Текст книги "Странники войны"

38

Гость ждал Марию-Викторию на борту «крейсера», как ждут священника, перед которым неминуемо придется исповедоваться, хотя приступать к исповеди страшновато.

– Вы извините, синьора княгиня, что я столь нежданно, – все тот же серый костюм, стального цвета туфли и серая шляпа, которую пришелец с горной дороги мял в руках с непосредственностью батрака, случайно попавшегося на глаза своему хозяину. – У меня не было иного выхода, кроме как добираться сюда по морю…

– Вы забыли представиться, страдалец. – Разговор происходил на носу яхты, и Мария-Виктория имела все основания предположить, что гость забился туда, прекрасно зная, что теперь из здания его ни рассмотреть, ни тем более подстрелить невозможно. И уж совсем не верилось ей, что у виллы он появляется впервые.

– Сильвио.

– Вы ведь не папа римский, Сильвио, и не зять Муссолини, чтобы представляться, называя только свое имя. Тем более – вымышленное.

– Это мое настоящее, княгиня. – Он выглянул из-за угла надстройки и, убедившись, что Морской Пехотинец остался на корме, добавил: – Сильвио Пореччи.

– Вот видите, сразу же всплывают подробности. А то мой механик уже начал сомневаться: стоит ли нам и дальше проявлять знаки гостеприимства. Что вы могли бы сообщить такого, что удержит меня от требования немедленно покинуть «Мавританию»?

– Мне нужно встретиться со штурмбаннфюрером СС Отто Скорцени.

Мария-Виктория взглянула на него с искренним сочувствием и грустно улыбнулась. Многое она отдала бы, чтобы найти человека, которому можно было бы заявить: «Мне нужно встретиться со штурмбаннфюрером Скорцени», рассчитывая при этом если не на помощь, то хотя бы на сочувствие.

– Если я верно поняла, вы упомянули имя некоего штурмбаннфюрера.

– Скорцени, синьора Сардони.

– Не скрою, имя знакомое. Но почему вы решили, что своими планами вам следует поделиться именно со мной?

– Я – офицер итальянской контрразведки. Правда, у меня возникли кое-какие трения с руководством. И, если говорить откровенно, сейчас мне не очень-то доверяют. Но сути дела это не меняет.

– Сумели убедить себя в этом?

– Пусть моя профессия служит вам гарантией того, что я не ошибся.

– Вы покорили меня, – мягко съязвила Сардони. – Послушайте, как вас там…

– Капитан Сильвио Пореччи.

– Вы-то сами когда-нибудь встречались со Скорцени? Видели его, хотя бы издали?

– До сих пор считал, что этого мне не дано. Но с ним встречался мой друг флотский лейтенант Конченцо. Штурмбаннфюрер должен помнить этого парня, он завербовал его во время поиска места заключения Муссолини. – У Пореччи было крупное, мясистое, совершенно не итальянское лицо, с широким багровато-прыщавым носом и слегка раскосыми глазами. Беседуя с княгиней, он все время с силой ударял кулаком правой о раскрытую ладонь левой руки, словно боксер, которому не терпится выйти на ринг, чтобы сразиться с давним соперником.

– Допустим, он помнит его… – Мария-Виктория даже не заметила, что начала вести себя так, будто представляет здесь «первого диверсанта рейха». – Что дальше?

– Нет, я сомневаюсь в том, что помнит. Этот римлянин буквально помешан на истории Древнего Рима, легионерах и прочей антикваристике. И даже утверждает, что ведет свой род чуть ли не от диктатора Камилла[15]15
  Марк Фурий Камилл (IV–V вв. до н. э.) – талантливый полководец, неоднократно избиравшийся диктатором Рима. Прославился в сражениях с этрусками и галлами. Почитается итальянцами как один из героев Древнего Рима.


[Закрыть]. Весь экипаж крейсера «Италия», на котором он служил, наслышан был о его «священном» медальоне, на одной стороне которого выгравирован профиль Македонского, на другой – Наполеона. Его кумиров.

– К чему все эти детали?

– К тому, что именно этот лейтенант помог Скорцени установить, что Муссолини содержат вовсе не на крейсере «Италия» и что, распуская слух об этом, контрразведка короля Виктора-Эммануила пытается навести агентов абвера и СД на ложный след. Это я к тому, что «первый диверсант рейха» должен быть признателен Конченцо.

– Напоминанием об этом «флотоводце» вы доведете Скорцени до слез умиления.

Капитан жаждуще облизал губы, отпустил узел серого, в крапинку галстука и обиженно взглянул на все еще не спешащее к закату солнце. Как будто ожидал, что с наступлением заката беседовать с этой аристократкой будет проще.

– Мне уже начинает казаться, что я зря следовал за вами почти от самой Генуи. Почему мне не удается убедить вас, что нам предстоит серьезный разговор?

– Потому что до сих пор не сообщили главного.

– Вы правы. Дело вот в чем…

– Простите, не желаете ли искупаться?

– Что? – почти с ужасом взглянул Пореччи на море.

– Я предлагаю искупаться. Что нас так удивило? Пойдемте со мной, – пошла она вдоль борта. – Сержант, – окликнула Шеридана. – Укажите синьору Пореччи каюту, в которой он сможет принять пляжный вид, и выделите гостевые купальные принадлежности.

– Странная вы женщина, – едва слышно проворчал капитан, однако спорить не стал.

– Обычно в подобных случаях говорят о моей неподражаемости, – мило улыбнулась княгиня.

* * *

Вначале вода показалась холодноватой, но вскоре тело привыкло к ней, и Мария-Виктория плыла, неспешно рассекая штилевую гладь залива, словно бы парила в «летающем» сне. На той стороне бухты, откуда на случайной лодчонке добрался до «крейсера» опальный контрразведчик, находился небольшой скалистый островок. Охваченный ожерельем из четырех гранитных скал, он напоминал каменный бутон, посреди которого, словно некий камень-лазурит, поблескивало еще более миниатюрное озерцо. А дополняли райские кущи этого затерянного мира две буковые рощицы, которые, окаймляя озеро, в южной части его расступались, являя миру пленяющий зеленью трав лесной луг, по которому, подчиняясь фантазии Творца, были почти симметрично разбросаны розоватые валуны, напоминавшие своей красотой необработанные глыбы каррарского мрамора.

Только недавно, изучая документы, касающиеся «Орнезии», Мария-Виктория открыла для себя, что этот как бы ничейный островок не просто прилегает к территории виллы, но и был почти куплен последним ее владельцем, одним из отпрысков рода Альдобрандини, принадлежащего к древнему сонму «черной» ватиканской знати[16]16
  «Черная знать», «черные аристократы» – узкий круг итальянской аристократии, сформировавшийся из родственников и потомков римских пап, возглавлявших Святой престол в самые разные века. Эти аристократы, как правило, владели огромными и лучшими земельными угодьями, дворцами, собраниями произведений искусства… Продолжая оставаться влиятельными церковными деятелями, представители этой аристократии во все времена в значительной степени формировали не только политику Святого престола, но и итальянского правительства.


[Закрыть]. «Почти», потому что купчую на этот островок Витторио Альдобрандини оформил незадолго до того, как вилла – через нее, княгиню Сардони – перешла во владение «папессы». Бывший владелец успел внести лишь залог в виде сорока процентов его стоимости.

Мария-Виктория сразу же напомнила об этом «папессе», и была удивлена, что Паскуалину ничуть не смутили ни огромная сумма, ни сроки, в которые владелец потребовал оплатить сделку. Буквально через три дня эти деньги поступили на его счет с «Банка ди Рома»[17]17
  Один из крупнейших в то время итальянских банков, основанных дядей тогдашнего папы римского Пия XII (в миру – Эудженио Пачелли). «Папессой» называли верную соратницу и подругу папы Паскуалину Ленерт, официально числившуюся его домоправительницей.


[Закрыть].

Конечно, княгиня ни на минуту не забывала, что истинной хозяйкой виллы является «святая Паскуалина», тем не менее ощутила гордость от того, что теперь в ее, пусть даже временном владении оказался и этот крохотный лигурийский мирок.

– Станете уверять, что мы находимся у острова пиратских кладов? – спросил капитан Пореччи. Крейсер он оставил позже княгини и теперь демонстрировал все свое искусство пловца, чтобы догнать ее.

– Вообще-то его называют Скалой Любви, и я не собираюсь ни подтверждать справедливость этого названия, ни опровергать его.

– И все же я не зря упомянул о кладах. Именно об одном из них и пойдет речь.

– Пиратском?

– Относительно. Могу ли я полагаться на ваше молчание, княгиня?

– Куда более увереннее, чем на себя.

– Само собой разумеется, что настоящий разговор получится лишь тогда, когда нам удастся заманить на «Орнезию» «первого диверсанта рейха». Но у меня нет выбора. Чтобы превратить вас в свою союзницу, я попросту вынужден приоткрыть занавес.

– Делайте это смелее. У меня нет доказательств, что на яхте установлена подслушивающая аппаратура. Но на всякий случай увела вас с «Мавритании».

У Скалы Любви была лишь одна бухточка, представлявшая собой каменистую отмель. Прежде чем выйти на нее, Мария-Виктория ухватилась за выступавшую из воды вершину скалы и подождала, пока капитан приблизится. Покрытый водорослями утес был скользким, и от него исходил такой рыбный дух, словно это была корма полузатонувшего рыбацкого баркаса.

– Так что там у вас, Сильвио? – впервые назвала его по имени.

Мужчина остановился слишком близко от нее, и Мария-Виктория ощущала, как время от времени их бедра соприкасались, заставляя ее чувственно вздрагивать. Контрразведчика, конечно, трудно было отнести к разряду красавцев, но тело у него оказалось довольно крепким, тренированным, да и ширина плеч заставляла верить, что в мире все еще существуют мужчины, на груди которых можно поплакаться, чувствуя себя слабой и беззащитной.

– Вам когда-нибудь приходилось слышать о «золоте Роммеля»?

– О золоте кое-какое представление я имею, – отшутилась княгиня. – А вот о сицилийском пирате Роммеле слышать не приходилось.

– На Сицилии о нем тоже не знают. Это всего лишь фельдмаршал Германии.

– Ах, речь идет об «Африканском Лисе» Эрвине Роммеле?! Откуда у солдата золото? О чем вы, Сильвио?

– Вопрос «откуда» не стоит – из Северной Африки. Потеть приходится над другим вопросом: «Куда оно подевалось?» Золото, алмазы, прочие драгоценности. Судьбу одной части этих сокровищ, которую составляли картины и денежные купюры разных стран, мне уже удалось в какой-то степени проследить. Они спрятаны на суше: в Австрии и здесь, в Италии, на побережье Тоскании[18]18
  Исторический факт. «Сокровища фельдмаршала Роммеля» – одна из загадок Третьего рейха, к которой мы еще не раз будем возвращаться.


[Закрыть].

– Но у вас конечно же есть более конкретные координаты.

– В общем-то – да, – не без колебания признал Пореччи, все еще не воспринимая Марию-Викторию в качестве сообщницы. И все же Сардони впервые взглянула на Сильвио с нескрываемым уважением. Оглянувшись, она не смогла определить, в какой части «крейсера» находится Морской Пехотинец, но почему-то не сомневалась, что тот наблюдает за ними, упершись окулярами бинокля в стекло одного из иллюминаторов. И, ясное дело, ревнует. Однако ни американец, ни его ревность Сардони сейчас не интересовали.

– Достаточно точные? – теперь девушка сама потерлась плечом о его плечо и сделала вид, что не заметила, как Сильвио оказался чуть позади нее. Наплывая, он прижался к ее спине, и одна рука как бы невзначай, в поисках опоры, скользнула по груди. Мария-Виктория почувствовала, что погрешила бы против истины, если бы дала понять мужчине, что прикосновения его неприятны.

– Вполне приемлемые для того, чтобы начинать поиски.

– Прямо сейчас, когда еще продолжается война?

– В Италии – да. В Австрии будет сложнее. Если, конечно, пытаться найти все это без Скорцени.

– С ним было бы надежнее.

– Не спорю. Но меня значительно больше интересует золото-алмазная часть сокровищ.

– Если картины и прочие ценности запрятаны, как вы сказали, на суше, то следует полагать, что все остальное погружено в морскую пучину. Так следует понимать?

– У Роммеля не было иного выхода. Вернее, у офицера, который возглавлял команду охраны.

– Вам известна его фамилия?

– Известна.

– Я пока что не имею права знать ее?

– Точнее, в этом пока нет необходимости. Да и небезопасно.

– Он жив?

– Как это ни странно.

– Речь идет все о том же флотском лейтенанте?

– Ну что вы, конвоем командовал офицер СС.

– Тогда, может быть, вы наконец проясните, какое отношение ко всей этой истории имеет лейтенант Конченцо? – неожиданно резко спросила княгиня. – При одном упоминании о котором Скорцени начнет творить благодарственные молитвы.

– Можно считать, что никакого. Но все сведения, которыми я обладаю, получены от него.

– А не боитесь, что в этой цепочке вы можете оказаться лишним?

По тому, как Сильвио помедлил с ответом, княгиня поняла, что он попросту опешил от такого поворота беседы.

– Логично, – наконец признал он. – Вопрос в том, почему лишним должен оказаться я.

– Все будет зависеть от того, какое решение мы примем.

– «Мы»?

Вместо ответа Мария-Виктория вновь потерлась, теперь уже спиной, о грудь Сильвио и, изогнувшись в талии, дала мужчине возможность насладиться близостью женского тела. Она откровенно заигрывала с контрразведчиком, не опасаясь, что тот воспримет это как плату за его словоохотливость.

– Если меня верно информировали, вы тоже связаны с разведкой. То ли германской, то ли итальянской.

– О, капитан, в жизни все так перепуталось, что стоит ли выяснять? – деликатно ушла она от ответа. А что касается этого… напомните, в каком он там чине?..

– Оберштурмбаннфюрер СС, – ответил Сильвио прежде, чем успел сообразить, что напоминать ему было нечего, чина командира отряда охраны он раньше не называл.

– Оберштурмбаннфюрер, то есть подполковник… – уточнила Сардони, не полагаясь на свои познания в эсэсовской табели о рангах. – Где он сейчас?

– Будем надеяться, что все еще в Италии. В последний раз Конченцо видел его в Виареджо. Это произошло почти два месяца назад.

– Следует предположить, что лейтенант Конченцо, этот наследник славы древнеримских героев, давно знаком с оберштурмбаннфюрером из охраны.

– Вам не кажется, что последовательность, логика и тон ваших вопросов начинает напоминать допрос? – жестко огрызнулся Сильвио, чуть отдаляясь от Марии-Виктории.

В этом заключалась его ошибка. Он сам нарушил правила интимной игры, которую великодушно предложила ему княгиня.

– Это и есть допрос. В классическом его понимании. Что это вы вдруг засомневались, профессионал-контрразведчик?

Сильвио вновь попытался приблизиться к девушке, но выбросив вперед руку, Мария-Виктория остановила его и, оттолкнувшись от скалы, заплыла за уходящую под воду каменисто-песчаную отмель. По мере того как она поднималась на пологий берег, освобождая из объятий моря пленительные контуры своих бедер, Пореччи все яснее осознавал, что владелица виллы становится не менее недоступной, нежели контейнеры с награбленным фельдмаршалом Роммелем по городам Северной Африки золотом.

39

– Ты, Андрей? – Крамарчук услышал шаги Марии, открыл глаза, однако ни отозваться, ни приподняться не успел – Мария уже стояла у постели. – Ты слышишь меня, лейтенант?

В комнате было сумрачно, и Николай нисколько не удивился, что девушка приняла его за Андрея. Их сходство с Громовым было поразительным. А ревновать к Андрею уже не решился бы. Слишком дороги ему оба эти человека – командир и санинструктор – последние из гарнизона Беркута.

– Мария… Пришла наконец! – радостно прошептал Крамарчук, забыв, что прежде всего должен разочаровать медсестру, сообщив ей, что он не лейтенант Громов. Ему приятно было ощущать на своем лбу ее теплую, чуть влажноватую ладонь. И хотелось вновь и вновь слышать это, пусть чужое, но так нежно произнесенное имя.

– Как же ты так?.. Откуда вдруг?

Николай уже решился было объяснить ее ошибку, но, увидев сзади, почти за спиной Марии старуху-хозяйку, осекся. Кристич тоже оглянулась, прошептала: «Извините», но Ульяна продолжала стоять с большим ножом-секачом в руке, с которым, видно, собиралась выйти на кухню.

– Крамарчук я, Мария… – прошептал Николай, когда хозяйка растворилась в сумраке коридора. – Сержант Крамарчук. Тот самый, из дота, ни любви ему, ни передышки…

– Да? – как-то совсем не удивленно переспросила Мария. В длинном мешковатом ватнике, по-деревенски повязанная платком, она сейчас мало чем напоминала ту бойкую, степенную красавицу-медсестру, которую Николай ожидал увидеть здесь после двух лет неизвестности. – Значит, это ты, сержант? – облегченно присела она на корточки. – Боже мой!.. Ты-то откуда? Я уж думала: больше никого… Из наших, замурованных.

– Не причитай, доктор, не причитай, – ворчливо прошептал он. – Ну что ты? Держись. Все-таки нас еще двое. Отвернись, я поднимусь. Не ожидал так рано.

– То есть как это двое? А… лейтенант? – несмело, настороженно спросила Мария, отворачиваясь.

– Самому хотелось бы знать, что с ним. Бой был. У лагеря. Сатанинский бой. Мы с Мазовецким – помнишь, тот поляк, офицер, что спасал тебя?

– «За Елисейскими Полями, мадам»… – пыталась улыбнуться Мария, но так и не смогла.

– …Так вот, я, он и еще несколько ребят были на задании. А вернулись… воронки да разрушенные землянки… К счастью, наткнулись на одного нашего, раненого… Словом, что тут пересказывать?!

– Ну а лейтенант… Громов?.. Что сказал этот раненый?

– Откуда ему знать, что с лейтенантом? – вдруг раздраженно отмахнулся Крамарчук. – Он в дозоре был. Получил свою пулю и лежал. О ком ни спроси – «все погибли, все погибли!..». Будто он сам, лично хоронил их.

– Но отряд ваш?.. Он что, действительно погиб?

– Отряд? Отряд, конечно, погиб. Что тут скажешь? Но кто сказал, что и Беркута тоже нет? Кто его хоронил? Где могила?

– Ох, Андрей, Андрей!.. – прошептала Мария, тяжело вздохнув. – Что ж ты так?..

– Ну, что там опять случилось?! – довольно резко поинтересовался Крамарчук, снова увидев в комнате старуху-хозяйку.

– Уходить тебе надо. И тебе, и ей. Через окно. Быстро – через окно. И к лесу…

– Что?! – подхватился Крамарчук, представая перед женщинами в нижнем белье. – Немцы?! Что ж ты, мать Ульяна, мнешься?!

– Потому что сама и выдала вас, – непокаянно объяснила старуха. – Того же хлопца, который тебя, девка, позвал – к полицаям послала.

– Сама?! К полицаям?! – ужаснулся Крамарчук, хватаясь за гимнастерку и ремень с двумя парабеллумами.

Но Мария уже все поняла. Бросилась к окну, оттянула верхние и нижние шпингалеты, распахнула его настежь…

– Идти сможешь? – встревоженно спросила она, стоя одной ногой на подоконнике.

– Да смогу, конечно, смогу. Но ты, христопродавка, – вновь обратился к Ульяне, поспешно одеваясь. – Ты же меня лечила!.. Какая ж ты после этого!..

– А ночью хотела зарубить, – холодно прервала его старуха. – Сама не пойму, как Господь Бог удержал меня от этого греха. – Она стояла посреди комнаты, ничуть не пугаясь ярости партизана и ни на шаг не собираясь отступать. – Может, они и догонят вас. Но только не в моей хате… Пусть в лесу или в поле.

– Но почему ты так, почему?!

– Вы-то, иродово семя, моих в тридцать седьмом небось не жалели. И мужа, и сына – обоих… А я и после этого не озверела… Да ты убей, убей, если уж лют на старуху. Вы до войны вон сколько люду настреляли, большевики-энкавэдисты проклятые. Вам – что кровь, что вода…

– Да кто же их расстреливал – я, что ли?! Или, может, она, медсестра?! Что ж ты, христопродавка?.. – все еще изливал душу Крамарчук, отлично понимая, что все его доводы уже не имеют смысла. – Мария, вот тебе пистолет! К оврагу, в лес!.. – крикнул он, выпрыгивая из окна вслед за медсестрой. – К оврагу и в лес! Я прикрою… Давно мы с ними, голубками, не виделись. Ну, где там они?! Помолись и ты за меня, старуха! Не ты первая предаешь… А я – вот он! На всякого Иуду – по Крамарчуку.

Он так и отходил к лесу, не поворачиваясь спиной к дому, где его предали, зажав в одной руке парабеллум, а в другой – шмайсер.

– Беги, Крамарчук, беги! Они уже у дома! – негромко крикнула Мария, скрываясь за кустарником предлесья.

– И я – вот он. И утро нежаркое. В самый раз. И для боя, и для смерти.

«А ведь когда я спросил старуху о лесе, что виднелся из окна комнаты, – вдруг вспомнил Николай, – она объяснила, что это всего лишь маленький, гектаров на двадцать, лесочек, к которому со всех сторон подступают поля». Поэтому, увидев, что вслед за приближающимися к лесу шестью полицаями из села выезжают три мотоцикла с немцами, понял: пробиваться через него – только время терять. В поле их все равно настигнут.

– Ну, что остановился? – оглянулась Мария. – Бежим!

Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.

– Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и… Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса – кустарник. Пропустим их и заползем туда.

– Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант нам никогда бы…

– Лейтенантов здесь нет! – резко прервал ее Крамарчук. – Делай, что велят!

Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в сонную рань приходится шастать по росной траве, по лесу… Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.

Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.

Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой – похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом «окопчике» было невозможно.

– Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя.

– Ладно уж, молчи, – полушепотом ответила медсестра.

– Возвращаться в село тебе больше нельзя.

– Это уже ясно.

Солнце всходило из-за каменистого холма, и вся простилавшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не пугала его, не отталкивала, наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражем.

– Но что тебе дальше делать, тоже не знаю.

– Исповедуйся, исповедуйся… – миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. – Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался. Андрей послал? Только правду.

Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария тоже была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле 41-го. Что она выдержала всю осаду их подземной крепости и сумела вырваться из подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали дот.

Это чудо, что судьба вновь свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.

– Все намного сложнее, Мария, – тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. – Я рассказал правду: отряд погиб. Лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу…

На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность; чаще всего – когда видит вблизи человека.

– Свалить бы ее, болтуху лесную, – пробормотал он. – Так ведь не пальнешь.

– Попробуй камнем, – посоветовала Мария. – И если что… Не отдай меня фрицам, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу… воли не хватит. Но ты не отдавай.

– Еще одна расстрекоталась, – поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена.

Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Зато минут через десять до них вновь донеслось рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, послышалась немецкая речь.

– Слишком близко мы друг возле друга, – прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. – Одной очередью скосят.

– Прижмись спиной к стенке. На бок… к стенке, – прошептал в ответ сержант и сам тоже осторожно, стараясь не шуршать камнями, вдавил свое тело под нависший над ними пласт дерна.

Немцев, очевидно, было двое. По крайней мере, ударили они по кустарнику из двух автоматов. Одна очередь прошила каменистый холм по ту сторону оврага, осыпав сержанта и Марию градом щебня и роем срикошетивших пуль. В какое-то мгновение Крамарчуку даже показалось, что гитлеровцы остановились на пласте дерна, как раз над ним. Ужаснувшись, Николай закрыл глаза и творил – не из слепого страха, а из страстного желания выжить – творил молитву Богу, чуду, судьбе: «Пронеси! Спаси! Не выдай!..»