал код, а рядом, над столом, демонстрировалась его реализация, по большей части в виде абстрактного шара нанороботов, принимающего самые невообразимые формы. Алвин ожидаемо залип именно на наношар, а я же с интересом заглянул в монитор, считывая программу.

– Восхитительно, – с первого взгляда было понятно, почему именно это творение было выбрано в качестве экспоната.

– А что это? – Алвин тоже заглянул в монитор, но не увидел ничего, кроме бегущей строки программы. – Какие-нибудь андроскульптуры?

Я рассмеялся, услышав это сравнение.

– Это машинные стихи, – моя вторая левая приподнялась и показала на экран, чтобы привлечь внимание к бегущей строке. – Программный код создан в определённом ритме, со строгим количеством символов в строке, с ограниченными знаками и в строгом соответствии с заданными правилами. Гармония рабочего кода, который реализуется в не менее гармоничную фигуру. Я тебе больше скажу – на выставках машинных стихов никто не показывает сами стихи, а зрители считывают ритм с изменения программируемого объекта. В детстве я был на представлении, где стих читали шаттлы, бурильные машины и вездеходы, и это было восхитительно.

После моей речи Алвин покосился на наношар с куда большим уважением. Впрочем, он всё ещё был далёк от понимания искусства, порождённого ИИ, и быстро потерял интерес к стихам.

– А всё-таки существуют ли андроскульптуры? – он с интересом покосился на дверь, ведущую в следующий зал, прикидывая, что увидит следующим. – Или техмехи не интересуются таким творчеством?

Я вздохнул, понимая, что Алвин не со зла затронул больную тему.

– Это острая тема, о которой давно ведутся споры. В настоящий момент ни одной скульптуры, созданной андроидом, не существует, и ближайшая появится только через пятьдесят лет. Видишь ли, техмехи-скульпторы используют природные материалы, чтобы создавать скульптуры, и такие проекты обычно слишком… масштабные. Например, берётся гора, а потом высчитывается траектория рек, сила ветра и всего остального, чтобы время обтесало камень самостоятельно. Думаю, первые три поколения андроскульпторов уже мертвы, а их творения до сих пор не завершены. В общем, в творческом сообществе техмехи-скульпторы считаются странными ребятами. Лучшими из лучших, конечно, но они слишком сильно рискуют. Слышал, один одиозный скульптор даже подал прошение на «Столицу», чтобы превратить целую планету в андроскульптуру. Не уверен, что кто-то ему позволит, если честно. Так что я не могу ответить на твой вопрос, Алвин, – потому что андроскульпторы есть, а андроскульптур нет.

Мы с Антуаном синхронно вздохнули, переглянулись и продолжили путь. И я действительно думал, что просвещение в культуру и искусство разумных машин окончено, когда Алвин вдруг спросил:

– А почему ты сказал, что они сильно рискуют? – в следующем зале оказалась ещё одна партия машинных стихов, и мы миновали его довольно быстро. – Климат изменится, техника выйдет из строя или что?

– Нет. Они отдали жизнь, не зная, будет ли успешен результат. Алвин, кто такой Гагарин?

Наш специалист по жидким металлам вздрогнул, не ожидая такой резкой смены темы, но всё равно сразу ответил:

– Первый человек, полетевший в космос.

– Именно. И, согласно Религии, он бессмертен. И все люди, когда-либо что-то создавшие, тоже бессмертны. Это один из главных постулатов Рукотворного Бога – после смерти ты живёшь в том, что создал. Пусть твоё создание мертво, пусть твоё тело уже переработано – ты жив в том, что сделал, в том, что осталось после тебя. Беспилотный крейсер жив в тех, кого он перевозил, уборщик жив в чистых улицах, механики живы в аппаратах, которые они чинили. А андроскульпторы нет – потому что продукт, который они создавали, всё ещё не существует. И это очень рискованно, странно и безумно – закончить своё существование до того, как что-то оставишь. Я бы никогда так не смог – умереть, не зная, буду ли существовать дальше. Вот так, просто, надеясь, что расчёты оправдаются и когда-нибудь где-нибудь появится то, что станет продолжением меня. Как уйти, если не уверен, что останешься? Как жить без бессмертия? Так что нет – лично я андроскульпторов не понимал и выбрал тот профиль деятельности, который точно гарантировал вечное существование.

Алвин несколько раз моргнул, а потом глубоко задумался. Антуан фыркнул, с силой дёргая себя за усы.

– Вот поэтому на Шу скульпторы не в почёте. Они психи, думающие непонятно чем, а наивности в них больше, чем в новорождённом ребёнке. И думается мне, они будут существовать не как «скульпторы, что создали скульптуры», а как «мечтатели, которые пытались».

Я пожал плечами, думая, что не мне судить этих странных парней, которые захотели что-то изменить. Впереди замаячил выход, мы сделали ещё несколько шагов и покинули выставку.

Поскольку времени мы потратили не очень много, было принято решение погулять по Джульбарсу ещё немного. Алвин, выросший в Системе Солнца и в жизни не видевший такого количества андроидов, активно вертел головой, поражаясь тому, насколько граждане Соли были не похожи на людей в классическом понимании этого слова. Антуан поправлял усы, с широкой улыбкой травя байки о своей жизни на планете Шу, где большая часть техмехов выбирали тела червей. Парни бурно переговаривались, и я немного отстал, желая в тишине насладиться атмосферой быстрого, по-настоящему живого города. Я как раз рассматривал магазин органического антиквариата, когда моё внимание привлекло движение где-то сбоку, и я замер, не в силах поверить своему сознанию.