Текст книги "Банда Тэккера"

– Я дам вам телефон на случай, если вы передумаете, – сказал Уолли.

– Хорошо. – Бауер вынул записную книжку и карандаш и наклонился к освещенному щитку. – Запишите на чистой странице, чтобы ее можно было вырвать, после того как вы позвоните, – оказал Уолли. – Это частный телефон, и Фикко не хочет, чтобы о нем знали.

– Понятно. – Это тоже было ясно и логично.

Уолли остановил машину, чтобы Бауеру удобнее было писать. Бауер положил книжку на колено, послюнявил карандаш и записал номер.

– Это не значит, что я уже решил, – оказал Бауер.

– Как вам угодно. Если решите, что нет, вы ничем не связаны, а если да, позвоните и окажите только, когда я должен прийти и куда. Не называйте ни себя, ни своего хозяина, и вы будете совершенно ни при чем. Скажите только, чтобы я пришел. В конце концов, что вы теряете?

– Вот я тоже так думаю. Хотя бы ради своей семьи я должен сделать все, что могу. – Если тут что-нибудь неладно, сказал себе Бауер, это их вина. Жена и дети – вот кто во всем виноват. Все это только для них, и если тут что-нибудь неладно, они и будут отвечать. Но что тут может быть неладно?

– Вам виднее, – сказал Уолли, – делайте, как для вас лучше.

– Не для меня, а для моей семьи.

– Ну для кого бы там ни было, – сказал Уолли.

Груз истории, который ложится на плечи человека, идущего своим повседневным путем, – нелегкий груз, но Бауер, как и большинство людей, никогда не замечал этого. Он никогда не думал о том, что и он, и всякий человек на земле каждую секунду своей жизни живет в общем потоке истории. Для него историей было не то, что происходило со всеми людьми, а то, о чем пишут в школьных учебниках. Исторические судьбы вершились «тузами», о которых писали газеты и которые жили в правительственных зданиях или стремились там жить. Пока они были живы, они были хозяевами, и люди прислушивались к их словам. Когда они умирали, их превращали в памятники.

Был вечер вторника на второй неделе декабря 1934 года, и в этот вечер в маленькой жизни маленького человека произошло событие, которое никогда не будет отмечено в анналах истории человечества. Маленький человек получил в наследство чувство неуверенности, и с самой колыбели оно стало формировать из него ребенка определенного склада. Он родился в мире, где царил бизнес, превращенный в азартную игру; в этой игре выигрышем была нажива, а ставкой – человеческая жизнь. Тут негде было почерпнуть уверенность. Напротив, чувство неуверенности, с которым он явился на свет, могло только усугубиться в окружавшем его мире.

Наконец, в жизни маленького человека произошел кризис, произошло событие, имевшее значение лишь для немногих. Один человек, пытаясь спасти деньги своего брата, подвел под арест служащих этого брата; их обвинили в судебно-наказуемом проступке, за что, в худшем случае, грозил небольшой штраф. Только один из этих служащих был достаточно подготовлен историей современного мира к тому, чтобы полностью отозваться на смысл происшедшего.

Для этого человека арест оказался событием, которое подытожило и сделало осязаемой, а потому понятной и сокрушающей, трагедию неуверенности. Чувство неуверенности сделало его ребенком определенного склада и, усугубляясь, вырастило из него человека определенного склада. Этот человек не видел избавления от неуверенности ни в чем, кроме смерти. Воля к самоуничтожению была сильна в нем, но чтобы совершить свое дело, ей нужен был страх, пароксизм предельного страха. Только такой страх обладал бы достаточной силой, чтобы принудить свою жертву уничтожить в себе сначала любовь ко всему, что ценно в жизни, и любовь к жизни, а потом и самое жизнь. Тогда маленький человек, чтобы разжечь свой страх, начал выдумывать себе врагов и раздувать в себе ненависть, чтобы еще больше разжечь страх; он выращивал свой страх, лелеял его, питал, оберегал. В конце концов страх обрел такую силу, что уже находил себе пищу во всем, на что бы ни наталкивался. Звонок у входной двери, разговор с хозяином, обещавшим помочь ему вернуться к прежней жизни, жена, дети, отец, общество, в котором он жил, – все питало его страх и становилось устрашающим.

И в этот критический момент бездарное, неполноценное существо, жалкий, безмозглый мальчишка пришел к маленькому человеку, и тот стал его слушать. Вместо того чтобы не заметить его или обратить в пищу для своего страха, вместо того чтобы отнестись к этому коварному, извращенному созданию так, как он относился ко всем людям, маленький человек слушал его и заставлял себя ему верить.

«Доверь мне свою беду, – сказал юнец. – Я помогу тебе. Делай, что я велю, и у тебя больше не будет забот. Лучшая жизнь откроется перед тобой. Я уберу с пути твоих врагов и все, что ты ненавидишь. Дай мне быть твоим вожаком. Ты не раскаешься».

Маленький человек слушал, и странный процесс происходил в его мозгу. Он не верил словам жены, не верил словам хозяина. Он не верил и словам мальчишки, но, как это ни удивительно, вместо того чтобы тотчас по-своему воспринять их и тем самым превратить в лишнее орудие своей борьбы за самоуничтожение, он заставлял себя верить им.

Что это – чудо, случайность, совпадение, прихоть ума, воля некоей высшей силы?

Маленький человек задавал вопросы мальчишке, которого хотел признать своим вожаком. Но вопросы задавал его язык, а не рассудок. Рассудок маленького человека был задушен его волей к самоуничтожению и мог подсказать ему только одно: он ничего не теряет, приняв предложение мальчишки, так как терять ему уже нечего. Если бы мальчишка, которому удалось стать вожаком, пришел раньше, он был бы отвергнут. Если бы он пришел позже, он опоздал бы – выход из кризиса был бы найден без него. Поэтому момент его появления оказался не случайностью или совпадением, а самостоятельным фактором. Время сыграло существенную роль в удаче вожака.

Жена маленького человека обещала помочь его беде и была отвергнута. Хозяин маленького человека обещал ему то же, и доказал, что способен помочь ему, и был сначала отвергнут, а потом просто не замечен. Ибо маленький человек не желал того выхода, который они обещали. Он желал смерти. И вот коварный, извращенный вожак пообещал ему другой выход, набросал свой план действий.

Что же? Он обладал чудесным даром убеждения? Или ему ниспослана была помощь свыше? В чем же причина его успеха?

Если бы из его плана действий логически вытекала надежда на спасение, если бы, например, этот план означал конец неуверенности и возможность нового труда на земле – труда, имеющего иную цель, нежели разлагающий процесс наживы, и не обрекающего тех, кто не достиг этой цели, на смерть без погребения, на смерть, которую можно заранее предвкусить и выстрадать, – тогда вожак несомненно тоже был бы отвергнут. Он был бы встречен как враг – враг воли к самоуничтожению – и стал бы предметом ненависти и пищей для страха. Но выход, который предлагал вожак, полностью укладывался в рамки жизненного опыта маленького человека. Он не сулил исцеления от неуверенности, он только соответствовал ее симптомам. Поэтому маленький человек готов был принять эту помощь. Ведь план вожака не давал надежды на успех. Это не был враг воли к смерти – это был ее союзник. И маленький человек с жадностью за него ухватился.

Итак, маленький человек вопрошал вожака языком, но не рассудком. Ибо рассудок его знал, что вожак лжет ему и на самом деле обещает только смерть. Ложь вожака помогала маленькому человеку скрывать от самого себя невыносимую правду, а помимо этого у маленького человека была еще и своя ложь, которая также помогала. «Что я теряю? – говорил он себе. – Я обязан, по крайней мере, испробовать все, что можно, чтобы потом честно сказать: я все испробовал».

Вы спросите, какое отношение имеют убогие перипетии незначительной жизни маленького человека к такому грандиозному процессу, как история?

Так вот – это был 1934 год. Немецкая нация, подготовленная историей, так же как был подготовлен маленький человек, и затем так же, как и он, ввергнутая в пучину экономического кризиса, подобно ему выдумывала себе врагов и разжигала в себе ненависть, и питала и раздувала страх, и дала увлечь себя вожаку – грубому, омерзительно-извращенному субъекту. Все происходило так же, как с маленьким человеком. Вожак немцев был из их числа. Он носил в себе волю к смерти и знал к ней путь. Он знал, как, обманывая себя, угождать воле к смерти. Он замышлял для Германии смерть, но сулил ей лучшую жизнь. Поставленный у власти, он не изменился. Он измышлял новых врагов своей нации и разжигал новую ненависть, и раздувал, питал, лелеял новые страхи.

Немецкая нация вопрошала языком, но не рассудком. Разве жизнь в страхе, сожительство со страхом, порождающее новые страхи, – лучшая жизнь? Разве всеобщее рабство – лучшая жизнь? Да! Да! – кричала немецкая нация, ибо ее рассудок ревностно готовил саморазрушение. Обман помогал делу.

Тогда жизнь Германии, как достойной жизнедеятельной нации, жизнь немцев, как членов человеческого общества, оказалась закованной в цепи рабства, а жизнедеятельность, достоинство и человечность погибли на костре страха. Немецкая нация в пароксизме страха перед содеянным ею распалялась на этом костре, радостно гремя цепями, приковавшими ее к смерти, неистово ликовала, испуская дикие вопли, и кинулась, наконец, взбесившимся зверем на мир. Это был апогей неуверенности.

Нечто, именуемое нацистской идеей, сулившее массовое истребление, расползалось по земле. Это был апофеоз современного мира и его игры в бизнес. И всюду, куда проникала эта идея и где она находила созревших для гибели людей, сильных только своей волей к самоистреблению, – там она находила себе жертвы. Вся банда Тэккера и, конечно, сам Тэккер были именно такими людьми. Одни из них созрели больше, другие меньше, но созревали они все. В каждом из них подытоживалась история современного мира на 1934 год. И все, чему предстояло свершиться после 1934 года, в значительной мере явится делом их рук. То, что они примут и что отвергнут, на чем сыграют и в чем просчитаются, породит события ближайших лет.

Таков был груз истории, легший на плечи Бауера. Бауер больше других созрел для гибели, и он плыл, утопая, в потоке истории навстречу Фикко.

Часть седьмая
«Жертвы»

1

В тот же вторник, в девять часов вечера, Уилок поджидал Джо в условленном месте – на углу Сорок седьмой улицы и Мэдисон авеню. Джо, еще не доезжая до угла, увидел Уилока, притормозил и, не останавливая машины, на ходу открыл дверцу. Он тут же включил скорость и повел машину дальше, предоставив закрывать дверцу Уилоку. Резко свернув на Сорок девятую улицу, он поставил машину к тротуару у Пятой авеню. Небольшой лимузин, шурша шинами, вынырнул из-за угла, затормозил и начал медленно приближаться.

– Наклонитесь, – сказал Джо. Сам он нагнулся так низко, что уперся руками в пол. Спина его была обращена к улице. Уилок смотрел на него с удивлением.

– Да наклоните же голову, черт вас дери, – сказал Джо.

Уилок согнулся и наклонил голову; теперь с улицы видны были только его плечи. Когда лимузин проехал мимо, Уилок и Джо выпрямились.

– В чем дело? – спросил Уилок.

– Я сам не знаю.

– Какого дьявола…

– Просто я хотел проверить, не следят ли за нами, и вот – сами видели! Значит, к нам уже приставили кого-то.

– Послушайте…

– Вероятно, ваш коммутатор под наблюдением. А, впрочем, может быть, и нет. Может быть…

– Я адвокат и ни от кого не собираюсь бегать.

– Что-то не разобрал я, кто в машине, – Фикко кого-то подослал, или это штучки Холла. Вы не разглядели?

– Да какое мне дело? – сказал Уилок. – Вы давно хотите втравить меня в такую историю. Я этого не потерплю.

– Знаете, что они делают? Они сидят за углом в машине и поджидают нас. Детские игрушки. Они думают, мы попались, но это уж – ах, оставьте. Это колдовские юнцы, это не Фикко – не его стиль.

– Вы что, не слышите, что я вам говорю?

– Я уже давно мог бы отвязаться от них, – как только они проехали, но я хочу проверить. Вот увидите, они сейчас пошлют кого-нибудь на угол, чтобы им подали сигнал, если мы повернем назад на Мэдисон авеню.

– Вы не можете повернуть назад, здесь одностороннее движение, – сказал Уилок.

– Я хочу дождаться и посмотреть, что это за птица – от Фикко или от Холла.

Джо и Уилок сквозь ветровое стекло наблюдали за перекрестком. Если об их свидании стало известно Холлу, это значит, что к коммутатору Уилока подсадили слухача. Но если пронюхал Фикко, тогда одно из двух – либо за ними уже давно следят, либо Фикко держит у Тэккера своего человека. Десятки людей проходили по тротуару. Трудно было сказать, кто из них торчит тут, чтобы следить за машиной Джо.

– А, может быть, они хитрые, – сказал Джо, – взяли с собой женщину на подмогу. Следите и за женщинами.

– Да оставьте вы меня в покое с вашими фокусами! – вскричал Уилок. – Я юрисконсульт, у меня совсем особое положение, не то, что у всех вас. Вы как будто забываете об этом.

Джо не сводил глаз с перекрестка. Он был взволнован, встревожен, но сидел спокойно и слегка улыбался, словно это волнение было ему по душе. Ему было по душе все, что мешало думать. – Не пойму, кого вы дурачите, – сказал он. – Самого себя, что ли?

– Никого я не дурачу. Черт возьми, почему вы меня не слушаете? Скажите мне, где Тэккер, и я пойду к нему сам, как адвокат к своему клиенту, без всяких штук.

– Постойте! Смотрите назад.

Джо включил обратный ход, дал газ, и машина попятилась. Джо ни на секунду не спускал глаз с перекрестка. Он умел водить машину. Чуть касаясь пальцами руля, он мог заставить ее идти прямо, как стрела. Человек На противоположном углу поднял руку и начал поспешно переходить улицу.

– Так я и думал, что мы его выловим, – сказал Джо.

По его расчетам, лимузин, получив сигнал, должен был свернуть на Пятидесятую улицу и помчаться к Мэдисон авеню, чтобы перехватить их. Джо вел машину обратным ходом, пока, как он предполагал, лимузин не свернул на Пятидесятую улицу. Тогда он рванул машину вперед. Человек на углу Пятой авеню, увидев, что машина Джо приближается, замахал руками, подзывая такси. Джо снова улыбнулся. Никакому такси за ним не угнаться. Проезжая мимо сыщика, он взглянул на него. Лицо было ему незнакомо, но Джо решил, что он не из фикковской шайки, – слишком хорошо одет.

– Следите, какое он возьмет такси.

– Желтое.

– Запомните номер и следите за ним.

На углу Пятой авеню сигнал светофора был зеленый, и Джо свернул налево, к центру. Будь сигнал красный, Джо свернул бы направо. Старт был удачный. Такси, когда его подозвал сыщик, ехало в обратном направлении. Ему пришлось повернуть и подождать сигнала. Джо прикинул, что лимузин, должно быть, стоит теперь на углу Пятидесятой улицы и Мэдисон авеню и оттуда следят, в какую сторону он поедет. Они там, конечно, уже поняли, что он поехал к центру. Но в деловых кварталах в эти часы было легче скрыться. Меньше движения. Можно срезать два-три угла.

Джо ехал прямо по Пятой авеню. Он подстерегал удобный случай отделаться от такси и старался подъехать к перекрестку за секунду до красного света. Такси застрянет у светофора, а он проскочит, минует следующий перекресток и свернет за угол, опередив своего преследователя на два квартала. Он вел машину, ни о чем не думая, только считая перекрестки. По спине шофера ехавшей впереди машины он мог сказать наперед, что тот собирается сделать: свернуть направо или налево или затормозить. Он мог определить расстояние с точностью до одного дюйма, даже не думая об этом.

– Знаете, – сказал он Уилоку, – когда меня подхлестнут вот так, я лучше веду машину.

Уилок через заднее окно следил за такси.

– У вас нахальства хоть отбавляй, – сказал он. – Почему вы позволяете себе проделывать со мной такие штуки?

– А я думал, что такие мальчики, как вы, любят поиграть в «сыщики и разбойники».

На Тридцать девятой улице Джо, наконец, осуществил свой план. Он проскочил перекресток в последнюю секунду, а такси слишком отстало, чтобы поспеть за ним. На Тридцать восьмой улице поперечное движение было небольшое. Джо и тут проскочил перекресток, потом свернул направо, на Тридцать седьмую улицу, потом, не сбавляя хода, еще раз направо, на Шестую авеню, и на полной скорости вылетел на Тридцать восьмую улицу. Здесь он свернул направо, на Пятую авеню, поехал прямо до Тридцать шестой улицы и свернул налево, к Мэдисон авеню. Он подвел машину к тротуару, потушил фары и выключил мотор.

– Я буду следить за Мэдисон авеню, а вы смотрите на Пятую авеню, – сказал он.

С минуту они сидели молча. Вечерний Нью-Йорк возбужденно жужжал вокруг них, откликаясь на их собственное возбуждение.

– Желал бы я знать, зачем вы это со мной делаете, – проговорил наконец Уилок.

– Ничего я с вами не делаю.

– Вы всегда так. Никак не хотите понять, что я только юрисконсульт синдиката, а не член его.

– Я получаю приказания от Бена, – сказал Джо. – Ему нужно с вами о чем-то поговорить, и он велел мне привезти вас и сделать это так, чтобы никто не знал, где он.

– Почему он не сказал этого мне? Я бы просто пришел к нему, без всяких фокусов.

– Вот в этом-то все и дело. Он не верит, что вы сумеете отвязаться от хвоста. Для него вы все еще пай-мальчик, воспитанный в колледже.

Джо поехал дальше, огибая углы, замедляя ход, останавливаясь, снова прибавляя скорость, возвращаясь назад, но все время двигаясь в направлении северо-западной части города. В конце концов он подвел машину к стоянке на Пятьдесят восьмой улице и сказал, что отсюда они поедут на метро. По безлюдной полутемной улице они подошли к станции. По дороге Джо один раз остановился и, поставив ногу на пожарный кран, развязал и завязал шнурок на ботинке. Он проверял, не следят ли за ними. Никого не было.

– Я хочу, чтобы вы поняли раз и навсегда… – начал Уилок.

– Послушайте, что я вам скажу, – прервал его Джо. – Я ничего не имею против вас. Мы с вами работаем в одном бизнесе. И на этом точка. Во всем, что касается бизнеса, я с вами заодно, но я не стану морочить себе голову из-за того, что у вас, видите ли, гонор или принципы, или черт его знает что. Хотите заседать в Верховном суде? Пожалуйста, мне дела нет, пока это не затрагивает бизнеса. Ясно?

– Я юрисконсульт синдиката и больше ничего, абсолютно ничего.

– Знаете что? – сказал Джо. – Купите себе газету и запишите это там где-нибудь. Пожалуйста, вот вам три цента, – он сунул руку в карман, и Уилок сердито отвернулся.

Они сели в поезд на западной линии метро и вышли на Девяносто шестой улице. По дороге от станции до новой квартиры Тэккера Джо дважды останавливался, чтобы проверить, не следят ли за ними.

2

Последние дни мысль о Фикко не покидала Тэккера. Он знал, что этот субъект собрал вокруг себя шайку и что у него нет ни денег, ни связей – ничего, кроме этой шайки, которую ему нужно кормить. Тэккер хотел выждать и посмотреть, как Фикко будет это делать. Тэккер опасался, что Фикко вообразит, будто его прежний хозяин, оставшись один и связанный по рукам и ногам своим новым бизнесом, стал податлив и, как зрелый плод, сам просится в руки.

А потом Тэккер узнал, что именно так Фикко и думал. Он узнал об этом поздно вечером в понедельник, через час после того, как судья Гаррет прекратил дело против банка Лео Минча. Один из белых банкиров-лотерейщиков, некто Джилиам, явился к Тэккеру искать у него защиты и договориться о том, во сколько эта защита может ему обойтись. Он рассказал, что накануне вечером, в воскресенье, когда он гул ял около дома со своей собачкой, двое неизвестных ему людей вышли из стоявшего неподалеку автомобиля, подошли к нему и заявили, что хотят с ним поговорить.

– Ну что ж, – сказал он, – я слушаю.

Джилиам был высокий, грузный мужчина с выдающейся вперед нижней челюстью и курчавой седой шевелюрой, развевавшейся вокруг маленького остроносого лица. В свое время он был куклуксклановцем в одном из южных штатов и потому считал, что ему сам черт не брат, в доказательство чего всегда ходил с револьвером. Люди были о нем такого же мнения. Считалось, что Джилиам не из тех, кто полезет под кровать со страху.

Двое неизвестных сказали, что предпочитают вести с ним разговор с глазу на глаз, в машине. Тут Джилиам испугался. Ему понятно было, что это значит, – он бывал в кино. Он хотел свистнуть собаку, рассчитывая, что она залает, поднимет тревогу, и это даст ему возможность вытащить револьвер и пугнуть бандитов. Однако те, заметив, что его губы округлились для свиста, взяли его за локти и, прежде чем он успел издать хоть звук, повели к машине. Они не тащили его, не применяли силы. Они просто вели его, и Джилиам был так поражен и испуган, что покорно шел, не зная, что ему делать. Собака осталась около дома.

Джилиам припомнил, что несколько лет назад, когда он держал на паях дансинг в Гарлеме, один из этих молодчиков был у него там вышибалой; но имени его Джилиам вспомнить не мог.

Тэккер спросил, каков он с виду, и решил, что это Джэз Смитти, служивший швейцаром в ночном клубе на Пятьдесят второй улице, где жена Фикко работала в дамской комнате.

Никого из остальных молодчиков Джилиам описать не смог. Он был слишком взволнован, чтобы их разглядывать. Кажется, их было четверо, но поручиться он не мог, возможно, их было даже пять или шесть. Джилиам помнил, что автомобиль был большой, семиместный, и Тэккер с удивлением подумал, где Фикко его раздобыл. Он решил, что, вероятно, кто-нибудь из фикковской шайки работает шофером – в похоронном бюро или еще где-нибудь – и взял оттуда машину.

Когда машина тронулась, они начали допытываться у Джилиама, что Тэккер и Джо Минч делают в лотерейном бизнесе. Их шайка, как видно, пронюхала о существовании синдиката, но им нужно было дознаться, кто в него входит и где помещаются банки. Джилиам не мог им ничего сказать. Он не состоял в синдикате. Его лотерея не очень пострадала от подтасовки выигрыша, и Джо даже еще не принимался за нее. Джилиам сказал этим молодчикам – всем, сколько их там было, – четверо, пятеро, шестеро, кто их знает, – одну только правду: он сказал, что Джо появился в тот момент, когда большинство банков уже лопнуло и все полетело вверх тормашками, и он, Джилиам, не успел никого повидать и ничего не знает.

– Думается мне, – сказал парень, который по описанию походил на Джэза, – что его надо отвезти в такое местечко, где ему можно будет развязать язык.

– Я больше ничего не знаю, – сказал Джилиам. – Честное слово! Честное слово! Клянусь вам памятью матери.

Они выехали на темное, унылое Гарлемское шоссе, пролегающее между рекой и лесистым склоном. Джилиам стал на колени и клялся им памятью матери, что говорит правду. Джэз сказал, – а откуда мы знаем, может, ты – сукин сын, и Джилиам сказал, – нет, нет, клянусь вам памятью матери. – Джо, Лео, Тэккер – вот все, что он знает, все, что слышал. Он не знает даже, где помещается теперь банк Лео, так как на прошлой неделе на него был сделан налет, и банк перевели в другое место. Он сказал им, где находится контора Лео, и один из молодчиков записал адрес. Но другой возразил, – на что это им нужно? Они могут узнать, где живет Лео, точно так же, как узнали, где живет Джилиам, – поглядеть в телефонную книгу, только и всего.

– Не понимаю, – сказал Джэз, – зачем все это – разыскивать кого-то еще и терять время даром? Мы же знаем, что Лео вошел в синдикат, и он скажет нам все, что нужно.

Тогда другой, тот, что говорил про телефонную книгу, заявил, что Лео надо оставить в покое.

– Я хочу, чтобы вы это поняли и зарубили себе на носу раз и навсегда, – сказал он.

Кто-то начал с ним спорить, и он сказал: если человек доводится братом Джо Минчу, так уж понятно, что это за птица, и незачем создавать себе лишние хлопоты, когда проще простого найти еще кого-нибудь из синдиката.

Тэккер решил, что, вероятно, это был Фикко, и спросил, как говорил этот человек – высоким резким голосом и с акцентом? Джилиам сказал, что он не помнит, какой у него был голос – высокий или низкий, с акцептом или без. Он был слишком взволнован, чтобы думать о таких пустяках. Его поглощала одна мысль: раз они так открыто говорят в его присутствии, нисколько не заботясь о том, что он их слышит, – значит, уже решили его убить. Понятно, что он не очень-то хорошо помнит, кто как говорил и что делал.

Он помнит только, что они спросили у него фамилии и адреса всех лотерейщиков, которых он знает, и записали их. Парень, который спорил с Джэзом, сказал, что так или иначе им придется поговорить с этими лотерейщиками, и кто-нибудь из них уж наверное окажется членом синдиката, и тогда через него они получат все нужные сведения. А кроме того, сказал он, у них же есть этот мальчишка, который торчит в суде, и если он заметит, что Джо или Уилок, или кто другой из их шайки интересуется делом какого-нибудь лотерейщика, – тогда они сразу выловят, кого им нужно. Этот довод, по-видимому, убедил всех, что Лео надо оставить в покое, хотя один и сказал, что он все-таки не прочь был бы прижать Лео, просто ради Джо, просто ради того, чтобы сквитаться с Джо.

– Прежде всего бизнес – удовольствие потом, – сказал тот, кто, по-видимому, был главарем.

После этого они заявили Джилиаму, что наложат на него выкуп – 300 долларов в неделю. Он долго с ними торговался. Он сказал, что если его заставят выплачивать такую сумму, то его бизнесу крышка, а они сказали, очень может быть, но если он откажется, – тогда крышка ему. В конце концов, сказал Джилиам, они сторговались на 75 долларах в неделю. На самом деле Джилиам согласился выплачивать им 150 долларов, но решил сказать, что 75 и что он предпочитает платить эту сумму Тэккеру, с тем чтобы тот оградил его от этих бандитов.

Потом они обшарили карманы Джилиама, нашли револьвер и забрали его, нашли 60 долларов и какую-то мелочь, 62—63 цента, и забрали тоже, – в счет будущих платежей.

В вышибале из дансинга, видимо, заговорила профессиональная жилка, и он предложил оставить Джилиаму доллар на такси, чтобы добраться домой, но другой молодчик – тот, кто был у них главарем, – заявил, что черт его не возьмет, если он пройдется пешком.

Наконец, после долгих просьб и препирательств, главарь рассудил, что Джилиам может доехать домой на двух трамваях, и дал ему десять центов на билет и два цента на пересадку. После этого они вышвырнули его посреди дороги, и ему пришлось идти пешком целую милю до остановки.

«Это Фикко, ясно как день, – подумал Тэккер. – Кто же еще станет так скряжничать из-за каждого цента».

Тэккер спросил, как Джилиам узнал его адрес, но Джилиам не захотел объяснить. Это неважно, сказал он. Тысячи людей знают, где живет Тэккер. Гораздо важнее узнать, что Тэккер собирается теперь предпринять?

– А почему я должен что-нибудь предпринимать? – спросил Тэккер.

– Это же все из-за вас. До вашего появления у нас ничего подобного не бывало.

– Но ведь я-то вас все-таки не трогал, – рассмеялся Тэккер.

– Да, конечно, но… – голос Джилиама замер.

– Мне кажется, вы забываете, с кем говорите, – сказал Тэккер.

– Станьте же на мое место. Я занимаюсь этим бизнесом восемь лет, и, пока не было вас, со мной ни разу не случалось ничего подобного.

Тэккер решил отделаться от Джилиама. Он хотел было сначала предложить лотерейщику сделку, взять его под защиту, если тот согласится войти в синдикат. Но потом вдруг почувствовал, что устал, что лотерейщик его злит и что ему неохота с ним возиться. Он встал.

– Мне все же кажется, что вы забылись, – сказал он. Он сказал это, даже не повысив голоса.

Джилиам тоже встал. Он был очень высокий мужчина, выше Джо, и Тэккер рядом с ним казался даже маленьким.

– Да я просто так, мистер Тэккер, – пробормотал он. – Вы знаете, как это бывает, когда расстроен и волнуешься… Такие дела творятся…

– Ладно, ладно, я понимаю. – Тэккер направился к двери, и Джилиам взял пальто и шляпу.

– Вы, значит, ничего не хотите предпринять? – спросил Джилиам.

Страх, звучавший в его голосе, раздражал Тэккера. У него мелькнула мысль, что неплохо бы заставить Джилиама ползать на коленях и клясться памятью матери… Тэккер знал, что для этого ему нужно только сунуть руку в карман. Но он решил, что это может повредить бизнесу, да и не так уж забавно в конце концов, и даже сам удивился, что такая мысль взбрела ему на ум.

– Поговорите с Джо, – сказал он. – Это по его части, пусть сам и решает.

Когда Джилиам ушел, Эдна вышла из спальни и спросила, зачем приходил этот человек. Эдна уже собралась ложиться спать. Лицо ее блестело от кольдкрема, и на руках были нитяные перчатки, которые она надевала на ночь, чтобы сохранить белизну и мягкость кожи.

– Да ни за чем, – сказал Тэккер. – Так, ерунда, ничего важного.

Но до Эдны долетали обрывки разговора, который велся временами в повышенном тоне, и она была встревожена.

– Ты, значит, не хочешь сказать мне?

– Я бы сказал, если бы было о чем говорить, но это просто… Ну, словом, ерунда. Ерунда, и все.

Эдна держала в руках кусочки ваты, которыми затыкала уши, чтобы поскорее уснуть; она вертела их в пальцах и долгим, пристальным взглядом всматривалась в лицо мужа. Тэккер сидел на диване. Он взял газету, надел роговые очки и принялся читать.

– Меня всегда восхищало в тебе, – сказала Эдна, – что я никогда ничего не могла прочесть на твоем лице. Но порой это начинает досаждать.

От неожиданности Тэккер выпустил из рук газету. Он думал, что Эдна уже ушла. Чтобы скрыть свое замешательство, он стал поправлять очки.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Я хочу сказать, что видела тебя в разных переделках, но никогда не видела, чтобы ты изменился хоть на йоту, и порой это очень досаждает.

– Ты уже спишь совсем. Тебе пора в постель.

– Нет! – воскликнула она. – Зачем приходил этот человек?

– Ты хочешь, чтобы я выдумал для тебя какую-нибудь басню? Ну, а я устал, не хочется ничего придумывать.

Эдна ушла в спальню. Тэккер снова взял в руки газету. Он не читал. Он просто держал газету перед глазами, но на лице его было такое выражение, словно он читает.

Он обдумывал, как ему лучше поступить с Фикко. Фикко, вероятно, решил, что Тэккер не захочет или не сможет драться с ним, потому что Холл выслеживает Бэнта. Если заварится каша, мало ли что может выплыть наружу, и тогда махинации Бэнта, тоже, чего доброго, выплывут наружу, а Бэнт не может до этого допустить, особенно сейчас, когда его выслеживает Холл. Поэтому Фикко решил наложить выкуп на все лотерейные банки, входящие в синдикат. Вот для чего ему понадобилось знать, кто входит в синдикат, он хотел действовать наверняка и не терять времени даром. Если Тэккер не захочет или не сможет драться, синдикат перейдет к Фикко. Впрочем, Тэккер может откупиться от Фикко, уступив ему часть синдиката. Во всяком случае самое меньшее, что Фикко выиграет – это выкуп с каждого из банков. Если Тэккер решит драться, то драка будет. Фикко пойдет на это. Он сейчас на мели, и терять ему нечего. И вся шайка его на мели. Они не взяли бы 60 долларов у Джилиама, не будь дела у них совсем плохи.