Текст книги "Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан"

Однако зачастую такая политика сдерживания через устрашение оказывается единственным доступным средством помимо войны. К такому неутешительному выводу М. Уолцер приходит, замечая, что невозможно противопоставить что-то врагу, который намеревается нанести по твоей территории бомбовый удар. В такой ситуации не остаётся ничего, кроме как обратиться к устрашению, угрозе симметричного ответа в качестве меры сдерживания. Политику устрашения нельзя признать справедливой и нравственно приемлемой, однако коль скоро весь мир находится в состоянии перманентных чрезвычайных обстоятельств, то обращение к этому методу становится наиболее надёжным способом защититься от уничтожения в мире «независимых государств, относящихся друг к другу с недоверием»[299]299
  Ibid. P. 274.


[Закрыть]. Даже сторонники утилитаризма не могли бы принять моральную обоснованность ядерного устрашения. Однако Уолцер не без пессимизма вынужден признать, что на данном этапе развития международных отношений ядерное сдерживание становится неизбежным элементом политики.

Особое место в дискуссии о чрезвычайных обстоятельствах М. Уолцера отведено проблеме моральной ответственности солдат за свои действия на войне. Как уже говорилось, солдаты каждой из сторон, участвующих в конфликте невинны с точки зрения jus ad bellum. Принцип легитимной власти исключает их из процедуры принятия решения относительно начала войны. Однако ответственность за действия in bello ложится на военнослужащих в полной мере. То, как они ведут борьбу, подвергается оценке с точки зрения этики. Подобный анализ согласуется с принципами утилитаризма правила, согласно которым даже в условиях вооружённого конфликта необходимо поступать нравственно и исполнять законы войны.

Несмотря на то что военнослужащий подвергается постоянному риску, стремление к самосохранению не может быть допустимой причиной нарушения правил войны. Доктрину чрезвычайных обстоятельств нельзя использовать на личном уровне. Государство способно заявить о наступлении чрезвычайных обстоятельств и действовать в нарушение традиций войны, но солдат не может решить для себя, что он находится в чрезвычайном положении и отказаться от норм jus in bello. Военнослужащие обязаны заботиться о минимизации вреда, который может исходить от них по отношению к гражданским лицам. Но и в сражениях с армией противника они не должны действовать чрезмерно жестоко.

Естественно, ситуации, когда под удар попадает мирное население, невозможно полностью исключить. В горячке боя зачастую сложно провести точное различение комбатантов и нонкомбатантов и определить законные цели, в результате сражение рискует превратиться в бойню, в ходе которой пострадают гражданские лица. Но по мнению Уолцера, солдаты непосредственно во время боя и не должны исполнять принцип различения. Обязанность лиц, ответственных за планирование военной операции, состоит в том, чтобы по возможности исключить ситуации, когда жертвами боевых действий станут гражданские лица. Солдаты же, хотя и должны отказаться от целенаправленного убийства нонкомбатантов, могут сделать это непреднамеренно. Они получают своеобразную моральную индульгенцию, которая недоступна, однако, военному руководству.

В этой связи обращает на себя внимание рассуждение М. Уолцера о моральной ответственности главнокомандующих. Даже в случае чрезвычайных обстоятельств, несмотря на то, что исключительные действия ― к примеру, та же бомбардировка Дрездена 13–15 февраля 1945 г. ― кажутся необходимыми в данный момент, военное руководство продолжает нести ответственность за нарушение норм войны. И не случайно, что апологет стратегических бомбардировок Артур Харрис, командовавший британской стратегической авиацией, стал единственным представителем высшего военного командования Великобритании, который не получил титула пэра и причитающихся наград после окончания Второй мировой войны. Действия, дискриминирующие мораль, пусть и совершённые в чрезвычайных обстоятельствах, остаются внеморальными. И лица, отдавшие приказ об их исполнении, несут полную ответственность за принятие подобного решения. Здесь в полной мере проявляет себя и разница между военным и политическим руководством ― ответственность последнего за проведение военных операций, как правило, меньше, хотя именно оно вынуждает главнокомандующих совершать операции, за которые впоследствии их могут осудить.

Ситуация чрезвычайных обстоятельств вынуждает нас совершать действия, которые одновременно правильны, поскольку необходимы, и неправильны в силу своей моральной неприемлемости и нарушения принятых норм ведения войны. По словам самого М. Уолцера, «в чрезвычайных обстоятельствах наши суждения раздвоены, что отражает дуалистичный характер теории войны и серьёзные сложности, с которыми сталкивается наш нравственный реализм»[300]300
  Ibid. P. 326.


[Закрыть]. Традиции войны в первую очередь нацелены на то, чтобы ограничить действия военного командования и солдат во время боевых действий. И в этом контексте право, а значит, и утилитаризм правила, имеют, по мнению М. Уолцера, определяющее значение.

И ещё одна категория лиц, которые оказываются задействованными в чрезвычайных обстоятельствах ― это нонкомбатанты. Первичным правом нонкомбатантов является безопасность, право на то, чтобы не претерпевать страдания, связанные с войной. Нарушение этого права будет означать нарушение базовых правил теории справедливой войны. Однако М. Уолцер заявляет, что в чрезвычайных обстоятельствах гражданские лица теряют свой иммунитет от нападения.

Но и агрессия в отношении мирных граждан, по мнению американского философа, пусть и оправданная чрезвычайными обстоятельствами, должна быть чем-то ограничена. Во всяком случае, солдаты должны проявлять участие к гражданским лицам. Это соответствует идее недопустимости самой мысли об атаке на гражданское население. Даже если мы вынуждены участвовать в подобных атаках, они по своей сути всё равно останутся ужасными, нравственно неприемлемыми актами насилия. Право людей, подвергшихся такому нападению, оказывается нарушенным, несмотря на то, что исключительные обстоятельства вынуждают войска провести операцию. М. Уолцер настаивает на том, что нам всегда следует осуждать подобные случаи, а участники таких акций должны испытывать раскаяние. То есть уникальность этики чрезвычайных обстоятельств заключается как раз в том, что, с одной стороны, в силу крайней необходимости возможным становится нарушение военной конвенции, но, с другой стороны, нельзя говорить о полном освобождении участников операции от моральной ответственности.

Аргумент М. Уолцера состоит из трёх частей. Во-первых, он говорит о правах человека, которые имеют принципиальное значение для формирования этических взглядов непосредственных участников вооружённого столкновения. Во-вторых, определённые исключительные случаи делают утилитаризм единственно возможной нравственной позицией. В-третьих, чрезвычайные обстоятельства не означают, что своё значение теряет право. Уолцер рассматривает право как важнейшую составляющую этики, поэтому и в чрезвычайных обстоятельствах, когда утилитаризм занимает доминирующую позицию, значимость права остаётся неизменной.

При таком последовательном постулировании первичности права, М. Уолцеру всё же приходится указать на случаи, когда мы под влиянием обстоятельств, в которых оказались, соглашаемся на обращение к утилитаристским вычислениям для определения более полезного и удобного способа решения проблемы. Подобный ход представляется методологически спорным. Возникают ситуации, когда мы вынуждены жертвовать моралью во имя сохранения установленного порядка. Мы поступаем безнравственно и наши действия должны быть оценены как несправедливые, но неизбежно необходимые. Однако если мы говорим, что действие неприемлемо для нас, то мы постараемся не совершать его, в то время как М. Уолцер заявляет об одновременной правильности и неправильности совершения подобных действий. Это логическое противоречие, с одной стороны, позволяет М. Уолцеру объяснить случаи предельного обострения жестокости международных отношений, однако, с другой, может служить способом оправдания своих действий, в том числе и преступных. Проблемным остаётся вопрос о том, кто и как определяет наступление чрезвычайных обстоятельств, а самое главное, момент их окончания. Резкий переход от права войны к этике утилитаризма также осложняет принятие позиции М. Уолцера. Сам М. Уолцер пытается сгладить это противоречие, заявляя, что и в исключительных ситуациях человек должен держать в уме незыблемость права. Однако вызывает большие сомнения, способен ли человек, совершивший переход от осознания значимости права к исчислениям полезности, сделать обратный переход, фактически отказавшись от вседозволенности и всевластия.

Некоторые выводы о теории справедливой войны М. Уолцера

После окончания Вьетнамской войны Уолцер буквально вернул к жизни теорию справедливой войны, основное положение которой заключалось в необходимости согласовывать с нравственным принципом справедливости процесс вступления в войну и способ действования во время войны. Эта концепция стала со временем доминирующей доктриной западной политической философии, однако не превратилась в неподвижную систему, развиваясь и трансформируясь на протяжении последующих десятилетий.

Триумф теории справедливой войны как критической концепции, по мнению Уолцера, способствовал развитию международных отношений на основе принципов, более соотносящихся с ценностями демократии и либерализма, нежели предложенная реалистами свободная от этики идея национального интереса как руководящего принципа политики. Однако популярность теории справедливой войны, всеобщий интерес к ней, активное её использование политиками и военными, приводит к развитию ряда пороков, которые грозят поразить саму теорию.

К таким проблемным моментам следует отнести в первую очередь релятивизацию справедливости[301]301
  Walzer M. Arguing about War. pp. 12–14.


[Закрыть]. Удовлетворение принципов концепции bellum justum многими воспринимается как действительно необходимое условие начала войны, поэтому каждый участник конфликта стремится найти оправдание применению насильственных методов решения противоречий, в том числе эту операцию проводят и иррегулярные комбатанты ― повстанцы, партизаны и террористы. Каждый заявляет претензию на оправданность собственной жестокости и указывает на факты, объясняющие справедливость развязанной войны.

Кроме того, неизбежно снижается и степень критичности оценки действий правительств тех или иных государств. Так, Уолцер предупреждает об опасности навешивания ярлыков вечной справедливости крупнейшим западным державам. Задача теоретиков справедливой войны состоит в независимой оценке каждой конкретной войны, поэтому не стоит поддаваться искушению объявить США a priori справедливым участником международных отношений, поскольку в последнее время они вели обоснованные войны в Персидском заливе и Афганистане[302]302
  Ibid. P. 15.


[Закрыть].

Для того чтобы оставаться работающей и живой теорией, концепция справедливой войны должна меняться и периодически обновляться, реагировать на новые политические вызовы. Важность постоянной работы над теорией отмечал и сам Уолцер: «текущие разногласия, равно как и быстрые темпы политических изменений, время от времени требуют ревизии теории»[303]303
  Ibid. P. xii


[Закрыть]. В одном из последних сборников своих работ ― «Споря о войне» ― Уолцер замечает, что с момента публикации книги «Справедливые и несправедливые войны» прошло почти сорок лет и всё это время он сохранял веру в основные идеи, изложенные в этой работе, но определённая эволюция во взглядах и аргументации всё же имела место. Вероятно, именно приверженность подобному теоретическому динамизму и отказ от догматичности позволяет концепции справедливой войны на протяжении последних десятилетий оставаться востребованной не только в философской среде, но и в политической сфере.

Сам же Уолцер указывает на необходимость следующих уточнений своей концепции справедливой войны, изложенной в «Справедливых и несправедливых войнах». Одной из наиболее распространённых причин конфликтов в наше время становится ненависть к представителям определённых этнических или религиозных групп[304]304
  Об этом пишет также и М. Калдор в «Новые и старые войны».


[Закрыть]. Именно этнические противоречия спровоцировали войны на Балканах, в ряде стран Африки и Юго-Восточной Азии. Анализируя эти случаи, Уолцер пришёл к выводу о необходимости более активного применения военной интервенции, в том числе и долгосрочных кампаний, итогом которых должно стать снятие межэтнических противоречий, а не только балансировка сил, как он писал об этом в «Справедливых и несправедливых войнах». Гуманитарные интервенции и политические трансформации оправдываются тем, что вооружённая сила применяется не против населения страны, а против «режима, ответственного за негуманную политику»[305]305
  Walzer M. Arguing about War. P. 19


[Закрыть]. Это не означает, что отменяются любые ограничения, наложенные на интервенции. Они всё равно должны соответствовать всем принципам справедливой войны. Но сама возможность проводить такие интервенции воспринимается Уолцером теперь как одна из главных обязанностей демократических государств.

Другая тенденция изменения облика современной войны связана с кризисом традиционного государства и появлением таких политических форм, как «бастардный феодализм», когда борьбу за власть ведут вооруженные группировки. Особенно это характерно для тех регионов, где государство в полном смысле слова так и не смогло сложиться ― опять-таки необходимо указать на Африку и Азию. Решением в данном случае вновь оказывается долгосрочная военная оккупация, целью которой будет обучение местного населения основам политического управления и построение демократического общества.

Кроме того, Уолцер соглашается с Б. Орендом и указывает на необходимость разработки помимо принципов jus ad bellum и jus in bello критериев jus post bellum, которые регулируют действия справедливого государства на послевоенном этапе. Работа «Справедливые и несправедливые войны» содержала ряд замечаний, касающихся права jus post bellum, однако замечания эти не были в достаточной мере концептуализированы. По словам самого Уолцера, этот раздел политической философии требует особого внимания в настоящее время, поскольку жизненно необходимо утвердить критерии существования в новом послевоенном мире.

В упоминавшейся ранее статье «Смена режима и справедливая война» Уолцер выдвигает крайне важную и оригинальную идею переосмысления всей концепции bellum justum, предлагая не ограничивать трансформацию теории справедливой войны созданием принципов jus post bellum или развитием идеи смены режима. Уолцер предлагает превратить теорию справедливой войны в теорию справедливого применения силы и вместо понятия jus ad bellum использовать более широкое понятие jus ad vim[306]306
  Лат. ― право на применение силы. Подробнее об этом см. Уолцер М. Смена режима и справедливая война.


[Закрыть]. Теория справедливого применения силы включала бы в себя теорию справедливой войны, то есть, рассматривала бы войну как один из способов решения политических конфликтов, но также предполагала бы и иные, невоенные средства борьбы. В качестве примера таких средств политического давления, отличных от войны, приводится политика сдерживания режима Саддама Хусейна в 1991–2003 гг. Сдерживание как невоенная мера применения силы не сможет сделать несправедливый режим справедливым, но оно превратит его в относительно безопасный режим. Превентивным войнам нет места в теории справедливой войны, однако Уолцер выдвигает идею превентивных невоенных действий.

Подобное обновление теории справедливой войны, по мнению Уолцера, делает её более гибкой и объективной, что в свою очередь должно упростить процедуру принятия решений и способствовать мирному и гуманному завершению конфликтов. «Если мы обратимся к силовому сдерживанию жестоких режимов, к коллективной безопасности, мы обнаружим, что способны достичь справедливости без всех этих разрушительных ужасов войны»[307]307
  Уолцер М. Смена режима и справедливая война. С. 32.


[Закрыть]. Это и будет, по мнению Уолцера, величайшим успехом теории справедливой войны.

Глава 3

Две теории справедливой войны Н. Фоушина[308]308
  Некоторые фрагменты этой главы были опубликованы ранее в Куманьков А. Д. Принцип правого дела и «новые» войны // Этика войны и мира: история и перспективы исследования / Под общ. ред.: Б.Н. Кашников, А.Д. Куманьков. СПб.: Алетейя, 2016. С. 152–175.


[Закрыть]

Николас Фоушин ― профессор философии университета Эмори, США, специалист по военной и медицинской этике и философии языка. Некоторые работы Фоушина были переведены на русский язык, то есть, в определённой степени он знаком российскому читателю. Среди основных работ Фоушина по проблемам философского осмысления феномена войны можно выделить следующие: «Нравственный долг и вооружённые силы»[309]309
  Fotion N. Moral Obligation & the Military. Washington, DC: National Defense University Press, 1988.


[Закрыть], «Военная этика. Взгляд на будущее»[310]310
  Fotion N. Military Ethics: Looking Toward the Future. Stanford, CA: Hoover Inst Pr. 1991.


[Закрыть], «Терроризм. Новый мировой беспорядок»[311]311
  Fotion N., Kashnikov B., Lekea J. K. Terrorism. The New World Disorder. New York: Continuum, 2008.


[Закрыть] (в соавторстве). Одной из его последних крупных работ стала «Война и этика: новая теория справедливой войны»[312]312
  Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory.


[Закрыть], опубликованная в 2007 г. Этот труд представляет для нас наибольший интерес, поскольку позволяет одновременно прояснить общий подход Н. Фоушина к теории справедливой войны и разобраться с оригинальным предложением Фоушина по трансформации этой теории и адаптации её к основным тенденциям развития международных отношений в XXI в. Н. Фоушин анализирует современное состояние теории справедливой войны и обсуждает проект её обновления за счёт создания концепции bellum justum, которая работала бы как для классических, регулярных войн, так и асимметричных, иррегулярных конфликтов. Результатом становится создание двух теорий справедливой войны ― для каждого типа войны, соответственно.

Фоушин отстаивает необходимость именно этического, философского подхода к интерпретации войны, указывая на его равноценность альтернативным способам описания войны ― с исключительно политических, юридических или экономических позиций. Военная этика, по мнению Фоушина, должна пониматься как часть исторически сложившейся традиции, позволяющей военным принимать решения, ориентируясь не только на установки военной науки, но и на законы морали. В каком-то смысле военная этика должна стать частью военной науки. Характерная особенность, которая при этом приписывается этике войны, связана с приемлемостью и даже необходимостью существования в рамках этой системы исключений из принятых теорией справедливой войны правил. Исключения оказываются в таком случае не противоречием или признаком некогерентности теории, а её субстанциальным структурным элементом.

В основе подхода Н. Фоушина к теории справедливой войны лежит идея существования этических норм, обладающих универсальным статусом. Содержание этих принципов универсально, несмотря на то, что способ их непосредственной реализации может не совпадать в разных культурах. По мнению Фоушина, всеобщее одобрение этих норм гарантирует, что они могут получить практическое применение в качестве элементов универсальной этики войны, при этом вопрос о культурно-исторических условиях их происхождения, интерпретации и способе их доказательства обладает второстепенным значением.

Речь идёт о законах, известных всякому человеку с самого детства: «не убий», «не причиняй вреда другому и себе» и «не бери чужого»[313]313
  Ibid. P. 1. См. также Fotion N. Two Theories of Just War // Philosophia. Vol. 34. No. 1. 2006. P. 53–64.


[Закрыть]. Эти императивы представляют собой базовые принципы этики, они обнаруживаются в каждой культуре. Наиболее значима, безусловно, первая максима. При этом Н. Фоушин настаивает на том, что указанные этические постулаты могут пониматься двумя различными способами. Первый предлагает судить о них как об абсолютных универсальных принципах, «считающихся истинными в любом обществе… и не предполагающих исключений»[314]314
  Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. P. 2.


[Закрыть]. Эта абсолютистская интерпретация не допускает исключений из правил. Таков подход сторонников пацифизма по отношению к принципу «никогда и ни при каких обстоятельствах не убивай других». Согласно их логике, это абсолютное правило морали делает всякое убийство, а значит, и любую войну, преступной, нравственно неприемлемой и несправедливой. Практический смысл этого принципа для пацифистов состоит в отрицании войны как таковой.

Безусловно, подобный абсолютистский подход, как и всякий радикальный идеализм, сопряжён со множеством сложностей, связанных с последовательным исполнением принципа ненасилия. Вполне возможны ситуации, замечает Фоушин, когда необходимость исполнить один моральный закон окажется затруднительной ввиду запрещающего действия другого закона. Так, Фоушин приводит пример доктора, исповедующего принцип ненасилия, который не может облегчить страданий медленно умирающего пациента с помощью эвтаназии. Поступает ли в данном случае этот доктор гуманно, упорно отстаивая свои убеждения? Это непростой вопрос, требующий отдельного обсуждения. Но Фоушин этим примером стремится показать, что наибольшее, чего можно добиться в рамках абсолютистского подхода ― это придание абсолютного статуса одной идее в ущерб всем остальным. Все прочие нравственные законы должны быть пересмотрены или отменены ради реализации главенствующего императива.

Второй, более гибкий подход к использованию этических принципов, состоит в признании того, что ни один из них не имеет абсолютного значения. И хотя в большинстве случаев мы должны пользоваться базовыми принципами этики, эти нормы носят характер предписаний, и поэтому не обладают абсолютным значением. В рассуждениях о такой гипотетической этике Фоушин ссылается на работу шотландского историка философии и специалиста по этике Уильяма Дэвида Росса «Право и добро»[315]315
  Ross W. D. The Right and the Good. Oxford: University Press, 2002.


[Закрыть], которая вышла в свет в 1930 г. Росс вводит понятие «обязанности prima facie» или «условной обязанности», необходимость исполнения которой зависит от специфики условий, в которых находится человек. Употребляя понятие моральной обязанности в кантианском его смысле как необходимость действия исключительно из «уважения к закону»[316]316
  Кант И. Основы метафизики нравственности. С. 283.


[Закрыть], Росс поясняется, что обязанность prima facie, в общем-то, «является не обязанностью как таковой, но чем-то связанным с обязанностью особым образом»[317]317
  Ross W. D. The Right and the Good. P. xxxiii.


[Закрыть]. Попадая в определённую ситуацию, человек оказывается перед выбором из множества имеющихся обязанностей. Проанализировав все известные ему условия, человек отдаёт предпочтение одной из обязанностей, убеждаясь, что в данном случае его долг состоит именно в исполнении этой обязанности. Для Н. Фоушина оказывается важным существование в этике принципов такого рода, и теория исключений становится ключевым компонентом его концепции. В повседневной жизни следует ориентироваться на законы абсолютистской этики. Однако нередко условия меняются таким образом, что просто необходимо забыть или временно отказаться от имеющихся у нас моральных предписаний. Ни один из нравственных принципов при таком подходе не занимает доминирующего положения, и от каждого из них можно отказаться в нужный момент. Именно такой подход, по мнению Фоушина, лежит в основании теории справедливой войны.

Ситуация исключений, нарушений правил не воспринимается Н. Фоушином в качестве свидетельства слабости теории. Наоборот, исключения допустимы и необходимы, но только в действительно единичных случаях, иначе, при условии слишком частого злоупотребления принятыми правилами, нельзя будет говорить о существовании теории как таковой. С точки зрения теории справедливой войны, необходимость применения вооружённой силы представляет собой нарушение принципа ненасилия и невмешательства, а потому война может быть оправданной действительно в исключительных, строго кодифицированных случаях. Особую значимость взвешенному подходу к принятию решения о начале войны придаёт тот факт, что в вооружённый конфликт как непосредственно, так и опосредовано вовлекаются сотни тысяч, если не миллионы человек. Это значит, что цель, ради которой нарушается мирное состояние, должна быть действительно стоящей того. Однако одного только благого намерения недостаточно, чтобы нарушение принципов невмешательства стало бы морально приемлемым, и Фоушин в полном соответствии с доктриной справедливой войны предлагает целую систему принципов, исполнение которых санкционировало бы применение силы. Эти принципы и станут предметом нашего дальнейшего рассмотрения.