Текст книги "Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан"

Стоит также заметить, что помимо западноевропейской доктрины справедливой войны, христианской по своему происхождению, существуют иудейские и арабские традиции нормативного ограничения, которые не просто воспроизводят классические аргументы западных авторов, но предлагают свой специфический взгляд на проблемы нравственного сдерживания войны[237]237
  См., к примеру, Edrei A. Spirit and Power: Rabbi Shlomo Goren and the Military Ethic of the Israel Defence Force // Theoretical Inquiries in Law. Vol. 7. 2005–2006. P. 255–297; Walzer M. War and Peace in the Jewish Tradition / The Ethics of War and Peace, ed. Terry Nardin. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 95–114; Aboul – EneinY., Zuhur S. Islamic Rulings on Warfare. DIANE Publishing. 2004.


[Закрыть]. Однако описание современных католических, иудейских или арабских доктрин справедливой войны выходит за рамки нашего краткого изложения истории этой нормативной теории войны. Невозможно также и подробнее остановиться на каждом из обсуждавшихся в данной главе периодов развития дискуссии о моральном статусе войны. Основной задачей настоящей работы будет исследование концепций четырёх классических авторов современной теории справедливой войны ― Майкла Уолцера, Николаса Фоушина, Брайана Оренда и Джеффа Макмахана. Обращение к ним позволит, во-первых, определить наиболее важные и оригинальные подходы к трактовке концепции справедливой войны, во-вторых, выявить непосредственную нормативную составляющую этих доктрин, в-третьих, определить потенциал практического применения современных теорий справедливой войны. Кроме того, движение от поколения теоретиков справедливой войны, представленного Уолцером и Фоушином, к поколению Оренда и Макмахана продемонстрирует путь, который прошла теория справедливой войны за последние сорок лет.

Глава 2

Майкл Уолцер – патриарх современной теории справедливой войны

Работа Майкла Уолцера «Справедливые и несправедливые войны: нравственный аргумент с историческими иллюстрациями»[238]238
  Walzer M. Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustration.


[Закрыть], ставшая настоящей классикой современной политической философии, вышла в свет в 1977 году. Однако русскоязычному читателю Уолцер известен в первую очередь по книгам «О терпимости»[239]239
  Уолцер М. О терпимости. – М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 2000.


[Закрыть] и «Компания критиков»[240]240
  Уолцер М. Компания критиков. Социальная критика и политические пристрастия ХХ века. – М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999.


[Закрыть], в которых он выступает в первую очередь как специалист по моральной и социальной философии. На русском языке были опубликованы также переводы нескольких статей Уолцера[241]241
  Уолцер М. Глобального политического пространства не существует // Свободная мысль. 2009. № 2 (1597). С. 5–16; Уолцер М. Смена режима и справедливая война // Военно-юридический журнал. 2013. № 7. С. 26–32; Уолцер М. Сферы привязанности// Логос. 2006. № 2 (53). С. 128–129; Уолцер М. Интеллектуалы, социальные классы и революции // Логос. 2012. № 2 (86). С. 95–113; Уолцер М. Философия и демократия // Логос. 2012. № 3 (87). С. 36–59; Уолцер М. О человеколюбии // Россия в глобальной политике. 2011. Т. 9. № 4. С. 34–46.


[Закрыть]. Складывается довольно парадоксальная ситуация, поскольку автор, получивший всемирное признание за работы по этике войны, в России известен скорее за другие свои заслуги.

Об успехе книги «Справедливые и несправедливые войны» можно судить хотя бы по тому, что на настоящий момент она была переиздана уже пять раз и переведена на многие языки. Впервые сочинение Уолцера было опубликовано вскоре после окончания войны во Вьетнаме. Появление книги было обусловленной этим историческим контекстом, и каждое последующее переиздание появлялось, когда Соединённые Штаты начинали крупные военные кампании ― войны в Персидском заливе, Афганистане, Ираке и Сирии.

Выход «Справедливых и несправедливых войн» символизировал перелом, наметившийся в области этики войны в 60-е годы ― начался новый этап активного развития теории справедливой войны, которая, как казалось, давно уже отошла в ведение истории философии. Уолцер использовал теоретические разработки своих предшественников ― Августина, Аквината, Гроция ― для создания обновлённой версии доктрины bellum justum. Свою теорию справедливой войны он применил для критики господствующей в то время концепции политического реализма, успехи которого были связаны с именами Эдварда Карра, Ханса Моргентау, Райнхольда Нибура, Ричарда Лебоу и Кеннета Уолтца[242]242
  В русской транскрипции встречается также вариант Уолтс.


[Закрыть]. Как замечает сам М. Уолцер, укрепление политического реализма в середине двадцатого столетия привело к торжеству raison d'État над идеей справедливости. Это было время полного доминирования государственного над частным, а национальный интерес понимался в качестве единственного критерия справедливости в политической сфере. Правителей того времени Уолцер сравнивает с государями макиавеллианского типа, которые делают то, что им «приходится» делать, и не отчитываются ни перед кем. Войны, по мнению Уолцера, фактически лишились в этот период какого бы то ни было морального ограничения или сдерживания. Единственным законом войны стала древнеримская максима inter arma enim silent leges[243]243
  Законы молчат среди лязга оружия (лат.)


[Закрыть]. Но именно мышление в прагматических категориях реальной политики несколько раз ставило мир на грань новой мировой войны и глобальной катастрофы.

Реализм на время оказался политически удобной концепцией. Однако в 60-е годы правительства мировых держав столкнулись с необходимостью удовлетворения общественного запроса на ограничение войн и нравственную оценку деятельности собственных армий. Начался процесс общественной делегитимации войны. Ответом на этот запрос стало в частности появление теории справедливой войны в её современном виде.

Во вступлении к книге «Споря о войне» Уолцер замечает, что теория справедливой войны начинается с «идеи нравственного подхода к войне как особому виду человеческой деятельности»[244]244
  Walzer M. Arguing about war. P. ix.


[Закрыть]. Подобная позиция по отношению к войне предполагает особое отношение к миру, специфическую политическую онтологию. Сфера политики, как и любая сфера, в которой действует человек, подразумевает действие законов морали. Уолцер убеждён, что по природе своей человек всегда способен делать заключения о правильном и неправильном, должном и запретном, вынося определённое суждение (judgement)[245]245
  Walzer M. Just and Unjust Wars.p. 3.


[Закрыть]. Даже на войне, которая, по мнению Уолцера, «иногда необходима», человек сохраняет эту способность и может действовать в соответствии с законами морали. Из этого следует, что дискуссию о необходимости войны нужно вести на языке не только права, но и морали. При этом обязанность подчиняться нравственным предписаниям превалирует над политическими или экономическими интересами.

Именно нравственное начало должно выступать в качестве основания, на котором могут быть выстроены принципы ограничения войны. Кроме того, мышление в категориях морали определяет поведение человека во время войны: несмотря на возможную неудачу и поражение, он всегда обязан будет действовать морально приемлемо. Но осознание обязанности поступать нравственно не связывается Уолцером с глубокой саморефлексией или автономией воли, как это было у Канта[246]246
  Кант И. Основоположения метафизики нравов // Его же. Собрание сочинений в 8 тт. Т. 4. ― М.: Чоро, 1994. С. 153–246.


[Закрыть]. По мнению американского философа, сама социальная среда заставляет людей обращаться к морали. Для Уолцера более релевантным объяснением подобного свойства человеческой природы служит не кантианская деонтология, а контекстуализм Дж. Дьюи. Различая «плотную» мораль, выводимую из традиций и институциональных установок каждого конкретного народа, и «тонкую» мораль, за которой стоит универсальная, общечеловеческая рациональность, Уолцер отдает предпочтение первой[247]247
  Walzer M. Thick and Thin: Moral Argument at Home and Abroad. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 1994.


[Закрыть]. Сама культурная среда предписывает человеку поступать нравственно, а законы войны получают почти полную универсальность и общезначимость. Если христианские авторы доктрины bellum justum стремились обосновать этическую состоятельность её принципов через обращение к католическому догмату, то для Уолцера правила jus ad bellum и jus in bello ценны сами по себе, они самоочевидны.

Если попытаться обнаружить другие теоретические влияния на Уолцера, то помимо контекстуализма Дьюи, стоит указать на утилитаризм Генри Сиджвика[248]248
  Sidgwick H. The Methods of Ethics. 7th edn. Indianapolis; Cambridge: Hacket Publishing Company, 1981.


[Закрыть]. В своей нормативной концепции войны Уолцер обращается как к утилитаризму действия, так и к утилитаризму правила, и его нельзя назвать последовательным сторонником одной из этих доктрин. Однако у Сиджвика Уолцер заимствовал немало принципиальных идей для своей теории справедливой войны, хотя в целом утилитаристские аргументы в его теории появляются в исключительных случаях. В сравнении с прочими концепциями справедливой войны теорию Уолцера можно назвать наиболее левоориентированной[249]249
  Сам Уолцер нередко высказывался в пользу левого интернационализма, причём ненасильственного интернационализма. См. Reading Walzer /Ed. Edited by Y. Benbaji, N. Sussmann. Routledge. 2014. pp. 106–107.


[Закрыть], хотя и либеральная традиция, постулирующая первоочередное положение личных свобод и права на самоопределение, занимает важное место в его политической мысли. Во многом концепция Уолцера следует учению о гражданских правах Дж. Ст. Милля. Также для Уолцера крайне важна идея государственного суверенитета, под которым должно пониматься не только право самостоятельно определять внутреннюю и внешнюю политику, но и специфические обязанности государства. Задача государства сводится не только к обеспечению своего национально интереса; важным аспектом его деятельности становится защита прав и личных свобод человека, хотя неизбежными оказываются случаи вынужденного нарушения этих прав, как это происходит, например, во время войны, когда государство призывает своих граждан в армию, ограничивая их свободу и подвергая их опасности.

В методологическом отношении Уолцер определяет себя как сторонника прикладной моральной философии. Он стремится выявить содержание разнообразных паттернов, формирующих способ нашего осмысления войны, – религиозных, культурны, политических, правовых. Последний играет ключевую роль в современном понимании войны. Однако правовым измерением войны не исчерпываются все возможные её интерпретации, поэтому для Уолцера важно совместить исследование «общих формул» юристов с анализом исторических примеров и обыденных дискуссий по вопросам войны и мира. Уолцер часто обвиняется в отсутствии систематичности и даже «анархичности» письма. Джордж Лукас видит в работах Уолцера хаотичное «цитирование, описание и аналитику исторических кейсов и гипотетических примеров, сопровождаемое проверкой наших широко распространённых дотеоретических интуиций» на этих же кейсах и примерах[250]250
  Lucas G. R. Jr. ‘Methodological Anarchy’: Arguing about War and Getting It Right. Brian Orend, The Morality of War // Journal of Military Ethics. 2007. Vol. 6. No. 3. Pp. 247.


[Закрыть]. Это, возможно, чрезмерно эмоциональная оценка методики работы Уолцера, но в известной степени верная и способная дать представление о стилистике основных сочинений Уолцера.

Центральный тезис М. Уолцера, который используется в качестве исходного положения в его версии теории справедливой войны, состоит в указании на единственную возможность судить о нравственности во время войны только в контексте рассуждения о праве. Дж. Макмахан видит в этом проявление влияния на этику войны дискурса международного права, который до сих пор имеет первостепенное значение для моральной философии войны[251]251
  McMahan J. The Morality of War and the Law of War // Just and Unjust Warriors: The Moral and Legal Status of Soldiers, Rodin D., Shue H. (eds.). New York: Oxford University Press. 2008. P. 20.


[Закрыть]. М. Уолцер, таким образом, оказывается сторонником легалистской концепции этики, предполагающей, что в международной системе наивысшей ценностью обладают права государств ― в первую очередь суверенитет и территориальная целостность. Право, а не моральный кодекс, выбирает Уолцер в качестве источника справедливости. Находится место здесь и полезности или выгоде, но не какому-то абстрактному понятию морали.

Легалистская парадигма формулируется Уолцером в шести тезисах:

1. международное сообщество состоит из независимых государств;

2. это сообщество управляется законом, который закрепляет права его членов ― в первую очередь, права на территориальную целостность и политический суверенитет;

3. нарушение территориальной целостности и политического суверенитета признаётся агрессией и преступлением;

4. справедливым ответом на агрессию считаются самооборона или война по восстановлению правового порядка;

5. ничто, кроме агрессии, не может оправдать войну;

6. после того, как агрессору дан отпор, его можно и нужно наказать[252]252
  Walzer M. Just and Unjust Wars.p. 61–62.


[Закрыть].

Развивая легалистскую модель теории справедливой войны, Уолцер исходит из закреплённого в практике международных отношений принципа, который запрещает развязывание войн и определяет агрессивные войны как преступления. Уолцер также ставит агрессию вне закона, понимая ее как акт не только политически, но и юридически нелегитимный. «Агрессия ― вот имя, которым мы нарекаем военные преступления. Мы понимаем, что это преступление, поскольку знаем то состояние мира, которое прервала война. Зло, которое порождает война, заставляет мужчин и женщин рисковать собственными жизнями ради защиты их прав»[253]253
  Ibid. P. 51.


[Закрыть]. Агрессивная война воспринимается им в соответствии с легалистской парадигмой как преступное деяние (criminal act).

Кроме того, агрессия признаётся и нравственным преступлением. Причина такого негативного отношения к войне вполне очевидна ― она кроется в насильственном характере войны: «людей убивают, и часто в больших количествах… без разбора возраста, или пола, невзирая на законы морали»[254]254
  Ibid. P. 22.


[Закрыть]. Война характеризуется всевозможными ужасами и интенсификацией насилия. Причём она насильственна не только потому, что предполагает применение силы и убийство в качестве основных средств, война репрессивна и в силу того, что она не позволяет индивиду действовать независимо, в соответствии с собственными желаниями. Подавляющее большинство вовлечённых в вооруженное столкновение предпочло бы избежать участия в нём. Преступная война прерывает состояние справедливого мира, а агрессор лишает невинных людей права на ведение привычного для них образа жизни, заставляя с оружием в руках сражаться за это право. Таким образом, Уолцер связывает понятие справедливой войны с идеей защиты собственных прав допустимыми силовыми методами. Несправедливые, агрессивные войны санкционируют применение силы в ответ на преступления агрессивного правительства.

Несправедливая война как абсолютно антиправовой акт признаётся проявлением тиранической воли агрессивного политического лидера или правительства: «мы можем определить её как проявление тирании власти, во-первых, против своего собственного народа, и, во-вторых,… против людей, которых они атаковали»[255]255
  Ibid. P. 31.


[Закрыть]. Правительство, которое развязывает войну, совершает акт насилия не только над своим противником, но и над собственным народом.

Другое ключевое положение нормативной концепции Уолцера состоит в понятии о морально должном поведении. Как было уже отмечено ранее, одна из основополагающих идей теории Уолцера заключается в том, что всякий человек, участвующий в войне, действует в соответствии с определённым набором нравственных правил. Среди этих правил есть в то же время и принципы, которые заставляют людей вставать на защиту своего отечества и подчиняться приказам военного и политического руководства. В «Справедливых и несправедливых войнах» Уолцер особое значение уделяет тому факту, что военные по обе стороны линии фронта действуют по принуждению. Участники столкновения одинаковы в своей несвободе и в целом в тех условиях, в которых они оказались. Люди с каждой стороны становятся жертвами войны уже по факту своего вынужденного участия в боевых действиях. Уолцер иллюстрирует своё рассуждение цитатой из «Генриха V» Шекспира: «Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину»[256]256
  Шекспир У. Генрих V // Его же. Полное собрание сочинений в 14 томах. Т. 2. – М.: Терра, 1992. С. 290.


[Закрыть]. Другим литературным источником служит Л.Н. Толстой и его князь Андрей, который служит «своему царю и отечеству»[257]257
  Толстой Л.Н. Война и мир // Его же. Собрание сочинений в 22 т. Т. 4. – М.: Художественная литература, 1979. С. 162.


[Закрыть]. По мнению Уолцера, за редкими исключениями солдаты по обе стороны линии фронта не хотели бы воевать, убивать и подвергать свою жизнь риску, но подчиняются своему правительству. Это делает их в определённом смысле равными друг другу. В этой связи можно говорить о моральном равенстве солдат обеих армий (moral equality of soldiers/combatants)[258]258
  На проблемах восприятия противника как равного в моральном отношении субъекта и критике подобного подхода мы подробно остановимся в разделе, посвящённом Дж. Макмахану.


[Закрыть].

Позцию Уолцера по вопросу морального равенства комбатантов можно определить как коллективистскую. Он исходит из предпосылки, что «вне зависимости от образа действий человека его моральный статус, особенно его права и обязанности, может определяться его принадлежностью к коллективу»[259]259
  Barry C., Christie L. The Moral Equality of Combatants // The Oxford Handbook of Ethics of War, ed. Lazar S. and Frowe H.P. 2015. URL: http://www.oxfordhandbooks.com/view/10.1093/oxfordhb/9780199943418.001. 0001/oxfordhb-9780199943418-e-28 (Дата обращения: 25.04.2017).


[Закрыть]. Политическое сообщество позволяет человеку обрести полноту личных прав и свобод, но оно также накладывает на него обязательство участвовать в защите этого сообщества, которая может вступать в конфликт с его личными интересами и обязанностями, но понимается как обязанность более высокого порядка.

Идея морального равенства комбатантов позволяет Уолцеру заявить, что статус солдата делает его законной военной целью – его можно атаковать, поскольку он вооружён и представляет собой угрозу. Изначально каждый человек обладает иммунитетом от целенаправленного нападения. Но солдат занимает обособленное положение в гражданском обществе. «Армия представляет собой организованный, дисциплинированный, обученный коллектив, нацеленный на решение поставленных задач»[260]260
  Walzer M. Terrorism and Just War // Philosophia. 2006. Vol. 34. Issue 1. P. 4.


[Закрыть]. В силу специфики своей профессии военнослужащий лишается иммунитета от нападения вне зависимости от причин, которые заставили его государство вступить в войну.

Идея морального равенства комбатантов выполняет в концепции Уолцера сразу несколько функций. Без неё было бы невозможно объяснить, почему участник справедливой войны не совершает морального прегрешения, убивая солдат противника. Отсылая к моральному равенству комбатантов, Уолцер доказывает, что противоборствующие стороны не нарушают прав друг друга фактом нападения одной группы военных на другую. Соответственно, само по себе применение насилия не будет достаточным основанием для обвинения участника конфликта в несправедливости. В то же время, поскольку нонкомбатанты не вооружены и не представляют собой военную угрозу, они остаются нелегитимной целью. Вне зависимости от того, являются ли они гражданам государства, ведущего справедливую или несправедливую войну, они никогда или почти никогда не теряют иммунитета от нападения.

Равенство статуса военнослужащих по обе линии фронта указывает также и на то, что каждому участнику конфликта отведена равная мера дозволенного на войне. Именно специфическое чувство солидарности военных заставляет людей следовать на войне определённым правилам и ограничениям, несмотря даже на предельную степень враждебности, которую вызывает война. Концепция морального равенства комбатантов фактически строится на ветхозаветном золотом правиле нравственности[261]261
  Подробнее об этических основаниях принципов справедливой войны см. Апресян Р.Г. Метанормативное содержание принципов справедливой войны.


[Закрыть]. Солдаты отказываются от особо жестоких методов ведения войны, уважая противника за мужество и честь, но в большей степени из-за опасений ответной жестокости со стороны противника. При этом справедливый участник конфликта не получает больше поблажек в отношении допустимых средств борьбы, нежели несправедливая сторона. Стремление закрепить идею морального равенства комбатантов приводит к созданию правил, ограничивающих войну. Эти правила в соответствии с традицией учения о справедливой войне Уолцер называет принципами jus ad bellum и jus in bello.

Принципы jus ad bellum

В системе jus ad bellum особое место отводится принципу правого дела. Что же может считаться обоснованной причиной начала войны? Как мы уже отметили, Уолцер налагает запрет на агрессивные войны. Политическое пространство составляют сообщества независимых государств, каждое из которых обладает правом на территориальную целостность и политический суверенитет. В рамках этой системы использование силы по отношению к другому государству или даже угроза обращения к силовым методам взаимодействия признаётся агрессией и криминальным актом.

Однако сторона, защищающая своё право на существование, всегда имеет право на применение силы: «они [жертвы агрессии] всегда обладают справедливым основанием для борьбы»[262]262
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 51.


[Закрыть]. Война допустима только как ответ на несправедливость, как способ защиты права. Уолцер полагает, что государства должны уважать друг друга подобно тому, как один человек уважает другого, даже своего противника. Если государство-агрессор нарушает права другого государства, то жертва агрессии обладает законными основаниями для сопротивления. Оборонительная война всегда или почти всегда (исключения будут рассмотрены ниже) считается справедливой. Здесь важно было бы дать однозначное определение агрессору, которое позволило бы точно идентифицировать случай самообороны, однако Уолцер не делает этого.

Поскольку агрессия преступна, то ответ на неё считается справедливым, а на помощь к жертве агрессии могут прийти третьи стороны, и применение силы в этом случае также будет справедливым. Преступное нападение может и должно быть наказано. И ничто, кроме ответа на агрессию, с точки зрения легалистской парадигмы, не оправдывает войну. Таким образом, в соответствии с легалистской парадигмой только в двух случаях государство и мировое сообщество имеют право на применение силы. Речь идет о самообороне (war of self-defense), когда государство оказывается жертвой нападения и вынуждено отвечать на преступную агрессию, и правоохранительной войне (war of law enforcement), когда ведётся операция по принуждению агрессора к миру.

Важно отметить, что Уолцер, в отличие от Суареса или Ваттеля, не считает, что оба участника войны могут одновременно претендовать на частичную справедливость своих действий. Вполне возможны ситуации, когда обе стороны лишены таких оснований, то есть ведут несправедливые войны. С большей долей вероятности обороняющаяся сторона может претендовать на справедливость. И в редких случаях справедливым оказывается нападающий, но тогда обороняющаяся сторона ― жертва нападения ― не признаётся действующей справедливо и перестаёт восприниматься как жертва.

Однако простое на первый взгляд положение о запрещении агрессии осложняется рядом проблемных моментов. Пятая глава работы «Справедливые и несправедливые войны» затрагивает тему определения агрессора, проблему угрозы и превентивных ударов. Не всегда можно сказать, что тот, кто первым открыл огонь, может считаться агрессором и преступником. Существуют ситуации, когда в целях самообороны необходимо нападать первым.

Именно поэтому Уолцер выдвигает принципы, по которым можно будет определить, когда государство, не перешедшее границу и не начинавшее активных боевых действий, будет считаться агрессором, что санкционирует атаку на него. Подобное возможно в том случае, когда степень угрозы, исходящая от государства, делает войну неизбежной. Уолцер апеллирует к явно консеквенциалистскому аргументу: риски, которые вызывает бездействие, надо стремиться минимизировать, и если нападение позволит предотвратить катастрофу, лучшим решением будет атаковать противника. Как пишет Уолцер, «государства могут обращаться к военным средствам в случае угрозы войны всякий раз, когда бездействие привело бы к серьёзному риску нарушения территориальной целостности или политической независимости»[263]263
  Ibid. P. 85.


[Закрыть]. Однако эта его идея явным образом расходится с легалистским аргументом о допустимости только оборонительной войны. И сам Уолцер говорит о необходимости добавления исключений в легалистскую парадигму.

Из правила о недопустимости агрессивных войн, следовательно, может быть сделано исключение. Неотвратимость угрозы (но не страх или опасение быть атакованным в будущем) и обоснованное предчувствие близости нападения позволяет применить военную силу, поэтому справедливой причиной войны Уолцер признаёт упреждающий удар (preemptive strike), но не превентивную войну (preventive war). Все остальные поводы для войны ― религиозные, революционные, коммерческие ― не считаются законными и нравственно приемлемыми.

Затрагивая в 6 главе «Справедливых и несправедливых войн» принципиальный для политики XX в. вопрос об интервенциях, Уолцер вновь сталкивается с необходимостью ревизии легалистской доктрины и принципа невмешательства, которые запрещают агрессивные наступательные войны. Уолцер замечает, что, помимо самообороны и упреждения, есть ещё три случая, когда военное вторжение оказывается допустимым и одно государство может атаковать другое, не совершая военного преступления.

Во-первых, оправдывается нападение на государство, правительство которого своей жестокостью спровоцировало революцию. Ещё Дж. Локк высказывался в пользу права на восстание в случае, когда «законодатели пытаются отнять и уничтожить собственность народа или повергнуть его в рабство деспотической власти»[264]264
  Локк Дж. Два трактата о правлении // Его же. Сочинения: В 3 т. ― Т. 3. ― М.: Мысль, 1988. С. 390.


[Закрыть]. А Дж. Ст. Милль постулировал принцип свободы выступления против тиранической власти, но только для того народа, который готов самостоятельно отстоять свою свободу в столкновении с деспотом[265]265
  Mill J.S. A Few Words on Non-Intervention // Foreign Policy Perspectives. 1988. No. 8. P. 6.


[Закрыть]. Милль, таким образом, исключал обоснованность интервенции в государство с целью смены власти в нём. Сам же Уолцер считает, что в случае формирования политического сообщества, которое получило должную степень легитимности и борется за свободу против действующей тиранической власти, «интервенция, нацеленная на поддержку повстанческого движения может считаться оправданной»[266]266
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 90.


[Закрыть]. Продолжительное вооружённое выступление против диктатора делает политическую группу легитимной, позволяет ставить вопрос о её признании и оказании помощи этой группе, вплоть до военного вторжения в государство, где идёт повстанческая борьба.

В то же время справедливой будет и интервенция, которая стала ответной реакцией на вмешательство третьего государства в освободительную войну народа, сражающегося против тиранического правления. Фактически в данном случае речь идёт о контринтервенции. Необходимо, однако, удостовериться, что государство, в которое вторгаются различные силы, не станет ареной для выяснения отношений между ними. Задача контринтервенции сводится к балансировке соотношения сил в государстве, охваченном революцией.

И третий, наиболее важный принцип, который постоянно будет находиться в центре внимания как самого Уолцера, так и прочих авторов на протяжении более чем сорока лет с момента первой публикации «Справедливых и несправедливых войн», ― это случай гуманитарной интервенции. Гуманитарная интервенция может быть рассмотрена как один из специфических случаев упреждающего удара. Как правило, она начинается в ответ на уже происходящие акты насилия, но в ходе гуманитарной интервенции упреждается крайняя степень реализации этого насилия. Внешние вооружённые силы могут вмешаться в конфликт внутри отдельной страны с целью защиты населения. Если речь идёт о массовом насилии, терроре по отношению к гражданскому населению, допустимо вторгаться в государство с целью прекращения произвола правительства. Как пишет Уолцер, «прежде чем оказать поддержку, нам не стоит дожидаться, пройдут ли они [люди, которых убивают] тест на самопомощь. Именно невозможность этой самопомощи и заставляет нас вступать в дело»[267]267
  Ibid. P. 106.


[Закрыть]. Массовым убийствам население далеко не всегда может противопоставить хоть что-то, поэтому недопустимо, чтобы соседние страны и мировое сообщество держались в стороне.

Резюмируя вышесказанное, отметим, что прочтение Уолцером принципа правого дела сводится к следующему. Справедливым основанием для применения военной силы признаётся самооборона, а также ещё четыре случая:

– упреждающий удар;

– помощь в борьбе за национальное освобождение;

– контринтервенция;

– гуманитарная интервенция.

Стоит указать на ещё один принципиальный для Уолцер момент, связанный с идеей смены власти как справедливой причине войны. Тема смены режима в качестве легальной цели войны получила развитие во многих работах Уолцера. В «Справедливых и несправедливых войнах» сделан относительно мягкий вывод по этому вопросу ― Уолцер замечает, что помимо смены режима конфликт должен решать и иные задачи, более однозначные и важные в моральном отношении. Сама по себе смена власти не может считаться обоснованной причиной войны. Только при столкновении с режимами, подобными нацистскому, мы можем требовать безоговорочной капитуляции и смены правительства[268]268
  Уникальность Второй мировой войны и борьбы с нацистским режимом подробно рассматривается в Walzer M. World War II: Why Was This War Different? // Philosophy and Public Affairs. 1971. No. 1. Pp. 3–21.


[Закрыть]. Основная задача войны ― оберегание права, которым, однако, обладают все государства, в том числе и агрессоры. Ущемление прав, безоговорочная капитуляция, политическое расчленение и лишение самого права на существование нации не может быть допустимым итогом конфликта, поскольку цели войны всегда должны быть ограниченными. Справедливость таких радикальных мер возможна в исключительных случаях, когда речь идёт, например, о столкновении с жестоким агрессивным режимом подобным гитлеровскому.

В статье 2006 г. «Смена режима и справедливая война»[269]269
  Уолцер М. Смена режима и справедливая война.


[Закрыть], опубликованной в редактируемом самим Уолцером журнале «Dissent», вновь ставится вопрос о правомочности смены режима как веского основания начала войны. Уолцер рассматривает эту проблему на примере войны в Ираке. Политический режим Ирака на момент начала кампании в 2003 г. не характеризовался той степенью агрессивности, которая позволила бы говорить о необходимости нанесения упреждающего удара или начала гуманитарной интервенции. Администрация президента Дж. Буша привела немало веских причин для оправдания начавшейся войны[270]270
  О множественности причин как справедливом основании войны см. Fotion N. War and ethics: a new just war theory. New York: Continuum, 2007. pp. 73–74.


[Закрыть], но конечная цель состояла именно в желании сместить режим Баас.

Уолцер не принимает подобное расширение принципа правого дела. Преступный режим и режим, который может стать таковым в будущем, не одно и то же, и, следовательно, необходимы различные политические практики для борьбы с ними. Агрессивный режим рано или поздно создаст легитимное основание для военной атаки, но в отношении государства, которое остаётся потенциальным агрессором, Уолцер предлагает проводить политику сдерживания посредством экономических и политических санкций. Такая программа сложно реализуема, но наиболее эффективна. Уолцер приходит к выводу, что свержение политического руководства противника нельзя признать справедливой причиной войны, а смена режима оправдана только как последствие ведения справедливой войны[271]271
  Уолцер М. Смена режима и справедливая война. С. 32.


[Закрыть]. Вопрос о смене власти как справедливом основании начала войны крайне сложен, поскольку силы международного сообщества и местные политические силы должны будут не только сместить опасный режим, но и обеспечить функционирование послевоенной политической системы и обеспечить формирование нового правительства ― мирного и демократического.

Описанные выше нравственные правила позволяют получить представление об интерпретации Уолцером комплекса jus ad bellum. Применение этих предписаний, согласно логике теории справедливой войны, должно минимизировать распространение агрессивных войн, поскольку мировое сообщество будет решительно осуждать и наказывать нарушителей этих принципов. В этом проявляет себя пацифистская составляющая теории справедливой войны. Но Уолцер, осуждая войну, хотя и не запрещая её абсолютным образом, вынужден предложить свой вариант правил, регулирующих ведение боевых действий.