Текст книги "Тамерлан. Война 08.08.08"

И вот враг, у которого не осталось в запасе полков, сделал то, чего ждал Сахибкиран: вывел из центра во фланг еще один тумен. Хвала Господу, славный Мухаммад-Султан справился с поставленной задачей – он вытянул на себя из центра целый тумен и тем ослабил его, ослабил в том месте, куда Сахибкиран наметил нанести решающий удар. Теперь важно, чтобы юный гурган удерживал все три тумена противника возле себя. Не надо сокрушать врага, не надо пробиваться далее по флангу. Надо маневрировать, уклоняться от ударов, беречь себя и свое войско, и главное удерживать возле себя противника.

Кроме того, Сахибкирану удалась затея и с алебардщиками – Тохтамыш уже до начала сражения вывел из резерва три тумена, чтобы прикрыть свой тыл. И теперь в центре шести его туменам противостояло ровно столько туменов Тохтамыша. Но у Сахибкирана в запасе еще двадцать тысяч воинов, а Тохтамыш вступает в дело без резервов. А это значит, что быть ему битым, как ни крути.

Сахибкиран дал начало атаки своего центра.

Первыми легко выступили лучники. За ними, выдерживая дистанцию и набирая скорость, три колонны копейщиков, одна отставая от другой. Последней, тысячными колоннами, тронулась сабельная конница.

Лучники, подступив к передней лини врага, отстрелялись. Отошли проходами в колоннах копейщиков.

Копейщики, войдя в соприкосновение с врагом, забили «молотками», чередуя удары. Сабельщики же отсекали выпады противника по флангам.

Копейщики отошли – перестроиться, поправить потрепанные ряды – а проходами вновь выступали с пополненными колчанами лучники. Они забросали врага, еще не оправившегося от ударов копий, стрелами и вновь отошли, уступая место перестроившейся копьеносной коннице.

Эту тактику Сокрушитель Вселенной называл «лед и пламень». Смысл ее в том, чтобы разгоряченного единоборством врага охлаждать укусами стрел. Выдержать такую пытку сложно. Рано или поздно враг, каким бы стойким ни был, дрогнет. Слабый враг бросится бежать. Тогда он пустит в погоню сабельщиков. Сильный, расстроив ряды, кинется в атаку. Тогда Сахибкиран сокрушит его встречным ударом свежих резервных туменов. Надо только проявить терпение и дождаться момента. Надо терпеливо ждать, и тогда в руки терпеливому отдастся победа.

Но первым утратил выдержку не враг. Первым потерял терпение молодой гурган. Его внук славно бился на фланге – Сахибкиран это видел. Он сильно потрепал врага, расстроил его ряды. Но он устал маневрировать. Его потянуло в пекло!

Отступив за реку, молодой гурган перестроил свои войска. Выставил копья клином в тридцать шеренг, на флангах посадил мечи и пустился к холму, туда, где на вершине кречет парил на синем полотнище. Он несся впереди своего отряда, на острие атаки – зубцы его серебряной короны, отражая лучи солнца, выдавали его продвижение.

Как это безрассудно, – подумал Сахибкиран, наблюдая атаку внука, – неосмотрительно. У него кольнуло сердце. И он крикнул двум темникам запасных туменов:

– Резервы к бою!

А есаулов вестовыми распустил по действующим в центре войскам с приказом: всем в жесткую атаку, давить, пока враг не отступит!

Во главе резерва Сахибкиран ударил в самое слабое место врага: в продавленный участок обороны, которую смяли удары копейщиков. Оттуда был самый короткий путь к подножью холма. Раз уж его внук нацелился взять Тохтамыша за горло, значит надо помочь ему, а лучше сделать это первым. Чтобы скорее закончить бой и далее не искушать судьбу! Будут напрасные жертвы, но главное избежать самой страшной – он не выдержит того. Боже, как это глупо. Глупо!

Он прожил уже немало и многое повидал, но не видел Тохтамыш-Оглан ничего глупее, чем то, как старик, убеленный сединами, тот, кому подобает отправлять на смерть, но не торопить свою, тот, в чьей воле сгубить всю армию, только чтобы сберечь себя, рубится на мечах с отчаянием юноши. Старый гурган сошел с ума! Он впал в детство, вообразил себя мальчишкой! Это немыслимо! Но что еще удивительней: его не брали ни мечи, ни стрелы. Он бился в самой гуще, ряды его телохранителей редели, а ему хоть бы что. На него напирали со всех сторон. Каждый из воинов Тохтамыша лелеял мечту ударом своего меча сразить проклятого хромого старца. Но всякий удар, откуда бы он ни наносился, приходился на вовремя подставленный кем-нибудь из «львов Аллаха» щит, или в грудь лошади поднятой на дыбы, или в грудь подставившегося телохранителя. Гурган же оставался неуязвим. И пробиваясь в гуще неприятеля, все ближе и ближе подбирался к подножию холма. Тохтамышу ничего не оставалось, как снять часть своих войск с южного склона и бросить на голову обезумевшего Тимура.

Когда Тохтамыш бросил против него подкрепление, Сахибкиран оказался в отчаянном положении. С горсткой телохранителей его оттеснили от остального войска. Плотные ряды противника окружили его и стали стягивать кольцо. Сделалось тесно. Не развернуться. Оставалось пробиваться вперед, хоть спереди напирало свежее войско противника.

– Воины Мавераннахра, ко мне! – выкрикнул Сахибкиран, встав на стремя. – Мне требуется помощь!

Крик этот был вызван отчаянием. Выкрикнул и сильно пожалел, об этом – первым на его зов откликнулся молодой гурган. С двумя тысячами «барсов», вырвавшись из сечи, он ринулся в тыл напирающего на деда врага. За ним устремилась погоня, но гурган мчался вперед, не отбиваясь.

Удар юного гургана в спину неприятеля оказался таким отчаянным и мощным, что тот дрогнул. Под козырьком шлема с серебряной короной Сахибкиран увидел лицо своего внука: перекошенное злобой, забрызганное кровью, грязное от пота и пыли. Страшное, свирепое, безумное лицо. И на этом свирепом, перепачканном кровью лице, как две луны, светящиеся во мраке, сверкали его глаза, желтыми, огненными всполохами. И вот лицо внука просветлело, когда он пробился сквозь гущу. Спала свирепость, он заулыбался, увидев, что близок к деду. Вот он уже совсем рядом. Его копье, пропарывающее толпу, может зацепить и деда, если внук не остановится, не ослабит натиск. И вдруг пропало. Исчезло. Вот оно было здесь, рукой достать. Дотянуться и прижать к сердцу. И вдруг пропало. Кануло, как в пропасть. Будто засосало. Пропало лицо внука!

Сахибкиран ринулся вперед. Столкнул напирающих кипчаков, насадил спинами на копья «барсов». Разметал толпу. «Львы» оттеснили и своих, и чужих, расчистили круг. И Сахибкиран увидел: юный гурган бьется в затоптанной траве, нога застряла в стремени, и разгоряченный конь, шарахаясь в тесноте, терзает тело наследника, волоча по земле.

Сахибкиран выпрыгнул из седла. Кинулся к внуку, высвободил из стремени ногу. Прижал грязное, окровавленное лицо к груди и почувствовал, как жизнь покидает тело юного принца. Внук, наследник, прекрасный Мухаммад-Султан умирал на его руках.

Умирала и Васико. Уже шесть часов смерть держала ее за горло. И Васико не могла дождаться, когда она сожмет свои костлявые пальцы. Шесть часов жестокой, утомительной схватки. С утра и до полудня отбивать атаку за атакой. Подбираться шашками к холму, когда враг отступает. Останавливаться и брать на пики, когда враг наседает. Терять товарищей в передних рядах, занимать их место, и делать еще несколько шагов вперед, пока враг не бросится в новую атаку. И после каждой атаки, теряя по капле жизнь, переступать через тела павших товарищей, ближе, ближе подбираясь к подножию холма.

То, что суждено погибнуть было ясно. И без подсказок сердца. Эта истина постигалась умом. Как можно выжить, когда сказано: теснить, пока враг не отступит. Как выжить, если сказано: теснить, не считая потерь. Если сказано: теснить, а не обороняться, теснить двумя туменами пеших воинов тридцать тысяч всадников, теснить и не останавливаться, и оставлять раненных – под ногами, топча их! И двигаться вперед, шесть часов одолевая один фарсанг, отделяющий распадок от подножья.

За шесть часов их войско сжалось, как высыхает кожа. Во фронте не было и тысячи алебард против полутора тысяч утром. Глубину составляли семь шеренг против тринадцати утром. Лучников, охраняющих фланги, не осталось. Расстреляв стрелы, они взялись за мечи и, умирая, отбивали наскоки короткими клинками. Когда они все погибнут, кто будет прикрывать их фланги?

Но что-то изменилось. Тумен врага отошел за холм. Наскоки стали гораздо реже. И тогда командиры возвысили голоса. Крикнули звонко: «Олга!» Над строем раскатами пронеслось грозное: «У-ур!» Алебардщики пошли, не останавливаясь, выставив пики против врага. Кого пронзали в натиске. Кого пропускали в гущу, оставляя их идущим сзади. Кого выплевывали из строя, оставив позади, и те потом били в спину.

Но вот уже подножие. А на вершине только знамя с парящим кречетом на синем полотнище. И нет под стягом Тохтамыша. Нет его есаулов и телохранителей. Хан Тохтамыш бежал!

Значит победа? И можно поверить в небылицу – Ахура Мазда, пусть и редко, но отзывает свою проводницу? Нет. Не отзывает. Стрела пробила горло.

Васико успела схватить ее, когда она только уколола в шею. Опять, как в первом бою ожгло ей руку, а стрела, скользнув в ее пальцах, вышла наконечником сзади. И вот, Васико уже в пути! Да, да, Ахура Мазда не отменяет своих решений – Васико зашагала в гору, и семь тысячелетий страданий ожидают ее, пока она не достигнет долины.

А Тохтамыш прокладывал свой путь по ручью в распадке. Сминал тальник, чьи густые заросли скрывали его бегство. По ручью он выйдет к берегу Абескунского моря4040
  Абескунское море – Каспий.


[Закрыть]. Сменит седло на место в лодке. Доплывет до западного берега. Там его встретят евреи-караимы. В их караване он уйдет на север к хану Ягайло, владыке Великого Княжества Литовского. Он давно зовет его под свою руку.

Тимур мчался рядом, в половине фарсанга, и тоже к морю. Когда он бросил свое войско, все опешили: победа уже в руках, а он бежать! Телохранители кинулись, было, за ним, но он приказал остаться. Сотника, который ослушался и нагнал повелителя, он зарубил мечом. Али Берды с тысячей уцелевших «львов Аллаха» пустился за ним в отдалении.

Сахибкиран, оставил войско и помчался к морю, чтобы там, взобравшись на самую высокую скалу, достающую до неба, зацепить руками звезды. Звезды, которые глупцы считают счастливыми. Зацепить, взнуздать, как взнуздывают брыкливого коня. Дать плетей, если потребуется! И потребовать то, что ему необходимо.

А необходимо время. От звезд ему требуются хотя бы сутки! Чтобы вернуться на один день назад и переиграть последний день по-новому!

Омон Хатамов. Август 2008

Она меня всегда поражала. Как только познакомился с ней, не уставал восхищаться ее незаурядными качествами. И изумляться ее странностям. И ужасаться ее пороками. И очень часто все эти чувства перемешивались в какой-то причудливый букет эмоций. Источающий ферамоны небывалой силы. Попадая с дыханием в кровь, они расщепляли мысли, делали их невесомыми, летучими, и с выдохом изгоняли их на волю. Эти невесомые мысли принуждали меня к поступкам столь же легковесным.

Инстинкты трубили мне об опасности, били тревогу. А я все вдыхал причудливые запахи.

Я выстрелил в человека, практически, в упор! И увидел, как у него от боли скривило рожу, как он закричал и схватился за продырявленный живот. Что я почувствовал в тот момент, когда он падал, а крик его обрывался, и оборвался, когда он головой ударился о бетонный бордюр? Почувствовал запах гари, холодную струйку пота между лопаток и, наверное, ужас. И еще больший ужас испытал, когда Васико выпрыгнула из машины и, подобрав автомат, начала строчить по окнам. Без паники. Короткими очередями – израсходовала только один рожок. Запрыгивая назад в машину, она успела стянуть с ремня пограничника подсумок и прихватить с собой. И крикнула:

– Жми!

И я выжал, утопил педаль газа до упора. В этот момент испытал не облегчение, не радость, скорее, вдохновение. И упоение тем, что я могу выжать такую мощь из двигателя кантемировской машины, и нажатием на педаль придать вращению колес такую бешеную скорость.

А когда услышал, как стучало горохом по корпусу машины и, как потом проскрежетали, пробивая обшивку, пули, почувствовал трепет во всем теле. И зуд в пальцах, сжимающих руль, когда впереди загорелись огни грузинского поста.

Васико, отстреливаясь, израсходовала еще два рожка. А на подъезде к грузинской стороне оставила автомат и закричала, что-то на родном грузинском. Она кричала, высунувшись по пояс в окошко. А я пытался затянуть ее назад. Она же отмахивалась и все кричала, указывая рукой за спину.

– Ми краки! Есем4141
  Не стреляйте! Свои!


[Закрыть]!

Шлагбаум на грузинской стороне поднялся. За бетонными тумбами показались каски и стволы автоматов.

Мы влетели на пост. Притормозили. Парень в американском песчаном камуфляже запрыгнул на подножку нашей машины.

Он выхватил у Васико автомат, она подняла руки. И грузин скомандовал мне:

– Авондирь шенк и хетевы!

– За здание! – перевела Васико. – Ставь машину за здание!

Я завернул за коробку блокпоста и остановил машину на загороженной площадке.

– Выходи! – дал грузин команду уже на русском и спрыгнул сам.

Мы с Васико вышли и встали у крыла.

Грузин на своем языке о чем-то спросил у Васико и показал на Кантемира, лежащего связанным под задним сидением. Грузинским ответом Васико не удовольствовался и спросил у меня по-русски:

– Кто это? Почему связан?

– Боевик, – ответил я. – Террорист.

– Абхаз?

– Черкес. Но заодно с абхазами.

Парень взглядом оценил габариты Кантемира и цокнул языком. После чего глянул на меня с большим уважением, чем прежде и спросил:

– Еще оружие есть?

Я показал на пистолет Кантемира, валявшийся под сидением.

Военный приказал, отойти от дверцы.

– Руки на капот, – потребовал он. – Ноги раздвинь.

Он перегнулся через дверцу и подобрал оружие. Автомат Васико закинул за спину, пистолет воткнул за пояс. И после этого ощупал нас. Сначала меня.

– Что это? – спросил он, нащупав в моем кармане пачку сигарет.

– Можешь забрать, – разрешил я.

Он запустил руку в карман, вынул пачку и бросил на капот.

Когда ощупывал Васико, не преминул потискать груди.

– Что это? – воскликнул грузин, ощутив под ладонью в заднем кармане джинсов, что-то еще кроме ее ягодиц.

Не дожидаясь ответа, залез в карман и к своему удивлению вытащил оттуда деньги. Хлопнул по другой ягодице и извлек вторую пачку.

Васико в отличие от меня оказалась не столь покладистой и щедрой.

– Оставь, – потребовала она.

Военный двинул ей кулаком в затылок и прикрикнул:

– Заткнись и не двигайся! Сучка!

Потом обратился ко мне.

– Если начальство деньги увидит, – сказал он доверительным тоном, – конфискует. Понял? К делу пришьет, понятно? А я верну. Когда с вами разберутся…

Я качнул головой.

– Спасибо потом скажешь. Если не жалко будет, отблагодаришь. Так что про деньги молчок. Понятно?

Я второй раз качнул головой.

Грузин посмотрел на меня с сомнением.

– Ты же мужик? – судя по взгляду, ему в это верилось слабо, но он все-таки сказал. – Вон, какого кабана скрутил, значит, мужик. И бабе своей скажи, чтобы помалкивала. Уговор?

Еще один кивок головой.

– И не бойся. Я не обману, – пообещал грузин. – Я такой: если что сказал, то обратку не включаю, – он спрятал деньги в запазухе гимнастерки и распорядился. – Вы так постойте. Не шевелитесь. Я сейчас, – и побежал за угол здания.

Мы остались одни. На Васино не хотелось смотреть. Смотрел под ноги.

Она сказала неуверенно:

– Деньги надо вернуть, – и еще неуверенней. – Или дернем?

Я прислушался. Перестрелка уже прекратилась, абхазы и грузины теперь перекрикивались на русском.

Пока решал, как быть, вернулся наш вояка и привел с собой высокого, статного офицера с красивым, веселым лицом.

Тот, подойдя, оглядел нас приветливым взглядом удивительно красивых зеленых глаз и спросил:

– Кто абхаза завалил?

Я подал голос.

Он приказал развернуться. Посмотрел на меня лучистым взглядом и указал на Васико.

– А это кто?

Васико ответила ему на грузинском.

Красавец в ее сторону и глазом не повел. Прошел мимо, обогнул машину, встал возле задней дверцы и заглянул в салон. За ним тянулся шлейф винных испарений.

– Живой? – поинтересовался он, ткнув пальцем в Кантемира.

Васико опять ответила по-грузински.

– Абхаз?

– Адыга.

Офицер вернулся на прежнее место и выдал этнологическую сентенцию:

– Адыга, нохчи или абхазы – козолюбы. Ничем не отличаются друг от друга.

Высказавшись, снова выставил против меня свои веселые, пьяные глаза.

– А ты, значит, истребитель козолюбов? – поинтересовался он. – Санитар, типа?

За меня ответила Васико и настойчиво на грузинском.

– Ладно, – перебил ее офицер, не дослушав, – сказки будете рассказывать в военной полиции. Деньги есть?

На воре загорелась шапка, он поспешил с ответом, опережая нас.

– Пустые, – пожаловался он. – Ни копейки.

Офицер все улыбался, и не понятно было, верит он лгуну и вору или нет.

– Врет он, – нарушая «уговор» с грабителем, сказала Васико. – Деньги у нас были. Миллион. Он их забрал у нас.

Офицер развернулся к своему подчиненному.

– Поклеп! – возмутился тот. – Ты, что веришь этой сучке? – и вывернул свои карманы.

– Миллион чего? – полюбопытствовал офицер.

– Рублей.

Офицер, наконец-то, удостоил Васико взглядом. Веселость сошла с его лица. Но только на секунду. В следующий миг он повеселел еще больше.

– Найди мне деньги, – сказал он вору, – крыса. И быстро!!!

Изобличенного лгуна, как сдуло.

Когда мы остались наедине с офицером, Васико приступила улаживать дело.

– Если передадите нас полиции, – предупредила она, – мы расскажем про деньги. Лучше будет, если вы отпустите нас.

Офицер будто не расслышал: расхаживал перед нами и улыбался, глядя под ноги.

– Я из Тбилиси, – сообщила Васико. – С Нахалки. Вы знаете Тбилиси?

Офицер не ответил.

– Этот адыга – бандит. Какое вам до него дело? Я должна привезти его к брату. Он вор в законе. Вы знаете Вахтанга с Нахалки?

Офицер отвернулся, глянул туда, куда умчался его подчиненный и окликнул его.

– Оставьте деньги себе, – расщедрилась Васико. – И отпустите нас. За это брат отдельно отблагодарит. Его все в Тбилиси знают, – и добавила что-то еще по-грузински, конфиденциально.

Офицер не отреагировал. Васико взбесилась.

– Да ты, вообще, грузин? – крикнула она. – Или задница америкозная? И нечего корчить из себя Рембо! – бросила она в лицо офицеру, когда тот поднял на нее глаза.

Подобравшись к Васико, офицер проговорил сквозь зубы:

– Деньги я уже забрал, так что можешь не торговаться, шлюха абхазская.

– Я из Адлера!

– А мне насрать адлерская ты или абхазская, но твой армянский нос мне действует на нервы! И братом можешь не пугать. На него насрать два раза. Воров в Тбилиси, как собак нерезаных.

Он замахнулся головой и врезал лбом Васико в переносицу. Она отшатнулась, а офицер схватил ее за волосы, дернул на себя, пригибая лицом к земле, и ударил коленом. Васико упала.

А я вошел в ступор.

Когда вернулся грабитель, офицер без слов забрал у него наши деньги и удалился.

Наш грабитель был раздосадован. Пнул лежащую Васико, а на меня посмотрел, как на последнего растяпу.

Через час нас забрала военная полиция.

Повезли в американском «бобике»: меня, Васико и Кантемира. Кантемир был без памяти, Васико в полуобморочном состоянии, а я, хоть и находился в сознании, взирал через решетку на уносящуюся в ночную мглу дорогу совершенно затуманенным, невидящим взглядом. Смотрел на асфальт, подсвеченный красными габаритками машины, и старался разгадать тайну ферамонов. С тем чтобы узнать, чем же таким я надышался, чтобы усыпить свою бдительность и принять план Васико без возражений? Чем я отравил свое сознание, чтобы согласиться с безумной идеей выкрасть Кантемира, перевести через границу и, укрывшись в Грузии, начать шантаж, вымогая выкуп за тимурида.

– На посту дадим пять тысяч, – говорила Васико, посвящая в свои сумасбродные планы. – Скажем, едем к родным на свадьбу. Пропустят.

Мне дала пистолет Кантемира, уступила мне руль, сама устроилась сзади рядом со связанным Кантемиром.

– Если, что пойдет не так – пали, не думай, – напутствовала она. И когда мы тронулись, еще раз тюкнула Кантемира монтировкой, чтобы тимурид не дергался в дороге.

Естественно, пошло «не так». Пограничник деньги взял, но решил проверить, что там под брезентом: подарок? Васико двинула ему в челюсть. Он отскочил. А я выстрелил.

Границу, как обещала Васико, мы «проскочили». И дальше продолжили путешествие в полицейском «бобике», прикованные наручниками к поручням.

Дорогой Кантемир очнулся и начал орать. Орал на нас, но полицейские приняли его вопли на свой счет. Приказали ему заткнуться, но Кантемир и не подумал. Тогда они остановили машину, вышли, выволокли крикливого тимурида на дорогу и избили. Сначала заехали по макушке резиновой дубинкой. Но, видимо, голова Кантемира была чувствительна только к металлу монтировки – он не отреагировал. Полицейским пришлось здорово попотеть, прежде чем Кантемир свалился. Когда он оказался на земле, его долго и азартно колотили ногами. В конце, схватив за руки и ноги, зашвырнули назад в машину.

Его обмякшее тело плюхнулось возле наших ног. И Васико шарахнулась. Напрасно. Тем самым она обратила на себя внимание.

Ее выволокли на дорогу вслед за Кантемиром. Она сопротивлялась, кричала, звала меня на помощь. Ее несколько раз ударили дубинкой, она обмякла. После этого изнасиловали, встав в очередь. Перед открытой дверью. Воспоминанием об этом осталось одно грузинское ругательство из лексикона насильников. Наверно, что-то очень грязное. Сейчас оно вертелось на языке и щекотало нёбо.

В Гори нас сдали в комендатуру. Кантемира там еще раз избили, потому что он опять набросился, но уже не на нас, а на военных. Меня не тронули. А над Васико еще раз надругались. Когда после экзекуций жертвы грузинских репрессий пришли в себя, Кантемир, глянув на меня, сказал шепеляво:

– А ты, что такой довольный? Гнида. Ты что щеришься?

Я, действительно, по сравнению с ними выглядел неплохо, он был прав. У Васико нос распух картошкой, и так сильно, что поглотил горбинку. Под глазами расползлись синие круги. На лбу выросла огромная, уродливая шишка. А на Кантемира, так вообще, смотреть было жутко. На его лице не осталось ни одного живого места. Скулы в ссадинах, губы в наплывах сукровицы. Уши, как огромные разваренные пельмени. Брови и веки распухли, так что глядел он на меня в щелки, такие узкие, что совершенно не было видно глаз. И говорить стал шепеляво, потому что растерял все зубы.

– Надо врезать тебе, чтоб не выделялся, – предложил побитый Кантемир. – Пару раз я, пару раз она. Вставай, стерва, – прикрикнул он на Васико. – Мочить будем твоего чреволиза.

– Оставь, – жалобно попросила Васико. – Не надо.

– Надо, – стоял на своем Кантемир. – Еще как надо.

– Шум поднимешь. Опять придут. Отлупят.

Кантемир выразил безразличие к предостережениям.

– Я один хрен твоего гада урою. А потом за тебя возьмусь.

– Вот и начни с меня, – предложила Васико. – Я кричать не буду.

– Добро. Иди сюда.

Васико подползла к нему, и он ударил.

– Доволен? – спросила она и подставила другую щеку.

– Пошла ты, – ответил он и отвернулся.

Она пристроилась за его спиной. И оба засопели перебитыми носами. И про меня, как будто бы забыли.

– Слышь, ты? – спросила Васико через некоторое время.

Кантемир не отозвался.

– Надо выбираться отсюда.

После долгой, долгой паузы Кантемир все-таки спросил:

– Как?

– Нас повезут в Цхинвал, – сообщила она. – Я слышала – об этом грузины говорили. Будут показывать нас журналистам: вроде мы осетинские террористы.

– Каким еще журналистам? – проворчал Кантемир. – Какой Цхинвал?

Васико зло шикнула:

– Ты совсем тупой, хренов Людоед?

– Сейчас еще схлопочешь, – пообещал ей ее собеседник.

– Об этом же все твердят без умолку, целый день, и по-русски тоже. Грузины на Осетию собираются напасть. Понял?

Кантемир развернулся.

– Ну? – спросил он уже с интересом.

– В дороге всегда легче смыться, так?

– Так.

– Так вот, ты не рыпайся больше. Чтоб нас оставили в покое. Грузины нас обрабатывать будут, террористов из нас лепить. А нам нужно притвориться, что мы на все готовы. Пообещать нужно, что мы с журналистами будем вести себя, как надо. Только пусть наручники с нас снимут. Понятно?

– Ну.

– И еду надо выторговать хорошую. Чтоб подкрепиться малость. Ну, так как: по рукам?

Кантемир кивнул в мою сторону.

– А с этим как?

– Он с нами.

Кантемир не согласился:

– Не. Мне он не нравится.

– И я тебе не нравлюсь.

– Ты стерва еще та, – подтвердил Кантемир. – Но на тебя можно положиться. А этот в нужный момент, зуб даю, завиляет задом.

Васико привела аргумент в мою защиту:

– Втроем легче. К тому же он хорошо стреляет. Я за него ручаюсь.

– Ну-ну…

Они скрепили союз рукопожатием. Меня к этой церемонии не пригласили.

Как Васико и предвидела, вечером нас повели в канцелярию. Там два моих горе-товарища повели себя самым отвратительным образом. Васико с порога противно заныла, а Кантемир взялся шарахаться от каждого жеста полицейских. Так продолжалось минут пять. Но когда майор полиции, проводивший дознание, кстати, весьма, импозантного вида мужчина, начал клонить к тому, что считает нас диверсантами, проникшими в Грузию из Южной Осетии, Васико перестала ныть, высморкалась и с наивным недоумением возразила:

– Но мы проникли из Абхазии.

Второй полицейский – неприятный и вертлявый – подскочил к Васико и крикнул:

– А ты думаешь абхазские диверсанты лучше?

Вопрос был, по меньшей мере, не корректный.

– Нет, – ответила Васико и шмыгнула носом. – Просто, мы не диверсанты.

Майор высокомерно хмыкнул. А второй – капитан – ударил кулаком по столу.

– Хватит врать, шалава!

Кантемир опять шарахнулся. Васико засопела и прослезилась.

Майор обратился к ней с укором в голосе:

– Ты вроде из Тбилиси, а ведешь себя так глупо, будто и вправду из Абхазии. Не думай, что здесь собрались полные болваны. Я, по крайней мере, на порядок выше. И не надейся, что я поверю в ваш удачный прорыв через границу. Абхазы – бараны безмозглые, спору нет, но стрелять-то они умеют. Вам ни за что не удалось прорваться через пост, если бы абхазы сами вас не пропустили. А постреляли, так для виду, чтоб нам заморочить голову. Я прав? – он пригнулся к Васико. – Будем сознаваться: перестрелка на границе – ваш абхазский национальный театр?

Васико засопела, глупо захлопала глазами. Кантемир, вообще, выглядел круглым идиотом. Капитан начал проявлять нетерпение.

– Давид, да что ты с ними церемонии разводишь? – проворчал он. – Дай, я им врежу пару раз, сразу во всем сознаются! – и он свирепо вылупил на нас глаза.

Кантемир, кроме того, что шарахнулся, вжал еще голову в плечи и заслонился руками.

– Меня бить не надо, – поспешил он с признаниями. – Я и так все расскажу. Эти двое, конкретно, террористы. Мамой клянусь! Они меня насильно из Сочи вывезли. Заложником взяли меня.

Капитан подскочил к Кантемиру и двинул ногой по стулу, на котором тот сидел. «Жертва террора» плюхнулась на пол.

– Гад! Мозги мне пудрить будешь!

Жертва подобрала живот и поползла, действительно, как гад.

Майор, глядя на это, сокрушенно покачал головой. Затем обратился к капитану:

– Вай, батоно Мираб, зачем ты так? – он поставил стул на место. – Мебель казенная, не стоит ее ломать.

Капитан, истерично дернув головой, отошел за стол и там, упершись кулаками в подоконник, вылупился в окно.

Майор подождал, пока Кантемир перестанет изображать из себя пресмыкающееся и поднимется на ноги.

– И вы зря дурака валяете, – пожурил он его. – У капитана нервы слабые, – жестом предложил Кантемиру сесть. – К тому же он заслуженный офицер, имеет награды, одну контузию. А вы издеваться. Неосмотрительно.

Он повернулся к Васико, сочтя ее заводилой в нашей клоунаде, и посмотрел на нее печальным взглядом.

– Итак, господа диверсанты, – проговорил он с уставшим видом, – а если угодно, комедианты, ваше шоу провалилось. Балаган, который вы устроили, и комедия на границе, срежиссированная вашими генералами, ничего не стоят. И я, как Константин Сергеевич говорю вам – не верю!

– Какой Константин Сергеевич? – удивилась Васико.

– Станиславский, – ответил майор. – Ну, так как, может, перестанете паясничать? Оваций все равно не будет, – он вдруг сменил взгляд. Насупился и всверлился в Васико своими проницательными глазками.

Васико опять засопела, захлопала ресничками. И не выдержала.

– Ну, хорошо, хорошо, – выпалила она, – я готова объяснится. Только вы сначала скажите: если мы диверсанты, то, где наше снаряжение? Или вы думаете, мы орудуем голыми руками? Или, что у нас здесь тайники припрятаны с оружием?

– Нет, я так не думаю, – признался майор. – Все что надо, вы провезли с собой.

– Вы про автомат и пистолет? – уточнила Васико. – Пистолет мы вон у него забрали, – Васико указала на Кантемира. – А автомат абхазский, на посту достался.

Майор сделал постную мину.

– Кто же идет на серьезное дело с таким смехотворным арсеналом? Вы провезли с собой тонну гексогена! Ваш «ленд крузер» доверху набит взрывчаткой.

– Что вы говорите? – Васико аж захлебнулась от возмущения. – Ничего мы не провозили. Это провокация!

Капитан за спиной майора припадочно визгнул и ударил кулаком по стеклу. Майор досадливо закатил глаза. Васико же тут же сникла, возмущение, как рукой сняло. Но все-таки она спросила:

– Если мы диверсанты, вы же нас расстреляете? Ведь так?

Теперь возмутился майор. Лицо его сделалось суровым. С едва сдерживаемым негодованьем он заявил:

– Грузия – цивилизованная страна! Чтобы там ни писала ваша пресса! На вас, как на военнопленных распространяются права, предусмотренные хартией ООН!

– А мы военнопленные?

Майор, уняв негодование, счел нужным объяснить:

– С завтрашнего утра Грузинская республика начинает военные действия против осетинских сепаратистов! И если вы проявите благоразумие, мы в свою очередь сможем перенести дату вашего пленения на день вперед. Вы меня понимаете?

– И тогда нас посадят в тюрьму?

– Все зависит от вашего благоразумия, – сказал внушительным тоном майор.

– А бить нас больше не будут?

Капитан не выдержал. Новый приступ истерии заставил его шутихой взвиться под потолок. Отстранив майора, он подлетел к Васико, вцепился ей в ворот кофты и отодрал от стула.

– Ты что, шалава армянская! – рявкнул он, орошая Васико слюнями. – На базаре? Торговаться вздумала? Дуги жешь! Я маму твою имел!

Капитан так вытаращил глаза, что казалось, они сию минуту выпрыгнут наружу. А я так даже усомнился, действительно ли, разыгрывается старая реприза «плохой-хороший полицейский»?

На выручку пришел майор. Он гаркнул похлеще напарника:

– Капитан! Возьмите себя в руки! Немедленно отпустите девушку и вон из кабинета!

Капитан швырнул Васико на стул и, как ужаленный выскочил в коридор. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.