Текст книги "Пустая лодка. Беседы по высказываниям Чжуан Цзы"

Глава 11
Похороны Чжуан-цзы

Когда Чжуан-цзы был при смерти,

его ученики стали готовить величественные похороны.

Но Чжуан-цзы сказал:

«Моим гробом станут земля и небо;

Луна и Солнце будут нефритовыми символами,

парящими подле меня;

планеты и созвездья

воссияют драгоценными камнями вкруг меня.

Все живые существа будут присутствовать,

следуя за гробом.

Разве нужно что-то еще?

Обо всем уже позаботились».

Но ученики возразили:

«Мы боимся, что вороны и коршуны

склюют нашего мастера».

Чжуан-цзы ответил:

«Ну что же, над землей я буду съеден

воронами и коршунами,

а под землею – муравьями и червями.

В обоих случаях я буду съеден —

так чем же вам не нравятся птицы?»

Ум из всего делает проблему; иначе жизнь слишком проста, и смерть проста, проблем вообще нет. Но ум создает обманчивое представление, что каждый момент – это проблема, которую надо разрешить. Если вы сделали первый шаг к вере в то, что все на свете – это проблема, то ничего уже невозможно разрешить, потому что первый шаг был абсолютно неверен.

Ум не может подсказать вам никакого решения, ведь он – всего лишь механизм для создания проблем. Даже если вы считаете, что вам удалось справиться с проблемой, тут же появятся тысячи новых. Это то, чем всегда занималась философия. Философия – это занятие для ума. Когда ум смотрит на что-нибудь, он смотрит на это с вопросительным знаком, он смотрит глазами сомнения.

Жизнь очень проста, и смерть очень проста – но только если вы способны смотреть без помощи ума. Как только вы привносите ум, все становится сложным, все становится запутанным. И ум будет пытаться разрешить эту неразбериху, хотя в действительности он сам и является источником всех сложностей, и в результате их становится еще больше. Это подобно ситуации, когда небольшой ручей переезжает несколько телег. Ручей помутнел, и вы прыгаете туда, чтобы его вычистить. Вы только поднимите еще больше мути. Лучше подождите на берегу. Предоставьте потоку возможность снова стать спокойным, затихнуть самому – пусть уплывут листья, осядет ил, и поток снова станет кристально чистым. Ваша помощь не нужна. Вы только все взбаламутите еще больше.

Поэтому, если вы чувствуете, что существует проблема, пожалуйста, не суйте туда свой нос. Стойте в стороне. Не позволяйте уму вовлечься в это, велите ему подождать. А ждать для ума очень трудно, ум – это воплощение нетерпения.

Если вы велите уму ждать, случится медитация. Если вы сможете убедить ум подождать, то вы будете в молитве, – ибо ожидание означает не-думание, оно означает просто сидеть на берегу, ничего не делая с ручьем. Что вы можете сделать? Что бы вы ни делали, это только еще больше замутит его; даже само ваше вхождение в поток лишь породит еще больше проблем. Так что просто ждите.

Медитация – это ожидание. Молитва – это безграничное терпение. Вообще религия состоит в том, чтобы больше не позволять уму создавать для вас новые проблемы. Столько самых простых вещей, которым радуются даже животные, которым радуются даже деревья, – но человек им радоваться не может, для него они в ту же секунду превращаются в проблемы, а разве можно наслаждаться проблемами?

Вы влюбляетесь, и в то же мгновение ум заявляет: «Что такое любовь? А любовь ли это, или это просто сексуальное желание? А насколько мои чувства истинны? И к чему это приведет? А может ли любовь быть вечной, или она, как и все, преходяща?»

Ум хочет сначала все решить и только потом сделать шаг. С умом вы так никогда ни на что и не решитесь, он всегда пребывает в нерешительности; нерешительность – это его неотъемлемая суть. Он вечно твердит: «Не бросайся сломя голову, не принимай необдуманных решений». Когда ум заявляет подобное, он кажется очень умным и рассудительным, поскольку кажется, что вы можете выбрать неверный путь, направиться не туда. Так что лучше не делайте этого шага, не двигайтесь и, вообще, оставайтесь неподвижными.

Но жизнь – это движение, жизнь – это доверие. Родилась любовь – войдите в нее. И дело не в том, куда она ведет. Дело не в цели. Само пребывание вашего сознания в состоянии любви – откровение. Остальное неважно, тот, кого вы любите, любимая или любимый, – не в них суть. Суть в том, что вы можете любить, вы способны любить, что это могло с вами произойти; ваша сущность раскрывается в доверии, без всякого сомнения, безо всяких вопросов. Само это раскрытие есть наполнение.

«Подожди, – тут же заявит ум, – дай мне подумать и решить; второпях никаких шагов предпринимать не следует». Потом вы начинаете ждать и ждать. И так вы упускаете жизнь.

Каждое мгновение жизнь стучится в ваши двери, но вы раздумываете. «Подожди, – говорите вы жизни, – я открою тебе, но дай мне сначала подумать». Нет, этого так никогда и не случится. Вся жизнь придет и уйдет, пока вы будете решать, а вы все так и будете волочиться, ни живы, ни мертвы. И то, и другое – жизнь и смерть – прекрасно, ибо и у смерти есть своя собственная жизнь.

Поэтому запомните самое главное – не позволяйте уму вмешиваться. Тогда вы сможете стать подобными деревьям, даже еще зеленее их. Тогда вы будете подобны парящим в высоте птицам, но ни одной птице не добраться до тех высот, которых можете коснуться вы. Тогда вы станете подобны рыбам, способным опускаться на самое дно морское, – но вы сможете нырнуть в океан до самого дна. Ничто не сравнится с вами. Человеческое сознание – это самый многогранный феномен, но вы упускаете его. Даже менее развитые существа наслаждаются больше вас. Птица – это всего лишь птица, она гораздо менее развита, чем вы; дерево почти вообще не развито, но наслаждается оно во много крат больше, оно больше цветет. Оно гораздо более наполнено и наполняет собой все вокруг. Почему же вы упускаете?

Ваш ум стал тяжкой ношей. Вы не пользуетесь им; более того, наоборот, это он использует вас. Не позволяйте уму вмешиваться в вашу жизнь – и тогда родится поток. Тогда на вашем пути не возникнет препятствий, тогда вы станете прозрачны, тогда каждое ваше мгновение – это блаженство, ибо вы не беспокоитесь о нем.

Одному человеку его психоаналитик порекомендовал отдохнуть в горах. Тот вечно жаловался то на одно, то на другое и постоянно задавал вопросы. Он всегда чувствовал себя беспокойно, никак не мог расслабиться. И ему посоветовали поехать отдохнуть.

На следующий день психоаналитик получил от него телеграмму. «Я чувствую себя здесь на удивление счастливым, – писал тот. – Интересно, почему?»

Вы даже не можете принять счастья без того, чтобы не спросить: «Почему?» Для ума принять что-нибудь – невозможно: в ту же секунду рождаются тысячи этих «почему», и эти «почему» все разрушают. Поэтому все религии делают такой акцент на вере. В этом смысл веры: не позволять уму задавать свои «почему».

Вера – это не убеждение, это не убежденность в определенной теории; вера – это верование в саму жизнь – не в Библию, не в Коран, не в Гиту. Вера – это не убеждение, вера – это доверие, лишенное сомнений. И только тот, кто полон веры, тот, кто способен доверять, сможет узнать, что такое жизнь и что такое смерть.

Если для нас жизнь – это проблема, то и смерть не может не быть проблемой. Мы постоянно пытаемся ее разрешить, мы тратим на это все свое время и силы. Но она уже решена. Она вообще никогда не была проблемой. Вы – тот, кто эту проблему придумал. Поднимите глаза к звездам – проблемы нет; посмотрите на деревья – где проблема? Оглянитесь вокруг… Если бы не было человека, то все было бы уже давно решено. Где тут проблемы? Деревья никогда не спрашивают о том, кто сотворил мир, – они просто им наслаждаются. Что за глупость – спрашивать, кто сотворил мир. Какая разница, кто его сотворил: А, Б, В или Г – какая разница? И вообще, был ли он создан, или его никогда не создавали – какая разница? Как на вас влияет факт, создал ли этот мир А, Б, или никто не создавал? Вы останетесь прежним, жизнь останется той же. Так зачем задавать неважные, бессмысленные вопросы и потом запутываться в них?

Реки продолжают течь, не спрашивая, куда они текут. И они достигают моря, впадают в него. Если они начнут задаваться вопросами, то могут и не добраться; их энергия может растратиться по пути. Они так озаботятся тем, куда направляются, – где же цель, каков же замысел, – настолько погрязнут в этой проблеме, что могут сойти с ума. Но они продолжают течь, не волнуясь о том, куда, и они всегда добираются до моря.

Если деревья и реки способны совершить такое чудо, то почему же вы этого не можете? В этом заключена вся философия Чжуан-цзы, весь путь его жизни: «Если все и так происходит, что вы волнуетесь? Позвольте этому случиться. Если реки могут добраться, доберется и человек. Если деревья добираются, доберется и человек. Все сущее пребывает в движении – и вы часть всего этого. Не превращайтесь в водоворот думания, иначе вы будете кружиться и кружиться на одном месте – и поток будет утерян. И тогда в конце пути вы не достигнете океана.

Жизнь для вас – головоломка, потому что вы смотрите на нее сквозь призму ума; если вы смотрите с помощью не-ума, то жизнь оказывается таинством. Стоит вам посмотреть на нее глазами ума, и жизнь уже мертва; но жизнь никогда не умирает, она бессмертна – если на нее смотрит ваш не-ум. Ум не способен чувствовать живое. Ум может касаться лишь мертвого, материального. Жизнь столь тонка, а ум так груб и неотесан – это инструмент гораздо грубее жизни. И когда вы пытаетесь дотронуться до нее этим инструментом, он не может уловить ее пульсации. Он теряет ее. Пульсация жизни едва уловима – вы и есть эта пульсация.

Чжуан-цзы умирал – а когда умирает человек, подобный Чжуан-цзы, ученикам следует быть абсолютно безмолвными. Этот момент нельзя упускать, потому что смерть – это пик, это кульминация всей жизни. Когда умирает Чжуан-цзы, он умирает на гребне волны. Очень редко случается, чтобы сознание достигало такой абсолютной полноты. Ученикам стоило быть молчаливыми; им нужно было бы наблюдать за тем, что происходит; они должны были бы вглядеться в глубину души Чжуан-цзы и не позволять вмешиваться уму, не начинать задавать глупые вопросы.

Но ум всегда начинает спрашивать. Они обеспокоились похоронами, хотя Чжуан-цзы был еще жив. Но ум не жив, он никогда не бывает жив; ум всегда мыслит на языке смерти. Для учеников мастер уже умер. Они думают о похоронах – что нужно сделать, чего делать не стоит. Они придумали проблему, которой вообще не существовало, ведь Чжуан-цзы был еще жив.

Как-то раз трое стариков сидели на скамейке в парке, обсуждая неизбежное – смерть. Один старик семидесяти трех лет заметил: «Когда я умру, я бы хотел быть похороненным рядом с Авраамом Линкольном, величайшим, любимым всеми человеком».

«А я хотел бы быть похороненным рядом с Альбертом Эйнштейном, – признался другой, которому недавно исполнилось восемьдесят три, – рядом с этим величайшим ученым, гуманистом, философом, сторонником мира».

Затем оба они посмотрели на третьего. Тому уже стукнуло девяносто три года. «Хорошо бы, чтобы меня похоронили вместе с Софи Лорен», – сказал им тот.

Оба его собеседника возмутились. «Да она ведь еще жива», – возмутились они.

«Ну да, – сказал третий старик, – и я тоже!»

Это, пожалуй, был редкостный старик. Девяносто три года, а он заявляет: «Так и я тоже пока жив!» Почему жизнь должна беспокоиться о смерти? Зачем жизни думать о смерти? Но ум создает проблему. И теперь вы озадачены.

Когда Сократ умирал, произошла та же самая история, что и с Чжуан-цзы. Ученики были очень озабочены предстоящими похоронами. Они подступили к нему с вопросами: «Что нам нужно делать?»

Говорят, что Сократ ответил: «Мои враги дают мне яд, чтобы убить, а вы строите планы, как меня похоронить, – так кто же мне друг, а кто враг? Вы все – и те, и другие, интересуетесь моей смертью; похоже, никого не интересует моя жизнь».

Ум одержим смертью. Ученики Чжуан-цзы спорили о том, что им надо делать, – а рядом умирал мастер, и это уникальное явление происходило прямо на их глазах.

Чжуан-цзы, будда, достигал своего окончательного пика. Такое случается очень редко, один-два раза за миллионы лет. Пламя пылало. Его жизнь подошла к точке абсолютной чистоты, где она становится божественной, нечеловеческой, где она – целое, а не частица, где встречаются начало и конец, где все секреты раскрыты и все двери распахнуты, где не остается замков. Там происходило грандиозное таинство… А ученики думали о похоронах – слепые, абсолютно слепые, в упор не видящие того, что происходило перед ними. Их глаза были закрыты.

Почему же так случилось? Вы думаете, эти ученики знали Чжуан-цзы? Как они могли его знать? Если они упустили Чжуан-цзы в его высшем великолепии, разве можно поверить в то, что они сумели уловить его, когда он работал с ними, над ними, двигался с ними – копая яму в саду, сажая семена, разговаривая, просто находясь рядом?

Разве можно предположить, что они знали, кем был Чжуан-цзы? Если они не заметили его окончательного великолепия, трудно не понять, что они всегда упускали его. Они и должны были все прозевать. Когда он говорил, они, вероятно, раздумывали: «О чем это он толкует? Что он имеет в виду?»

Когда говорит просветленный, не нужно беспокоиться о смысле – нужно просто слушать его. Смысл предназначен не для понимания, не для того, чтобы его открыли, он не спрятан, не для того, чтобы его интерпретировать. Просветленный не рассуждает теориями, он приводит вам простые факты. Если ваши глаза открыты, вы их увидите; если ваши уши могут слышать, вы услышите. Ничего большего не требуется.

Вот почему Иисус не устает повторять: «Имеющие уши да услышат. Имеющие глаза да увидят». Больше ничего не нужно – просто откройте глаза, откройте уши.

Будда, Чжуан-цзы или Иисус – это не философы вроде Гегеля или Канта. Если вы читаете Гегеля, то до смысла нужно докапываться. Он труднодоступен – очень похоже, что Гегель приложил все усилия, чтобы сделать понимание его трудов настолько сложным для вас, насколько это вообще возможно, взгромождая слова на слова, превращая их в загадку. Поэтому, когда вы впервые столкнетесь с трудами Гегеля, они покажутся вам великолепными, просто вершиной, но чем больше вы будете вникать в них и чем больше вы будете их постигать, тем меньшую ценность они будут представлять. В тот день, когда вы в них разберетесь, они окажутся попросту бессмысленными.

Весь трюк заключается в том, что вы не можете его понять, и поэтому он кажется вам таким великим. Поскольку вы его не понимаете, ваш ум поставлен в тупик, ваш ум не может понять, что здесь к чему, и эта штука выглядит очень таинственной, непостижимой, недоступной для понимания. Это не так – эта сложность всего лишь вербальная. Гегель пытается все спрятать, ничего не говорит. Более того, он пользуется словами, не вкладывая в них вообще никакого внутреннего содержания.

Поэтому такие люди, как Гегель, вначале добиваются уважения, но по прошествии времени уважение к ним исчезает. Люди, подобные Будде, вначале не пользуются почетом, но чем больше проходит времени, тем больше их ценят. Они всегда идут впереди времени. Проходят столетия – и их величие начинает проявляться, начинает выходить на поверхность. И тогда вы можете почувствовать их, ибо истина их так проста; вокруг нее нет мусора, нет хлама. Она настолько осязаема, настолько реальна, что если начнете о ней думать, вы можете ее упустить.

Слушая Чжуан-цзы, просто слушайте. От вас не требуется ничего другого, кроме пассивной восприимчивости, кроме открытого сердца. Все прозрачно ясно, но вы можете все усложнить, и тогда сами будете обескуражены своим творением. Те ученики, вероятно, всегда упускали Чжуан-цзы – и они снова прозевали его. Они беспокоились о том, что нужно сделать.

Постарайтесь понять этот момент: мудрый человек всегда интересуется сутью, а человек невежественный заботится о том, что нужно делать; суть его не заботит.

Чжуан-цзы озабочен сутью, а ученики озабочены деланием. Если наступит смерть, что нужно сделать? Что мы должны делать? Мастер близок к смерти, так что насчет похорон? Нужно все продумать.

Мы обезумели из-за планирования. Мы планируем жизнь, мы планируем смерть, этим мы разрушаем спонтанность, разрушаем красоту, разрушаем весь экстаз жизни.

Мне рассказывали, как умирал один атеист. Он не верил ни в рай, ни в ад, но все равно он решил, что лучше всего будет прилично одеться перед тем, как умереть. Он представления не имел, что будет дальше, потому что ни во что не верил, однако со всей очевидностью он куда-то уходил – и поэтому перед дорогой он сделал то, что должен, – опрятно оделся.

Он был человеком высоких манер и этикета, поэтому он надел свой лучший выходной костюм, галстук и все прочее, а затем умер. Позвали рабби, чтобы его благословить. «Этот человек, – заметил рабби, – никогда не был верующим, но смотрите, как прекрасно он сумел все спланировать! Он неверующий, он считал, что впереди у него ничего нет, но как он аккуратно оделся и подготовился!»

Даже если вы чувствуете, что впереди у вас ничего нет, вы все равно постараетесь все спланировать, потому что уму нравится играть с будущим. Он любит планировать на будущее, и он несчастен, если ему приходится жить в настоящем. А планирование будущего выглядит прекрасным. Как только у вас появляется время, вы начинаете планировать будущее, этого ли мира, или того – не важно, но обязательно будущего. Ум наслаждается планированием. Планирование – это просто фантазия, мечтания, сны наяву.

Люди, подобные Чжуан-цзы, имеют отношение к сути, но не к становлению. Они не озабочены деятельностью, их не интересует будущее. Не нужно никакого планирования. Жизнь сама о себе позаботится.

Иисус говорил своим ученикам: «Взгляните на эти цветы, на эти лилии, которые так прекрасны в своем великолепии, что даже Соломон не был столь красив. Они не строят планов, не думают о будущем и не беспокоятся о следующем мгновении».

Почему же эти лилии так прекрасны? Откуда берется их красота? Где она сокрыта? Лилии существуют здесь и сейчас. Отчего лицо человеческое столь печально и уродливо? – Оттого, что человек никогда не бывает здесь и сейчас, он всегда пребывает в будущем. Он похож на привидение. Как вы можете быть реальны, если вы не здесь и не сейчас? Вы можете быть только привидением – либо гуляющим в прошлом, либо скользящим в будущее.

Чжуан-цзы умирает. В момент смерти Чжуан-цзы ученикам следовало бы хранить молчание. Это было бы самым большим проявлением уважения, какое только возможно, самым большим проявлением их любви. Мастер умирал. Они никогда не вслушивались в его жизнь, так хотя бы они могли прислушаться к его смерти. Они не могли быть безмолвны в то время, когда он говорил с ними на протяжении всей своей жизни; теперь он собирался дать им последний урок с помощью своей смерти.

Нужно быть бдительным, чутким, когда умирает мудрец, ибо смерть его необычна. Невежественный человек не может так умереть. У вас есть ваша жизнь, у вас есть ваша смерть. Если вы всю свою жизнь были глупы, можете ли вы быть мудры в смерти? Смерть – это завершение, тотальное завершение, заключение. Смерть – это эссенция всей вашей жизни, – поэтому глупый человек умирает по-глупому.

Жизнь уникальна, смерть тоже уникальна. Никто не может прожить за вас вашу жизнь, и никто не может за вас умереть – только вы сами. Это уникальное явление, это никогда не случится вновь. Различны не только жизни людей, но и их смерти тоже. Когда умирает Чжуан-цзы, нужно быть абсолютно тихим, чтобы ничего не упустить – потому что вы можете все упустить.

Жизнь – длинная история… семьдесят, восемьдесят, сотня лет. Смерть – это одно мгновение. Это мгновенное, атомарное явление, сконцентрированное в одном миге. Смерть во много раз живее жизни, ибо жизнь растянута. Жизнь никогда не сможет достичь такой интенсивности, какой достигает смерть, и никогда не сможет стать такой же прекрасной, какой может быть смерть, потому что жизнь растянута во времени. Она тепловата – не горяча, не холодна.

В момент смерти вся жизнь достигает точки кипения. Все испаряется из этого мира – в тот, из тела – в бестелесное. Это величайшая трансформация, какая только возможна. И нужно быть безмолвным, нужно быть почтительным, не нужно трепетать, ибо это произойдет в единое мгновение, и вы можете его пропустить.

А глупые ученики толковали о похоронах и думали, как бы сделать из них нечто грандиозное! А самое грандиозное в мире явление, самое великое событие случалось в это самое время, но они размышляли о показном. Ум всегда заботится о демонстрации – он эксгибиционист.

Погиб Мулла Насреддин. Кто-то сообщил об этом его вдове, которая как раз пила после обеда чай – она уже выпила полчашки. «Твой муж погиб, он попал под автобус», – сообщил ей вошедший. Но жена Муллы Насреддина продолжала спокойно потягивать свой чай.

«Ты что! – воскликнул этот человек. – И ты продолжаешь пить чай?! Ты слышишь меня? Твой муж мертв – а ты не сказала ни единого слова!»

Жена ответила: «Дайте мне сначала допить чай; а потом – о, молодой человек, я подниму такой крик! Сейчас, одну минуту».

Ум – эксгибиционист. Она будет кричать и причитать, только дайте ей несколько минут, чтобы подготовиться, чтобы спланировать!

Я слышал об одном актере, у которого скончалась жена. Он выплакал все глаза, он рыдал, слезы ручьями текли по его щекам.

«Вот уж никогда бы не подумал, – заметил его друг, – что ты так сильно любил свою жену».

Актер взглянул на него и сказал: «Это еще что. Видел бы ты меня, когда умерла моя первая жена».

Даже когда вы показываете свои страдания, вы оглядываетесь на других и гадаете, что они об этом думают. К чему думать о величественных похоронах? Кому нужна эта величественность? Вы устраиваете представление также и из смерти. Это ли истинное почтение? Или смерть – это тоже из сферы рыночных отношений?

Наш мастер умер, теперь начнется соперничество, и мы должны доказать, что у него были величайшие похороны – ни у одного мастера не было ничего подобного и ни у одного никогда не будет. Даже в том, что касается смерти, ваши мысли идут от эго. Но ученики таковы – они «следуют»… Но они никогда не следуют по-настоящему, потому что, если бы они следовали Чжуан-цзы, они не стали бы поднимать вопроса о величественных похоронах. В то мгновение они были бы скромны, смиренны. Но эго настойчиво.

Когда вы заявляете, что ваш мастер очень велик, просто взгляните чуть глубже. Вы утверждаете: «Я очень велик, вот почему я следую этому великому человеку, я – великий последователь». Каждый последователь провозглашает, что его мастер – самый великий, но это не из-за мастера! Разве вы будете великим последователем, если ваш мастер не велик? А если кто-нибудь возражает вам, замечая, что это не так, вы расстраиваетесь, вы раздражаетесь, вы начинаете спорить и сражаться. Это вопрос выживания эго.

Эго упорствует во всем. Оно хитрое и очень утонченное. Даже в присутствии смерти оно не покидает вас; оно присутствует даже в смерти. Умирает мастер, а его ученики рассуждают о похоронах. Они вообще не следовали мастеру – мастеру, подобному Чжуан-цзы, чье учение состоит в том, чтобы быть спонтанным.

Когда Чжуан-цзы был при смерти,

его ученики стали готовить величественные похороны.

Он еще не умер, а они уже начали планировать, – потому что дело не в Чжуан-цзы, дело в эго учеников. Они должны устроить ему величественнейшее прощание, и нужно все обставить так, чтобы любому стало ясно, что ничего подобного никогда еще не случалось.

Но Чжуан-цзы обмануть невозможно. Даже когда он умирает, он не бросает вас в одиночестве; даже когда он уходит, он оставляет вам свое сердце, свою мудрость; даже в последнее мгновение он будет участвовать во всем том, что он умел и осуществлял. Даже его последняя минута станет его вкладом.

Но Чжуан-цзы сказал:

«Моим гробом станут земля и небо;

Луна и Солнце будут нефритовыми символами,

парящими подле меня;

планеты и созвездья

воссияют драгоценными камнями вкруг меня.

Все живые существа будут присутствовать,

следуя за гробом».

Что еще нужно? Все просто: обо все уже позаботились. Что надо еще? Что еще вы можете сделать? Что еще можете вы сделать для Чжуан-цзы, для будды? Что бы вы ни делали, это будет ничто, что бы вы ни планировали, это будет мелко. Ничто не может быть величественнее – ибо вся вселенная готова принять его. Что вы еще можете сделать?

Чжуан-цзы сказал: «Солнце и Луна и все существа на земле и на небесах готовы принять меня. И все живые существа будут плакальщиками. Поэтому вам ни к чему беспокоиться, незачем нанимать плакальщиков».

Вы можете нанять плакальщиков – их теперь можно найти на каждом рынке. Есть специальные люди, которым вы платите, – и они оплакивают. Что же это за новый тип человечества рожден к жизни?! Если у вас умирает жена, умирает мать, а оплакивать их некому, то вам приходится нанимать профессиональных плакальщиков. Их легко найти в Бомбее, в Калькутте; они есть во всех больших городах, и они сделают все так хорошо, так профессионально, что вы не можете даже соперничать с ними. Конечно, они более умелы, они ежедневно практикуются, но, если вам приходится за это платить, это отвратительно. Все в мире стало насквозь фальшиво.

Жизнь фальшива, смерть фальшива, счастье фальшиво. Даже оплакивание – и то фальшиво. И так и должно быть: это логически следует из всего происходящего. Это логически оправдано. Если вы никогда не были по-настоящему счастливы с человеком, то как же вы можете по-настоящему оплакивать его, когда он умирает? Это невозможно. Если вы не были счастливы со своей женой, если вы никогда не знали с ней моментов блаженства, то, когда она умирает, откуда в ваших глазах появятся настоящие слезы? В глубине души вы будете счастливы, в глубине души вы будете чувствовать свободу: «Теперь я свободен, теперь я могу делать, что захочу». Жена была похожа на тюремное заключение.

Рассказывают, что один человек умирал, и жена, чтобы его утешить, говорила: «Не волнуйся, не переживай, рано или поздно я к тебе присоединюсь».

«Но только не изменяй мне здесь», – простонал умирающий. Он, наверное, боялся. Откуда в нем это опасение в последний момент? Видимо, этот страх сидел в нем всегда.

«Я никогда не изменю тебе», – пообещала ему жена.

«Если ты хоть раз мне изменишь, – заявил он, – я перевернусь в гробу. Мне будет очень больно».

Лет десять спустя умерла и жена. У врат рая Святой Петр спросил ее: «Кого ты хотела бы встретить первым?»

«Моего мужа, конечно», – ответила она.

«Как его зовут?» – поинтересовался Святой Петр.

«Абрахам», – сказала жена.

Святой Петр задумался: «Будет трудно его найти, у нас тут миллионы Абрахамов, расскажи поточнее, кто он».

Жена подумала и сказала: «Умирая, он сказал, что, если я изменю ему, он перевернется в гробу».

«Можешь не продолжать! – прервал ее Святой Петр. – Это Вращающийся Абрахам, который крутится в своем гробу беспрестанно! За десять лет он ни на минуту не остановился. Его все знают. Нет проблем, сейчас мы его позовем».

Из ваших отношений никогда не рождалось ни веры, ни доверия, ни любви, ни счастья. И когда приходит смерть, что вам оплакивать? Ваши слезы будут лживы. Если ваша жизнь полна фальши, ваша смерть тоже будет фальшивой. Но не думайте, что вы единственный, кто фальшив, – все вокруг, все, с кем вы близки, – они тоже фальшивы. И мы живем в таком фальшивом мире, что просто невероятно, как нам удается продолжать жить.

Один политик остался без работы. Он был экс-министром. Он стал искать работу, потому что политики всегда испытывают затруднения, когда они не у дел. Они не способны заниматься ничем другим, кроме политики, они ничего другого, кроме политики, не умеют. Никакой другой специальности у них нет. Даже самая ничтожная работа требует хоть какой-то квалификации – но для того, чтобы быть министром, ее не требуется. Премьер-министр абсолютно не нуждается ни в каких квалификациях.

И вот этот министр оказался в затруднительном положении. Он решил обратиться к директору цирка, поскольку считал, что политика – это сплошной цирк, и что, возможно, он владеет кое-чем, что может пригодиться и в цирке. Поэтому он спросил: «Не найдется ли у вас для меня работы? Видите ли, я не у дел и в большом затруднении».

«Вы пришли как раз вовремя, – обрадовался директор. – У нас умер один из медведей, так что мы дадим вам костюм медведя. Вам не нужно будет ничего делать; просто сидите, ничего не делая, целый день, и никто не заметит разницы. Просто сидите с утра до вечера, чтобы люди думали, что вы медведь».

Такая работа ему приглянулась, и политик согласился. Он вошел в клетку, натянул на себя медвежью шкуру и сел. Он сидел так уже минут пятнадцать, когда вдруг в клетку впустили другого медведя. Он очень испугался, запаниковал и, кинувшись к решетке, начал трясти ее и орать: «Помогите, выпустите меня отсюда, я министр!»

И тогда он услышал голос. Говорил другой медведь. Он сказал: «Ты думаешь, ты единственный безработный политик? Я тоже бывший министр. Успокойся».

Вся жизнь стала насквозь фальшивой – и ее основы, и все остальное, и то, что вы продолжаете существовать в ней, – чистое чудо. Когда вы говорите, ваше лицо фальшиво, лицо того, кто слушает, тоже фальшиво; счастье фальшиво, страдание фальшиво. И потом вы надеетесь отыскать истину?! Разве фальшивое может обнаружить истину? Для этого нужно обрести свое истинное лицо и отбросить все фальшивые.

Чжуан-цзы сказал:

«Моим гробом станут земля и небо…»

Так чего же вы волнуетесь? И как вам может удаться достать гроб более величественный, чем этот? Предоставьте небесам и земле быть моим гробом – и они будут.

«…Луна и Солнце будут нефритовыми символами,

парящими подле меня…»

И вам не нужно зажигать подле меня свечи; их век недолог, они сгорят, рано или поздно – но их не станет. Предоставьте Солнцу и Луне быть символами жизни вокруг меня. Ибо они таковыми и являются.

«…планеты и созвездья

воссияют драгоценными камнями повсюду вкруг меня.

Все живые существа будут присутствовать…»

Это необходимо понять: все живые существа будут присутствовать. То же самое говорили Будда и Махавира, но никто не верит этому, ибо в это невозможно поверить. Джайны читают об этом, но они не верят этому; буддисты читают это, но сомнение закрадывается в их умы.

Говорят, что, когда Махавира умирал, все существа присутствовали при этом. Не только человеческие существа – животные, души деревьев, ангелы, божества, все сущее изо всех измерений бытия, все они присутствовали. И так и должно было быть, ибо Махавира открыт не только для вас; его великолепие таково, что поистине все измерения существования становятся знакомы с ним. Рассказывают, что, когда Махавира говорил, ангелы, божества, животные, духи – все сущее, все виды существ собирались, чтобы послушать его – не только человеческие существа. Это звучит, как сказка, как притча, но, поверьте, это правда – ибо, чем выше вы поднимаетесь, тем больших масштабов достигает ваша суть, тем более возвышенным становится ваше существование; и другие измерения вселенной, все планы и грани творения становятся вам доступны.