Текст книги "Банда Тэккера"

– Почему преступник? Все играют в лотерею.

– Существует закон! – крикнул Бауер. – Никогда не слыхала? В Соединенных Штатах существует закон.

– Хорошо, хорошо, тише. Говори спокойно, Фред.

– Я говорю спокойно. Там уже был налет, не вчера, раньше. Я не преступник. Приходит полиция, хватает меня, как вора, бьет… я на это не гожусь. Ты знаешь меня. Я должен жить честно, по закону. Они подослали ко мне своих убийц и заявили, чтобы я не смел уходить, и тогда я решил: сделаю так, что банк мистера Минча прихлопнут, и я буду свободен.

– Кого подослали? Того лысого, как его, который приходил к нам?

– Да, он тоже из их шайки.

– Мне он показался очень славным.

– Славным? Да, они все славные, очень даже славные. Они такие славные, что застрелить человека для них все равно, что плюнуть. Они очень славные с виду, да, да, и ведут себя так славно. Ах, да какая разница! Можешь мне поверить, я знаю, что говорю.

– Но я тоже хочу знать. Я имею право знать.

– Ну вот, теперь ты знаешь. Мистер Минч знает. Все знают, что я сделал. И если я хочу остаться в живых, мне нужно уехать.

– А что сказал мистер Минч?

– Когда?

– Когда узнал, что полицию вызвал ты?

– Не все ли равно, что он сказал?

– Скажи мне, Фред. Я хочу знать.

– Сказал, что между нами все кончено и чтобы я поостерегся. Дело не в том, что он сказал, а как он это сказал. Я знаю, что у него на уме. Он убийца, настоящий убийца. Он тоже такой славный с виду и разговаривает так славно, правда? Так он убийца, поверь мне.

– И это все, что он сказал? Что между вами все кончено и чтобы ты поостерегся?

– А что еще ему говорить? Пригласить всех на мои похороны? Да, это все, что он сказал. И еще сказал: извольте завтра явиться на работу, и дал мне новый адрес.

– Так. – Голос Кэтрин зазвенел. – Я так и думала. Он просто хотел тебя припугнуть. Если бы он замышлял что-нибудь против тебя, стал бы он давать тебе новый адрес, как ты думаешь?

Бауер беспомощно посмотрел на нее.

– Тебе что ни говори, никакого толку, – сказал он.

– Неужто ты не понимаешь? Он велел тебе приходить на работу. Что это значит?

– В одно ухо вошло, в другое вышло! Для тебя это, конечно, ничего не значит! Ты ничего не понимаешь. Даже не знаешь, на каком ты свете живешь!

– Я знаю одно: у тебя трое детей, и пока есть работа, ты должен держаться за нее.

– Вот новость сказала! Очень интересно послушать, а то мне самому это и в голову не приходило.

– Я помогу тебе, Фред. Я сама пойду к мистеру Минчу и все скажу ему.

– Да? Что же ты ему скажешь?

– Скажу, как все это вышло, почему ты так сделал. И про детей скажу. Он хороший человек, что бы ты ни говорил. В душе он хороший человек. Зачем он будет тебе вредить? Какой ему смысл тебе вредить? Только лишние неприятности наживать. Нет, он хороший человек. Он поймет, когда я ему все скажу.

– Да? А его брат Джо? Вот тоже еще хороший человек. Поди, поди поплачь и перед ним.

– И пойду. Кто его брат? Где он?

– Эх, я с самого начала знал, что с тобой говорить бесполезно, – Бауер встал и пошел назад в спальню. «По крайней мере лягу первым в постель, не придется через нее перелезать, – подумал он. – Вот и все, чего я добился».

Кэтрин посидела еще немного в раздумье, потом выключила свет и тоже легла в постель. Но когда она попыталась заговорить с мужем, он ей не ответил. Кэтрин заговаривала с ним снова, и снова просила рассказать всю историю с самого начала. Ей не все ясно, сказала она. Бауер отказался. Тогда Кэтрин стала задавать ему вопросы.

– Я спать хочу, – сказал Бауер и повернулся лицом к стене.

Кэтрин продолжала просить его, и он притворно захрапел. Он изо всех сил старался делать вид, что спит, и в конце концов у него не осталось других мыслей, и он и в самом деле заснул.

Когда Бауер открыл глаза, было еще темно, но сквозь мрак уже начинал пробиваться рассвет. В голове у него было приятное ощущение свежести. «Должно быть, я хоть немного да поспал», – подумал он.

Кэтрин лежала за его спиной, и он прислушался. До него не донеслось ни звука. Он решил, что она нарочно лежит так тихо. Она не лежала бы так тихо, если бы спала. Бауер закрыл глаза. Он боялся, что она снова затеет разговор, если заметит, что он проснулся.

В постели было тихо; тихо и во всем доме. Улица за окном безмолвствовала. Бауеру казалось, что тишина, как легкий ветерок, овевает его голову. Серые пятна рассвета беспокойно роились в ночном мраке, выгоняя его из углов и оставляя лишь прозрачные тени на сером фоне.

«Она не спит, – думал Бауер, – иначе я слышал бы ее дыхание». Он повернулся к Кэтрин лицом. Этого добилась любовь, но страх не сдавался. Бауер не открыл глаз и глубоко вздохнул, чтобы Кэтрин думала, будто он повернулся во сне.

Его рука коснулась мягкого теплого тела жены. Кэтрин не шевелилась. Значит, не спит. Все еще думает и терзается страхом. Если бы спала, так пошевелилась бы. Нет, она не спит и старается лежать тихо, чтобы не потревожить его!

Впрочем, иной раз, когда он укрывал спящих детей, они тоже не шевелились во сне… Иной раз шевелились, а иной раз нет. Иной раз он слышал их дыхание, иной раз не слышал. Он даже смотрел иногда, – колышется ли у них грудь, чтобы убедиться, что они дышат.

Бауер подумал вдруг об Эрне, своей второй дочке. Когда она ходит, ее коротенькие толстые ножки движутся, как на шарнирах. Дети спят так крепко. Они засыпают мгновенно, быстрее, чем тает в воздухе дым, и сон их сладок и глубок. Может быть, так спит сейчас и Кэтрин. Если он чуть-чуть приоткроет глаза, она этого не заметит.

Бауер не слышал ее дыхания, не ощущал ее тепла. Сбившиеся простыни разделяли их. Вдруг он почувствовал какое-то движение. Он плотнее закрыл глаза. Рука Кэтрин искала его руку. Шершавая ладонь, скользнув по его руке, легко, точно сухой лист, легла на нее. Кэтрин, по-видимому, держала руку на весу, чтобы не разбудить мужа. Она лежала и думала, и ей было страшно, и все же она старалась лежать тихо, чтобы не потревожить его сна! Бауер открыл глаза и увидел, что Кэтрин смотрит на него.

– Спи, спи, – сказала она.

Он успокоенно закрыл глаза. Кэтрин отняла руку. Он полежал с закрытыми глазами еще минуту. Потом снова взглянул на Кэтрин. Она лежала на боку, рот у нее был полуоткрыт, и губы касались края его подушки. Взгляд ее был устремлен на стену над его головой.

Бауер понял вдруг, что должен сделать над собой усилие, чтобы взглянуть на жену; в сущности, он уже годами не смотрел на нее. Ей двадцать семь лет, а глаза еще совсем юные. Что-то девическое еще было в ней, таилось в мягких припухлостях щек и губ. Почему он никогда не мог смотреть Кэтрин в лицо? – спрашивал себя Бауер. Потому, что так сильно ненавидел ее? Потому, что ему всегда хотелось сделать ей больно? Потому, что думал, что она его ненавидит?

Его мысли вертелись вокруг ответа. Как мог он сказать себе, что человек, которым он стал, не смотрит в лицо жене, потому что стыдится того, что сделал с ней и с их любовью друг к другу? Если бы мысли Бауера нашли ответ, если бы он глубже заглянул в самого себя, он понял бы, в чем его беда, и нашел бы выход. Но он только ходил по краю, куда привели его силы любви и самосохранения.

– Кэтрин, – сказал Бауер и умолк. Голос был сиплый со сна, и это сразу расшевелило в нем страх – страх показался смешным, и Бауер поборол его. – Мне очень жаль тебя, – сказал он, и на этот раз слова звучали отчетливо, хотя голос был тих, как шелест.

– Постарайся уснуть, – сказала Кэтрин. – Для тебя это сейчас самое главное.

Бауер закрыл глаза и лежал тихо, думая о Кэтрин. Потом опять открыл глаза и сказал:

– Я знаю, как тебе трудно со мной.

– Не думай ни о чем, постарайся уснуть. – Кэтрин казалось, что стоит ему хорошенько выспаться, как все предстанет перед ним в другом свете.

– Я хочу сказать тебе, что я все понимаю. Но ничего не могу поделать. Уж такой у тебя муж.

– Спи, Фред, спи.

– Ты сама знаешь, что я ничего не могу поделать. Меньше всего на свете хочу я причинять кому-нибудь беспокойство.

– Знаю, знаю, Фред. Ты хороший муж.

– Я стараюсь, но ничего не выходит. Не везет мне.

Кэтрин положила руку ему на лицо и стала гладить по щеке, приговаривая: – Шшшш, шшш, – словно баюкала ребенка.

– Я стараюсь. – Голос его дрогнул. – Ты же знаешь.

– Ты спи, спи, Фред.

– Я все делаю, как надо. Не бегаю за женщинами, не пью, не вожусь с кем попало, как другие.

– Я знаю. Ты думаешь, я не ценю этого?

– Я всегда прихожу с работы прямо домой и всегда приношу тебе всю получку, аккуратно каждую неделю, и все, что делаю, я делаю для семьи, а не для себя. Ты ведь знаешь. Всегда так было.

– Ты хороший муж, всегда был хороший. – Она натянула ему одеяло до самой шеи и матерински похлопала по одеялу рукой.

– Я работаю. Никто никогда не жаловался на мою работу или на меня, на мое поведение – ни дома, ни на службе, вообще нигде. И все же ничего не получается. Почему это? Всю свою жизнь я старался ни на шаг не отступать от прямого пути и все делать так, как нужно, чтобы все было так, как должно быть, а получается всегда не то.

– Все будет хорошо, Фред. Вот увидишь. Только делай, как нужно, и все будет хорошо.

– Со мной так не получается. Что сделал я дурного за всю мою жизнь? Ничего. Моя совесть чиста, и вот – посмотри! Посмотри, что получается! Посмотри сама!

– Вот ты увидишь, Фред. Рано или поздно все обернется хорошо. Так всегда бывает. Вот увидишь.

«Да, – думал Бауер, – больше от нее ничего не добьешься, – „Спи, и бука уйдет, боженька добрый, добро всегда побеждает“. Никакой помощи! Никакой! Боженька добрый – и все!»

Он думал это без злобы. Мысль, помаячив, утонула в безразличии – в том безразличии, которое должен испытывать полководец, когда в момент решающего наступления, в предвидении победы, он вдруг замечает, что его войско не повинуется ему, и понимает, что сражение проиграно и сам он погиб.

– Об одном только и жалею, – сказал Бауер, помолчав. – Я жалею о том, как вел себя дома. Но я ничего не мог поделать с собой, когда видел, что вся моя жизнь… когда все всегда получалось не так. Я все делал, чтобы было хорошо, – и все получалось плохо; я до сих пор не понимаю – почему. Клянусь богом, не понимаю.

– Говорю тебе, Фред. Ты увидишь. Что хорошо – то хорошо, и ты поступай как нужно, и все будет хорошо, все выйдет к лучшему.

– Ты должна ненавидеть меня за то, что я так вел себя дома, так говорил с тобой.

– Ну что ты! Как ты можешь так думать? – Она придвинулась к нему ближе и, выпростав руку из-под одеяла, обняла его.

– А как может быть иначе, когда я так себя вел!

Кэтрин просунула руку под его шею и притянула его голову к себе.

– Нет, нет! – воскликнула она. – Ты думаешь, Фред, я ничего не понимаю? Поверь мне.

– Я не могу перенести, что ты меня ненавидишь.

– Да нет же! Нет! Как ты можешь так думать?

Бауер лежал тихо. Он чувствовал ноги Кэтрин подле своих ног и ее широкое теплое тело подле своего тела. Ласковая теплота обволакивала его, и он безвольно отдавался ее власти.

– Я не собирался уезжать, это я просто так сказал, – проговорил он.

Кэтрин не ответила, только крепче прижала к себе его голову.

– Я бы никогда этого не сделал, – сказал он. – Я знаю, что так не годится.

Рука Кэтрин, обнимавшая его за шею, задрожала. Его спокойствие пугало Кэтрин.

– Всю мою жизнь, – сказал Бауер, – я готов был терпеть, что угодно, лишь бы не делать ничего дурного.

Он попытался повернуть голову, чтобы удобнее было говорить, но Кэтрин крепче прижала ее к себе.

– Я никогда и не думал о том, чтобы уехать, – повторил Бауер. – Это я просто так сказал.

– Мистер Минч ничего тебе не сделает. Он хороший человек.

– Только на это я и надеюсь.

– Он хороший человек и понимает, почему ты так сделал. Может быть, он еще немножко обижен на тебя, но ты увидишь – он хороший человек и все понимает.

– Если бы я сам этого не думал… Я просто сказал, что уеду, потому что… сам не знаю, почему. Может быть, мне просто хотелось, чтобы ты меня пожалела.

– Я знаю, дорогой! Просто ты был очень расстроен, бедненький!

«Да, – подумал Бауер, – конечно, он с самого начала звал – прежде даже, чем эта мысль пришла в голову, – что никогда не сможет уехать и бросить семью. Он должен остаться и встретить беду лицом к лицу, как мужчина, а не бежать».

– Право, не знаю, почему я это сказал, – повторил он. – Просто так.

– Я знаю, Фред.

Они долго лежали молча. Бауер прижался к жене, и ее тепло разлилось по его телу. Кэтрин крепко прижимала его голову к своей груди, и он всем телом чувствовал ее прильнувшее к нему тело.

– Не надо говорить, что я тебя ненавижу, Фред, – сказала Кэтрин. Голос ее дрогнул, и она заплакала. – Это неправда, – говорила она, всхлипывая. – Никогда этого не было. Я очень ценю тебя и то, что ты для меня делаешь.

Ее слеза упала ему на лицо и, холодя, покатилась по щеке. Бауер вздрогнул. Ему хотелось отодвинуться от Кэтрин, но он принудил себя лежать тихо. Ее слезы падали медленно, одна за другой и холодными каплями скатывались по его щеке и растекались у губ. Бауер почувствовал на губах вкус соли. Внезапно он приподнял голову. Он хотел, чтобы ее слезы падали ему в глаза.

Это была последняя минута любви, которую жизнь приберегла для Бауера, прежде чем рассудок его безнадежно запутался в силках страха.

5

Банк Минча помещался теперь в одной из квартир большого дома в конце самой фешенебельной части Пятой авеню. Когда Бауер пришел во вторник на работу, он подумал, что тут что-то не так, Лео, вероятно, дал ему неправильный адрес.

Но остальные тоже были здесь – и Мюррей, и Делила, и мистер Мидлтон, – и все они тоже думали, что тут что-то не так. Однако, когда они подошли к черному ходу, оказалось, что их ждут, и, поднявшись на девятый этаж, убедились, что адрес все-таки правильный. Дверь им открыл Джо.

– Сюда, пожалуйста, – сказал Джо. – Я вам сейчас покажу, где вы будете работать.

Бауер еще на лестнице протиснулся в середину, чтобы не чувствовать на спине любопытных взглядов лифтера, и его втолкнули в дверь. Он шел, низко опустив голову.

Сначала они попали в холл. Там был Лео, он сидел у телефона. Бауер видел только его башмаки. Дальше была гостиная, уставленная креслами красного дерева с парчовой обивкой и черными столиками тикового дерева; потом столовая, в которой стояла массивная ореховая мебель. Оттуда, через вращающуюся дверь с овальным стеклом, их привели на кухню. Арифмометры стояли на перевернутых вверх дном тазах, и счетные книги были разложены на плите и на доске для сушки посуды.

– Вы будете работать здесь, Бауер, – Джо показал ка плиту. – Газ мы выключили, чтобы вы не зажарились. – Джо нажал кнопку. Газ не вспыхнул. – Видите? – сказал Джо. – Можете не волноваться.

Бауер поднял голову, но не мог заставить себя встретиться с Джо глазами.

– Сортировщики, сюда, – сказал Джо.

Он провел сортировщиков в комнату для прислуги, смежную с кухней. Вся мебель из нее была вынесена в холл, а на ее место поставлены два стола и стулья.

Бауер стоял, уставившись на плиту, и прислушивался к смеху, и голосам, и шуму передвигаемой мебели, доносившимся из комнаты для прислуги. Потом он вспомнил, что тут Джо, а никто не сказал ему, что тут будет Джо, что Джо будет поджидать его тут, когда он придет на работу. Ноги его непроизвольно задвигались. Как в тумане, увидел он Делилу и Мюррея, которые, уже сняв пальто и шляпы, направлялись к своим арифмометрам, и ноги сами вынесли его из кухни. Почти бегом, на цыпочках, кинулся он по пушистым коврам. Потом перед ним мелькнули толстые ковровые дорожки и, подняв голову, он увидел Лео. Лео все еще сидел в холле у телефона. Он просматривал книжку с адресами. Бауер сразу остановился, и, как только он остановился, его начало трясти.

– Куда вы? – спросил Лео.

Бауер замотал головой, чтобы она перестала трястись. Потом несколько раз взмахнул руками, стараясь унять дрожь, сотрясавшую все его тело.

– Снимите пальто и шляпу, – сказал Лео.

Бауер продолжал вертеть головой и махать руками.

– Неужели у меня без вас мало забот! – крикнул Лео.

– Но почему Джо?.. Вы не сказали, что он будет здесь. – У Бауера стучали зубы. Он слышал, как они стучат, но звук был такой слабый, словно доносился откуда-то снизу.

– Ступайте, повесьте пальто. Что нам – кроме вас думать не о чем? Будь моя воля, я бы вышвырнул вас отсюда ко всем чертям.

– Пожалуйста, скажите мне, вы Джо… он… то есть вы ему… Джо… Ради бога, скажите мне!

– Если вы еще раз наделаете нам неприятностей вот хоть настолько, – Лео поднял руку, приставив большой палец к кончику указательного, – вам будет крышка, запомните это.

Послышались шаги. Бауер обернулся, увидел Джо и опустил голову.

– Там на кухне есть крючок, можете повесить ваши вещи, – сказал Джо.

Бауер обошел его и быстро направился на кухню.

Отныне все обращалось для него в силки, и что бы ни происходило, его мозг цеплялся за каждую мелочь и еще туже затягивал петли. А прежде всего произошло то, что Джо позвонил у парадной двери.

Когда Бауер ушел на кухню, Джо сказал Лео, что он на минутку спустится вниз. Он не сказал, зачем. Он еще не говорил Лео, что Холл, вероятно, уже взял под наблюдение все их телефоны. В этом не было нужды, так как Лео не знал Бэнта, и его телефонные разговоры не могли интересовать Холла.

Джо прошел квартал в сторону Мэдисон авеню и зашел в магазин, где были телефоны-автоматы. Он вызвал Уилока и сказал ему, чтобы он ждал его в девять часов вечера на углу Сорок седьмой улицы и Мэдисон авеню. – Я приеду за вами в машине, – сказал Джо.

– Давайте попозже, я занят, – сказал Уилок.

– Не я назначаю время. Вы знаете – кто.

Уилок вовсе не был занят, но его обозлил повелительный тон Джо.

– Я приду попозже, – сказал он. – Теперь я не могу ничего изменить, я условился.

– Как знаете. Я буду там ровно в девять, а если вас не будет, дело ваше.

Джо дал отбой и вышел из будки. Ему нужно было еще позвонить Тэккеру и сообщить, что он условился с Уилоком, но прежде чем назвать номер Тэккера, он хотел убедиться, что в других будках никого нет. Тэккер еще с утра «залег».

В одной из будок кто-то разговаривал. По виду это был коммивояжер, но все же Джо не спеша купил папирос и постоял, просматривая телефонную книгу, пока тот не ушел.

Когда Джо вернулся домой, он обнаружил, что забыл ключи, и позвонил.

Звонок был с колокольчиком. Мелодичный звон разнесся по всей квартире. Лео разговаривал с сортировщиками в комнате для прислуги. Он поспешно вышел оттуда и через кухню направился к вращающейся двери.

Бауер поднял голову от своих книг. Он посмотрел на дверь, которая качнулась вперед, шурша качнулась обратно, еще раз качнулась и, подрожав, остановилась. Бауер сидел и прислушивался – не полиция ли это. Он не услышал ничего, кроме тишины.

Потом Лео вернулся. Он прошел через кухню к сортировщикам, не сказав ни слова.

«Должно быть, ошибка какая-нибудь», – подумал Бауер. Он медленно принялся за работу, все время прислушиваясь к тишине, стоявшей за дверью. «Здесь даже помойка, и та чище моего жилья», – подумал он.

Он вспомнил о лифтере, швейцаре, рассыльном и как они смотрели на него во все глаза, когда он входил в подъезд. Они, вероятно, дивятся тому, что здесь происходит. Да всякий, кто заметит, какие люди входят в такой дом или выходят из него, или увидит их в окно, будет дивиться тому, что здесь происходит. «С ума они сошли, что ли? – думал Бауер. – Выбрать такое место! Всякий, кто нас здесь увидит, сразу сообразит, что дело нечисто».

Стоит соседям заглянуть в кухонное окно, и они донесут полиции. Может донести швейцар, или один из лифтеров, или еще кто-нибудь, кого он даже не заметил. Постовой на углу. «Что он должен подумать, видя, как люди вроде нас входят в такой дом и выходят из него? Нет, я не могу здесь работать, – думал Бауер. – Это не для меня».

Он изо всех сил вцепился в счетную книгу, чтобы унять дрожь в руках, и сидел, прислушиваясь к тишине за дверью и к тишине двора за окном. «Если я спущу шторы, – думал он, – все удивятся, зачем это? Что такое может происходить на кухне, чтобы понадобилось спускать шторы!» Он смотрел в окно на молчаливые дома и молчаливые окна напротив, а здоровым ухом напряженно вслушивался в тишину за кухонной дверью.

«Не могу, – думал он. – Это противно природе! Я должен уехать куда-нибудь». Если бы нужно было пойти на муки, даже на смерть, он бы пошел. Он мог бы заставить себя. Шли же люди на смерть ради своих близких, и он тоже мог бы, не хуже всякого другого. Но только не это. Это противно человеческой природе – сидеть здесь и понемногу сходить с ума.

Никаких сомнений. Ясно, почему Лео перевел банк в такое место, где он торчит у всех перед глазами, как светящаяся вывеска. Чтобы свести его, Бауера, с ума. Прежде всего он пустил ему пыль в глаза – пусть, мол, сидит и думает, что здесь помойка, и та лучше конуры, в которой он вынужден жить. А потом он предупредил его достаточно ясно, – если будет налет, расплачиваться придется ему, Бауеру.

Если донесет лифтер или швейцар, или дежурный по этажу, или рассыльный, или пожарный – их никто не станет подозревать. Никто не станет их подозревать, потому что Лео решил заранее, что, в случае налета, будет виноват Бауер. Тут уж не поспоришь. Бауер сделал это. Не о чем говорить. Это сделал Бауер.

Если донесут соседи – скажут, что это сделал он. Если донесут жильцы из дома напротив – скажут, что это он. Если постовой видел, как они входили в дом, и начнет раздумывать, в чем тут дело, и для проверки вызовет полицию – скажут: это сделал Бауер. Все ясно. Ни разговаривать, ни слушать не станут. Застрелить его! Застрелить на месте! Вот и все.

Нет, он должен уехать. Он должен уехать, не предупредив Кэтрин. Он сказал ей, что Джо хочет его убить. Она не поверила ему. Ее ничем не проймешь. Что толку говорить ей правду, объяснять, что это противно человеческой природе, что человек не может этого вынести – не может делать работу, от которой сходит с ума. Не может сидеть и работать и понимать, что сходит с ума.

«А видеть, как твои дети умирают с голоду, – от этого ты не сойдешь с ума?» – скажет Кэтрин. «Мужчина должен быть мужчиной. Если у тебя семья, ты должен все вынести и быть мужчиной ради своей семьи».

«Я сойду с ума! – мысленно выкрикнул Бауер. – Совсем, совсем сойду с ума, взбешусь и натворю невесть что!»

В тот же вечер, в десять часов, Уолли появился в бильярдной Бойла. Он увидел Бауера, кивнул ему, но не подошел. Он переходил от бильярда к бильярду, разговаривал, наблюдал за игрой и, по-видимому, ждал, когда для него освободится место. Кто-то спросил его, как высоки сейчас ставки, но Уолли ответил, что не работает больше у Коха. Все заинтересовались – почему? Удачно поставил на лошадку и сорвал такой куш, что может теперь сидеть сложа руки? Или поссорился с Кохом? В чем дело?

– Нет, у меня с Барни все гладко, – сказал Уолли. – Просто я решил забрать повыше и сейчас пытаю счастья в одной затее, смотрю, что из этого выйдет.

Бауер не глядел на Уолли, но юноша все время вертелся у него перед глазами – веселый, улыбающийся. Бауер сидел у стены на деревянном складном стуле. Он пришел сюда, чтобы подумать. Он чувствовал, что здесь ему легче будет думать, чем дома. Ему казалось, что должен все же найтись какой-то способ уйти от Лео и получить временную работу и стать свободным – какой-то совсем простой способ, что-то такое, что очень легко сделать, если хорошенько подумать. Мысль об Уолли не раз приходила ему на ум, но он говорил себе: «Что этот мальчишка может сделать? Только болтать глупости и хвастать».

Так он сидел и думал, ища способа уйти от Лео – совсем простого легкого способа, – и возвращался мыслями к Уолли, и отвергал Уолли, и размышлял о том, что случится, если он все-таки не найдет этого способа.

«Уеду на товарном поезде, – думал он, – а потом выпишу Кэтрин и ребятишек. Оставлю Кэтрин записку и все объясню».

Но где на всем пространстве Соединенных Штатов мог человек заработать себе на жизнь в 1934 году? Никто в этом году не имел права быть живым. Люди со всех концов страны стекались в Нью-Йорк, а если и в Нью-Йорке не было работы, как мог он надеяться на работу где-нибудь еще? Бауер вдруг увидел себя ободранным бродягой: сняв шляпу, он стучится в двери кухонь или роется украдкой в выгребной яме.

В конце концов Бауер подошел к Уолли. «Мальчишка, хвастун!» – подумал он. Но надо сделать это ради семьи, надо выслушать мальчишку, чтобы иметь потом право сказать, что он все испробовал, чтобы освободиться от работы, которая сводит его с ума, дошел даже до такой бессмыслицы, что слушал этого мальчишку. Он сказал Уолли, что хотел бы расспросить его подробнее о вчерашнем предложении, прежде чем решить окончательно – да или нет.

– Да я тут жду, когда освободится бильярд, – сказал Уолли. Бауер разочарованно отвернулся. Через несколько минут Уолли сам подошел к нему и сказал, что, как видно, ему все равно не дождаться очереди, и предложил покатать его в машине.

Уолли медленно вел машину, а Бауер расспрашивал: сколько такой автомобиль берет горючего, и какую поднимает тяжесть, и какова его скорость, и может ли он въехать на гору у Форта Джордж при сильном ветре.

– Я дам вам карманный справочник, – сказал Уолли, которому все это, видимо, надоело.

– Пожалуйста! Мне никогда не попадался такой справочник. Если удастся собрать немного деньжат, я думаю купить какую-нибудь рухлядь и самому разобрать ее.

– Ну, а как насчет нашего дела? – спросил Уолли.

– Да, право, не знаю.

– Чего именно вы не знаете?

– Не помню хорошенько, что вы говорили вчера. Я очень устал и плохо слушал – голова была забита другим.

– Дело простое, понять не трудно. Вы укажете нам место, где мы можем переговорить с Лео Минчем, – вот и все. Тогда мы замолвим за вас словечко.

– И это все?

– Все.

– Вы вчера еще что-то говорили.

– Я много чего говорил. А предложение сводится к этому.

– Нет, по-моему, в вашем предложении было еще что-то.

– Нет, больше ничего, – сказал Уолли.

– Я уверен, что было еще что-то.

– Ну хорошо, что бы там ни было вчера, сегодня – наше предложение таково. Решайте.

Бауер молчал. Машина катилась медленно. Они проехали Южный бульвар и пересекли небольшой парк, где вдоль темной дороги на каждом шагу стояли автомобили. В автомобилях сидели парочки.

– Нет, что вы скажете! – воскликнул Бауер. – В такой-то холод!

– Им-то небось тепло, даже жарко, – сказал Уолли. – Ну, так когда же вы дадите ответ? Я все-таки хочу сыграть партию.

– Что вы собираетесь предложить мистеру Мин чу?

– А вам что до этого? Мы хотим кое-что предложить, заключить сделку.

– А кто это «мы»? Должен же я знать, с кем имею дело.

– Вы имеете дело со мной.

– С вами? Так это вы будете говорить с мистером Минчем и заставите его отпустить меня? Вы что думаете, я сумасшедший?

– Я работаю с Фикко.

– А! – Бауер старался припомнить, где он слышал это имя. Оно было ему знакомо, но вместе с тем ничего не говорило. То ли он видел его в газетах, то ли слышал от кого-то.

– Кто такой Фикко? – крикнул он. – Что это такое – Фикко? Я должен знать. Я не могу заключать сделку вслепую – с людьми, о которых никогда не слышал и не знаю, чем они занимаются.

– Вы не слыхали о Фикко?

– Ну да, я слышал о нем, но не помню, где и что. – Бауер сердито повернулся и взглянул прямо в лицо Уолли, и Уолли отвел глаза от дороги и посмотрел на Бауера. Губы у юноши слегка кривились; он не то улыбался Бауеру, не то издевался над ним. Он ничего не сказал. Только спокойно посмотрел на Бауера, и Бауер опустил глаза и отвернулся.

– Поймите меня, – проговорил Бауер. – Я не хочу попасть из огня да в полымя. Я должен точно знать, что меня ждет спереди, прежде чем решиться.

– Вам не о чем беспокоиться. Вы имеете дело со мной.

– Да, но я ничего не знаю. Сейчас я у одного в лапах, а когда вырвусь от него, попаду в лапы мистера Фикко. Какой же мне смысл лезть куда-то, чтобы потом мной распоряжался мистер Фикко.

– Фикко даже не будет знать о вашем существовании. Вы имеете дело со мной.

– А вам не придется сказать ему обо мне?

– А зачем? Это сделка между мной и вами, а мне от вас ничего не надо. Вы сами знаете. Попросите только вашего хозяина встретиться с вами где-нибудь в укромном месте, даже не очень укромном, это необязательно, – в каком-нибудь уединенном ресторанчике или еще где-нибудь, где вам будет удобнее. Можете даже не приходить туда, если не хотите.

– И это все?

– Все. Позвоните по телефону – я дам вам номер – и скажите тому, кто подойдет, – не называйте ни себя, ни вашего хозяина, – просто скажите, чтобы Уолли был в такой-то час в таком-то месте. Словом, как вы условитесь с вашим хозяином. Только не называйте его имени. И мы приедем туда и обо всем переговорим; а когда заключим сделку, то скажем о вас, и это будет одно из наших условий. Вам совсем не нужно там быть. Мы изложим ему наше предложение, он его примет, и одним из условий сделки будет ваше увольнение.

– И это все?

– А что еще? Позвоните, скажите, где должна состояться встреча, и повесьте трубку. После этого вы – свободный человек. Поезжайте на зиму в Майами.

– Я хочу стать на пособие и получить временную работу.

– Делайте, что хотите. Меня это не касается. Я об этом даже знать не хочу.

– Вы вчера вечером сказали еще что-то, я хорошо помню, что-то еще, для чего вы хотите видеть мистера Минча.

– Хотим предложить ему кое-что.

– Нет, еще что-то. – Бауер не глядел на Уолли. Он знал, что юноша смотрит на него все с той же двусмысленной улыбкой на полных красиво очерченных губах, но сам он продолжал смотреть прямо перед собой в ветровое стекло.

– Больше я ничего не говорил, – сказал наконец Уолли. – Да и не все ли равно? Вы сейчас слышали мое предложение, ну и отвечайте – да или нет.

Бауер затряс головой и скорчился, словно от боли. Он почти зажмурил глаза. – Не знаю, – сказал он. – Не знаю, нет… нет… не знаю.

– Ладно. Будем считать, что вы отказываетесь. А теперь, с вашего разрешения, я хочу вернуться к Бойлу. – Уолли стал круто заворачивать, а Бауер тревожно посматривал вправо и влево, и через заднее стекло.

– Вчера вы говорили еще о чем-то, – сказал Бауер. – Я очень хорошо помню.

– Может быть, вам показалось, будто я сказал что-то, чего я вовсе не говорил.

«Вероятно, это так», – подумал Бауер. Он почувствовал облегчение, прилив безрассудной радости. Уолли говорит убедительно. У них есть предложение для мистера Минча. А мистер Минч не хочет их слушать. В этом нет ничего странного для тех, кто знает мистера Минча. И вот они готовы заплатить тому, кто заманит мистера Минча куда-нибудь, где ему придется их выслушать. Это вполне логично и ясно, и если прошлой ночью ему показалось, будто тут кроется еще что-то, так произошло это, вероятно, потому, что он очень волновался; голова у него была забита, и он сам не понимал, что ему говорят и о чем он думает. Что же он теряет? Если даже мистер Минч не согласится на сделку с этими людьми, ну так, на худой конец, он разозлится на Бауера за то, что тот его обманул и заставил их выслушать. В конце концов, он и так уж на него зол, хуже не будет.