Текст книги "Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан"

Регулярная и иррегулярная теории справедливой войны

В первом случае Фоушин предлагает добавить ряд уточнений в содержание и механику применения принципов классической теории справедливой войны и использовать такую обновлённую теорию. Регулярная теория справедливой войны, как и классическая доктрина bellum justum, состоит из шести принципов jus ad bellum и двух jus in bello.

Принцип правого дела Н. Фоушин предлагает дополнить ещё одним положением, которое санкционировало бы применение вооружённой силы. Чаще всего, когда говорят о правом деле, предполагают наличие какой-то одной справедливой причины, оправдывающей войну. Гуманитарная катастрофа в соседней стране или вторжение войск на территорию союзника представляют собой веские и самодостаточные поводы для применения силы. И как правило теория справедливой войны удовлетворяется одной такой существенной причиной (single cause). Это объясняется тем, что война столь ужасна и страшна, что государство должно обладать действительно серьёзным поводом для применения военной силы. Но, как замечает американский философ, вполне допустимы случаи, когда война может быть оправдана не одной причиной, а совокупностью нескольких причин меньшего масштаба. «Возможно, целое и не будет превосходить сумму частей, но части могут сложиться в одну исключительную единственную причину»[339]339
  Ibid. P. 73.


[Закрыть]. На примере кампании в Ираке, начавшейся в 2003 г., Н. Фоушин объясняет, как несколько факторов сложились в достаточное основание для силового удара. Взятые по отдельности, тираническая власть Саддама Хусейна, нарушение им резолюций ООН и иных актов международного права, агрессии против собственного населения и поддержка террористов не удовлетворяли бы принципу правого дела. Однако в сумме всё это сложилось в то, что Н. Фоушин считает справедливой причиной войны. Заметим, что М. Уолцер придерживается иной позиции по поводу характера вторжения войск США в Ирак в 2003 г. По его мнению, правительство Ирака на указанный период не представляло угрозы ни для собственного народа, ни для соседей. Или, во всяком случае, это был не самый агрессивный режим из всех существующих на тот период[340]340
  См. Уолцер М. Смена режима и справедливая война.


[Закрыть].

Исторические примеры конфликтов, начало которых обусловливалось не одной, а несколькими причинами, заставляют Н. Фоушина указать на необходимость переосмысления принципа правого дела. Ситуация, когда ряд факторов, каждый из которых в отдельности не мог бы служить справедливым основанием для войны, складываются в вескую причину конфликта, требует дополнения принципа правого дела положением о множественности причин (multiple reasons). Говоря о множественности причин, Фоушин не имеет в виду какой-то конкретный список запрещённых действий, совершая которые государство становится легитимной целью для атаки. Для Фоушина важна сама возможность изменять или дополнять этот список, что позволит указать на множественные злодеяния режима и выдвинуть «обобщённую справедливую причину, в достаточной мере значимую, чтобы оправдать войну»[341]341
  Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. P. 75.


[Закрыть].

В ответ на это предложение Н. Фоушина можно выдвинуть и ряд критических замечаний. Опасность такого подхода состоит, во-первых, в возможном размытии самого критерия правого дела. Введение чрезмерной свободы в область определения веского основания конфликта может привести к выдвижению недостаточно значимых аргументов в пользу военного способа решения конфликта. Далее, такое расширение теории справедливой войны может привести к неправильной работе всей концепции, которая перестанет справляться с поставленной перед ней задачей: сдержать и ограничить распространение войн. Следуя логике решения, предложенного Фоушином, государства могут назвать ряд малозначительных причин, с помощью которых попытаются оправдать свою агрессивную политику, и теория справедливой войны вынуждена будет утвердить эти причины. Однако, по мнению Н. Фоушина, теория, которая не может принять необходимость изменений за счёт расширения одного из своих принципов должна с неизбежностью быть отвергнута. Кроме того, речь не идёт об одобрении абсолютно любого факта, объявляемого веской причиной войны. Каждый новый список причин, претендующих на то, чтобы стать множественной справедливой причиной войны, необходимо подвергнуть тщательнейшему анализу. Государство должно показать взвешенность и обоснованность своего решения. Фоушин называет возможность расширения принципа правого дела посредством подобной процедуры, основанной на необходимости проведения рационального анализа поведения противника, применением «практического мышления» (practical reasoning) в области войны. Правда, здесь возникает вопрос, кто будет оценивать обоснованность претензий одного государства в отношении другого, кто проведёт анализ выдвинутых обвинений, кто будет выносить суждение о рациональности процедуры анализа.

Итак, к принципу правого дела Н. Фоушин предлагает добавить положение о множественности причин. Это будет означать потерю принципом правого дела определённой степени своей строгости. Однако такое дополнение позволит адоптировать принцип к реалиям современной международной политики, когда государства, возможно, не сталкиваются с исключительным злом, подобным нацистскому режиму, но иногда вынуждены бороться против зла, которое по совокупности причин также оказывается значительным.

Классическую формулировку принципа крайнего средства Фоушин фактически предлагает элиминировать, поскольку в своём традиционном прочтении она теряет смысл. При должном желании всегда можно провести ещё один раунд переговоров или выдвинуть новый ультиматум. Существует множество вариантов проведения дипломатических встреч, на которых взаимные претензии сторон могут обсуждаться в новых контекстах. Таким образом, у нас никогда не будет возможности заявить, что все средства мирного решения конфликта были исчерпаны до того, как начали греметь выстрелы. Фоушин указывает на необходимость более глубокого понимания принципа крайнего средства. Невозможно просто отнести его к области математики войны или политических калькуляций. По мнению Фоушина, содержание этого принципа необходимо переформулировать: «государства должны избегать войны, пока она не окажется последним приемлемым средством» (last reasonable resort)[342]342
  Ibid. P. 14. Критика принципа крайнего средства часто становится предметом дискуссий среди теоретиков справедливой войны, см.: Shue H., Rodin D. Preemption: Military Action and Moral Justification, Oxford: Oxford University Press. 2007; Luban D. Preventive War // Philosophy & Public Affairs. 2004. Vol. 32. No. 3. Pp. 207–248; Aloyo E. Just War Theory and the Last of Last Resort // Ethics and International Affairs. 2015. Vol. 29. Issue 2. Pp. 187–201.


[Закрыть]. В силу неопределённости понятия «приемлемое средство» в отношении к войне, Фоушин предлагает придать этому принципу следующую трактовку. Решение о войне как крайне опасном и вредоносном явлении, никогда не должно приниматься в спешке, до того, как иные возможные средства не будут рассмотрены и опробованы. Война как наименее оправданная мера должна быть действительно последним средством, к которому следует обращаться только после провала в решении конфликта иными способами: переговорами, санкциями и т. п.

Принцип вероятности успеха, налагающий veto на войны, которые принесут больше поражений и потерь, нежели побед, принимается в регулярной версии теории справедливой войны без изменения. Несмотря на сложность его применения, этот критерий всё ещё кажется Н. Фоушину важным и по праву занимающим своё место в списке прочих принципов jus ad bellum.

Применение принципа пропорциональности или соразмеренности, как уже отмечалось, также связано с трудностями в оценке объёма выгод, которые можно получить после успешного окончания войны. Но и этот принцип Фоушин сохраняет в его классической редакции, поскольку рациональный подход к войне требует, чтобы выгоды от ведения войны значительно превышали все возможные потери.

Принцип добрых намерений, согласно которому в ходе конфликта действовать надо, исходя из той справедливой причины, ради которой государство вступило в войну, кажется Фоушину достаточно важным и не требующим внесения корректировок. Хотя с ним и возникают сложности. Намерения политических или военных лидеров не всегда ясны. Действительный характер этих намерений может проявиться лишь спустя какое-то время. Но в целом принцип добрых намерений всё же нужен как одна из преград к необоснованному применению вооружённой силы.

Принцип легитимной власти также не нуждается в изменении. Требование его предельно ясно: война может быть объявлена только тем лицом, одним человеком или группой, которое обладают необходимым для этого авторитетом. Как правило, такими людьми являются представители верховной власти государства. Однако, как мы отмечали ранее, в последнее время на обладание правом объявления войны претендуют и международные организации: ООН, НАТО и другие.

Принципы jus in bello ― пропорциональности и различения ― в регулярной теории справедливой войны не подвергаются каким-либо существенным модификациям. Первый заключается в требовании предварительной оценки возможных военных выгод и потерь в ходе проведения каждой отдельной операции. Особое значение имеет здесь необходимость минимизации степени насилия и количества жертв. Второй определяет законные военные цели, к которым относятся только комбатанты.

Как мы видим, регулярная теория справедливой войны в основном сохраняет все положения классической доктрины bellum justum. Однако иррегулярная теория справедливой войны значительно отличается и от классической, и от регулярной концепции, поскольку применение принципов jus ad bellum и jus in bello в их классическом прочтении сделало бы невозможным адекватное оценивание действий негосударственных субъектов.

Две концепции разнятся в первую очередь методологически. Если регулярная концепция требует, чтобы обе стороны конфликта действовали по одним и тем же правилам, то согласно иррегулярной теории государство и негосударственный субъект оцениваются по разным критериям.

Принцип правого дела в рамках иррегулярной теории сохраняет традиционную формулировку. Однако важным дополнением здесь следует назвать возможность государства атаковать группу мятежников или террористов, нанося им превентивные удары. Как уже было сказано ранее, сложность в определении, была ли атака упреждающим или превентивным ударом, связана с невозможностью точной оценки времени, которое противник планировал затратить на подготовку вооружённого удара. Упреждающее нападение не может быть чересчур поспешным иначе оно будет превентивной атакой. Войска государства-агрессора должны представлять действительную угрозу, они должны быть развёрнуты на границе и готовиться к атаке, и только в этом случае упреждающий удар будет легитимным. Но если в случае столкновения двух равных субъектов международных отношений это затруднение может быть разрешено, то при столкновении государства с иррегулярной силой, невозможно точно предсказать готовящееся нападение. Эта задача практически невыполнима, поскольку иррегулярные силы как правило малочисленны, действует скрытно, и подготовка к нападению небольшой группы боевиков останется незаметной для государства до момента самой атаки. В качестве примера Н. Фоушин приводит гражданскую войну в Шри-Ланке. Обе стороны, участвующие в конфликте, иррегулярная и регулярная ― Тигры освобождения Тамил-Илама и сингалы ― могли называть атаки на противника превентивными и справедливыми.

Иррегулярная группа не обязательно должна вести боевую активность в настоящий момент. Она может просто планировать атаку в отдалённом будущем. Но временной параметр, с помощью которого определяется разница между превентивным и упреждающим ударом, в данном случае не является существенным. Нападать и уничтожать такие группы можно в любой момент. Объясняется это тем, что «террористы выбирают время, место и цели, по которым они ударят, и сделать это они могут с той степенью секретности, которая недоступна большим группировкам или государствам»[343]343
  Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. P. 117.


[Закрыть]. Единственным возможным способом борьбы с ними признаётся их скорейшее уничтожение.

Фоушин рассуждает о допустимости превентивной атаки, обращаясь к понятию «состояния войны» (state of war). На протяжении определённого промежутка времени, начиная с момента объявления войны и до заключения мира, государства между собой находятся в состоянии войны. В течение этого периода на фронте могут случаться затишья или проводиться активные наступательные кампании; и очевидно, что после заключения мира борьба посредством применения военной силы уже не ведётся. В случае гражданской войны или войны с повстанцами борьба, как правило, ведётся перманентно, но с разной степенью интенсивности, пока одна сторона не уничтожит другую. Речь обычно не идёт о полномерных кампаниях и противостояниях фронтов, скорее следует говорить о точечных ударах. И нередко иррегулярные силы наносят удары по мирным целям. В первом случае можно говорить об ограничении состояния войны во времени. Границы мирного и военного положения чётко определены. Во втором случае нельзя с уверенностью сказать, что война прекратилась и не возобновится вновь, поэтому достижение мира гарантируется только уничтожением противника.

В этой связи Н. Фоушин считает допустимым изменить теорию справедливой войны таким образом, чтобы «позволить государствам атаковать негосударственные группы превентивно, во всяком случае, в определённых обстоятельствах»[344]344
  Ibid. P. 109.


[Закрыть]. Как правило, выявление и обнаружение группы мятежников или террористов представляет собой непростую задачу. Ещё сложнее воздействовать на них невоенными средствами, а ущерб от их деятельности может быть крайне велик. Именно поэтому Фоушин и предлагает считать не столь важной разницу между превентивным и упреждающим ударом в случае, когда речь идёт о столкновении с негосударственным субъектом. Данное допущение позволит признать справедливой любую заранее предпринятую меру по пресечению деятельности террористической организации или группировки мятежников.

Что же касается негосударственных субъектов, то у них также могут быть справедливые причины войны. К ним относятся различные виды агрессии со стороны государства ― такие, как массовые убийства, порабощение или эксплуатация отдельных групп населения. Агрессия в случае асимметричной войны, как правило, не связана с пересечением границ. Борьба ведётся внутри одного государства. И, по мнению Фоушина, зачастую такая война объясняется необходимостью «предотвратить гуманитарную катастрофу»[345]345
  Ibid. P. 118.


[Закрыть].

Принцип крайнего средства в случае асимметричной войны полностью теряет свой смысл. С одной стороны, государство не должно и не может обращаться к переговорам или ультиматумам, когда повстанцы уже начали боевые действия. Кроме того, силы негосударственных субъектов зачастую не образуют единого фронта, действуя независимо, поэтому переговоры с представителями одной группы не будут означать достижения соглашения со всеми силами, противостоящими государству. Однако вполне реальна ситуация, когда правительство начнёт переговоры с теми политиками, которые выражают требования и защищают интересы восставшей части населения.

Представители восставших групп также могут выполнить требование принципа крайнего средства, инициировав переговорный процесс, в ходе которого заявят о своих претензиях к официальным властям. Впрочем, подобное представляется Н. Фоушину маловероятным ввиду обыкновенной несогласованности между лидерами восставших группировок и желанием этих лидеров начать боевые действия в любом случае. Иными словами, этим принципом можно пренебречь, если речь идёт об иррегулярной войне.

Применение принципа вероятности успеха, как и в случае классического конфликта, сопряжено с известными сложностями в оценке сил противника и его мощи. Дополнительную трудность здесь составляет зачастую полное отсутствие точной информации о численности и технической оснащённости мятежных групп. В свою очередь нетрадиционные силы, участвующие в конфликте, не должны проходить оценку на выполнение требований принципа вероятности успеха. «Вне зависимости от того, насколько справедливы их цели, теория справедливой войны объявит их действующими неэтично, поскольку они обладают ничтожным или даже нулевым шансом на успех в начинающейся борьбе»[346]346
  Ibid. P. 120.


[Закрыть]. Для иррегулярных сил требования этого принципа чересчур строги, и поэтому он не должен применяться в отношении негосударственных акторов.

Принципы пропорциональности и добрых намерений используются в иррегулярной теории справедливой войны в своём классическом прочтении. Асимметричность конфликта не влияет на возможность применения этих принципов к обеим сражающимся сторонам. Однако здесь проявляются и все трудности, которые связаны с этими принципами в регулярной теории справедливой войны.

Последний из принципов jus ad bellum, принцип легитимной власти, может применяться только к государству. Проблема определения легитимного носителя власти в случае столкновения двух государств не возникает. Но в случае асимметричной войны этому принципу попросту нет места. Деятельность партизанской или террористической организации, вступившей в войну, не может проходить проверку на соответствие этому принципу, поскольку даже руководители этих организаций не имеют той степени легитимности власти, какой обладают лидеры прочих политических сообществ. Лидеры повстанческих или террористических организаций обладают определённой степенью авторитета и харизмы, но это совсем не то, что мы обычно подразумеваем под политическим авторитетом верховного властного органа государства. Н. Фоушин в этой связи предлагает не применять принцип легитимной власти к негосударственным субъектам, поскольку, как и в случае с принципом вероятности успеха, у них не будет шансов соответствовать требованиям этого принципа. Таким образом, этот критерий используется только в отношении государства, но не его противников в лице нерегулярных политических групп.

Говоря о jus in bello, Н. Фоушин включает в иррегулярную теорию справедливой войны принцип пропорциональности без каких-либо изменений, поскольку обе стороны могут и должны оценивать собственные силы и возможные потери при проведении каждой военной операции. Только взвешенный подход к своим действиям позволит им считаться действующими справедливо.

Что же касается принципа различения, то его использование применительно к асимметричному конфликту в традиционной форме явно сопряжено с множеством сложностей. Правительственные вооружённые силы сталкиваются с «определёнными трудностями: они часто не могут идентифицировать своего противника; повстанцы прячутся в сельской и/или городской местности и не носят униформу; они выглядят, как гражданское население; зачастую для сражения они выбирают места, где находится большое количество настоящих мирных граждан»[347]347
  Ibid. P. 122.


[Закрыть]. Такое положение дел не означает, что легальной становится любая атака на нонкомбатантов, но потери среди мирного населения неизбежно возрастут. Государство, однако, не может полностью отказаться от проведения военных акций в зоне расположения гражданского населения, поскольку в противном случае оно просто признает своё поражение, будучи неспособным вести борьбу с повстанческими группами.

По мнению Н. Фоушина, мы вынуждены понять эти непростые условия, в которых находится государство и санкционировать удары по целям, которые в классическом конфликте были бы определены как мирные. Но это исключение, сделанное для официальной власти, не распространяется на силы повстанцев, которые не сталкиваются с проблемой идентификации войск противника и всегда способны отличить военных от мирного населения. Впрочем, практика показывает, что зачастую сами мятежники причисляют к своим врагам не только национальные вооружённые силы или полицию, но и всех представителей определённых этнических, религиозных групп или тех, кто подчиняется официальной власти и её законам.

Н. Фоушин рассматривает революцию Ф. Кастро на Кубе в качестве примера асимметричного конфликта, который позволяет судить о работе иррегулярной теории справедливой войны[348]348
  Подробно причины революции на Кубе рассматриваются в Бородаев В.А. Кубинская революция и становление новой политической системы. 1953–2006. – Москва: Изд-во Московского ун-та, 2007.


[Закрыть]. Режим Фульхенсио Батиста не был агрессивным и не угрожал своим соседям. То есть, Кастро не мог апеллировать к принципу правого дела в его классическом значении. Однако был ряд причин, которые позволили кубинскому революционеру оправдать применение силы. К ним следует отнести, во-первых, незаконность установления режима Батисты, пришедшего к власти в ходе переворота 1952 г. Далее, жестокость и несправедливость этого тиранического режима. Уровень коррупции был крайне велик в то время, и Батиста не боролся с ней. И наконец, при полном попустительстве президента Куба всё больше становилась экономической колонией США. Ни одна из перечисленных причин не могла бы считаться в достаточной мере веской, чтобы удовлетворить принципу правого дела в его классической интерпретации. Но в своей совокупности они вполне давали такую справедливую причину, которая была и легитимной, и бесспорно убедительной.

Однако и за Батистой Н. Фоушин признаёт обладание определённой долей справедливости, что, конечно, было бы немыслимым для М. Уолцера, который назвал бы революцию на Кубе абсолютно несправедливой и нелегитимной. Батиста защищал собственное правительство от агрессии Кастро. Он обладал определённой долей легитимности, поэтому мог вести борьбу.

Обе стороны удовлетворяли и требованиям принципа крайнего средства. Батиста не мог вести переговоров с партизанами, поскольку высадка Кастро в 1956 г. была актом агрессии. Но и сторонники Кастро, по мнению Фоушина, не могли вести переговоры с президентом, поскольку тот изначально действовал жестоко, подавляя любое инакомыслие силой.

Правительство Батисты хотя и было образовано в ходе восстания, но к концу пятидесятых годов было признанной властью на Кубе, то есть на момент выступления Кастро оно соответствовало требованиям принципа легитимной власти. Что же касается Кастро, то хотя он и претендовал на собственную легитимацию, заручившись поддержкой народа, в начале своей повстанческой деятельности он всё же был только одним из многочисленных лидеров мятежных групп. Однако Н. Фоушин предлагает в данном случае несколько изменить содержание критерия легитимной власти для работы с асимметричными конфликтами. По его мнению, Кастро долгое время не обладал всей полнотой легитимности, хотя и заявлял обратное. Но нелегитимной его власть также нельзя назвать, поскольку он действовал не от своего лица, а от лица группы повстанцев, которые его поддержали.

Итак, Фоушин приходит к выводу о необходимости признать разницу в применении принципов теории справедливой войны в классической и асимметричной войне. В первом случае обе стороны должны пройти оценку на соответствие одному и тому же набору требований. В свою очередь, ситуация асимметричной войны предполагает различное применение принципов jus ad bellum и jus in bello в отношении регулярных и иррегулярных участников конфликта.

Фоушин полагает, что разделение теории справедливой войны на регулярную и иррегулярную будет способствовать её превращению в более гибкую, взвешенную концепцию, которая сможет соответствовать особенностям наиболее типичных на сегодняшний день военных конфликтов. В своей традиционной версии теория лишила бы любое народное выступление даже самой малой возможности считаться справедливым. Как уже было сказано выше, действия мятежников не соответствуют принципу легитимной власти. Также они не проходят проверку на соблюдение требований принципа вероятности успеха, поскольку изначально силы повстанцев обычно малочисленны, а ресурсы ограничены. Для мятежников этот принцип стал бы ещё более трудно преодолимой преградой, нежели принцип легитимной власти. Но в таком случае доктрину bellum justum можно было бы критиковать как концепцию, стоящую на службе государства и выполняющую охранительную функцию. Однако теория справедливой войны стремится не к подтверждению монополии государства на применение организованного насилия, а к ограничению войны. В каком-то смысле теоретики справедливой войны занимают идеалистическую позицию, предполагая, что негосударственный субъект способен вести войну в соответствии с нормами этики, что позволит признать такую войну справедливой.

Примечательно, что Фоушин предполагает возможным применение и регулярной, и иррегулярной теории к одному и тому же военному конфликту. По словам Фоушина, нет «никакого противоречия в том, чтобы обратиться к обеим версиям теории справедливой войны»[349]349
  Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. P. 153.


[Закрыть] для оценки текущего конфликта. На начальном этапе, когда мятежные группы находятся на ранней стадии своего политического формирования, может использоваться иррегулярная теория. Со временем, когда восставшие смогут претендовать на обладание определённым политическим статусом и наберут силу, следует обратиться к регулярной теории справедливой войны.

Могут, впрочем, высказываться сомнения в релевантности и полезности, предложенного Фоушином проекта создания двух теорий справедливой войны. Так, может быть высказано мнение, что вместо того, чтобы рассуждать о содержании альтернативной теории иррегулярной войны, необходимо просто отказать негосударственным субъектам в праве на применение силы и ведение войны. Это положение подкрепляется тем соображением, что мы можем придумать для повстанцев или террористов специальную теорию справедливой войны, но они не воспользуются ей и будут вести войны без всяких ограничений с полной вседозволенностью. Не будет силы, которая укажет им на нарушение законов морали и заставит действовать нравственно, поэтому они и не станут вести войну в соответствии с идеей справедливости.

Фоушин отстаивает необходимость раздвоения теории справедливой войны, дабы придать ей больше пластичности, которая позволит сохранить релевантность концепции. Действительно, это позволяет теории адаптироваться к новым политическим реалиям. Но с другой стороны, теория может легко потерять свою целостность, однородность и логическую стройность. Вопрос вызывает и то, насколько продуктивен подход, предложенный Н. Фоушином. На данном этапе развития международных отношений, попытку модифицировать теорию справедливой войны, введя в неё специальный раздел, оценивающий асимметричные войны, можно признать довольно успешной. Однако в любом случае это лишь временная мера, которая не позволит теории существовать на протяжении долго периода времени без изменений. Появление новых типов врага и дальнейшая трансформация самой войны неизбежно приведёт к необходимости разработки новой, третьей, теории справедливой войны, а затем и четвёртой. Уже сейчас двойная концепция Н. Фоушина не говорит ничего о частных военных компаниях, роль которых в конфликтах будущего, возможно, будет только увеличиваться. Кроме того, деятельность этих компаний значительно отличается от тех практик, которыми заняты повстанцы или террористы, и можно лишь условно говорить о том, что иррегулярная теория справедливой войны работает верно в отношении частных военных контрактников.

Кроме того, не получает решения вопрос о различии между борьбой с повстанцами и контртеррористической войной. Природа повстанческой и террористической деятельности сильно разнится, хотя, безусловно, обе эти силы являются неклассическими участниками политических конфликтов. Повстанческое движение близко по своему характеру к партизанскому, оно обладает привязанностью к определённой территории. Мятежники, как правило, начинают вооружённую борьбу ввиду недовольства конкретным политическим режимом в отдельно взятой стране, и борьба с ними ведётся в пределах границ этого государства. Пример деятельности Эрнесто Че Гевары, революционера на экспорт, следует считать исключением, объяснить который можно пламенным характером самого Гевары. В свою очередь, террористы в меньшей степени привязаны к конкретным территориям. Борьба ведётся не с одним правительством, а с целой системой мирового порядка. Террористические организации могут поддержать повстанческую деятельность, однако это не означает, что между терроризмом и повстанчеством можно поставить знак равенства.

Стоит сказать несколько слов об общей критике теории справедливой войны, с которой приходится сталкиваться Фоушину. Против теории высказывается четыре основных контраргумента. С точки зрения политических реалистов, в практике международных отношений государства руководствуются в первую очередь собственными национальными интересами. Им нет дела до этики и требований jus ad bellum и jus in bello. Если же государства и ссылаются на теорию справедливой войны, то только из-за стремления убедить собственное население и мировую общественность в обоснованности собственной позиции. Таким образом, теория справедливой войны нередко используется в качестве занавеси (window dressing) для оправдания действий, которые на самом деле не отвечают требованиям теории. В борьбе за повестку дня хороши любые аргументы, в том числе и апелляция к этике. Однако на самом деле война обуславливается столкновениями национальных интересов. Государство может уделять внимание нормативным теориям войны. Но это следует признать пустой тратой времени. Теория справедливой войны идеалистична и утопична, поэтому следует обратиться к иным средствам, позволяющим получить конкретные результаты.

Три вышеприведённых критических замечания чаще всего озвучиваются реалистами. По понятным причинам не принимают доводы теории справедливой войны и сторонники пацифизма. Согласно пацифистской доктрине, ни одна война не может быть оправдана, в то время как теория справедливой войны заявляет, что некоторые из них имеют законное основание и ведутся должным образом.

Для реалистов теория справедливой войны ― явная угроза национальным интересам. Как метко замечает Н. Фоушин, государство, которое ведёт войну, ориентируясь на принципы теории справедливой войны, подобно борцу, одна рука которого завязана за спиной. Положения теории справедливой войны ограничивают возможности государства, а значит, концепция опасна для национальных интересов и, следовательно, не нужна. Н. Фоушин отчасти соглашается с этим замечанием: в краткосрочной перспективе, действительно, следовать теории справедливой войны менее благоразумно, однако с течением времени война, которая ведётся с соблюдением норм этики, вызывает меньше критики внутри государства и со стороны международного сообщества, нежели война, поводом которой стало стремление удовлетворить национальные амбиции. Именно консеквенциализм должен убедить стороны вести справедливую войну ― такая война вряд ли сможет стать причиной возобновления конфликта в будущем, поэтому будет служить основанием для более надёжного и справедливого мира.

Причина, по которой люди ведут себя нравственно и выстраивают своё поведение, согласовываясь с этикой, для Фоушина имеет структуральный характер. Реалисты могут сказать, что представления о морали появляются в умах людей в результате действия на них пропаганды. Но для Фоушина этот процесс устроен гораздо сложнее. По его мнению, «западные либеральные общества построены на идеях личного права и уважения»[350]350
  Ibid. P. 134.


[Закрыть]. Такой подход невозможно привить людям одной лишь пропагандой. Это то, что взращивалось в людях западной цивилизации столетиями посредством особого понятия о праве, культуре, религии и этике. И именно такой подход применительно к войне делает затруднительной бездумную атаку на мирных граждан противника и приводит к неприемлемости войны, развязанной во имя национальных интересов.