Текст книги "Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан"

Принципы jus in bello

Согласно традиции эти принципы носят название jus in bello. Предполагается, что наряду с ограничениями в целях и причинах, легитимирующих войну, должны существовать и ограничения средств ведения войны. Для Уолцера принципиальной оказывается независимость jus in bello от принципов jus ad bellum. Это означает, что война, которая начата справедливо, может превратиться в несправедливую, если армия будет последовательно нарушать принципы in bello. С другой стороны, Уолцер считает возможной ситуацию, когда государство, развязавшее несправедливую войну, ведёт её сдержанно и гуманно. Исполнение норм jus in bello зависит от особенностей психологии солдат, их нравственного и правового воспитания. Человек на войне может действовать справедливо или несправедливо, и то, как он себя поведёт в бою, не зависит (или не всегда зависит) от справедливости войны в целом.

Если справедливой причиной войны, по мнению Уолцера, может обладать в лучшем случае только одна сторона, то вести войну справедливо способен каждый из противников. Мы уже упоминали идею морального равенства солдат: «нравственный статус солдат каждой из сторон очень близок: они участвуют в войне в силу своей преданности собственному государству и из-за подчинения закону… они не преступники, они воспринимают противника как нравственно равного себе»[272]272
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 127.


[Закрыть]. Это равенство проявляет себя в том числе и в стремлении в бою действовать, согласуясь с определёнными нормам. Ограничивая себя в соответствии с принципами jus in bello, солдат всегда сохраняет свой статус солдата, вне зависимости от того, принимает ли он участие в справедливой или несправедливой войне. Но если его действия выходят за рамки допустимого и необходимого, он превращается в убийцу и преступника: «мы называем их убийцами только тогда, когда они атакуют нонкомбатантов, невинных людей, раненных или безоружных»[273]273
  Ibid. P. 128.


[Закрыть].

Какими же правилами должен руководствоваться солдат на поле боя? Что считать допустимым средством ведения войны? Уолцер выделяет два принципа jus in bello. Первый устанавливает, когда и как дозволяется убивать противника. Традиционно этот принцип jus in bello называется принципом пропорциональности.

Идею пропорциональности Уолцер берёт у одного из основополагающих авторов британского утилитаризма Г. Сиджвика. В работе «Элементы политики» Сиджвик вводит принцип пропорциональности следующим образом: «участник конфликта может причинить своему противнику такую степень вреда, которая будет достаточной для того, чтобы оказать значительное влияние на последнего и заставить его подчиниться; но стоит также ожидать, что участник конфликта воздержится от вредоносных действий, которые не способствуют достижению поставленных задач, особенно в сравнении с объёмом причинённого зла»[274]274
  Sidgwick H. The Elements of Politics. New York: Cosimo. 2005. P. 254.


[Закрыть]. Уолцер вслед за Сиджвиком рассуждает о недопустимости чрезмерной степени причинения вреда. Для определения чрезмерного насилия Уолцер предлагает использовать два критерия. Во-первых, военная необходимость проведения каждой операции должна быть заранее оценена. Во-вторых, каждый человек должен понять степень ответственности за те разрушения и страдания, которые он причиняет. В итоге, объём материального и морального вреда, наносимый военной операцией, должен оказаться ниже, нежели полученные в ходе её проведения успехи.

Хотя значение этого принципа велико, по мнению Уолцера, есть ещё одно принципиальное положение, позволяющее сделать практику ведения войны более гуманной. Так, если мы запретим в соответствии с идеей пропорциональности разрывные пули или кассетные бомбы, это будет способствовать уменьшению страдания людей во время войны, однако не повлияет на наше восприятие природы войны и в особенности на определение её морального измерения. Как замечает Уолцер: «следует отдать должное каждому правилу, которое ограничивает интенсивность и длительность битвы или страдание солдат, но ни одно из этих ограничений не кажется определяющим для нравственного понимания войны»[275]275
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 42.


[Закрыть].

Принцип пропорциональности Сиджвика необходим Уолцеру для определения границы между допустимым и чрезмерным насилием, но сам по себе он не даёт полного нравственного ограничения способов ведения войны. Одним из важнейших концептов системы jus in bello Уолцера является понятие военная конвенция (the war convention) ― традиция или обычай ведения войны. Под военной конвенцией Уолцер понимает «набор чётко сформулированных норм, обычаев, профессиональных кодов, правовых предписаний, религиозных и философских принципов и взаимных договорённостей, формирующих»[276]276
  Ibid. P. 44.


[Закрыть] наше представление о способе ведения войны.

Военная конвенция – это «исходный материал»[277]277
  Orend B. Michael Walzer on War and Justice. Cardiff: University of Wales Press. 2000. P. 86.


[Закрыть], из которого конструируется дискурс войны. Планируя проведение операции, военнослужащие обязаны принимать во внимание не только возможные выгоды и потери, но и положения воинских кодексов, устоявшиеся моральные нормы и военные традиции. Утилитаризм совмещается в этом случае со своеобразным гуманизмом, с уважением к правам, которыми обладает противник. Сама невозможность действовать вне культурных кодов подсказывает военным нормы должного поведения на поле боя. Огромный разрушительный потенциал современной техники и средств уничтожения заставляет нас отказаться от применения всех доступных способов достижения поставленной боевой задачи. Тотальное истребление противника оказывается неприемлемым, в том числе, и по нравственным причинам. Помимо непосредственной выгоды и достижения политических побед война обладает и другими измерениями успешности, которые позволяют сдержать столкновение и избежать абсолютизации вражды и войны.

М. Уолцер выступает против исключительно утилитаристского прочтения войны. Неверно понятый утилитаризм, во всяком случае, утилитаризм действия, может заставить нас поверить в возможность отказа от нравственных правил ведения борьбы во имя достижения победы. Буквальное применение утилитаризма даёт нам методику наиболее простого и наименее затратного достижения победы, но ничего не говорит о должном обращении с противником. Как замечает сам Уолцер, «он [утилитаризм] с большей долей вероятности укажет нам на то, что правила войны должны быть нарушены в том или ином случае, чем объяснит содержание этих правил»[278]278
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 131.


[Закрыть]. Именно поэтому помимо принципа, ограничивающего степень насилия, необходимого для достижения непосредственной военной цели, правила ведения войны должны содержать и принцип, запрещающий нападение на определённые категории людей, находящихся на стороне противника.

Правила, разъясняющие понятие врага и позволяющие определить приемлемые военные цели (фактически, отвечающие на вопрос, кого можно убивать, не совершая морального преступления), оказываются более значимыми, нежели принцип пропорциональности. Набор этих правил сводится в принцип различения или дискриминации (discrimination principle). Участниками военного столкновения могут быть обученные и подготовленные к этому люди, но никак не мирное население, на которое недопустимо нападать или каким-то образом использовать, даже если на карту поставлена возможность достижения существенных военных выгод. Победа «любой ценой», возможно, хороша для реализма, но не имеет ничего общего с мышлением о войне в категориях морали и права. Война должна быть столкновением комбатантов, из неё исключаются нонкомбатанты, атаку на которых нельзя считать легитимной. Об этом, по мнению, Уолцера говорят любые традиции войны, принимающие во внимание идею прав человека. Необходимость однозначным образом определять легитимные и нелегитимные цели, и запрет на нападение на нонкомбатантов оказывается, согласно Уолцеру, наиболее принципиальным моментом всей концепции jus in bello.

Выделение среди граждан противника группы, которая получает иммунитет от военного нападения, не означает, что на убийство и, следовательно, на войну накладывается абсолютный запрет. Нападение на солдат противника не будет считаться нравственно несправедливым и никоим образом не будет нарушать иммунитет нонкомбатантов. Как замечает Уолцер, всё наше представление о традиции войны строится на том, что «на солдат можно нападать в любое время»[279]279
  Ibid. P. 138.


[Закрыть]. Это первое основополагающее положение любой военной кнвенции. Даже если солдат был призван на военную службу против собственного желания, то есть, имеет место насильственность в его отношении со стороны собственного государства, он обучается и получает необходимое снаряжение для того, чтобы вести бой, и сам становится источником насилия. Угроза, исходящая от вооружённого солдата, приводит к тому, что человек теряет право на неприкосновенность и безопасность, в то время как гражданское население, нонкомбатанты, всегда обладают таким правом и не лишаются его даже во время войны, поскольку не делают ничего агрессивного, не занимают «угрожающую позицию». Хотя и существует ряд пограничных категорий граждан, к примеру, специалисты, выполняющие работы для нужд армии, принцип неприкосновенности нонкомбатантов кажется Уолцеру очевидным и универсальным.

Однако, как замечает М. Уолцер, несмотря на кажущуюся естественность и простоту запрета на причинение вреда мирному населению, нонкомбатанты нередко оказываются под ударом, причём целенаправленным. Подобное нападение на гражданское население следует признать военным преступлением. Но в некоторых случаях нарушение принципа различения оказывается вынужденным и даже оправданным. М. Уолцер называет эту теоретическую установку «доктриной двойного эффекта», подразумевая, что нонкомбатанты подвергаются и, в принципе, могут быть подвержены непрямым атакам. По мнению американского философа, если военная операция или акция прошла верификацию на справедливость (хотя сам критерий справедливости остаётся размытым), то вследствие действия двойного эффекта убийство нонкомбатантов также может стать оправданным. Верификация на справедливость состоит в данном случае в следующем. Во-первых, необходимо быть уверенным, что военная операция обязательно победой. Только успех может обосновать косвенную атаку на мирное население. Далее, непосредственные результаты атаки должны быть справедливыми, к примеру, таким может считаться разрушение завода по производству военного снаряжения или армейского склада. В-третьих, акция должна проводиться в соответствии с принципом справедливых и добрых намерений. Такая атака может быть нацелена на разрушение системы снабжения армии. Но нельзя считать справедливой стремление перерезать путь поставок жизненно необходимых средств гражданским лицам в надежде, что это настроит их против собственного правительства или армии. И наконец, удар должен быть пропорциональным ― ущерб, нанесённый непрямым ударом по нонкомбатантам, не должен превышать выгод, которые получает атакующий[280]280
  Ibid. P. 153.


[Закрыть].

Однако Уолцер указывает и на то, что в такой формулировке доктрина двойного эффекта зачастую подвергается критике, поскольку может быть поднят вопрос, в чём вообще заключается разница между прямым и непрямым убийством нонкомбатантов. В этой связи Уолцер предлагает доработать доктрину двойного эффекта, дабы сделать её более приемлемой для современных либерально-демократических обществ. Недостаточно просто стараться избегать нанесения вреда нонкомбатантам. Чтобы считаться справедливой и законной, акция, в ходе которой пострадает мирное население, должна не только отвечать перечисленным выше критериям, но и проводиться в соответствии с ещё одним, пятым принципом: стремлением минимизировать потери со стороны нонкомбатантов. Атакующий в равной мере должен обладать справедливыми причинами для атаки и осознанным намерением всеми возможными способами сократить количество пострадавших среди гражданского населения противника. Это может привести к повышению степени риска для военных, однако, по мнению М. Уолцера, такова цена, которую необходимо заплатить за атаку на мирное население.

Однако обеспечение неприкосновенности гражданских лиц в условиях современного конфликта, когда осложняется возможность однозначного различения комбатантов и нонкомбатантов, становится непростой или даже невыполнимой задачей. Так, партизанская война ведётся лицами, которые используют статус нонкомбатантов в качестве прикрытия, поэтому противникам партизан приходится прилагать дополнительные усилия для поиска среди нонкомбатантов своих истинных врагов, атака на которых будет считаться допустимой. Пожалуй, ещё более сложный случай ― война с терроризмом. Если партизаны и повстанцы иногда носят военную форму и знаки отличия, позволяющие определить их как комбатантов, террористы намеренно не делают этого, прячась среди гражданского населения.

В принципе, отсутствие знаков различия и невозможность идентификации человека как члена воинского подразделения, Уолцер считает одним из основных препятствий на пути последовательного применения традиционных положений теории справедливой войны к конфликтам нового типа. Человек с оружием в руках, одетый в гражданскую одежду, подрывает один из основных принципов всей военной этики, основанной на различении комбатанта и нонкомбатанта. Мы привыкли считать, что человек может быть либо солдатом, либо гражданским лицом, но не должен прятаться среди мирного населения, скрывая свою принадлежность к военизированной организации. В этом смысле партизаны нарушают этику войны и шире ― все традиции войны. С другой стороны, поддержка населением партизан, делает последних в некоторой степени легитимными участниками вооружённых конфликтов, позволяет говорить о наличии у них определённых прав комбатантов. Это означает, что бойцов иррегулярных отрядов уже невозможно исключить из числа законных участников конфликта.

В отношении государства, ведущего борьбу с партизанами, М. Уолцер занимает довольно жёсткую позицию. Вступление в герилью, по его мнению, не санкционирует отмену строгих правил ведения войны, предписанных теорией справедливой войны. Даже в случае столкновения с партизанами государство обязано однозначно определить, кто в данной ситуации относится к комбатантам, а кто должен быть признан нонкомбатантом, подобно тому, как это делается в ходе межгосударственного конфликта. В противном случае, если различение не может быть проведено, необходимо признать, что война проиграна и прекратить борьбу, поскольку она неизбежно приведёт к акциям неоправданной жестокости по отношению к мирному населению, что будет явным нарушением всей системы принципов bellum justum. Такую войну необходимо завершить, коль скоро «это уже не анти-партизанская война, но анти-социальная война, борьба против всего народа, в ходе которой невозможно установить никаких разграничений»[281]281
  Ibid. P. 187.


[Закрыть]. Очевидно, что Уолцер исходит из опыта войны во Вьетнаме, которую Соединённые Штаты не могли завершить победой, хотя и имели значительное преимущество в военной мощи и технике и обладали большим экономическим потенциалом. Гражданское население, даже если оно поддерживает партизан, не лишается своего права на неприкосновенность. Это правило было не раз нарушено армией США во время Вьетнамской войны. Принципы ведения боевых действий, применявшиеся в этом конфликте, не могли обеспечить решение задачи точного различения комбатантов и нонкомбатантов, поэтому жертвами войны стало огромное число гражданских лиц. По словам М. Уолцера, удары по гражданскому населению были неизбежными, и руководство армии знало об этой неизбежности, однако не могло предотвратить этих атак или даже желало их.

Партизанская война представляет собой исключительную ситуацию, когда jus ad bellum и jus in bello оказываются непосредственно связаны между собой и влияют друг на друга. И если средства, которыми ведётся такая война, не могут быть справедливыми, то и сама война лишается статуса справедливой и, следовательно, теряет всякий смысл. Если войска систематически не способны определить легитимные цели для нападения, то, по мнению Уолцера, войну следует прекратить, признав своё поражение. В противном случае такая война превратится в перманентный акт насилия над гражданским населением, который никогда нельзя будет обосновать и назвать справедливым.

Чрезвычайные обстоятельства

Однако партизанская война ― не единственный пример ситуации, когда последовательное применение принципов теории справедливой войны становится затруднительным или даже невозможным. В четвёртой части работы «Справедливые и несправедливые войны» Уолцер вводит крайне важное для всей его концепции jus in bello понятие, которое он вслед за Уинстоном Черчиллем называет «supreme emergency» ― чрезвычайные обстоятельства. М. Уолцер замечает, что иногда война превращается в нечто большее, нежели просто силовое решение политического конфликта, а последствия победы одной из сторон могут повлиять на судьбу всего человечества. Тогда государство, стремящееся не допустить коренного изменения в пути развития человеческой истории, может отказаться от нравственных законов и права. Так, в ситуации, когда война ведется с «правительством, подобным нацистскому», а противостоящие ему силы находятся на грани поражения, можно преступить через необходимость во всех случаях поступать нравственно. Утилитаризм и расчётливость оказываются в такой ситуации более ценными, нежели гуманизм. Они получают оправдание, поскольку наибольшее зло состоит не в отступлении от морали, а в невозможности свергнуть преступное правительство. Как пишет Уолцер: «Мирный договор, подписанный в результате переговоров с Гитлером или его сторонниками, стал бы этически невообразимым итогом Второй мировой войны»[282]282
  Уолцер М. Смена режима и справедливая война. С. 27.


[Закрыть].

Объявляя Третий рейх «злом, воплощенном в мире», Уолцер заявляет, что в отношении подобного режима нельзя было поступить иначе, кроме как начать с ним борьбу всеми возможными средствами и в конце концов сокрушить. Война с «непомерно великим злом» должна закончиться не только военным поражением противника (капитуляцией), но и его политическим уничтожением и изменением его государственной структуры (политической реконструкцией): «не только агрессивные войны, которые вел нацистский режим, но также проводимая им политика геноцида привела к легализации требований, во-первых, безоговорочной капитуляции и, во-вторых, политической реконструкции»[283]283
  Там же.


[Закрыть]. Уолцер, безусловно, понимает, что положение о чрезвычайных обстоятельствах резко ослабляет, предложенную им ранее логику ограничения войны. Однако обретение победы в некоторых случаях становится настолько важным ― к примеру, когда «само существование сообщества может быть поставлено на карту»[284]284
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 228.


[Закрыть], ― что высота поставленной цели позволяет игнорировать все нормы и обычаи ведения войны. Иными словами, принципы справедливой войны и военная этика перестают играть отведенную им роль, если победа в войне представляется единственно возможным способом сохранения жизни политического сообщества.

Уолцер предстаёт здесь в качестве сторонника утилитаризма действия ― в критический момент необходимо отказаться от правил и принципов ради большего блага. Однако идея чрезвычайных обстоятельств не столь однозначна и очевидна, как хотелось бы американскому философу. Как определить тяжесть положения, в которое попала справедливая сторона, борющаяся за благо всего человечества? И как относиться к мерам, которые она применяет, если схожие способы ведения войны практикует другая сторона конфликта, та, что представляет угрозу всему человечеству? Например, если немецкая бомбардировка Роттердама во время Второй мировой войны признана излишне жестокой и необоснованной, то можно ли оправдать разрушение Дрездена 13–15 февраля 1945 г.? Уолцер отвечает положительно на этот вопрос, ссылаясь на принцип чрезвычайных обстоятельств и на исключительность зла, с которым пришлось столкнуться Союзникам. Убийство или чрезмерное насилие ради сохранения жизни всего человечества становится оправданным, несмотря на то, что само убийство и насилие как таковое не получают моральной легитимации.

В чрезвычайных обстоятельствах происходит абсолютный разрыв между jus ad bellum и jus in bello: государство не отказывается от веских и обоснованных причин для вступления в войну, но попав в исключительную ситуацию, может отступиться от справедливого и сдержанного способа ведения борьбы[285]285
  Orend B. The Morality of War. New York: Broadview Press. 2006. pp. 140141.


[Закрыть]. По мнению М. Уолцера, речь не идёт об оправдании морального дуализма, но если поражение обернётся катастрофой для невинных людей, то можно допустить отступление от правил, нравственно ограничивающих войну. Победа Германии во Второй мировой войне означала бы претворение в жизнь ужасных, несправедливых и преступных принципов общественного устройства. Чтобы не допустить этой победы, можно и нужно было отказаться от справедливых правил ведения войны в пользу более действенных способов борьбы с нацистами. М. Уолцер называет эту ситуацию утилитаризмом чрезвычайных мер (utilitarism of extremity), максима которого заключается в следующем: «поступай справедливо, пока небеса не обрушатся (или не окажутся близки к этому)»[286]286
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 231.


[Закрыть]. В определённых, действительно исключительных случаях, способ ведения войны должен определяться только полезностью и пропорциональностью.

Оригинальное решение в связи с идеей чрезвычайных обстоятельств получает вопрос о нейтралитете. Уолцер задаётся вопросом, можно ли в чрезвычайных случаях нарушать законное право нейтральных государств на мир? Государства, заявляющие о своём нейтралитете, отказываются от вмешательства в конфликт, что фактически делает их равными по статусу нонкомбатантам. Как пишет об этом сам М. Уолцер, «нейтралитет ― это коллективная и добровольная форма отказа от участия в боевых действиях… Солдаты и гражданское население защищены в равной мере, поскольку их государство не вовлечено в войну»[287]287
  Ibid. P. 234.


[Закрыть]. Государства, которые декларируют нейтралитет, отказываются от какой бы то ни было поддержки любой из воюющих сторон. И если это условие действительно исполняется, то они обладают иммунитетом от нападения. Абсолютная исключённость из конфликта гарантирует их безопасность и защищённость. Нарушение нейтралитета признаётся серьёзным преступлением, ничем не прикрытой агрессией: «когда армии переходят границу государства, которое однозначно заявило о своём нейтралитете, для нас не составит труда распознать в таком движении преступное действие»[288]288
  Ibid. P. 239.


[Закрыть]. Убийство граждан нейтрального государства, будь то военнослужащие или гражданское лицо, означает нарушение обычаев войны.

И всё же неприкосновенность, гарантированная нейтралитетом, по мнению Уолцера, может быть нарушена. Нарушение это допустимо при условии, что оно имеет под собой доброе намерение и справедливую причину: «ради спасения государства и отражения агрессии; или в большей степени, во имя цивилизации, в том виде, в каком мы её знаем, или ради мира и свободы во всём мире»[289]289
  Ibid.


[Закрыть].

Однако существуют те самые исключительные случаи, чрезвычайные обстоятельства, когда нападение на нейтральное государство, сопровождающееся убийствами невинных людей, оказывается справедливым. При этом Уолцер для подкрепления своей позиции ссылается на Черчилля. Во время Второй мировой войны британский премьер-министр пренебрёг нейтралитетом Норвегии и отдал приказ по минированию её территориальных вод[290]290
  Подробнее об этом см. Lunde H. Hitler's pre-emptive war: The Battle for Norway, 1940. Newbury: Casemate Publishers. 2009.


[Закрыть]. Поражение государств, борющихся с режимами, подобными гитлеровскому, приведёт к гораздо более значительным последствиям, нежели нарушение нейтралитета одного из маленьких государств. «Требования закона не должны в чрезвычайных обстоятельствах ограничивать тех, кому предписывается защищать и поддерживать их [малые государства]»[291]291
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 245.


[Закрыть]. Во имя очевидно большего добра традиции войны могут быть на время забыты. Легализм уступает место расчёту.

По мнению М. Уолцера, близость поражения и исключительная степень угрозы со стороны противника составляют необходимые условия, когда в угоду чрезвычайных обстоятельств мы можем отказаться от привычной для нас парадигмы войны[292]292
  В этом Уолцер оказывается близким таким сторонникам утилитаризма правила, как Ричард Брандт или Бред Хукер. Оба этих автора отстаивают возможность отказа от правила ради максимизации полезности. Утилитаризм правила в их трактовке не требует слепого следования имеющимся у нас правилам, особенно в тех случаях, когда их использование приведёт к определённым потерям и упущенным выгодам. См. Brandt R. Ethical Theory: The Problems of Normative and Critical Ethics. Englewood Cliffs: Prentice-Hall. 1959; Brandt R. Toward a credible form of utilitarianism // H.-N. Castañeda and G. Nakhnikian (eds.) Morality and the Language of Conduct. Detroit: Wayne State University Press, 1963. pp. 107–143; Hooker B. Ideal Code, Real World. Oxford: Claredon Press. 2002.


[Закрыть]. Над государством должна нависнуть угроза не просто потери территории или важных промышленных объектов, но опасность политической гибели, порабощения населения или даже полного его истребления. Ярчайшим примером такой угрозы, поставившей под вопрос само существование западной цивилизации, была мировая война с немецким национал-социализмом: «нацизм был наивысшей угрозой всему ценному в нашей жизни; идеология и практика господства столь жестокая, столь унизительная для тех, кто мог бы уцелеть, что последствия его окончательной победы буквально не поддавались бы оценке, это было бы безмерное зло»[293]293
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 253.


[Закрыть]. Впрочем, Вторая мировая война и политика нацистов так и остаются единственным примером чрезвычайных обстоятельств, который приводит сам М. Уолцер.

Идея о чрезвычайных обстоятельствах и отказе от принципов jus in bello ради достижения победы в борьбе с «мировым злом» вызывает множественные споры. В том числе они ведутся и самими теоретиками справедливой войны. В критическом исследовании уолцеровского понятия чрезвычайных обстоятельств Мартин Кук замечает, что Уолцер «усиленно старается провести различие чрезвычайных обстоятельств и обычного военного поражения»[294]294
  Cook M. L. Michael Walzer’s Concept of ‘Supreme Emergency’ // Journal of Military Ethics. 2007. Vol. 6. № 2. pp. 138–151.


[Закрыть], но делает это неудачно, в результате чего, идея чрезвычайных обстоятельств может «использоваться политиками для оправдания действий, которые теоретики справедливой войны не могли бы одобрить»[295]295
  Ibid. P. 141.


[Закрыть]. Положение о чрезвычайных обстоятельствах открывает путь для возможной узурпации понятия справедливости. Правительство может преднамеренно заявить о наступлении чрезвычайных обстоятельств, о которых говорит Уолцер, и в дальнейшем использовать это заявление не только для оправдания права на применение чрезмерно жестоких средств ведения борьбы, но и для ведения наступательных действий или даже для развязывания новых войн.

Политические сообщества в чрезвычайных обстоятельствах могут отказаться от нормативных ограничений. Это означает, что они станут действовать, исходя исключительно из представлений о вещах в высшей степени абстрактных ― общечеловеческом благе, тотальном превосходстве одних ценностей над другими. Суждение о подобных вещах всегда субъективно, поэтому получается, что идея чрезвычайных обстоятельств служит (или может служить) завуалированной формой реализации raison d'État. Иными словами, эта идея в большей степени соотносится с положениями политического реализма, нежели теории справедливой войны. Основой её выступает логика различения морального человека и аморального общества или государства, предложенная ещё Макиавелли и Гоббсом. Но подобная логика естественно вписана в конструкции политического реализма и разрушительна для морального ригоризма, присущего (или приписываемого) теории справедливой войны.

И на этом не заканчивается список противоречий, связанных с введением принципа чрезвычайных обстоятельств. Трудность вызывает и определение того, как и когда должны заканчиваться чрезвычайные обстоятельства, которые открывают возможность тотального истребления противника. Не определена степень ответственности лиц, принимающих решение о возможности применения исключительных мер при наступлении чрезвычайных обстоятельств. Фактически, вводя понятие «supreme emergency», автор «Справедливых и несправедливых войн» указывает на своего рода лазейку, позволяющую, не покидая дискурса справедливости, обойтись без критериев теории справедливой войны. Хотя, естественно, что для самого М. Уолцера положение о чрезвычайных обстоятельствах не отменяет принципов bellum justum, но лишь уточняет их, определяя границу зоны их действия.

Стоит отметить, что согласно Уолцеру, случай чрезвычайных обстоятельств представляет собой единственно допустимое условие, легитимирующее нарушение принципов jus in bello. Сослаться на исключительность ситуации можно только ввиду близкого поражения, означающего неминуемый распад государства или даже крушение всей цивилизации. Если победа уже близка и ничто не угрожает человечеству, а политическое и военное руководство ради сохранения жизни своих солдат начинает задумываться о применении чрезмерной силы вопреки требованиям jus in bello, то по мнению Уолцера, мы имеем дело с явно несправедливым и даже преступным способом ведения войны.

Рассуждая о чрезвычайных обстоятельствах, Уолцер обращается к вопросу о чрезвычайных видах вооружений и не обходит вниманием проблему применения ядерного оружия. Ядерная эра ознаменовала переход мира в состояние постоянной полной боевой готовности и перманентной чрезвычайной ситуации. Ядерное оружие и прочее виды оружия массового поражения делает возможным единовременное убийство огромного числа людей, позволяет держать под прицелом целые города, населённые преимущественно нонкомбатантами. «Новый вид войны был зарождён в Хиросиме, и то, что мы увидели, стало первым проблеском его заката… Атомная война была смертью как таковой, всеобщей, не делающей различий»[296]296
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 269.


[Закрыть]. Бомбовые удары, разрушившие Дрезден, Хиросиму и Нагасаки, стали ужасными примерами пренебрежения всеми военными традициями (а в отношении ядерного оружия их и не существовало), всеми разумными и справедливыми правилами ведения войны. Появление ядерного оружия обозначило достижение человеком такого уровня в развитии вооружения и техники в целом, когда под угрозой уничтожения оказался весь мир и всё живое на Земле. И хотя в настоящее время ведущие державы перешли к политике сдерживания и ограничения развития и распространения ядерного оружия, нельзя сказать, что данная проблема полностью решена. Ядерное оружие продолжает использоваться в качестве средства устрашения, как политическое средство. Такая политика сдерживания кажется работающей, поскольку со времён Второй мировой войны не было случаев применения ядерного оружия, а крупные межгосударственные конфликты фактически сошли на нет. Индо-пакистанские войны, войны Израиля с арабскими государствами, Ирано-Иракская война и Война в Персидском заливе стали последними крупными классическими войнами. Однако остаётся открытым вопрос, можно ли назвать подобного рода постоянную угрозу нравственно приемлемой? Соотносится ли цель ― поддержание мира ― со средством, в качестве которого выступает ядерное оружие?

Уолцер предлагает не торопиться с ответом, поскольку серьёзность вопроса требует тщательного обдумывания. Ядерные державы получают возможность уничтожить миллионы невинных людей, а пока что просто держат их под прицелом своих бомб. Потенциальная угроза уничтожения миллионов в результате использования ядерного оружия не имеет ничего общего с массовыми убийствами, которые периодически случались в человеческой истории. Угроза убийства и действительное убийство ― это не одно и то же. Однако разрушительный потенциал атомного оружия осложняет вопрос о нравственном одобрении ядерного сдерживания. М. Уолцер ссылается на П. Рамси, который считает такую постоянную угрозу недопустимым средством, хотя и не разделяет всецело крайнюю позицию Рамси и критикует его знаменитое сравнение ядерного сдерживания с размещением на бампере машин младенцев для предотвращения аварий[297]297
  Ramsey P. The Just War: Force and Political Responsibility. Lanham, MD: Rowman & Littlefield. 2002.


[Закрыть]. Однако и Уолцер выступает скорее как критик устрашения силой: «если сделать что-то будет несправедливо, то и угроза сделать это также будет несправедливой… Если применение оружия можно назвать зверским, то и политика сдерживания такими средствами устрашения будет убийственной»[298]298
  Walzer M. Just and Unjust Wars. P. 272.


[Закрыть].