Текст книги "Банда Тэккера"

Дорис пыталась оттолкнуть его, но он ее не отпускал; она пыталась вырваться из его объятий, но он держал ее крепко.

– Это запах супружества, – сказал он смеясь.

Дорис продолжала вырываться. Она всем телом извивалась в его руках, и он вдруг перестал смеяться.

– Дорис, – сказал он.

Она затихла и посмотрела на него, и он еще крепче прижал ее к себе и поцеловал. Это был долгий поцелуй. Генри повел ее в спальню, не выпуская из объятий, не разъединяя губ.

– Господи, на мне фартук, – сказала она.

Его губы заглушили ее голос, слова прошелестели у него во рту и отдались в голове.

– Я его сниму, – сказал он.

10

На следующий день, в субботу, у Дорис, кроме вечернего спектакля, был еще и утренник. Уилок начал звонить по телефону. Во всем доме был один-единственный телефон внизу в вестибюле, где каждый мог подслушать разговор, поэтому Уилок звонил из аптеки на углу. Он дважды говорил с Джонстоном по поводу лотерейных дел, и во время второго разговора узнал, что приходил Джо.

– Ну, и как? – спросил Уилок.

– А как вы думаете? – ответил Джонстон.

– Вам удобно сейчас говорить?

– Вполне, здесь никого нет.

– Как он себя вел? Что он делал? Что он говорил?

– Спрашивал, где Бен.

– А вы сказали ему?

– Как я мог сказать? Я сам не знаю, где он.

– А что еще? Расскажите мне все – как он вошел, что сказал, что вы сказали, какой у него был вид и что он думает делать, – все, все.

– Ну, – сказал Джонстон, – страшен он был до черта, когда вошел. Я сказал ему, как мне было велено, что Бен решил ненадолго залечь, а я должен говорить лотерейщикам, что он скоро вернется, и вести дело, пока нет ни вас, ни его. Вот и все. И Джо должен мне в этом помочь. Вот и все.

– Ну и что потом – он ушел?

– Нет, не сразу. Это тянулось довольно долго. А вы как думали?

– Опишите мне все подробно. Я хочу знать все в точности.

– Джо спрашивал, не сообщал ли нам Фикко насчет… ну, вы понимаете, насчет его брата. Не получали ли мы какого-нибудь извещения, что должны столько-то и столько-то уплатить Фикко, чтобы выкупить Лео, что-нибудь в таком роде. Ну ничего такого не было, и я ему это сказал.

– А дальше что?

– Да это, по-моему, все. Ну, он был зол, понятно. А как вы думали? Он решил сначала, что я его морочу, что я знаю, где Бен или вы, но я убедил его, что ничего не знаю.

– Как? Как вы это сделали?

– Я показал ему на свою лысую голову.

– А что это значит?

– А вот то и значит. Я показал ему на свою лысую голову, и он понял, что не может лезть с кулаками на такого старика.

Уилок ничего не ответил, и Джонстон подождал немного.

– Он меня давно знает, – сказал наконец Джонстон. – Он знает, когда я говорю правду, и понимает, что это правда. Мне неизвестно, где Бен и где вы, и лучше вы мне этого не говорите.

– Его сейчас тут нет?

– Кого?

– Джо.

– Нет, здесь никого нет, я же вам говорил.

– А он сказал, зачем я ему нужен? Или Бен?

– Оказал, еще бы. Он считает, что Фикко, может быть, захочет сообщить, чтобы ему гнали монету, – тогда он отпустит то, что захватил, ну вы понимаете…

– Понимаю, – Лео. Так и говорите. Отпустит Лео?

– Ну вот, именно. Так Джо считает, что Фикко даст знать либо вам, либо Бену, больше никому. Кому же еще – мне, что ли?

«Вот оно! – подумал Уилок. – Конечно! Вот оно, то самое маленькое оно, о котором они не подумали! Нет, они думали об этом! Фикко, мол, захватил Лео не ради денег, а чтобы получить сведения. А почему не ради денег? Почему этот бешеный пес не мог захватить Лео ради денег?»

– Слушайте, – сказал Уилок, – когда Джо придет, скажите ему…

– Черта с два! Ничего не скажу. Он на стенку лезет, и у него револьвер в кармане… словом, он не в себе.

– Скажите ему вот что…

– Нет, не стану. Если вам нужно ему что-нибудь сказать, говорите сами. Я с вами не разговаривал. Я ничего не знаю и знать не хочу. И дело с концом.

– Ладно, – оказал Генри. – Может быть, так действительно лучше.

– Мне наплевать, лучше или не лучше. Я так сделаю, и все.

После этого разговора Генри почувствовал, что ему надо пройтись. Беспокойство снова овладело им. Но он боялся выйти на улицу. Ему казалось, что он непременно встретится с Джо. «В Нью-Йорке тысячи улиц, – убеждал он самого себя и тут же думал: – Нет, счастье от меня отвернулось». Он остался в аптеке, выпил кофе, потом позвонил Бэнту.

Бэнт сказал, что он направил полицию по следу Фикко, так как ей уже удалось установить, что между похищением, сопровождавшимся убийством, и лотерейным бизнесом существует связь. О Тэккере он не сказал полиции ни слова. Он просто сообщил, что Фикко пытался получить выкуп с Джилиама. По мнению полиции, сказал Бэнт, Лео, вероятно, уже нет в живых. Свидетельница, бывшая в тот вечер в ресторане, показала, будто бы видела своими глазами, как у Лео мозги брызнули со все стороны, когда его ударили прикладом обреза по голове, но полиция этому не верит. Полагают, что бандиты не стали бы увозить с собой труп. Однако показания официанта и жены Лео, которая сообщила, что у ее мужа было высокое кровяное давление, заставляют думать, что с Лео был удар. Врача к нему, разумеется, не позвали, и, вероятно, Лео умер.

После этого Генри позвонил к себе в контору. Хотя был уже вечер и к тому же суббота, он знал, что застанет там Бейкера и свою секретаршу мисс Локк. Бейкер был усерден и честолюбив, а мисс Локк, старая дева, по всей видимости, не знала, куда деваться после работы.

Генри поговорил с Бейкером. Все как будто шло хорошо.

– Мне кажется, я могу уехать в Европу, и вы даже не заметите моего отсутствия, – сказал Генри.

Бейкер запротестовал. Генри попросил соединить его с мисс Локк. Он хотел узнать, какие письма пришли на его имя. Мисс Локк рассказала. Ее голос звучал деловито. В почте не было ничего существенного.

– Хорошо, – сказал Генри. – Я буду держать с вами связь.

– Одну минуту, – сказала мисс Локк. – Мистер Минч хочет поговорить с вами. Он целый день вас ждет.

Генри не сказал ничего. Он отнял трубку от уха и стоял, держа ее на расстоянии, и думал, думал, думал, и мысли мелькали в голове с такой быстротой, что он не знал, о чем думает. Потом он медленно повесил трубку и потянул рычаг книзу, чтобы наверняка дать отбой, и еще долго дергал за рычаг, глядя на мертвый, немой аппарат.

Он знал, почему мисс Локк это сделала. Все эти годы она заигрывала с ним. Хотя она была его ровесницей, даже старше на два, на три года, она все же надеялась. Несмотря на то, что он ни разу даже не взглянул на нее, она все-таки надеялась. А теперь, как видно, прочла в газетах, что Тэккер исчез, смекнула кое-что, решила, что больше нет смысла надеяться, и нарочно подстроила ему эту штуку. И теперь Джо знает, что он, Генри, в городе и прячется от него. Джо спросит в конторе, и ему скажут, что это был не междугородный вызов.

– О, черт! – мысленно воскликнул Уилок. – Неужто мне погибать из-за того, что какой-то старой чертовке не сидится в девках!

Когда Генри вернулся к Дорис, его трясло, как в лихорадке.

Весь воскресный день Дорис и Генри провели месте. Это был длинный день. Встали они поздно, сначала был завтрак, потом – толстые воскресные газеты, а потом – ничего. Генри не мог разговаривать с Дорис. Ее жеманный голос раздражал его с каждой минутой все сильнее. Говорить с ней было не о чем. Все ее познания ограничивались прописями, вынесенными из воскресной школы.

– Пойди к Холлу, – советовала она Генри. – Выложи ему все начистоту и сразу со всем разделаешься, вот увидишь. Сразу разделаешься со всей этой историей, и Холл тебя не тронет, вот увидишь.

Вот и все, что она знала. Покаяние облегчает душу. Будь честен. Соблюдай закон и держись правой стороны. Переходи улицу только на перекрестке. Собаку води на цепочке. Что она знала о Холле? Как могла она знать, хочет ли сам Генри «со всем этим» разделаться? Разделаться с тем, что было его бизнесом и еще могло уцелеть, если только им удастся выждать, пока полиция сцапает Фикко и Холл сделает карьеру на нем, а не на них.

– Холл будет тебе благодарен, если ты ему поможешь, вот увидишь, – говорила Дорис.

Ни он, ни она и не подумали о том, хорошо ли – пойти и выдать Бэнта и Тэккера и Джо Минча ради своей выгоды. Для Дорис это означало только искупление вины перед обществом, и у нее было смутное ощущение, что это туманное таинственное нечто, каким представлялось ей общество, вознаградит раскаявшегося грешника. Генри смотрел на вещи более трезво. Он гораздо лучше Дорис понимал, что представляет собой Холл. Генри уже был бизнесменом до мозга костей, и ему даже в голову не приходило противопоставить советам Дорис принципы морали – прямо сказать и ей и себе, что нехорошо предавать людей ради личной выгоды, каковы бы эти люди ни были. А если бы даже это и пришло ему в голову, его доводы прозвучали бы фальшиво. Вместо этого он издевался над наивностью Дорис.

«Ну, конечно, – думал он, слушая ее слова. – Давай сигнал на повороте. Тормози на перекрестках. Чти отца и матерь свою. Не разговаривай с шофером во время движения. Плати за проезд. Сморкайся в носовой платок. Бросай мусор в урну. Люби ближнего своего, если он не католик, не еврей, не сектант, не негр, не мексиканец, не итальянец, не француз, не румын, не ирландец, не англичанин, не мулат, не китаец, не швед, не датчанин, не аргентинец, и если он не чешется слишком громко, и если любовь к нему не бьет тебя по карману».

– Я пойду спать, – оказал Генри. Он принудил себя улыбнуться Дорис. – Я еще не отоспался как следует. – Если удастся уснуть, подумал он, то время пройдет быстрее. «Я зачахну с ней от скуки», – сказал он себе. Он лег в постель и лежал тихо, закрыв глаза, но сон не приходил.

Может быть, думал Генри, когда я проснусь, будет уже вечер и Дорис тоже ляжет спать, и так пройдет день. Но потом будут еще дни. Не может же он провести весь остаток своей жизни в постели. «Нет, – решил Генри. – К черту это!»

Он больше не хочет быть свиньей. Да, будут еще дни, и еще, и они поженятся, и всю жизнь проведут вместе. «Я долго был свиньей, теперь с этим покончено, – сказал он себе. – Теперь попробую стать порядочным человеком. Да. Даю себе слово. И останусь порядочным. И в этом даю себе слово».

Он поступил с Дорис так, словно она была лекарством, дожидавшимся его на полке, и теперь не мог отшвырнуть ее от себя. Даже когда все благополучно кончится, думал он, и ему не нужны будут больше лекарства, он не сможет оставить ее, потому что она не пузырек с лекарством, а живой человек, и он, Генри Уилок, не хочет быть подлецом. Если он нужен Дорис, она его получит. Он будет с ней до тех пор, пока она захочет быть с ним, и будет с ней добр и мил и ни единым словом, ни единым движением не намекнет, что он был бы рад, если бы ей расхотелось быть с ним. Это решено.

Генри встал и вернулся к Дорис. Она сидела на диване и штопала чулки. Он сел рядом.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – проговорил он, и прежде чем мысль его вылилась в слова, он уже знал, что не может не быть «свиньей». Даже сейчас он уже старался отделаться от Дорис. Но деликатно! Так, чтобы она не догадалась! Главное, чтобы она, упаси боже, не догадалась! – Если что-нибудь случится, – сказал он, – это будет штука серьезная, не какая-нибудь пушинка, которую ты сдунешь своими губками.

– Я знаю, – Дорис перестала штопать. – Ты говорил мне.

– Если Джо узнает, где я, с ним не разделаешься в минуту, или в час, или в день. Заварится каша. Такая заварится каша, что и не расхлебаешь.

– А как он тебя найдет?

– Не знаю. – Генри представилось, как Джо рыщет из дома в дом. Уж он-то спать не будет! – Я просто говорю на всякий случай, – сказал он. – Я не хочу тебя подводить и предостерегаю тебя, чтобы ты подумала о себе.

– Он не найдет тебя. Он не может тебя найти.

– Ты должна подумать о себе. Меня мучает мысль, что ты погибнешь вместе со мной, если не остережешься.

– Ты теперь все равно что мой муж, на радость и на горе.

– Нет! – воскликнул Генри. – Дорогая, прошу тебя, будь благоразумна. Если это дело получит огласку, твоя карьера кончена. Ты сама это знаешь. Нужно смотреть фактам в глаза.

– Я люблю тебя. – Дорис наклонилась и поцеловала его. – Вот это факт, милостивый государь.

Генри сидел тихо, задумавшись, и не отвечал на ее поцелуй. Он-то еще ни разу не сказал Дорис, что любит ее, мелькнула у него мысль. Конечно, ему придется это сделать рано или поздно, но пока что он мог с чистой совестью оказать, что ни разу не солгал Дорис.

– Я ужасно терзаюсь, – повторил Генри. – Свалился сюда, как снег на голову, и втравил тебя в эту историю, не дав тебе даже опомниться. Это было нечестно. А я хочу быть честным с тобой. Если Джо меня разыщет, произойдет что-то очень скверное, во всяком случае, может произойти. Я сам не знаю. Но мы должны быть готовы ко всему.

– Все было честно. Я люблю тебя. В любви все честно.

– Я знаю, дорогая. Это я знаю. Но выслушай же меня. Все может случиться – не обязательно, – но может случиться что-нибудь такое, от чего мой бизнес и вся моя карьера полетят к черту. Например, я могу сесть в тюрьму, и тогда скандал погубит тебя. Где ты получишь работу после этого? В каком-нибудь кабаре на летний сезон? Больше тебя никуда не возьмут. «Красотка Уилока! Поглядите, как она пляшет! Только для взрослых!»

Дорис лукаво на него посмотрела.

– Мне что-то сдается, мистер, что вы уже стараетесь от меня отделаться.

– Дорис! – вскричал Генри. – Не говори так! – Он обнял ее и крепко прижал к себе.

– Все дело в том, – сказал он, – что мы должны быть благоразумны. Я не хочу губить тебя. Я не стану губить тебя, и будь добра меня слушаться, потому что я теперь глава семьи.

Они еще долго говорили, и все об одном и том же. Генри сказал, что ему нужно перебраться в какой-нибудь отель, а Дорис сказала, что там будет ничуть не менее опасно и что он будет там ужасно одинок, а Генри сказал, что он не будет одинок. Потом Генри сказал, что да, конечно, он будет одинок, но он должен поступать с ней честно, а она сказала, что она теперь имеет право охранять его, и они еще долго спорили, и в конце концов Дорис пообещала ему позаботиться о себе. Если что-нибудь случится, она убежит от него, как только увидит, что дело действительно серьезно.

– Я буду вести себя, как самый заправский флюгер, – сказала Дорис. – Клянусь тебе. Пока все не кончится, я тебя знать не знаю. Но потом уж я буду знать тебя до конца моих дней.

Вечером Дорис спустилась вниз, в закусочную, купить чего-нибудь на ужин – копченой индейки, – сказала она. Оставшись один, Генри посмотрел на газеты, валявшиеся на полу. Но читать ему не хотелось. Он взглянул на часы. Было тридцать минут восьмого.

«Что ж, – подумал он. – Как-никак, а время провели».

Генри решил еще раз поговорить с Дорис и убедить ее, что он должен ради нее переехать в отель и там прятаться от Джо. А потом, когда все кончится, – если только когда-нибудь кончится, если Джо когда-нибудь угомонится, и Фикко поймают, и они снова сколотят свой бизнес, – ну, тогда он женится на Дорис. Да, женится! Это решено. Если он ей нужен, он на ней женится. Больше он не будет свиньей. С этим покончено бесповоротно, на всю жизнь.

11

Стук в дверь раздался в начале одиннадцатого. Генри и Дорис уже перемыли и убрали посуду. Генри снова убеждал Дорис, что должен поступать с ней честно и переехать в отель, а она снова твердила ему, что если только что-нибудь случится, она бросит его и будет держаться в стороне, пока все не кончится.

Когда раздался стук, Генри стоял посреди комнаты без пиджака. Он посмотрел на Дорис, посмотрел на дверь и почувствовал холодный пол под ногами. Генри был в одних носках. Придется надевать ботинки, если понадобится бежать.

– Кто там? – спросила Дорис.

– Крысолов. – Это не был голос Джо. Но это вообще не был человеческий голос. Человек не может так говорить. Дорис и Генри молча глядели друг на друга.

Бежать, подумал Генри, спрятаться! Спрятаться в ванной, в шкафу, под кроватью, выскочить из окна и вниз по пожарной лестнице! Захватить башмаки, пальто, деньги! Нет, как он оставит Дорис одну с Джо?

– Открой, пожалуйста, дверь, – сказал он Дорис. Он удивился своему голосу. Это был какой-то жиденький голосок, но спокойный. Дорис держала теперь дверь на запоре. Она подошла к двери и повернула ключ. В ту же секунду Джо распахнул дверь настежь. Дорис отбросило дверью в сторону, и Джо ворвался в комнату, выставив плечо вперед, словно продираясь сквозь невидимую преграду. Он прежде всего увидел Дорис и с силой оттолкнул ее, почти ударил. Потом повернулся к Уилоку. Он держал в руке револьвер и направил его прямо на Уилока.

– Ну, сукин сын, – сказал он. – Ну! – Он с трудом переводил дыхание.

Генри смотрел на револьвер. Он не видел ничего, кроме револьвера. Он думал о том, что ему нужно сейчас сказать что-нибудь неожиданное, какой-нибудь пустяк, но так, чтобы это озадачило Джо, и тогда Джо собьется с тона и утихомирится.

– Что, ну? – Генри хотел сказать это спокойно-вопросительно, но голос его слегка дрожал. – В чем дело, Джо?

Взгляд Джо метнулся в сторону Дорис и снова вонзился в Уилока.

– Я так и думал, – сказал он, – что такой сукин сын, как ты, непременно спрячется какой-нибудь девке под юбку. Вот на этом-то вы и попались.

– Молчите, – сказал Генри сердито.

– Молчать? – Джо шагнул вперед. – Я тебе покажу, крыса, шкура, сукин сын, я тебе глотку перерву! – Голос его сорвался на визг. – Где мой брат? Где Тэккер? Что этот сукин сын, эта крыса, сделал, чтобы спасти моего брата? Я убью его – и его и тебя, слышишь!

– Сядьте, – сказал Генри. – Снимите пальто и шляпу. Мне нужно многое сказать вам.

– Да, да, нужно, сукин ты сын!

– Эта штука совершенно вам ни к чему. Уберите ее.

– Я сам знаю, к чему или ни к чему, – сказал Джо. – Он сделал еще шаг вперед. – Ты мне больше не указчик. У меня с тобой разговор короткий. Я тебя прикончу, ты и охнуть не успеешь.

Джо держал револьвер в правой руке, левая рука судорожно сжималась и разжималась, царапая ногтями по брюкам. Он вдруг поднял ее и потер подбородок. Джо не брился уже два дня. Он был слишком занят охотой за Тэккером и Уилоком. Зная, что Уилок завсегдатай бродвейских кабаков, он обшарил весь Бродвей, доискался до его знакомства с Дорис и пять минут назад раздобыл ее адрес. Он, не раздумывая, опрометью бросился сюда, чтобы все узнать.

Узнать, что было сделано для его брата? Он знал, что ничего не было сделано. Если бы Фикко потребовал денег, Тэккер ответил бы ему, что он может оставить Лео при себе. Узнать, что было сделано для бизнеса? Это он тоже знал. Джонстон рассказал ему, и он сам понимал, что Тэккер рассчитал правильно: нужно залечь, выиграть время, выждать, пока сцапают Фикко, затем выйти из норы и попытаться снова наладить дело. Джо знал все это и знал, что это правильно, что это – бизнес, и все же рыскал по Бродвею, брал за глотку официантов и метрдотелей ночных ресторанов и каких-то девчонок, требуя, чтобы они выложили все, что им известно, иначе он им это припомнит, когда придет время, – так припомнит, что они век его не забудут, – и, наконец, узнал то, что ему было нужно, и прибежал сюда. Он не мог не рыскать и не мог не прибежать сюда, потому что ему нужно было уйти от того, что он знал и не хотел знать, – что для Лео ничего не сделано и что это правильно, так и надо было поступить, на то и бизнес. А сейчас, быть может, и рыскать по Бродвею, и прибежать сюда – уже мало, сейчас, быть может, ему придется убить, чтобы уйти от того, что он знал и не хотел знать.

Генри слышал, как Джо скребет щетину на подбородке. Он видел его налитые кровью глаза. Джо весь дрожал, и, когда он не говорил, слышно было, как он хрипло, с трудом переводит дыхание. Грудь его ходила ходуном, и казалось, что не только его рот, но все лицо раскрывается, чтобы глотнуть воздуха.

– Вам бы нужно чего-нибудь поесть, – сказал Генри. – И принять ванну. Почему бы вам не пойти сейчас под душ, а мы тем временем приготовим закусить.

Генри чувствовал себя увереннее. Он дружелюбно улыбался Джо. Джо ничего ему не сделал. Он только говорит. Значит, он и не собирается ничего делать. Ему просто нужно сорвать на ком-нибудь все, что у него накипело. Прошла уже пятница, и суббота, и воскресенье, – у него было время все обдумать, и он сам понимает, что они сделали то, что нужно для бизнеса, а значит, и для него самого, потому что это и его бизнес, и, значит, он сам тоже притаится и будет выжидать, как и все они, пока беду не пронесет мимо. Он просто искал места, где бы отвести душу, поорать, поскандалить, чтобы дать выход мучительному сознанию, что Лео гибнет из-за бизнеса, который есть и его бизнес, бизнес Джо, – больше бизнес Джо, чем Уилока, особенно теперь, когда Лео уже нет.

– Пока вы будете есть, мы можем поговорить, – сказал Генри.

Дорис не двинулась с места после того, как Джо отшвырнул ее к стене. Дверь все еще была распахнута настежь. Отлетев от двери, Дорис наткнулась на стул и так и застыла, с побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Она боялась пошевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать шаг или громко вздохнуть, как револьвер выстрелит.

– Чего же еще ждать от такого сукиного сына, как ты, – сказал Джо. – По-твоему, я должен принимать ванну, пока мой брат умирает уже третьи сутки неизвестно где? Должен размываться под душем и сидеть тут с тобой и с этой девкой, которую ты где-то подцепил, пока мой брат умирает! – Голос у него вздрагивал, но он боролся с этой дрожью и боролся с самим собой. – Вы его не хотели принимать! – крикнул он. – Да, да, вы с Беном не хотели его, с самого начала не хотели его принимать, – он, видите ли, недостаточно хорош для вас, для таких подлецов, для такого сукиного сына, как ты! Никто не хотел его. А уж ты-то больше всех. С самого начала.

Джо прикрыл глаза рукой, не касаясь лба. Подбородок у него сморщился и задрожал; слезы жгли ему глаза и крупными каплями стекали по лицу.

– С самого начала, – пробормотал он. Он хотел сказать о том, как с самого начала, три недели назад, когда синдикат еще только создавался, Уилок противился попыткам Джо спасти деньги Лео. Но ему вдруг припомнилось другое: как он, Джо, всегда был баловень, любимец семьи, а Лео – всегда в загоне, и как Лео всегда помогал ему, и как он рассчитывал, что синдикат вознаградит Лео за все – за бегство из дома, который Лео для него создал, за брошенную табачную лавку, которую Лео для него купил, за гараж, который он у Лео отнял, за вспышки ненависти к Лео, да, да, ненависти – настолько сильной, что ему хотелось повалить Лео на пол и бить его, и топтать, и потом пожалеть, как когда-то в детстве.

– Лео! – крикнул Джо. Голос у него сорвался, словно что-то треснуло в горле и рассыпалось на кусочки. – Лео, Лео! О господи, боже мой, прости меня, господи! Ох, Лео, мой Лео!

Он же старался для Лео! Синдикат должен был вознаградить Лео за все. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что он сам не знал, почему заставил своего брата вступить в синдикат: то ли потому, что хотел помочь ему разбогатеть, то ли потому, что хотел повалить его себе под ноги, чтобы снова, как в детстве, пожалеть его… пусть кто-нибудь только посмеет сказать это, – и он убьет его на месте. И все же… Все же… о чем думал он эти три дня? Какая мысль, одна-единственная мысль была яснее и неоспоримее всех? Мысль о том, что Тэккер и Уилок сделали то, что нужно для бизнеса. И еще – что без Лео банк Лео перейдет к нему, к Джо. Да, и эта мысль была ясна и неоспорима. Она накрепко засела у него в мозгу, ее нельзя было отодрать, как нельзя отодрать грязь от земли.

– Ну, полно, Джо. – Генри медленно придвинулся ближе, протянул руку. – Полно, Джо, не надо. – Он положил ему руку на плечо, но Джо сбросил ее.

– Про-о-о-чь! – рявкнул Джо. Он наотмашь ударил Уилока револьвером в грудь. – Не трогай меня! – рычал он. – Не прикасайся ко мне своими крысиными лапами!

Удар был сильный. Генри отлетел назад, повалился на стол и, перевернувшись, ухватился за край стола, чтобы не упасть. В ту минуту, когда он, зажмурившись от боли, цеплялся за край стола и выкрики Джо еще отдавались у него в ушах, он услышал, как что-то быстро прошелестело по площадке и вниз по лестнице. Генри выпрямился и медленно обернулся.

– Я только хотел поговорить с вами, Джо, – сказал он.

Генри поискал глазами Дорис. Ее не было. Грудь у него болела. Он подумал мельком, что, верно, у него сломано ребро, но глаза его были прикованы к тому месту, где раньше стояла Дорис. Потом медленно он перевел взгляд на дверь. Дверь по-прежнему была раскрыта настежь. Генри удивило, что Джо так бушевал и ругался, а никто не прибежал на его крики. Никто, должно быть, не слышал. Воскресный вечер. В доме, должно быть, никого нет, кроме хозяйки. А хозяйка, верно, впустила Джо и ушла к себе, в свою комнату в полуподвале. Генри медленно обдумывал все это, глядя в раскрытую дверь. Ему видна была площадка, пролет лестницы и пустая темная стена напротив.

– Я не желаю с тобой говорить, – сказал Джо. – Я хочу только знать, где Тэккер, и хочу, чтобы ты выложил все, что тебе известно. Где Фикко? Посылал он к вам? Известно тебе, где Фикко, говори!

– Можно мне сесть? Вы очень больно меня ударили. – Генри приложил руку к груди. – Кажется, вы сломали мне ребро.

Если бы только Джо перестал хоть на минуту так орать, думал Генри. Он мог бы тогда подумать, сообразить – сказать ли Джо, что Дорис убежала, и им обоим теперь грозит опасность? Отчего она убежала? Оттого, что решила сделать так, как он велел, решила позаботиться о себе? Если бы только это было так! Если бы, если бы! Он должен подумать. Если это так, то не следует ничего говорить Джо. Опасно давать новое направление его мыслям: чуть что – он может начать палить. А если это не так, то опасно ничего не говорить ему, потому что тогда, значит, Дорис побежала звать на помощь, побежала за полицией. Если бы только Джо замолчал на минуту и дал ему спокойно посидеть одну минуту, и подумать хоть минуту, и сообразить, что решила делать Дорис, чтобы спасти себя.

– Жаль, что голову не проломил, – сказал Джо. – Стоило бы за подлость, которую ты устроил моему брату. Да тебя убить за это мало.

– Я ничего не устраивал.

Генри знал, что Джо и сам не может считать его виновным в похищении Лео, но нарочно затягивал этот пустой спор, чтобы подумать и решить – убежала Дорис совсем или нет. Грудь все еще болела. Голова была тяжелая, как котел, и Генри знал, что впереди еще целая ночь и ему предстоит всю ночь убеждать Джо в том, что он сам знает не хуже его, а Джо будет орать и беситься, и, быть может, побьет его и будет взвинчивать себя, пока не отведет душу, а потом угомонится и снова станет годным для бизнеса.

– Вы же понимаете, – сказал Генри, – никто, в сущности, тут не виноват. Ну, что можно было сделать? Он же не мучился, не страдал – чик, и готово! – Генри щелкнул пальцами. – Я бы хотел, чтобы и со мной было так же, когда придет срок.

– Что? Что ты болтаешь? – голос Джо звучал тонко и словно откуда-то издалека.

– Ну как мне еще вам оказать? Это верно, что у него было высокое кровяное давление?

– Что? Да говори же? Что? Что? У кого? Говори! Что?

– Да это самое, – сказал Генри, – с ним же был удар – он и не почувствовал ничего, никакой боли, вообще ничего. Это же самая легкая смерть, Джо, самая, самая легкая.

– Лео! – почти прорычал Джо. – Я так и знал! Лео! – Он закинул голову, и крики его неслись над головой Уилока. – Лео! Лео! Я все время это знал!

Генри отвел глаза. На лицо Джо больно было смотреть.

– Успокойтесь, Джо, – сказал он. – Ведь страданий никаких, вы понимаете, никаких. Свидетели – ну, люди, которые там были в это время, – говорят, что с ним был удар, а при этом, вы понимаете, совсем, ну совсем нет боли. Это самая легкая смерть; самая легкая. Джо, верно, верно. Это же милость божия – умереть так. Я вам правду говорю.

– И ты знал об этом – и ты и Бен, – оба знали, что мой брат умирает, умирает без врача, без помощи, и ничего не сделали, ни ты, ни Бен?

– А что мы могли сделать?

Генри увидел, что Джо шагнул к нему. Генри попятился. Лицо Джо было неузнаваемо. Он был крупный мужчина и плакал крупными слезами, и они желтыми полосами бороздили его лицо и стекали желтыми каплями, а кожа под ними, казалось, совсем почернела.

– Где Фикко? – выкрикнул Джо.

– Не знаю.

– Говори!

Всякий раз, как Джо делал шаг вперед, Генри отступал на шаг.

– Честное слово, не знаю, – сказал Генри, – я бы рад был знать, Джо! Вы слышите, Джо! Я бы рад был знать!

– Говори! Где Фикко? Говори! Где он, будь он проклят! Я его задушу своими руками. Никому этого не уступлю. Говори, где он? Я ему все кишки зубами вырву. Говори, сукин ты сын! Говори, где он? Говори, не то убью!

Он направил на Генри револьвер, и на секунду уверенность Генри поколебалась. Он подумал, что Джо и вправду может выстрелить. Но Джо швырнул револьвер на пол. Револьвер упал с глухим стуком, подпрыгнул, перевернулся, и к Генри снова вернулась уверенность. Нет, его ждала не смерть, а только побои – жестокие, быть может, в кровь, с переломом костей. Это он выдержит, у него хватит на это мужества.

– Говори, шкура! Продажная твоя душонка, говори! – рычал Джо. Он вдруг ринулся к Уилоку, схватил его и начал трясти. Джо был силен. Он приподнял Уилока и отшвырнул от себя, как тряпку. Уилок зашатался, и Джо снова схватил его и снова начал трясти.

– Говори или я убью тебя! – кричал он. – Я тебе все кости переломаю и убью. Я не шучу!

– Джо! Я же не знаю ничего. Перестаньте!

– Не перестану!

– Вы сами знаете, что я ничего не знаю. Если бы я знал, так полиция давно была бы там. Перестаньте, говорят вам. Пустите меня!

– Не пущу!

Джо ударил его. Он изо всей силы ударил Генри кулаком в скулу, и Генри отлетел назад, качнулся вперед, зашатался, но все же устоял на ногах.

– Джо! – прошептал он. – Ради бога, перестаньте! Дверь!

Джо не слышал. Он снова шел на Генри, как слепой, ничего не видя. Генри сделал попытку увернуться.

– Дверь открыта! – снова прошептал он и присел. Он боялся говорить громко, боялся, что кто-нибудь услышит и войдет.

Он не успел увернуться. Джо снова ударил его по лицу. Генри показалось, что голова у него лопнула и все мозги вывалились наружу. Он упал на колени, и Джо ударил его снова по губам и пнул ногой, и потом еще раз ударил, и еще, и Генри опрокинулся навзничь. Тогда Джо начал колотить его ногами и топтать его руки и ноги и неподвижное тело, и когда явилась полиция, он все еще топтал его.

Полисмены вошли, держа револьверы наготове. Двое были в форме, двое в штатском. Один из агентов в штатском пробежал через комнату и приставил револьвер к животу Джо.

Джо, казалось, удивился. Глаза у него были как стеклянные, рот раскрыт. Он медленно попятился назад, не спуская глаз с револьвера, и другой агент подошел к нему сбоку и ударил его рукояткой револьвера по голове. Джо скорчился, перевернулся и упал ничком. Тело его глухо стукнулось об пол.