Текст книги "Время Мечтаний"

22

– Утки на пруду, – крикнули вдруг из помещения, где сортировалась шерсть. Это прессовщик подавал знак стригалям, что в стригальню вошла женщина. Услышавший его бригадир передал сигнал дальше, перекрывая шум. – Эй, парни, утки сели!

Предупреждение отнюдь не являлось оскорбительным для непрошеной посетительницы, а давало знать стригалям, что им стоит быть сдержанными в выражениях и поаккуратнее обращаться с овцами в присутствии дамы. На сей раз «дамой» оказалась семилетняя Бет Уэстбрук, любившая, чтобы к ней относились как к взрослой. Каждый раз, когда она заходила в стригальню, все работники, у которых были свободны руки, касались в приветствии шляп, и завязывалась шутливая беседа.

Шум в стригальне стоял невообразимый: щелкали ножницы, лаяли собаки, перекрикивались рабочие и, перекрывая весь этот гам, блеяли овцы. Двенадцать стригалей работали очень сосредоточенно, подводя острейшие ножницы под завитки и снимая руно с извивающихся баранов и овечек. Подсобники метались по стригальне, едва успевая выхватывать облака шерсти из-под ног стригалей, и мчались со своей ношей к столу для раскатки шерсти, а стригали то и дело покрикивали на них: «Убирайте шерсть! Шевели метлой, парень!» Снаружи рабочие загоняли испуганных овец в загоны, чтобы подготовить к стрижке.

Бет обожала время стрижки. Для нее оно было поинтереснее рождественских праздников и продолжалось все дольше. Она с удовольствием вдыхала запах ланолина от свежесостриженной шерсти, ей нравилось слышать смех стригалей, пытающихся сладить с бунтующими животными, и наблюдать, как умело они снимали руно. Но больше всего ей нравились сами стригали. Они виделись ей в романтическом ореоле и представлялись кем-то наподобие пиратов, разбойников или рыцарей в доспехах и на конях.

О стригалях Бет знала все от своего отца, который и сам в юности стриг овец. Ежегодно с приходом зимы во всех колониях Австралии наблюдалась одна и та же картина. Множество мужчин забрасывали на плечо котомки, целовали на прощанье жен и возлюбленных и отправлялись на долгие месяцы странствовать от фермы к ферме, где ждала их работа, и на своем пути встречались им селения с необычными названиями: Куннамулла, Элис Даунс, Равнина Одинокого Дерева. Для молодого человека, не имеющего корней, это была увлекательная жизнь: идти или ехать верхом в неизвестность без уверенности найти работу, ночуя под звездами, распивая чай из котелка в компании друзей-скитальцев. А еще были они необычные ребята. Бет думала, что других таких парней нет на целом свете. Сами они были здоровенные, крепко скроенные, говорили, не выбирая выражений, а вот руки их оставались нежнее, чем кожа младенца, от того, что постоянно смазывались ланолином из шерсти.

А еще Хью говорил дочери, что во всем свете не сыскать команды, спаянной крепче, потому что в стригали шли люди особого склада и редкой силы духа. От такой жизни доставалась сорванная спина и распавшиеся семьи, она награждала болезнью и увечьями от адской работы в стригальне, где температура порой доходила до 50 °C. Ко всему еще занятие это было очень опасным из-за постоянной угрозы получить удар копытом или покалечиться ножницами. В конце каждого дня изнурительного труда, когда раздавался звон колокола, стригаль с ног до головы был покрыт потом, кровью, мочой и экскрементами. А после окончания сезона из года в год все повторялось: сначала в ближайший паб, где через три дня наступало отрезвление без намека на воспоминание о кутеже, а далее следовал казавшийся бесконечным путь домой к жене и ребятишкам и неизменное клятвенное обещание, что это последний сезон. Но наступал следующий год, подходило время стрижки, и стригаля вновь тянуло на тропу странствий.

Отец Бет написал балладу о стригалях: «Эму-Крик». Это был очень длинный рассказ о странствующих стригалях по имени Кривой Мик и Улыбчивый Джек и о стригальнях, где они трудились, начиная от Гундага до Моулфмейна; о лишениях, через которые им пришлось пройти в местечках под названием Брокен-Ривер и Извилистое Болото; об их дружбе и жертвах и об оставшихся дома возлюбленных по имени Мэри, Джейн и Лиззи. Это было одно из первых стихотворений, опубликованных под именем отца, и Бет очень этим гордилась.

Семилетняя девочка обожала стригалей, была влюблена в их жизнь и собиралась, когда вырастет, тоже выбрать для себя это ремесло.

– Ну, маленькая мисс, чем могу служить? – к остановившейся в дверях Бет размашистым шагом направлялся стригаль по имени Лазарь по прозвищу Вонючка.

– Ой, Вонючка! – воскликнула она. – Как же здесь замечательно!

Он посмотрел вокруг на своих уставших парней, с которых пот катился градом, на верещавших овец, облитых собственной мочой, и рассмеялся:

– Да уж, замечательно, дальше некуда.

Бет сунула руки в карманы платья и вздохнула. Это была девочка-сорванец с длинными косами, постоянно чумазая и любившая ходить босиком. Глядя на Бет Уэстбрук, Лазарь только головой качал. В сезон стрижки она все время слонялась вокруг стригальни, а в другое время разъезжала по ферме на своем пони. И за ними неотступно следовала старая пастушья собака Баттон. А вот ее брата Адама больше интересовали растения у реки. Бет была в восторге от Лазаря Вонючки. Он приезжал каждый год со своей командой с неиссякаемым запасом занятных историй, и всегда у него находилось время поболтать с ней. Редкий стригаль не имел прозвища, и как-то раз, он рассказал ей, почему его так прозвали. «Меня так называют – говорил он, – потому что в Библии сказано, что Лазарь сильно смердел». И это Лазарь повесил в столовой для стригалей плакат: «Стригали должны мыться каждые двенадцать месяцев, хотят они того или нет».

Лазарь рассказывал замечательные истории, например, об одном стригале по прозвищу Старая Репа, которому захотелось денек прогулять. Стригали не стригут мокрых овец, потому что это опасно и для человека, и для животного. И вот захотелось Старой Репе получить выходной, ну и сказал он хозяину, что овцы мокрые, думая, что тот его отпустит. А хозяин оказался воробей стреляный и сказал ему: «Ладно, Репа, в таком случае начни с ягнят. Они маленькие и сохнут быстрее взрослых». Но Старая Репа тоже был малый не промах. «Нет, сэр, – ответил он хозяину, – ягнята не могут сохнуть быстрее. Они маленькие и поэтому дальше от солнца».

– Когда я вырасту, я тоже стану стригалем, – объявила Бет, чувствуя, что может упасть в обморок, так сильно волновало ее все происходящее вокруг.

– Вы никак не можете стать стригалем, маленькая мисс, – рассмеялся Лазарь.

– Почему?

– Потому что женщин-стригалей не бывает. Вы будете учиться шить, готовить и всему такому прочему.

– Я всему этому научусь, – вскинула голову Бет, – но и стригалем я тоже стану, как мой папа в молодости. А еще я буду объезжать пастбища, ездить вдоль границ фермы и чинить изгороди, как он делает это сейчас.

Лазарь рассмеялся и снова водрузил на голову шляпу. Для октября день был слишком жарким. Засуха в Западном районе продолжалась, и, как видно, стоило ожидать еще одно жаркое и сухое лето.

– А что же скажет ваш муж? – спросил он с добродушной усмешкой.

– А я не выйду замуж.

– А если влюбитесь?

– Я никогда не влюблюсь. И мальчишки мне не нравятся. По крайней мере, в таком смысле. Я собираюсь стать хозяйкой «Меринды» и смогу тогда делать, что захочу.

Лазарь удивленно поднял брови.

– Вы хотите стать хозяйкой «Меринды»? И кто же так сказал?

– Я так говорю. Она будет моей когда-нибудь.

– Не думаю, мисс. Собственность перейдет вашему брату Адаму.

– Почему? – Бет уставилась на него с недоумением.

– Потому что он мальчик, вот почему. Наследство достается мальчикам. Девочки не получают никакого наследства.

– Я не верю тебе.

– Ну, настанет день, и вы сами убедитесь, – сказал он, гладя Бет по голове. – И к тому времени у вас будет больше охоты идти замуж, чем стричь овец!

Кривоногий и ссутулившийся за долгие годы работы, Лазарь Вонючка вернулся к прерванному занятию, а Бет почувствовала, как ее утреннее настроение сменяется разочарованием. Как все несправедливо! Ей постоянно твердили, что она не может делать то, что ей хотелось. Например, ей хотелось работать в загонах во время ежегодной сельскохозяйственной выставки. Но ей не разрешали. Это была работа для мальчиков и мужчин. А девушки и женщины должны были готовить и подавать еду.

Бет знала, что Адама не интересует «Меринда», по крайней мере, таким образом, как она интересовала ее. Его увлекали учебники, где было полно картинок с изображениями окаменелостей и насекомых, и, когда требовалось чем-то помочь на ферме, с отцом ездила именно Бет. Так было во время засухи, когда от жары трава почти вся выгорела, и им приходилось ездить подкармливать овец. Бет ездила в повозке и наблюдала, как рабочие распределяют зерно и сено среди голодных овец. Она ездила с отцом раскладывать каменную соль по кормушкам у реки, наблюдала за бурением новых скважин, смотрела, как ремонтируют изгороди. Бет слушала разговоры мужчин о засухе, о том, как далеко придется гонять овец на водопой. Она подхватывала мелодию, когда Лазарь Вонючка перебирал струны банджо, и мужчины затягивали: «Мы устроили привал у «Ленивого Гарри» по дороге в Гундаган…»

– Я все равно буду стригалем, – тихо пообещала Бет, выходя из стригальни вместе с Баттоном. Она пересекла шумный двор и стала спускаться к реке. Там стоял в ожидании хозяев готовый, но еще пустой новый дом. Обойдя его стороной, она пошла бродить среди эвкалиптов-призраков и тополей, расшвыривая камешки или чертя на земле палкой полосу. Внезапно Баттон остановился и зарычал продолжительно на низких нотах. Бет присмотрелась, но никого не увидела, однако ей было слышно, как что-то приближается к ней.

– Баттон, что там? – спросила она.

Пес поднял морду и принюхался. В следующий момент он уже приветливо вилял хвостом.

– А, это вы, здравствуйте, – сказала Бет, когда из-за деревьев появился Иезекииль. В эти дни старого следопыта нередко можно было увидеть вблизи ферм. Засуха вынуждала держаться поближе к реке много странствующего люда, как белых, так и темнокожих. В нескольких милях вверх по реке вырос лагерь из нескольких палаток и хижин, где осел странствующий народ, работавший поденно в сезон стрижки. А на несколько миль ниже по реке в похожем лагере обосновались аборигены. Обычно они, подобно Иезекиилю, не задерживались подолгу на одном месте, а бродили постоянно по обширной территории, но из-за засухи им пришлось изменить привычкам и отказаться от дальних походов.

– Вышла прогуляться, малышка? – спросил он.

Она сердито пнула камень и проследила за ним взглядом.

– Они не разрешат мне быть стригалем!

– Что только не придумают белые, – изрек старик. Усаживаясь на валун, он засунул руку в карман не по размеру больших брюк. – Темнокожие позволяют женщинам работать. Мужчины сидят себе в тени, а всю работу делают женщины.

Бет присмотрелась к нему и, увидев, что он улыбается, улыбнулась в ответ.

– А что у тебя там? – спросила она, когда он вынул руку из кармана.

– Я водил мистера Макгрегора и других белых в горы. Они охотились на валлаби. Еды очень много. Иезекииль взял больше, чем мог съесть. – Он протянул Бет то, что достал из кармана.

– Ух ты, это же шоколад, – ахнула Бет. – Большое спасибо, Иезекииль. А ничего, если я угощу Баттона?

– Угости, он хороший пес, – старик погладил Баттона по голове. – Есть собаки не такие хорошие. Но эта… – он неожиданно умолк.

Пока Бет отламывала маленький кусочек шоколада и угощала Баттона, Иезекииль, прищурясь, настороженно всматривался в лес за ее спиной.

– Большое спасибо, вот, возьмите, – она протянула ему остальной шоколад.

Он посмотрел на ее руку, на лицо, сияющее улыбкой. Потом взгляд его снова устремился за нее к теням, зловеще густеющим у подножия деревьев. Он закрыл глаза и тут же почувствовал нечто. Однажды ему уже случалось испытывать подобное, когда-то много лет назад на этом же месте ему повстречалась мать этой девочки. Он открыл глаза и увидел, что нечто осталось на прежнем месте за спиной девочки в виде тени притаившейся собаки.

– Что случилось, Иезекииль? – спросила Бет, когда он не взял шоколад.

Иезекииль оглянулся и вспомнил, что недавно видел в нескольких милях от этого места пару собак динго, страшно худых, просто кожа да кости. То были не прирученные аборигенами собаки, а дикие, и потому очень опасные. Он нахмурился. Ему надо было подумать. Приход белых людей все изменил: и песенные линии и Места Мечтаний. Кочевать становилось все труднее: исчезло слишком много путевых знаков. Не было больше эвкалиптовой рощи, где сидел на гнезде Прародитель Эму. Как поддерживать мир сотворенным, если нет возможности ходить заповедными тропами. Иезекииль и другие, такие как он, стали думать: «Настал конец света, конец Мечтаниям».

Но теперь, глядя на эту маленькую девочку и вспоминая ее мать, с которой говорила Прародительница Кенгуру, он начинал думать по-другому. На протяжении месяцев на его глазах вырастал у реки новый дом, становясь частью окружающих лесов. Он видел, как прокладывались новые пути, как сажали новые деревья. И он никак не мог разобраться во всем этом, не знал, как все это понимать. А теперь ему подумалось: «Может быть, это не конец Мечтаниям вообще. А просто начало новых Мечтаний?» И когда эта мысль обрела форму, он посмотрел вокруг другими глазами, и неожиданно перед ним предстали новые песенные линии и новые Мечтания, принадлежащие новому народу. И в начале всего стояла эта маленькая девочка, как в свое время у начала начал стояли Прародители. И кто знает, может быть, она также была одной из новых Прародительниц.

Иезекииль носил все те же рубашку и брюки, что дали ему очень давно в миссии. Тогда еще распалось его семейство. Но под этими чуждыми одеждами было то, с чем ходил бы он, если бы не пришли в эти края белые люди: волосяной шнурок вокруг пояса и мешочек из шкуры опоссума, где он хранил вещи, которыми дорожил. В былые времена в таком мешочке мужчины носили заточенные камни, бечевку, наконечник копья, иногда кусок пчелиного воска и кремень, чтобы разжечь огонь. Но теперь содержимое мешка стало иным: в нем держали спички с табаком, маленький нож, шнурки для ботинок и несколько монет, если улыбалась удача.

Старик полез под рубашку в скрытый под ней мешочек. Потом он что-то достал оттуда и протянул Бет.

– Это тебе, возьми.

Она с интересом смотрела на занятный предмет у него на ладони. Она не сразу сообразила, что это был зуб какого-то животного.

– Ну и ну! – сказала она. – Что это?

– Зуб динго, – пояснил старик. – Очень древняя и сильная магия. Я отдаю его тебе.

– Мне? Зачем? – удивилась она.

Ему не хотелось пугать ее и говорить правду, что она в опасности и нуждается в защите. Поэтому он сказал с улыбкой:

– Это на удачу. Маленькая девочка из «Меринды» всегда приветлива со стариком Иезекиилем. Вот я и даю тебе подарок. Он будет хранить тебя и принесет счастье!

– Вот это да, спасибо, Иезекииль, – сказала она, принимая подарок.

– Пусть он всегда будет с тобой, – наставлял ее Иезекииль. – В нем очень сильная магия.

Саре неожиданно пришла на память песня аборигенов:

 
Взберусь я высоко на скалу
И вниз посмотрю,
И вниз посмотрю.
И увижу, как льется, льется дождь,
Льется на любимого моего.
 

Она ехала одна в коляске мимо порыжевших полей и пастбищ и дивилась, что ей вдруг вспомнилась песня, не слышанная много лет. Когда-то в далеком детстве Старая Дирири научила ее этой песне. Почему она пришла ей в голову теперь? В последнее время Сара припоминала многое: как Старая Дирири учила ее плести корзины из эвкалиптов с волокнистой корой; вспомнила она девочку Бекки, свою лучшую подругу в миссии; тайные обряды, проводившиеся в лесу неподалеку от миссии. Воспоминания возвращались из-за вопросов, которые время от времени задавал ей Филип.

– А как у вас делают… – Обычно с этой фразы начинал он свой вопрос, и Саре было приятно снова возвращаться памятью к этим вещам.

В это утро она ездила в Камерон за покупками: нитками для вышивания для Элис, пекарным порошком для миссис Джексон, карандашами для Адама. А еще она забрала почту. Джоанне пришло два письма: одно из миссии Карра-Карра от мистера Робертсона, а другое – из Англии. Были также письма и для Элис.

Сара думала о жене Филипа, тихой и скромной, и, по ее собственным словам, совершенно сбитой с толку этой непривычной жизнью на новых землях. Большей частью она занимала себя писанием писем многочисленным друзьям и родственникам в Англию. Ее могло быть не видно и не слышно по несколько часов, потом она вдруг появлялась на пороге спальни с пачкой писем, готовых к отправке. Все почтовые открытки, фотографии и газетные статьи, присланные родственниками, она заботливо вклеивала в своей альбом, предаваясь этому занятию часами. Было видно, что Элис Макнил страшно тоскует по родине. И никто не удивился, когда накануне за ужином Филип объявил, что строительство дома близится к завершению и сразу, как закончатся работы, он уедет в Англию с Элис и Дэниелом.

Конечно, он должен будет уехать, но когда слова об отъезде прозвучали, сердце Сары болезненно сжалось. Но она также понимала, что его отъезд к лучшему, потому что не суждено было осуществиться тому, что зародилось между ними. На протяжении последних пяти месяцев Сара не позволяла себе оставаться наедине с Филипом. Ее чувство к нему росло и набирало силу, и она понимала, что с ним происходит то же самое. Ситуация становилась опасной.

Она думала о своей любви к Филипу и много раз задавала себе один и тот же вопрос: «Почему Филип?» У Сары не было недостатка в поклонниках. Без сомнения, в нее был влюблен метис Эдди, веселый и смышленый рабочий с фермы, и собой он был недурен. К ней питал симпатию и молодой абориген, работавший в универмаге в Камероне. Когда Сара приезжала за покупками, он все время слонялся около ее коляски. Нравилась она и белому по имени Арни Росс, одному из городских стряпчих. Увидев ее в городе на празднике, он прислал в «Меринду» послание, прося разрешения навестить ее. Но Сару интересовал только Филип Макнил. Да что там говорить: она была безумно в него влюблена. Ей хотелось знать, почему? Он был привлекательной наружности, но и Арни Росс был интересный мужчина. Филип был остроумен, умен, много смеялся, но то же описание подходило и к Эдди. Он был чутким и добрым, но молодой человек из магазина тоже был таким. Что же такое было тогда в Филипе, что выделяло его среди других?

Возможно, он отличался тем, что напоминал ей о ее корнях. Он говорил об этом, и казалось, ему хотелось, чтобы они проступили явственнее, к ним у него был глубокий интерес. И она гадала, что станет с белой половиной ее сущности, если ему удастся проявить скрытую часть ее натуры? Она не могла быть двумя личностями одновременно: возможно было либо одно, либо другое. Семь лет она жила жизнью белой женщины, подражая Джоанне, стесняя тело корсетами и обувью и держа под замком черты своего темнокожего народа, но теперь белая половина постепенно отступала, давая место ранее угнетенной половине. Неожиданные воспоминания о ее прошлом служили тому доказательством. А дополнительным подтверждением являлось то, что эти воспоминания радовали Сару, доставляли ей удовольствие. Возможно, в этом крылась одна из причин ее любви к Филипу. И, продолжая свой путь этим солнечным утром, Сара пыталась представить, было бы ей позволено снова стать аборигенкой, если бы она вышла за такого человека, как Филип, или за него самого?

Она вспомнила, как несколько дней назад, незаметно для него, наблюдала за ним. Спустя почти восемь лет она снова таилась среди деревьев у реки. Он был в музыкальной комнате нового дома, и она смотрела, как он на ощупь проверял плотницкую работу, тщательно изучал качество окраски, топал, чтобы убедиться в прочности досок пола. Проникавший в комнату лунный свет падал косо, и оттого фигура Филипа казалась угловатой. Он был высок и худощав, с резко очерченными линиями плеч и бедер, а в движениях его присутствовали плавность и грация. Ей хотелось пойти к нему и попрощаться. И сделать это со всей страстью. Чтобы «до свидания» сказали не только ее губы, но и тело. Ей хотелось отпечататься в нем, чтобы оставленный след не давал ему забыть ее, как не забывал он никогда Летящую Пыльцу. Но таившаяся в ней от природы буря страстей ее тревожила, и она знала, что должна держать себя в узде. Поэтому она попрощалась с ним молча, сказанными мысленно теми несколькими словами родного языка, что сохранила память: «winjee Khwaba».

Сара подняла голову и увидела, как над дорогой, плавно снижаясь, летит к ней клинохвостый орел. Резко снизившись, он снова взмыл в небо, блеснув на солнце бронзой оперения. Она повернула голову навстречу ветру. Вдали темнели обугленные остатки сгоревшего фермерского дома в окружении выжженной земли. А потом она увидела на лугу Филипа, рисующего что-то в блокноте. Неподалеку паслась привязанная его лошадь. Она остановила коляску и сидела, наблюдая за ним. Думала она о том, как прошедшие вечера проводил он над чертежами дома вместе с Хью и Джоанной, предлагая изменить одно, добавить другое. Филип следил за установкой каждой балки, за каждым вбитым гвоздем. Когда он замечал изъян, пропущенный другими, то непременно отдавал распоряжение переделать все заново. С рулонами чертежей ходил Филип по строительной площадке, осматривая, измеряя, проверим и перепроверяя. А когда дополнительно требовались рабочие руки, чтобы возвести стену или смешать цемент, Филип немедленно сам засучивал рукава.

Сара считала новый дом в «Меринде» необыкновенным. Филип использовал в своем творении смелые новшества. Несмотря на свои внушительные размеры, дом был построен на одном уровне и под одной крышей, как ни один другой дом во всем районе. Филип включил кухню в план дома, против обычая устраивать ее в конце длинного перехода. На задней веранде находился обложенный кирпичом медный котел с кранами – в высшей степени необычное новшество. И в этом доме впервые в районе предусматривалось газовое освещение. Внешне лом также отличался красотой. Венчала его внушительная четырехскатная крыша, опоясывала широкая веранда, и радовало глаз искусно выполненное кованое кружево поддерживающих веранду столбов. Взглянуть на дом приезжали любопытствующие со всего района. Сара часто думала, что дом создавали высшие силы. Фрэнк Даунз написал о доме в «Таймс», и заметка сопровождалась иллюстрацией, выполненной его женой, совсем недавно ставшей миссис Даунз. И на этом рисунке усадьба «Меринда» выглядела величественно, но очень гармонично вписывалась в обрамление из эвкалиптов, местных кустарников и трав.

И теперь Сара подумала: «Только Филип мог создать такую красоту».

Неожиданно Филип поднял голову. Гулявший по равнине суховей зашелестел страницами его блокнота. Он находился довольно далеко от нее, но даже на таком расстоянии Сара почувствовала идущие от него волны. Неуловимые и незримые, докатились они до нее вместе с потоками жаркого воздуха и охватили, словно жаркое объятие. Она приветственно помахала ему, гадая, чувствует ли он такую же волну, идущую от нее. Он вставал медленно, как ей казалось, словно в нерешительности или давая себе время подобрать слова, потому что ей вмиг стало ясно, что именно им хотелось сказать друг другу, но они также сознавали, что не имеют на это права.

– Привет, Сара. Я делал набросок большого дома в Тилларра, – сказал он, показывая ей раскрытый блокнот. – Это яркий образец австралийской архитектуры. Видишь эту выгнутую оцинкованную крышу и облицовку грубо отесанными камнями. Здесь использован голубоватый песчаник и обшивочные доски, и, учитывая влияние георгианского стиля и наличие резных досок, закрывающих фронтон, я бы отнес это строение к 1840 году.

– Этот дом был построен в 1841 году, – возвращая ему блокнот, сказала Сара.

– Я не ожидал увидеть тебя здесь.

– Я ездила в город за почтой, – ответила она и вспомнила, как утром почти настояла, чтобы Джоанна осталась дома ухаживать за Дэниелом, лежавшим с сильной простудой. Она сказала, что ей совсем не трудно съездить в город за почтой, а себя она заверила, что поедет по главной дороге, а не мимо Тилларра, потому что знала о намерении Филипа отправиться туда. Но вспомнила она также, как на обратном пути из Камерона, подъезжая к перекрестку, убедила себя, что этот путь короче, а с Филипом она, скорее всего, не встретится. Но теперь ей стало ясно, что она делала все, чтобы эта встреча состоялась.

– Я рад, что ты здесь, – сказал он. – Я надеялся, что нам представится случай поговорить до отъезда.

Сара мысленно представила прошедшие месяцы и подумала, что все это время он, должно быть, также старался избегать ее, как и она его. Он помог ей выйти из коляски, и они немного прошлись. Шли они молча и чувствовали, как взаимная любовь и страсть обвивает их невидимым коконом, отгораживая от всего на свете.

Филип поражался, какое спокойствие приходило к нему рядом с Сарой, его мятущийся дух, казалось, постепенно приходил в равновесие. Он думал о завершенном строительстве, считая этот дом главным достижением своей карьеры архитектора, и у него было сильное ощущение, что во многом вдохновляли его в работе чувства к Саре.

Дом Уэстбруков у реки выглядел в своем лесном окружении в точности, как Филип задумал. Он так естественно вписался в живописный пейзаж, словно вырос сам собой среди эвкалиптов и кенгуриной травы – темеды. Четырехскатная крыша и глубокая веранда создавали простоту стиля. Филип думал о том, с какой радостью проектировал дом, гармонирующий с окружающей природой. Как приятно было работать с местными материалами – деревом и камнем, создавать контуры, дополняющие природу, а не противоречащие ей, и воплощать в проекте дух этого края. Филип представлял себе, что строительство вел он так, как это делали бы аборигены, если бы когда-либо строили дома. Это было продолжение окружающего мира, а не нарушение его гармонии. Во многих городах, где ему приходилось возводить дома, Филип чувствовал себя стесненным, его творческие способности не имели достаточной свободы для своего проявления. Возможно, но была одна из причин, почему ему не сиделось на месте, и он все время искал что-то. И Филип спрашивал себя, может быть, он наконец нашел то, что искал: здесь, в отдаленном уголке мира, в этом доме Уэстбруков и том вдохновении, что несла ему эта молчаливая девушка. Еще ни разу не испытывал он такого глубокого удовлетворения, какое ощущал теперь, завершив этот проект.

Налетевший порыв ветра сорвал шляпку с головы Сары. Она вскрикнула, Филип попытался ее ухватить, но ветер унес ее прочь.

– Я ее поймаю! – пообещал Филип, бросаясь вдогонку.

Сара присоединилась к погоне, и они побежали по пересохшей и хрустящей траве, стараясь схватить шляпу каждый раз, когда она цеплялась за куст, но в последний момент ветер снова подхватывал ее и мчал дальше. Скоро потеря шляпы уже мало значила для них. Они наслаждались вольным ветром, гулявшим по просторам равнин и освещавшим их солнцем.

Наконец шляпка прочно застряла в низком кустарнике, и, когда Филип резко остановился, чтобы ее поймать, Сара, не ожидавшая этого, налетела на него. Они едва не упали и, смеясь, ухватились друг за друга, чтобы устоять. И вдруг замерли: Филип прижимал к себе Сару, шляпа была забыта.

– Сара, – его руки сжимали ее все крепче.

Она уткнулась ему в шею. Они чувствовали нежную ласку солнца. Он поцеловал ее в голову, в щеку. Его объятие было таким крепким, что она едва могла дышать. И вот их губы встретились в поцелуе. Сара прижалась к нему в последний раз и отстранилась. Он был красив и нужен ей, но Сара знала, что Филип должен уехать.

– Сара, я хочу поговорить с тобой, хочу объясниться. Мне надо сказать тебе так много.

– Пожалуйста, не надо, – в глазах ее блестели слезы. – Это будет несправедливо по отношению к Элис.

– То, что произошло между нами, сильнее нас, Сара. Ты же не можешь отрицать того, что мы любим друг друга?

– Я это не отрицаю. Но мы не имеем права.

– Разве наша взаимная любовь не дает нам каких-либо прав?

– Но, Филип, речь не только о нас. Есть и другие, с кем надо считаться. Твоя жена.

– Я не хочу говорить об Элис. Это не имеет к ней отношения. Это не ее вина. Когда мы поженились, я любил ее и сейчас люблю, но совсем по-другому, не так, как люблю тебя. Меня привлекла в ней ее кротость, привязанность к дому и семье. Я думал, она поможет мне пустить корни и рядом с ней мой беспокойный дух обретет покой, и мои странствия закончатся. Но она лишь стала жертвой всего этого. Ты была права: я строю дома для других, но не построил дом для себя. Это несправедливо по отношению к ней и к Дэниелю. Поэтому я везу ее туда, где ее корни, где она будет счастлива.

Давай прогуляемся немного, Сара. Я не хочу просто взять и уехать. Мне хочется рассказать тебе о себе, и я хочу узнать все о тебе. В тебе есть замечательная таинственность, которую мне хотелось бы постичь. Когда я уеду, ты поедешь со мной вот здесь, – он коснулся своей груди. – Давай поговорим, Сара. Совсем недолго, а потом каждый из нас сделает то, что должен сделать.

– Филип, ты вернешься? – спросила она. – Увижу я тебя еще когда-нибудь?

Ему очень хотелось снова ее обнять, но он не стал сокращать расстояние, разделявшее их.

– Знаешь, Сара, кому-либо другому я ответил бы, что вернусь, если так распорядится судьба. Но тебе, Сара, я скажу: если моя песенная линия приведет меня сюда, мы увидимся снова.

Джоанна торопливо вскрыла конверт из миссии Карра-Карра. Внутри находился конверт поменьше с английскими марками и записка от Робертсона, где говорилось, что он получил ответ из Лондона от своего друга – знатока тиронского письма – и в конверте находится присланный ему код. «Если у вас, миссис Уэстбрук, возникнут затруднения при переводе, – писал Робертсон, – мой друг готов предложить вам свою помощь».

Она вскрыла второй конверт и достала оттуда письмо Джайлза Стаффорда с объяснениями тиронского кода и маленький блокнотик со стенографическими знаками и их эквиваленты: буквенные, фонетические и целые слова – соответствия. Джоанна смотрела на полученную подсказку, как на чудо. Наконец-то у нее в руках ключ к тайне. Теперь ей удастся узнать, есть ли в записях ее деда те ответы, что она так долго и упорно пыталась отыскать.

Но как ни хотелось ей немедленно приступить к расшифровке, Джоанна сначала распечатала письмо от некой миссис Элси Добсон, жившей, судя по обратному адресу, в той же деревне, что и тетя Миллисент. Джоанна развернула бледно-голубые листы почтовой бумаги, все еще хранившие слабый аромат лаванды, несмотря на столь долгое путешествие, и погрузилась в чтение строк, написанных мелким четким почерком. Миссис Элси Добсон сообщала о себе, что она вдова, живет по соседству с Миллисент Барнс, которую знает около шестидесяти лет. Дальше она писала, что выполняет печальный долг и сообщает Джоанне, что Миллисент тихо скончалась во сне в возрасте семидесяти лет.