Текст книги "Письма молодого врача. Загородные приключения"

Письмо пятнадцатое

Оукли-Вилла, Берчспул, 3 августа 1883 года

Как ты думаешь, существует ли такая вещь, как случайность? Довольно взрывное начало для письма, однако прошу тебя оглянуться на свою жизнь и сказать, кажется ли тебе, что все мы на самом деле игрушки в руках случая. Ты знаешь, как часто поворот на ту или иную улицу, принятие или отклонение приглашения могут направить все течение нашей жизни в какое-то другое русло? Являемся ли мы просто листьями, которые треплет туда-сюда ветер, или нас, прочно убежденных в свободе своих действий, неуклонно влечет к определенной и предопределенной цели? Признаюсь, что по мере движения жизни я все больше и больше становлюсь приверженцем фатализма, к которому я всегда был предрасположен.

Посмотри на это вот с какой точки зрения. Мы знаем, что многие из явлений природы неслучайны. Не случайность, что небесные тела движутся, не сталкиваясь друг с другом, что семя снабжено чем-то, помогающим ему внедриться в благодатную почву, что все животные приспособлены к окружающей среде. Покажи мне кита с его толстым слоем жира, и мне не понадобятся иные доказательства замысла. Но логически, как мне кажется, все должно быть подчинено замыслу или же все должно быть случайным. Я не вижу, как можно провести прямую сквозь вселенную и заявить, что все справа от нее – случайность, а все слева – предопределено. Тогда тебе пришлось бы утверждать, что вещи, внешне принадлежащие к одному классу, в действительности разделены непреодолимой бездной, что низшие регулируются, а высшие – нет. Тебе тогда пришлось бы утверждать, что количество сочленений на задней лапке блохи обусловлено прямым присмотром Творца, в то время как несчастье, в результате которого от падения на пол восковой свечи в театре погибла тысяча человек, явилось непредвиденным сбоем в череде жизненных событий. Мне это кажется немыслимым.

Весьма поверхностным аргументом служит заявление, что если человек фаталист, то он прекращает все стремления и станет безропотно ждать, что преподнесет ему судьба. Возражающий забывает, что среди предназначений есть то, что мы, представители северных народов, должны к чему-то стремиться и не сидеть сложа руки. Но если человек стремился и сделал все, что мог, и когда, несмотря на старания, результата не следует, пусть подождет десять лет, прежде чем сказать, что ему не повезло. Тогда это станет главной линией его судьбы, ведущей к определенной цели. Человек теряет богатство и обретает серьезность. Человек теряет зрение, что ведет его к духовному совершенству. Девушка утрачивает красоту и становится более сочувственной и понимающей. Мы думаем, что храбро следуем своим путем, но все время нас за руки держит вышняя Десница.

Ты задумаешься, что теперь побудило меня к рассуждениям. Лишь то, что я, похоже, вижу воздействие случайностей на свою жизнь. Однако я, как всегда, весело начал с ответвлений, так что вернусь назад и начну свой рассказ как можно ближе к тому, на чем закончил последнее письмо. Во-первых, можно сказать, что в общем-то тучи начали рассеиваться, а вскоре и совсем исчезли. В течение последних нескольких месяцев нам почти всегда светило солнце.

Ты помнишь, что мы с Полом наняли некую мисс Уильямс в качестве домработницы. Я почувствовал, что наем по принципу «работа за жилье» недостаточно надежен, поэтому мы заключили деловое соглашение, по которому ей за услуги выплачивалась определенная сумма (увы, до абсурда маленькая). Я бы увеличил ее вдесятеро, поскольку еще не встречал такой добросовестной и верной служанки. Похоже, с ее возвращением в дом к нам пришло благополучие.

Медленно, неделя за неделей, месяц за месяцем, моя практика расширялась и крепла. Бывали периоды, когда колокольчик у двери вовсе не звонил, и казалось, что весь наш труд пошел насмарку, однако они сменялись другими днями, когда у меня в журнале приема появлялись восемь-десять имен. Ты спросишь, откуда они брались. Некоторые – из кружка кутил старины Уайтхолла. Некоторые – по причине несчастных случаев. Некоторые – из числа вновь прибывших в город, обратившихся ко мне. Некоторые – из людей, с которыми я познакомился при других обстоятельствах. Страховой агент предоставил мне на рассмотрение несколько случаев, что очень помогло. Но, прежде всего, я узнал то, что мог бы шепнуть на ухо любому, кто начнет практику чужаком среди чужих. Не думайте, что практика сама придет к вам. Вам нужно идти к ней. Можете сидеть в кабинете, пока под вами не развалится стул, но без вложений или компаньонов далеко не уедете. Лучший способ достичь успеха – выходить на люди, общаться и давать о себе знать. Много раз вы вернетесь домой, и экономка с упреком вам скажет, что в ваше отсутствие приходил больной. Не обращайте внимания! Снова выходите на люди. Шумная компания на концерте, где в курительной вы увидите восемьдесят человек – куда лучше, чем один-два пациента, которых вы могли бы принять на дому. На осознание всего этого у меня ушло время, но сейчас я говорю как человек, кто все доподлинно знает.

Но… в этом случае существует одно большое «но». Вам все время нужно держать себя в руках. Если только вы не уверены – абсолютно уверены, – что можете это сделать, вам лучше сидеть дома. Вам ни на мгновение нельзя забываться. Нужно помнить, в чем ваша цель. Нужно внушать уважение к себе. Будьте дружелюбны, веселы, общительны, ведите себя как угодно, но сохраняйте тон и манеры джентльмена. Если сможете вызвать к себе уважение, то любой клуб и любое общество привлекут в вашу практику новых людей. Но остерегайтесь пьянства! Прежде всего – остерегайтесь пьянства! Любая компания, в которой вы находитесь, смирится с этим у любого человека, но только не у того, кому доверит свои жизни и здоровье. Один ляп – смертелен, а половина ляпа – опасна. Сделайте для себя трезвость правилом жизни, несмотря на вызовы или увещевания. Наутро это вспомнят в вашу пользу.

И, разумеется, я не имею ввиду лишь общества, собирающиеся для увеселения. Литературные, дискуссионные, политические, общественные и физкультурные кружки – каждый из них есть орудие в ваших руках. Но нужно всем показать, какой вы хороший человек. Нужно выступать в кружках с энергией и убежденностью, и вскоре вы окажетесь в исполнительном комитете – секретарем или даже в председательском кресле. Не оставляйте усилий там, где отдача может быть поздней или косвенной. Это все ступени, ведущие вверх.

Вот так, почувствовав почву под ногами, я начал расширять практику. Вступил туда, вступил сюда. Стучался в любую дверь. Снова начал заниматься спортом для здоровья и обнаружил, что он пошел на пользу и моей практике. В крикете я добился приличных результатов, в среднем у меня было двадцать очков с битой и девять с мячом.

Однако нужно признать, что моя система поиска больных при оставлении приемной пустой была бы менее эффективной, если бы не моя драгоценная экономка. Она гений осмотрительности, и то, как она ничтоже сумняшеся проникается интересом к моей практике – постоянный укор моей совести. Это высокая худощавая женщина с серьезным лицом и внушительными манерами. Ее стандартный прием, скорее подразумеваемый, нежели высказываемый (с таким видом, что все настолько однозначно, что было бы абсурдно обращать в слова), состоит в том, что у меня столько работы, что любой желающий получить у меня консультацию должен записываться задолго и на строго определенное время.

– Боже мой, сейчас?! – восклицает она в лицо какому-нибудь жаждущему приема. – Его опять вызвали. Приди вы на полчаса раньше, он мог бы уделить вам минутку. Никогда ничего подобного не видела. – (Доверительно). – Между нами говоря, не думаю, что он долго выдержит. Сломается. Однако заходите, сделаю для вас, что смогу.

Затем, прочно заполучив больного в приемную, она идет к Полу.

– Господин Пол, сбегайте на площадку для игры в кегли, – говорит она. – По-моему, доктора можно найти там. Скажите, что его дожидается больной.

Похоже, экономка в своих разговорах вызывает у больных чувство тихого благоговения, словно они оказались в святая святых. Мое появление вызывает почти что разочарование после рекомендаций мисс Уильямс.

Другим ее приемом является назначение приема с чрезвычайной точностью по времени, в то время как я по горло занят (игрой в крикет).

– Давайте глянем! – говорит она, смотря в свой блокнот. – Он будет свободен сегодня вечером в семь минут девятого. Да, тогда он мог бы вас принять. У него нет никого с семи минут до половины девятого.

И в назначенное время у меня появляется больной, напоминающий зашедшего в вокзальный буфет съесть тарелку супа. Если бы он знал, что он единственный, кто открыл тем вечером дверь моего кабинета, он бы так не торопился и так бы не ценил мои рекомендации.

Однажды мне попалась любопытная пациентка, которая сослужила мне огромную службу. Это весьма внушительного вида вдова по фамилии Тернер, убийственно респектабельная особа вроде старшей и менее легкомысленной сестры миссис Гранди. Живет она в маленьком домике с невысокой служанкой. Так вот, примерно раз в два месяца она совершенно внезапно впадает в запой, длящийся около недели и заканчивающийся так же неожиданно, как и начался. Однако о нем знают все соседи. Она визжит, орет, поет, гоняется за служанкой и бросается в прохожих тарелками из окна. Конечно, это вовсе не смешно, а жалко и позорно – и все равно, трудно не рассмеяться, видя разительный контраст между ее внешностью и поведением. Меня случайно вызвали при первых симптомах болезни, но я быстро смог начать ее немного контролировать, так что теперь соседи посылают за мной, как только в окно начинает вылетать посуда. Она довольно состоятельна, так что ее небольшие «шалости» помогают мне платить за аренду. А еще у нее имеется масса всяких интересных ваз, статуэток и картин, коллекцией которых она хвастается в течение своих запоев, настаивая, чтобы я тотчас унес их к себе домой. Так что я, шатаясь, выхожу от нее, как наполеоновский генерал из Италии. Однако старушка прекрасно воспитана, и каждый раз после выздоровления она неизменно посылает ко мне швейцара с учтивой запиской, где пишет, что с радостью получила бы свое имущество обратно.

И вот теперь я дошел до точки, когда могу сказать тебе, что подразумеваю при разговорах о судьбе. Рядом живет один терапевт по фамилии Портер, весьма благожелательный человек. Зная, что мне приходится нелегко, он несколько раз помогал мне с больными. Однажды недели три назад он после завтрака зашел ко мне в кабинет.

– Вы не могли бы пойти со мной на консультацию? – спросил он.

– С удовольствием.

– У меня на улице коляска.

Пока мы ехали, он рассказал мне о больном. Молодой человек, единственный сын, некоторое время страдающий нервной болезнью, недавно начал страдать сильными головными болями.

– Его семья живет у моего пациента генерала Уэйнрайта, – сказал Портер. – Ему не понравились симптомы, и он решил выслушать еще одного врача.

Мы подъехали к большому дому с участком и переговорили со смуглым и седоволосым ветераном индийских кампаний. Он объяснил, что на нем лежит громадная ответственность за своего больного племянника. В этот момент в комнату вошла дама.

– Это моя сестра, миссис Лафорс, – сказал он, – мать господина, которого вам предстоит осмотреть.

Я сразу ее узнал. Я встречался с ней раньше при любопытных обстоятельствах. (Тут доктор Старк Монро переходит к рассказу о том, как познакомился с семейством Лафорс, явно забыв, что сообщал об этом в шестом письме.) Когда нас представили, я понял, что она не узнала во мне молодого врача с поезда. Этому я не удивился, поскольку отрастил бороду в надежде выглядеть немного старше. Естественно, она очень переживала за сына, и мы с Портером поднялись наверх, чтобы осмотреть его. Бедняга! Он еще больше осунулся и пожелтел, чем когда я его видел в первый раз. Мы провели осмотр и сошлись во мнении касательно хронической природы его заболевания и, наконец, откланялись без моего напоминания миссис Лафорс о нашей предыдущей встрече.

Ну, на том бы дело и закончилось, но три дня спустя кто бы ты думал появился у меня в приемной? Миссис Лафорс с дочерью. Мне показалось, что дочка два раза на меня взглянула, когда нас знакомила ее мать, будто бы вспомнила мое лицо, но она явно не могла припомнить, где его видела, а я ничего не сказал, чтобы ей помочь. Обе они выглядели очень взволнованными – у девушки в глазах стояли слезы, и губы тряслись.

– Мы пришли к вам, доктор Монро, в величайшем горе, – сказала миссис Лафорс, – и были бы рады услышать ваш совет.

– Миссис Лафорс, вы ставите меня в довольно затруднительное положение, – ответил я. – Дело в том, что я рассматриваю вас как пациентов доктора Портера и нарушил бы этикет, принимая вас без его присутствия.

– Это он направил нас к вам.

– О, тогда вопрос полностью разрешен.

– Он сказал, что ничем не сможет нам помочь, возможно, вы сможете.

– Прошу вас, скажите, что мне нужно сделать.

Она храбро начала объяснять, но труд облечь беспокойство в слова, похоже, оказался слишком тягостен для нее, и она вдруг стала бормотать что-то нечленораздельное. Дочь наклонилась к ней и поцеловала с выражением любви и жалости.

– Я вам все расскажу, доктор, – проговорила она. – Бедная мама почти вымоталась. Фреду, моему брату, стало хуже. Он стал шуметь и не желает успокаиваться.

– А мой брат-генерал, – продолжила миссис Лафорс, – естественно, не ожидал ничего подобного, когда любезно предложил нам поселиться у него, и, будучи человеком нервным, очень от этого страдает. Так больше продолжаться не может. Он сам так говорит.

– Но что же маме делать? – воскликнула девушка, снова начав говорить. – Нас не примут ни в одну гостиницу или пансион, пока бедный Фред в таком состоянии. А в лечебницу его отдать у нас не хватает духу. Дядя больше не может оставлять нас у себя, и нам некуда идти.

В ее серых глазах читалась попытка храбриться, но уголки губ были опущены вниз.

Я встал и принялся расхаживать по комнате, пытаясь обдумать ситуацию.

– Я вот о чем хотела вас спросить, – сказала миссис Лафорс. – Возможно, вы знаете какого-нибудь врача или частную клинику, которые занимаются подобными случаями… чтобы мы могли навещать Фреда каждый день. Единственное условие – его нужно поместить туда немедленно, поскольку терпение моего брата окончательно исчерпано.

Я позвонил и вызвал экономку.

– Мисс Уильямс, – спросил я, – как вы думаете, мы сможем к вечеру подготовить спальню, чтобы принять больного джентльмена?

Я никогда раньше так не восхищался самообладанием этой удивительной женщины.

– Да, сэр, очень легко сможем, если пациенты оставят меня в покое. Но когда колокольчик звонит тридцать раз в час, трудно сказать, чем станешь заниматься.

От этих ее слов и забавных манер дамы рассмеялись, и дело показалось почти решенным. Я пообещал, что комната будет готова к восьми часам. Миссис Лафорс договорилась, что к означенному часу привезут ее сына, дамы сердечно поблагодарили меня, а пациент на стационаре – это как раз то, что мне было нужно. Я смог убедить миссис Лафорс, что уже занимался подобными больными, подразумевая, разумеется, беднягу «Джимми», сына лорда Салтайра. Мисс Уильямс проводила их до двери и улучила минутку шепнуть им, как прекрасно я справился с тем делом, несмотря на всю свою занятость.

Времени было в обрез, но к сроку мы успели. Ковер, кровать, прочая мебель, шторы – все было принесено и расставлено объединенными усилиями меня, мисс Уильямс и Пола. Ровно в восемь подъехал кэб, и я проводил Фреда в спальню. Как только я взглянул на него, то заметил, что ему гораздо хуже, чем когда я осматривал его с доктором Портером. Хроническая нервная болезнь перешла в острую форму.

Глаза у него были дикие, щеки пылали, губы слегка припухли. Температура у него была 38,9, он что-то постоянно бормотал себе под нос, не обращая внимания на мои вопросы. При первом же взгляде на него мне сразу стало ясно, что я принял на себя очень нелегкие обязательства.

Однако надо было сделать все, что в наших силах. Я раздел его и уложил в постель, пока мисс Уильямс готовила ему на ужин блюдо из маранты. Однако Фред ничего не ел, его все время клонило в сон, так что мы устроили его в кровати и ушли. Его комната располагалась по соседству с моей, а поскольку стенка была тонкая, я мог слышать малейшее движение. Он пару-тройку раз что-то пробормотал и простонал, но, наконец, успокоился, и я смог заснуть.

В три часа ночи меня разбудил ужасный грохот. Соскочив с кровати, я бросился в соседнюю комнату. Бедный Фред стоял в своей длинной ночной рубашке – жалкая маленькая фигурка в сером свете зари. Он опрокинул умывальник (для чего – мог объяснить лишь его больной мозг), и весь пол был залит водой, среди которой попадались обломки посуды. Я взял его на руки и снова уложил в кровать. Его тело горело сквозь ночную рубашку, глаза безумно бегали по сторонам. Было очевидно, что оставлять его одного нельзя, так что остаток ночи я провел в кресле, клюя носом и подрагивая от холода. Да, я явно взялся не за синекуру.

Утром я отправился к миссис Лафорс и рассказал о состоянии пациента. После отъезда больного ее брат успокоился. Похоже, он был награжден Крестом Виктории и служил в небольшом гарнизоне, который удерживал Лакнау во время одного из жестоких восстаний. А теперь его трясет от случайно отрывшейся двери, и при виде высунутого языка у него учащается сердцебиение. Разве мы, люди, не страннейшие существа?

Днем Фреду стало немного лучше, он даже вроде бы начал узнавать сестру, которая после обеда принесла ему цветы. Ближе к вечеру температура у него опустилась до 38,6, и он погрузился в какое-то оцепенение. Случилось так, что ближе к ужину ко мне зашел доктор Портер, и я спросил его, не сможет ли он подняться и взглянуть на больного. Он согласился, и мы увидели, что Фред мирно спит. Едва ли ты подумаешь, что это маленькое происшествие окажет такое влияние на мою жизнь. Портер же заглянул ко мне совершенно случайно.

На этот раз Фред принимал лекарства с добавлением хлораля. Вечером я дал ему обычную дозу, а потом, когда он вроде бы мирно задремал, я отправился к себе отдохнуть, в чем очень нуждался. Я не просыпался до восьми утра, когда меня разбудило дребезжание ложечки о блюдце и шаги мисс Уильямс у двери. Она несла Фреду блюдо из маранты, которую я назначил ему накануне вечером. Я услышал, как она открыла дверь, и в следующее мгновение у меня чуть сердце из груди не выскочило, когда она хрипло взвизгнула, и чашка с блюдцем грохнулись на пол. Секундой позже она влетела ко мне в комнату с перекошенным от ужаса лицом.

– Боже мой! – вскричала она. – Он умер!

Я набросил халат и ринулся в соседнюю комнату.

Бедняга Фред лежал поперек кровати, явно мертвый. Выглядел он так, словно поднялся и упал на спину. На его лице застыла такая умиротворенная улыбка, что я едва узнал в нем расстроенного и издерганного болезнью человека. Думаю, что на лицах мертвецов читается множество посулов. Говорят, что это просто посмертное расслабление мышц, но в этом вопросе мне хотелось бы видеть, что наука ошибается.

Мы с мисс Уильямс молча стояли минут пять, ошарашенные свершившимся фактом. Затем мы положили его прямо и накрыли простыней. Мисс Уильямс встала на колени, прочла молитву и всплакнула, а я сидел на кровати и сжимал в ладони холодную руку покойного. Затем у меня упало сердце, когда я вспомнил, что мне предстоит сообщить известие его матери.

Однако она приняла его с заслуживающим восхищения спокойствием. Когда я прибыл, они втроем сидели за завтраком: генерал, миссис Лафорс и ее дочь. Кажется, они каким-то образом по моему лицу догадались, что я должен был сообщить, и в своем женском отсутствии себялюбия они сочувствовали мне, пережившему такое потрясение, и моим домочадцам. Я обнаружил, что из утешителя превратился в утешаемого. Мы говорили об этом больше часа, я рассказал то, что, надеялся, не нуждается в объяснении, что бедный мальчик не мог мне поведать о своей болезни, и мне было трудно определить, насколько велика была опасность. Не было никакого сомнения в том, что снижение температуры и спокойствие, которые мы с Портером расценили как обнадеживающие симптомы, на самом деле ознаменовали начало конца.

Миссис Лафорс попросила меня взять на себя хлопоты по выполнению всех формальностей, регистрации смерти и похоронам. Смерть случилась в среду, и мы решили, что лучше всего назначить похороны на пятницу. Поэтому я поспешил к себе домой, не зная, за что браться в первую очередь, и обнаружил, что в приемной меня дожидался Уайтхолл, очень веселый и с камелией в петлице. Все органы не на месте, а в петлице камелия!

Между нами говоря, я пожалел, что застал его, поскольку не был расположен к его обществу, но он все уже узнал от мисс Уильямс и дождался меня. Лишь тогда я в полной мере осознал, какой добрый и деликатный человек скрывался за личиной дурного поведения и сквернословия, которая проявлялась слишком часто.

– Я пройдусь вместе с вами, доктор Монро, сэр. В такое время человеку, как никогда, нужен кто-то рядом. Я рта не открою, пока вы не захотите, но я бездельник и почту за честь, если вы позволите составить вам компанию.

Он составил мне компанию и очень помог. Похоже, он досконально знал все обряды: «Двух жен похоронил, доктор Монро, сэр!» Я сам подписал свидетельство о смерти, передал его регистратору, получил ордер на похороны, отнес его приходскому служке, назначил время, потом отправился к гробовщику, а затем домой. Если вспомнить, то это было кошмарное утро, где утешением служила фигура моего старого кутилы в бушлате, с темными ладонями, одутловатым морщинистым лицом и камелией в петлице.

Одним словом, похороны состоялись в назначенное время. В последний путь покойного провожали лишь генерал Уэйнрайт, Уайтхолл и я. Капитан никогда не видел бедного Фреда живым, но ему «нравилось присутствовать при закате», так что он составил мне компанию. Все происходило в восемь утра, а на Оукли-Виллу мы добрались к десяти. У двери нас поджидал коренастый мужчина с густыми бакенбардами.

– Вы доктор Монро? – спросил он.

– Да.

– Я сыщик из местного отделения полиции. Мне приказано расследовать недавнюю смерть молодого человека, случившуюся у вас в доме.

Вот это удар! Если растерянность на лице – признак вины, то я наверняка сознался в убийстве. Однако, надеюсь, что я вовремя взял себя в руки.

– Прошу вас, входите, – пригласил я. – Все, что я смогу вам сообщить – к вашим услугам. Не возражаете, если поприсутствует мой друг капитан Уайтхолл?

– Никоим образом.

Мы вошли в дом в сопровождении не предвещавшего ничего хорошего полицейского. Однако он оказался тактичным и обходительным человеком.

– Конечно, мистер Монро, – сказал он, – вы слишком известны в городе, чтобы хоть кто-то принял это дело всерьез. Однако факт состоит в том, что сегодня утром мы получили анонимное письмо, что вчера умер молодой человек, который должен быть похоронен сегодня в необычное время, и что обстоятельства его смерти подозрительны.

– Он умер позавчера, а похоронен сегодня в восемь утра, – пояснил я, а потом рассказал полицейскому всю историю. Он внимательно слушал и сделал пару пометок в блокноте.

– Кто подписывал свидетельство о смерти? – спросил он.

– Я подписывал, – ответил я.

Он чуть вскинул брови.

– Выходит, никто не сможет подтвердить ваши показания? – сказал он.

– О, доктор Портер осматривал его вечером накануне смерти. Он был в курсе всего.

Сыщик с треском захлопнул блокнот.

– Это все, доктор Монро, – проговорил он. – Конечно, я должен для проформы повидать доктора Портера, но, если его мнение совпадет с вашим, мне останется лишь извиниться за вторжение.

– Тут вот что еще, мистер сыщик, сэр, – с жаром произнес Уайтхолл. – Я человек небогатый, всего лишь капитан военно-транспортного судна на половинной пенсии, но ей…, сэр, я бы дал свою шляпу, полную денег, чтобы узнать имя того негодяя, что написал анонимное письмо, сэр. Ей…, сэр, это реальное дело, которым нужно заняться.

И яростно замахал темными ладонями.

Вот так закончилось это неприятное дело, Берти. Однако же от каких мелочей зависит наша судьба! Если бы Портер не увидел больного тем вечером, скорее всего, назначили бы эксгумацию. А потом… ну, в останках обнаружили бы хлораль. От смерти молодого человека зависели финансовые дела, и хитрый адвокат мог бы раздуть неплохое дело. В любом разе, малейшее подозрение поставило бы на моей практике жирный крест. Какие же ужасы таятся на обочине жизненной дороги, готовые броситься нам наперерез!

А ты и вправду отправился путешествовать! Что ж, не стану тебе писать, пока не узнаю, что ты вернулся с островов, а потом, надеюсь, появится нечто более веселое, о чем стоит поговорить.