Текст книги "Банда Тэккера"

Лео вызвал Ричардса не сразу. Он не думал, что эта часть переговоров будет так тягостна и неприятна. Никто об этом не подумал. О самом важном не подумал никто. «Вот что они со мной сделали, – думал Лео, – они сделали так, что меня будет ненавидеть весь мир».

Ричардс вошел, улыбаясь. Потом он сказал то же, что и Спенс:

– Вы делаете ошибку, о которой после пожалеете.

Когда Лео предложил ему место контролера, Ричардс стал подробно рассказывать, какую вел борьбу с крупными компаниями, когда они решили отобрать у него заправочные станции.

– Там, где я снимал помещение, – рассказывал он, – они подкупали хозяев, и те начинали придираться. Требовали, чтобы я сделал это, сделал то, построил третье, доказывали, что я нарушаю условия, вообще довели меня до форменного помешательства. Вы знаете, что вытворяли эти субъекты? Они лезли в уборные и придирались даже к туалетной бумаге. Они до того меня извели, что мне хотелось ими пол подтереть. Не пол, а… вы сами понимаете. Вот до чего они меня довели.

– Но ведь они не могли иначе, – возразил Лео. – Их тоже принуждали, тоже толкали на это.

– Да, но на какие пакости они пускались. Лишь бы придраться. Если в уборной ползали тараканы, опять был виноват я. Это, видите ли, не предусмотрено договором. Когда у меня было собственное помещение, они заключали со мной контракты на поставку бензина. Но на каких условиях! Бензин приходил с запозданием; иногда по два, а то и по три дня колонки пустовали. Масло было с землей. В автол сыпали песок. Это в бочках-то со смазочным маслом песок! Слышали вы что-нибудь подобное? Никогда в жизни я не видел, чтобы так делались дела. – Глаза Ричардса наполнились слезами, и он опустил голову.

– Если вы хотите стать контролером, – я позабочусь, чтобы вы получили хороший район, и дам вам для начала несколько сборщиков.

– К чему? Ни на что я теперь не годен. Когда-то я был неплохим коммерсантом, а теперь я человек конченый. Никуда негодный товар. Мозги у меня не варят, когда приходится что-нибудь соображать или решать.

– Я сам года четыре-пять назад прошел через это. А теперь все забылось. Ничего, выкарабкаетесь и тоже об этом забудете.

– Нет, где уж мне выкарабкаться. – Ричардс поднял голову и посмотрел на Лео. – Вы и представить себе не можете, как мне не везет: заправочные станции у меня отняли, потом, нате, пожалуйста, выигрывает 527, и лотерейное дело у меня отнимают. Я ведь уже не молод. После такого удара не могу встать и отряхнуться, как раньше. Не везет и не везет. Видно, есть люди, которым так уж на роду написано. Ничего тут не поделаешь.

– Вот что, – сказал Лео, – передайте от моего имени своим контролерам, что я стану с ними работать только при том условии, если они с вами поделятся. Это мое распоряжение. Пусть каждый из них выделит для вас несколько сборщиков, и вы будете у нас контролером. Так и скажите им, не то они у меня вылетят.

Ричардс понурил голову и снова заплакал:

– Не везет, – произнес он тихим дрожащим голосом.

Лео встал. Выпей вероналу, мысленно сказал он, и ступай со своими несчастьями к господу богу, у него собственных забот нет.

Ричардс высморкался, одернул пиджак. Поблагодарил Лео. Добравшись до двери конторы, он обернулся и сказал:

– Нервы у меня никуда не годятся.

Ричардс всхлипнул и выбежал вон. Он пробежал мимо Эдгара молча, еле сдерживая душившие его слезы.

В середине дня Лео отправился к себе в банк. Надо было включить в работу лотерейные билеты, которые принесут сборщики Спенса и Ричардса, а заодно ему хотелось проверить, вышел ли Бауер на работу.

Бауер был на месте. Он, видимо, дожидался прихода Лео. Не успел тот переступить порог передней, как Бауер выскочил из бухгалтерии и торопливо прошел через коридорчик в комнату сортировщиков, навстречу Лео.

– Я немедленно ухожу, – громко сказал он.

Лео досадливо прищелкнул языком.

– Дайте мне хоть шляпу-то снять, – сказал он и направился мимо Бауера к вешалке в комнате сортировщиков.

Бауер следовал за ним по пятам.

– Я ухожу, и никто не имеет права меня удерживать, – крикнул он. Его даже сводило всего от бешенства. Видимо, он долго взвинчивал себя для этого разговора, а теперь ожидал удара и готов был его парировать.

Все сортировщики повернули головы. Делила вышла из комнаты, где работала на арифмометре, и неподвижно стала в дверях, прижав руку к горлу. Джус улыбался, Мюррей тоже улыбался, но улыбка получалась натянутой. Пай-ай покачивал головой.

– Никто не имеет права удерживать вас от чего бы то ни было, – сказал Лео, обращаясь к Бауеру, – даже если бы вы вздумали прыгнуть с моста или еще что-нибудь в этом роде.

Бауер так сильно дрожал, что стекла его очков, казалось, дребезжали. Он все еще стоял пригнувшись, словно готовясь к прыжку. Пересохшие губы тряслись.

– Я вам уже объяснил, на что вы идете, – продолжал Лео.

– Вы меня не удержите! – кричал Бауер. – Ни вы, ни кто другой, есть еще законы в нашей стране. Я ухожу. – Он топнул ногой. Его всего трясло. – Ухожу, ухожу! – взвизгнул он и снова топнул ногой. – Хочу уйти и уйду. Никто не помешает мне уйти сейчас, сию минуту!

Несколько секунд он стоял, сверкая глазами; ненависть в его глазах брызгала сквозь стекла очков. Вдруг он вытянул руку. Лео отскочил в сторону. Но Бауер хотел только взять пальто и шляпу. Он сорвал их с вешалки и выбежал вон из комнаты.

Бауер бежал легко. Хоть он и был нескладен, но бегал легко, на носках, при этом ноги его словно царапали пол, как когти животного, запертого в клетку. Он громко хлопнул дверью, и эхо выстрелом отдалось в тишине.

– Зачем ему вообще было приходить! – крикнул Лео, глядя на захлопнутую дверь. Затем повернулся к сортировщикам и развел руками: – Вот горячка, – сказал он.

Никто не ответил. Все молча глядели на него. Он показал на уборную и засмеялся.

– Так спешил, – сказал он, – что помчался не в ту сторону. – Никто не засмеялся. – Так торопился в уборную, – хихикнул Лео, – что помчался не туда, куда нужно. – Он снова захохотал. Но в комнате по-прежнему стояла тишина.

Служащие один за другим медленно принимались за работу, Лео чувствовал, что они больше не на его стороне. Не то, что неделю тому назад, когда Тэккер еще не был его компаньоном.

2

Лео в этот день должен был встретиться с Джо для дальнейших переговоров. Теперь он не мог уйти. Бросить все на одного Мюррея было невозможно. Кроме того, ему хотелось побыть со своими служащими и попытаться снова завоевать их расположение. Значит, придется рассказать Джо о Бауере. Лео не хотелось об этом говорить брату. Он сочувствовал Бауеру. Он сам испытывал такое же отвращение и к торговле шерстью после своего банкротства, и ко всякому делу, из которого его изгоняли. Ни за какие блага мира его бы не затащили обратно. Но сказать про Бауера придется. Никакой другой причины для отсрочки такого важного свидания Лео придумать не мог.

Свидание решили отложить на вечер. Когда со всеми вопросами было покончено и братья остались одни, Джо сказал, что сам займется Бауером и позаботится о том, чтобы тот завтра же явился на работу.

– Я бы не хотел этого, – возразил Лео. – По-моему, если мы его отпустим на все четыре стороны, мои служащие увидят, что наши отношения остались прежними. Хочешь уйти, уходи – дело твое и риск твой. Тогда им нечего будет бояться. И тогда никто не подумает уходить.

Джо ответил на это, что надо иметь в виду весь синдикат в целом, а не один только банк Лео.

– Твои служащие тебя любят, – сказал он, – но ведь в большинстве случаев банкиры не имеют никакого влияния на своих работников. Ты сам это прекрасно знаешь. Пустячный предлог, и они уйдут. Надо некоторое время держать их в руках. Ты сам это знаешь.

– Знать-то знаю, но мне это не по душе.

– Да ты даже не знаешь, как мы это сделаем.

– Мне все равно, как бы ни сделали. У меня другие взгляды.

– Дисциплина нужна в любом деле.

– Знаю, знаю, но…

– Ты ведь прекрасно понимаешь, если Бауер уйдет беспрепятственно, за ним последуют очень многие в других банках.

– Можно же иначе… По-хорошему… Они должны любить…

– Если они нас не любят, черт с ними со всеми. Уволим всех, когда найдем им замену. Но только, когда мы захотим, а не когда им захочется. И не всех сразу. Не с места в карьер, когда у нас уйма работы и нет времени заниматься такой мелочью, как постановка дела в каждом банке.

Лео потер лоб. Потом глаза. Пальцы его скользили вниз по лицу, оттягивая и теребя мясистые щеки.

– По правде говоря, – сказал он, наконец, – у меня не хватает духа на такого рода дела.

– Что ты имеешь в виду под такого рода делами? – воскликнул Джо. – В любом деле надо считаться с фактами.

– Да, но так, как вы действуете…

– Ничего не понимаю. Это мне нравится – «такого рода дела»! Каждое дело должно использовать все, чем оно располагает: свой актив, кредит, доверие, наконец, репутацию, определенную репутацию, создавать эту репутацию и поддерживать ее. Чем дело располагает, тем оно и должно пользоваться и как можно лучше. Разве неправда?

– Не спрашивай меня, где правда и где неправда, – сказал Лео, – я этого больше не знаю.

Бауер был поручен заботам Луиса Джонстона, шофера Тэккера, которому Джо велел доставить Бауера к нему в контору в среду, к десяти утра. Джонстон осведомился, ехать ли ему одному.

– Конечно, одному, – сказал Джо, – просто скажите, что я хочу его видеть и что это важно. – Джонстон стоял в нерешительности. – А если что будет неладно, – добавил Джо, – сами ничего не предпринимайте, позвоните мне.

Шофер Тэккера был здоровенный, почти квадратный детина покладистого, общительного нрава. От долгих лет шатания по морям, в свою бытность матросом и в годы сухого закона, он сохранил что-то соленое и озорное. Но теперь он был уже немолод, облысел и, когда снимал шляпу, лысина придавала ему глуповато-простодушный вид.

Джонстон подкатил к дому Бауера на тэккеровской машине. Это был квартал в восточной части Бронкса, застроенный многоквартирными домами средней руки, и не успел появиться на улице роскошный автомобиль, как его облепила стая ребятишек. Они слетались со всех сторон, как воробьи на хлеб. Джонстон подозвал мальчугана постарше.

– Присмотришь за машиной – дам пять центов. Будешь отгонять ребятишек?

Мальчугану было лет девять, Джонстон удивился, почему он не в школе. Куртка на нем топорщилась от нескольких поддетых под нее свитеров, но руки и лицо посинели от холода.

– Ладно, – сказал он, – дело нетрудное.

Джонстон протянул ему пять центов.

– Если увижу, когда вернусь, что ребятишки в машину не лазили, и она будет такая же чистенькая, как сейчас, получишь еще десять. – Он вытряс на руку мелочь. Там были только монеты в один цент и в двадцать пять. – Только сам разменяй, – добавил он.

– Я разменяю в лавке, мистер.

– Ну смотри, я скоро вернусь, минут через пять, через десять, так что ты, можно сказать, ни за что, ни про что получишь пятнадцать центов, а легкий заработок легко тратится.

– Никого не подпущу. Будьте покойны.

– Смотри не истрать все сразу со своей милашкой.

– Ну да, я не из таких.

Мальчишка тут же с остервенением накинулся на своих приятелей.

– Давай, давай, ребята, проваливай! – командовал он, грозно замахиваясь кулачонками. Они уже не были ему приятелями, а только препятствием к тому, чтобы заработать десять центов.

В парадном, у почтовых ящиков, Джонстон сразу нашел звонок к Бауеру. Только у него на ящике была карточка с фамилией, на соседнем было нацарапано карандашом что-то неразборчивое, а у остальных и вовсе ничего не было. «Сразу видно, что немец, – подумал Джонстон. – Все аккуратно, честь по чести, все равно, как на корабле». – Но дверь на лестницу была открыта, и он не воспользовался звонком.

Квартира Бауера была на четвертом этаже. Деревянная лестница тонула в буром, пропахшем кислятиной, полумраке. Джонстон быстро взобрался наверх и очутился перед дверью, на которой кнопками была прикреплена еще одна карточка: «Фредерик И.Бауер»; адрес и номер телефона фирмы были аккуратно зачеркнуты чернилами. На стук Джонстона, приоткрыв дверь, выглянула женщина. Это была жена Бауера, Кэтрин, еще молодая, но уже расплывшаяся. Темные волосы в беспорядке свисали вокруг бледного лица. Сквозь щелку она подозрительно оглядела Джонстона, который отступил на шаг и снял шляпу, чтобы показать ей свою лысину. Этому фокусу его научил один знакомый агент, уверявший, что, отступая на шаг, внушаешь людям доверие, а Джонстону казалось, что вид его лысины внушит еще больше доверия.

– Мистер Бауер дома? – спросил он.

– А вы кто будете?

– Я из конторы.

Ни слова не говоря, она распахнула дверь, повернулась и пошла. Прикрыв дверь, он прошел за ней на кухню. Темноволосая девочка, сидя на полу, укладывала сломанную куклу в постель из тряпочек. Пересохшее белье висело на веревке, протянутой от стены к стене. На покрытом клеенкой столе, среди кофейных луж и крошек, стояла не убранная с утра посуда; крошки попали даже в масло и облепили его, как мухи.

– Простите, здесь такой беспорядок. – Кэтрин, видимо, была смущена. – Он сейчас выйдет.

– Я знаю, что значит хозяйство, когда в доме ребята, – сказал Джонстон. – По-моему, матери семейства все простительно.

Он засмеялся, и Кэтрин ответила ему улыбкой.

– Позвольте вашу шляпу, – сказала она.

Он отдал шляпу, и она повесила ее на гвоздь, вбитый в дверь. Она хотела, чтобы Джонстон снял и пальто, но тот ответил, что зашел на минутку. Тогда она предложила кофе.

– Он уже заварен, – сказала она.

Джонстон отказался, сославшись на совет врача не злоупотреблять этим напитком. Он улыбнулся ребенку, сидевшему на полу. Это была деланная улыбка взрослого, не очень-то знающего, как обращаться с детьми. Девочка перестала играть и уставилась на него. Тогда он спросил, как ее зовут. Она не ответила. Тут он заметил, что позади него из-за двери выглядывают еще двое ребятишек: мальчик лет трех и девочка чуть постарше. Игравшая на полу девочка была самая старшая. На вид ей было лет шесть, но Джонстон решил, что ей должно быть меньше, иначе она не сидела бы дома, а училась бы в школе.

Меньшие ребята нерешительно переступили через порог и вошли в комнату, старшая встала с пола, и все трое молча спрятались за спиной матери. Платьишки на них были грязные, в дырах, волосы нечесаны.

– Дока они у меня ходят в чем попало, все равно вымажут.

– На ребятах все так и горит, на них не напасешься, – поддакнул Джонстон.

В уборной, яростно рявкнув, хлынула, а потом громко зажурчала вода. Дверь в дальнем углу кухни возле самой раковины раскрылась, и на пороге показался Бауер. Он был одет, но без верхней сорочки, в одной майке и в домашних туфлях.

Джонстон перенес свою деланную улыбку с детей на Бауера.

– Я из конторы, – объяснил он. – Мне надо с вами поговорить.

– Пройдите в комнату, – предложила миссис Бауер. – Ребята, смотрите у меня! – Голос ее зазвучал громко и сердито. – Не сметь ходить за отцом!

– Вы можете говорить со мной здесь, – сказал Бауер. – У нас с вами нет секретов. – Он еще не сообщил Кэтрин, что ушел из банка. Джонстон пристально посмотрел на него, и Бауер опустил глаза. – Оставайтесь все здесь, – скомандовал он, – нет у меня никаких секретов. – Он внезапно ощутил потребность в присутствии семьи.

Бауер сел за кухонный стол. Ему хотелось пересилить свое беспокойство. Для этого надо было принять непринужденную позу, облокотиться на стол, но мешала неубранная посуда. Локоть его на мгновенье повис в воздухе над грязными тарелками. Тогда Бауер откинулся на спинку стула. Руки его неловко свесились. Он поднял их и сложил на коленях.

– Не пойму, чего это вы волнуетесь, – сказал Джонстон. – Мистер Минч велел мне передать, что хочет вас видеть в десять часов, только и всего.

Миссис Бауер обошла стол, стала позади мужа и оперлась на спинку его стула. Дети медленно пошли следом и сгрудились за ней, внимательно разглядывая Джонстона. На мгновение Бауер почувствовал себя в своем гнезде. Почувствовал, что они – одна семья, эти человеческие существа, которых он собрал вокруг себя, которым дал жизнь, приют, пищу, чтобы защитить себя от остальных людей.

– Джо Минч? – спросил он. В голосе его звучал вызов.

– Да, он самый, – ответил Джонстон. – А разве в фирме есть еще какой-нибудь мистер Минч?

Бауер собирался с силами. Джо Минч – это то, чего он больше всего опасался. Он собирался с силами, чтобы победить страх. Но когда он попробовал выпрямиться, то голым плечом случайно прикоснулся к руке жены. Он подскочил от испуга, резко обернулся к жене и взвизгнул:

– Оставьте меня в покое, ради всего святого! – сердито посмотрел ей в лицо и вдруг с отчаянием подумал, что обращаться к жене бесполезно. Все равно она его не поймет.

На окрик мужа Кэтрин отшатнулась. Дети зашевелились за ее спиной. Бауер встал и повернулся к Джонстону:

– Скажите мистеру Джо Минчу от моего имени, что я не приду. Я свободный американец и поступлю так, как мне нравится.

– Постой, постой, приятель. Я-то ведь ничего об этом не знаю. Мне велено передать, я и передаю, так что на меня нечего злиться.

– Буду злиться на кого мне угодно. Я свободный американец, и никто мне не смеет приказывать в моем собственном доме.

Мальчик заплакал и стал тянуть мать за подол. Она раздраженно вырывалась, стараясь понять волнение мужа. Плач ребенка быстро перешел в частые скрипучие звуки и затем в рев.

– Молчи ты! – прикрикнула на него миссис Бауер и оттолкнула его ногой.

Мальчик залился еще громче, кинулся к ней и вцепился ей в юбку.

– О господи! – крикнул Бауер.

Миссис Бауер подхватила мальчика на руки и стала успокаивать его, ласково шепча ему что-то. Она не спускала испуганного взгляда с Джонстона. Мальчик, всхлипывая, прижался головкой к ее плечу.

– У меня машина внизу, – сказал Джонстон, – я могу вас подвезти, а то идите одни, как хотите.

Бауер дернул головой. Слово «подвезти» прозвучало в его ушах, как удар бича, – уж очень часто он слышал его в кино.

– Скажите вашему Джо Минчу, – произнес он слабым визгливым голосом, – чтобы он потрудился прийти сюда, если собирается меня прикончить.

– Что это значит, в конце концов? – Джонстон возмущенно повернулся к миссис Бауер. – Ваш муж с ума сошел, что ли?

Обе девочки вдруг тоже заплакали. Миссис Бауер не ответила Джонстону. Она накинулась на детей:

– Вы что это? – прикрикнула она на них. – Не понимаете разве, что взрослые говорят о важных делах?

Девочки уткнулись головой ей в юбку. Она пыталась их отстранить, а они упорно старались зарыться еще глубже. Кэтрин с трудом сохраняла равновесие. Только одна рука была у нее свободна, другой она держала сына. Тогда, схватив меньшую за плечо, она оторвала ее от себя, потом оторвала вторую.

– Противный, злой дядя, – хныкала старшая.

Потом обе снова кинулись к матери и, отпихивая друг друга, стали жаться к ее коленям, стараясь спрятаться как можно глубже. Теперь уже вся тройка дружно ревела.

– Тише, тише! – закричал Бауер. – О господи Иисусе, заткнетесь вы или нет, наконец! – Он повернулся, высоко взмахнул кулаком и изо всей силы хватил им по столу. Чашка подскочила и опрокинулась, расплескав по клеенке остатки кофе. Это его окончательно взбесило. – Молчать! – взвизгнул он, словно обращаясь к дребезжавшей на столе посуде, потом обернулся к жене и детям: – Уйми их, сию же минуту!

Девочки все крепче прижимались к матери. Она чувствовала, как их маленькие тельца дрожат и отчаянно стараются как можно глубже зарыться ей в юбку. Чувствовала, как малыш силится запрятать голову в ее плечо. Она беспомощно взглянула на мужа:

– Я их уведу отсюда, – сказала она.

– Нет, – сказал Бауер, – ничего подобного! – Он еще не мог примириться с тем, что он одинок, что нет у него семьи, которая в трудную минуту была бы ему поддержкой и защитой, что он не дал ни жене, ни детям стать для него настоящей семьей. – Это их дом. Пусть уходит он. Все, что надо сказать, я сказал.

– Если вы сейчас наденете рубашку, – сказал Джонстон, – я вас подожду и подвезу на машине.

– Вот как? – сказал Бауер. Голос его потерялся в детском плаче. Он сам начинал чувствовать себя потерянным в этом многоголосом вопле. – Вот как? – отчаянно крикнул он. – Да? Вы так думаете? Ну так убирайтесь к чертовой матери, вы и ваш Джо Минч! – и он вышел из кухни.

Джонстон посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на детей. Голова у него трещала от шума. Он улыбнулся миссис Бауер.

– Я человек холостой, – сказал он. – К таким вот штукам не привык.

Он не спеша пошел за Бауером. Прошел каморку, где спали дети, такую узкую, что ему пришлось протискиваться боком между кроватью и стеной, за ней оказалась другая такая же тесная каморка – спальня, потом клетушка побольше – столовая, которой, видимо, пользовались редко, и очутился в так называемой гостиной.

Бауер сидел в кресле, в углу, мрачно уставившись на пожарную лестницу за окном. Ощущение собственной беззащитности подымалось в нем, накатывало и распадалось брызгами, как морская волна. Он отдавался этому чувству, погружался в него, то подымаясь вверх, то стремглав падая вниз, захлебываясь в водовороте, который слепил ему глаза и сдавливал горло, будто его душили чьи-то цепкие руки. Шаги Джонстона так резко оборвали его мысли, что он подскочил.

– Куда вы лезете? – закричал он. – Как вы смеете вламываться ко мне в дом!

Но Джонстон был уверен в победе и знал, что ему надо лишь спокойно постоять, поговорить, и Бауер, конечно, сдастся.

– И чего вы только сами себя расстраиваете? – уговаривал он Бауера. – Бросьте дурака валять. Поедем со мной, послушаете, что вам скажет Джо. Что вы от этого теряете?

– Если я ему нужен, он знает, где меня найти. Какое он имеет право мне приказывать?

– Да разве это приказание, если, человек хочет с вами поговорить, сказать вам что-то? Зачем же понапрасну сердить его?

Бауер не ответил. Высоко подняв голову и крепко сжав губы, он опять посмотрел в окно. К нему снова вернулось ощущение, словно его настигает и уносит волна. И вдруг ему показалось, будто он давно знал, что к нему явится человек от Джо Минча и скажет, что тот требует его к себе, а он будет упорствовать, но потом сдастся и пойдет.

– Хорошо, – сказал он, наконец, – послушаем, что он скажет. Но если он вздумает командовать мной, он еще об этом пожалеет. Вот увидите.

Джонстон, стоя в дверях спальни, смотрел, как Бауер одевается. Когда Бауер открыл дверцу стенного шкафа, Джонстон изумился: в шкафу был такой образцовый порядок, какого он никак не ожидал, гляди на всю обстановку дома. Галстуки были аккуратно сложены, башмаки поставлены на колодки, шляпы убраны в картонки. Все белье было разложено по полкам, а не свалено в кучу, кое-как. Это был оазис среди общего домашнего хаоса – свидетельство одиночества Бауера в собственной семье. Шкаф был его владением. Всем остальным в доме ведала Кэтрин.

Мужчины вышли на кухню. Джонстон снял с гвоздя свою шляпу. Угомонившиеся было дети при виде мужчин снова вцепились в юбку матери.

– Я еду в город, – сказал Бауер.

Кэтрин озабоченно посмотрела сначала на Джонстона, а потом на Бауера. Ее взгляд дольше задержался на лице мужа. Это был беспокойный взгляд, полный заботы и нежности, смирения и одиночества, просительный и встревоженный взгляд. Бауер не заметил его. Он старательно отворачивался от жены.

– Ну что ж, – сказала она неуверенно, – я думаю, может, это и лучше.

– Какое мне дело, что ты думаешь, – отрезал Бауер. – Мне наплевать, что ты думаешь или не думаешь и думаешь ли вообще, так что помолчи лучше!

Лицо Кэтрин залила краска негодования. И все же выходка Бауера, видимо, не очень ее удивила. Казалось даже, что она этого ждала. Она, конечно, не могла знать, как подействовало на Бауера то, что она не умела создать ему достойную обстановку, что на столе стояла грязная посуда, что она не сумела унять детей, а главное то, что она не сумела решительно вступить в борьбу против Джонстона и избавить от нее мужа. Бауер объяснить ей этого не мог, потому что сам не отдавал себе ясного отчета, а она этого знать не могла. Редко когда она догадывалась, почему он ее шпыняет. Да и сам Бауер почти никогда этого не понимал. Но для нее такое обращение стало привычным.

Бауер вышел раньше, чем Кэтрин нашла слова, чтобы выразить свое негодование, но Джонстон мельком на нее взглянул. Он увидел на ее лице гнев и увидел страх. Ему хотелось как-то утешить ее, но так ничего и не придумав, он с виноватой улыбкой отвернулся и стал спускаться по лестнице вслед за Бауером.

Пока мальчуган бегал менять деньги, чтобы получить свои десять центов, Бауер молча дожидался в машине, уткнувшись носом в воротник. Джонстон терпеливо стоял на тротуаре, на ветру, ни о чем не думая, желая только одного – чтобы скорее вернулся мальчишка, потому что ноги у него начали стынуть.

Мальчишка, оказавшийся хитрецом и оптимистом, вернулся с пятью монетами по пять центов. Две монеты он взял себе, а остальные отдал Джонстону. Потом остался стоять против него с просительной улыбкой честного пай-мальчика. Джонстон посмотрел на свои пятнадцать центов. Он уже было хотел сжать кулак и опустить деньги в карман, но вдруг совершенно неожиданно для себя отдал их мальчику. Ему припомнились дети Бауера, и это его растрогало. Он слишком мало в чем разбирался, чтобы в жалкой судьбе детей Бауера, – в их сиротстве при отце с матерью, в их одиночестве, – винить мир бизнеса, в котором принуждены были жить их родители. Он просто жалел всех детей.

– Эх, напал ты, парень, на простака! – сказал он.

Мальчик взял деньги и одним прыжком подскочил к машине, чтобы открыть перед Джонстоном дверцу. Ему казалось, что, подрабатывая какую-нибудь мелочь таким путем, он поступает честно, хорошо и во всех отношениях похвально. И даже то, что он разогнал своих товарищей, оказалось кстати, теперь можно все деньги проесть самому и ни с кем не поделиться.

Джо тоже был уверен в победе. Он внимательно и терпеливо выслушал Бауера и только изредка вставлял замечания о том, что он хотел бы избежать всяких трений в конторе, что он стремится к тому, чтобы всем было хорошо. Когда Бауер выговорился и Джо почувствовал, что все упорство его испарилось и остался один только страх, Джо внезапно сказал ему, что напрасно он сам накликает на себя беду.

– Мы пошли вам навстречу, вы это очень хорошо знаете, – сказал он, – но терпенье наше может лопнуть, и мы предупреждаем вас, – как вы с нами поступаете, так и мы с вами поступим.

– Что вы сделаете? – спросил Бауер.

Джо помолчал.

– Сейчас мы в таком положении, – сказал он, – что нам нужна поддержка всех наших служащих, особенно тех, кто занимает ответственную должность, как, например, вы.

– Вы не можете заставить меня остаться! – вскрикнул Бауер. – Как вы можете меня принудить? Что вы хотите сделать?

Снова наступило молчание.

– Я хочу быть другом своих служащих, – сказал Джо. – Я убежден, что со временем мы будем с вами дружно работать. Я не хочу быть хозяином, который приказывает сделать то-то и то-то. Я хочу быть таким хозяином, у которого служащие сами все делают, по собственному желанию.

– Если я сейчас встану и уйду отсюда, как вы можете меня удержать? Что вы сделаете, чтобы меня удержать? Если я сейчас возьму и скажу, что не останусь, и выйду отсюда?

Джо на секунду призадумался.

– Вы как-то все принимаете шиворот-навыворот, мистер Бауер, – сказал он, наконец. – Если у вас там какие-нибудь трения с Лео, я сделаю все, чтобы это уладить. Брат – человек разумный, не может того быть, чтобы вы не сговорились. Ведь вы давно с ним работаете.

– Нет! Я отказываюсь. Вот и все.

Джо пристально смотрел на Бауера. Он сидел слегка наклонившись вперед и не менял положения, пока Бауер не опустил глаза. Тогда, не повышая голоса, он четко и ясно сказал:

– Вы сделаете так, как я велю, мистер Бауер, иначе мне придется вас убить.

Бауер отвернулся. Голова его была опущена. Он, казалось, смутился. Он ожидал чего-нибудь подобного с той минуты, как, поступив на работу к Лео, связался с гангстерами. Он думал, что когда ему это скажут, – так вот коротко и ясно скажут, – он умрет. Вскрикнет и умрет. А теперь он даже не испугался. Кроме неловкости, он ничего не ощущал. Лицо его горело от стыда.

– Видите, – сказал Джо, – я с вами вполне откровенен. Сегодня же возвращайтесь на работу и бросьте артачиться. Тогда все будет хорошо.

Бауер не мог поднять головы. В груди у него что-то накипало, он это чувствовал и чувствовал, как отвисают его разгоряченные щеки. Мурашки поползли по рукам и ногам, потом по всему телу. Потом дрожь волной пробежала по спине, залила мозг и забурлила в затылке.

– Ну, как? – спросил Джо. – Договорились?

Бауер встал. Ноги были как ватные. Поднимаясь, он вынужден был опереться руками на стул. Джо протянул ему руку, и Бауер прикоснулся к ней безжизненными пальцами.

– Мы не хотим никаких неприятностей, – сказал Джо. – Если у вас будут недоразумения с Лео или с кем бы то ни было, сообщите мне, и я приложу все усилия, чтобы это уладить. – Он потрепал Бауера по плечу и выпроводил его за дверь, и в эту среду Бауер работал.