Текст книги "Странники войны"

44

Почти километр они с Марией уходили по открытому полю. И, оглядываясь, Крамарчук с тревогой примечал, что на окраине села стали появляться вооруженные люди, что наперерез им, постреливая, бегут двое немецких солдат. Правда, догонять их не торопятся. Только поэтому партизанам удалось проскочить шоссе и добраться до охватывающего опушку леса кустарника.

– Голову б тебе свернуть, твою мать! – наконец-то излил свою злость Крамарчук, когда, пробежав кусты и полянку, они оказались за стеной могучих стволов старого дубового леса. – Что, вожжа под хвост попала?! Куда ты прешь под три ствола? В двух метрах от деревни, с гарнизоном в полсотни солдат! Хочешь получить пулю в лоб? Да?!

Еще какое-то время Мария молча брела по лесу, не оглядываясь на чуть отставшего от нее Крамарчука и не отвечая на его упреки.

Погони не было. Стрельба прекратилась. Сунуться в такую рань и с такими силами в лес враги, очевидно, не решились. Наверняка побоялись партизанской засады. Значит, спасены, можно передохнуть.

Впереди показалась невысокая каменистая гряда. Дойдя до ближайшего валуна, Мария обессиленно опустилась перед ним на колени, словно перед языческим идолом, а потом привалилась плечом к стволу клена.

– Эй, ты что, ранена?! – заволновался Николай, ускоряя шаг.

– Не подходи! – резко предупредила Мария. – Я не ранена. Просто устала. Присядь вон там, – показала рукой на соседний камень метрах в десяти от себя. – И слушай меня внимательно.

Крамарчук послушно свернул туда, куда она указала, и, подвесив автомат на шею, упал спиной на высокий яйцеподобный валун. Если бы Мария показала не на камень, а на вершину дерева, Николай с той же покорностью вскарабкался бы и на него. Он мог злиться на эту девушку, мог язвить ей, но противостоять ее воле был не в состоянии. Мария давно почувствовала это.

– Дашь мне пистолет. И запасную обойму. Дальше пойдешь один.

– Что значит один? Ты вздумала вернуться?

– Зачем? Возвращаться в это село я не намерена. Но дальше ты пойдешь один. Мы не можем быть вместе.

– Почему это «не можем»? Все остальные могут, а мы – нет? Твой лейтенант действительно погиб…

– Вот именно, если он действительно…

– Просто ты не хочешь знать правду. И мне совершенно непонятно, почему мы должны расстаться. Я ведь столько искал тебя, Мария, неужели ты?..

– Хватит об этом! – резко прервала его Кристич. Голос ее опять, уже в который раз, звучал не по-женски твердо. – Независимо от того, какая судьба постигла лейтенанта, пока идет война, ты для меня – сержант Крамарчук. Я для тебя – медсестра Кристич. Только «сержант» и «медсестра», понял?

– Глупая ты. Хотел, чтобы мы хоть немного, хоть месяц пожили по-человечески. Сколько можно? Просто война убила в тебе женщину.

– Не война. Сама убила ее в себе. «Мармеладки», как видишь, устраиваются, война им не помеха. И сколько таких «мармеладок» держат сейчас тысячи мужиков у своих юбок!

Утренний лес постепенно избавлялся от спокойного ночного небытия, наполняясь птичьими голосами, словно огромная колокольня – перезвоном колоколов. Единственное, что нарушало гармонию этой лесной «заутрени» – пулеметная перестрелка дятлов. И почти слившиеся с ней три прозвучавших друг за другом ружейных выстрела.

– Согласен: ты – медсестра, я – сержант. Тогда ищем партизан, создаем свою группу, наподобие нашей «группы Беркута», или пристраиваемся к какой-нибудь семье, чтобы подпольно перезимовать. При этом будем потрошить немцев, как только сможем.

– Мне тоже казалось, что это возможно. Пока мы не попали в «счастливую семейку» Гридичей. Запомни: если хоть один день ты проживешь, забыв, что идет война и на тысячах наших дорог – враги, я просто буду презирать тебя. Не для того гибли наши ребята в сорок первом на Днестре, чтобы мы устраивали себе медовые месяцы под крылом у предателя-старосты. Кончится война – найдешь меня в Гайдуковке. В любом случае в сельсовете будут знать, где я нахожусь. Обязательно сообщу им.

– Но, Мария, пойми… – пробормотал Крамарчук, поднимаясь и делая несколько шагов в ее сторону.

– Не подходи! – вновь резко остановила его Кристич, тоже поднимаясь с земли. – И хватит сюсюкать у моих ног. Пистолет и обойму оставь на камне. Все. Да, напомни, как меняют обойму и готовят оружие к стрельбе.

Крамарчук сделал все, что она просила, раздраженно буркнул: «Прощай» – и, не оглядываясь, пошел вдоль гряды к видневшейся между деревьями лесной дороге.

«Она права, – говорил он себе. – Хватит сюсюкать у бабьих ног. Нужно оставаться солдатом. В любой ситуации – солдатом».

– Подожди, – окликнула его Мария. Подбежала, уткнулась ему в плечо, потерлась лицом о влажное сукно шинели. – Извини, – прошептала, отворачивая заплаканное лицо. – Не сердись. Береги себя. Ты ведь последний из гарнизона. Единственный. А я… всего лишь ваш санинструктор…

45

Вот уже несколько минут Гиммлер блуждал взглядом по карте, словно решал для себя, в какой части мира искать пристанища.

Время от времени рейхсфюрер СС действительно ловил себя на мысли, что пора бы позаботиться о достойном убежище, но каждый раз откладывал решение этого вопроса, все надеясь, что до этого дело не дойдет; американцы и англичане согласятся на переговоры с фюрером, и все еще каким-то образом уладится.

– Господин рейхсфюрер, – появился в двери штандартенфюрер Брандт. – Позвольте доложить: только что звонил доктор Брак.

Гиммлер не переспросил, однако снял очки и близоруко уставился на адъютанта, выражая полное недоумение.

– Доктор Брак, из института «Аненэрбе», – уточнил штандартенфюрер. – Занимающийся экспериментами, связанными с испытаниями на заключенных.

– Опять они со своими опытами! – болезненно поморщился Гиммлер. – Что у них там на сей раз: умерщвление в ледяных бассейнах? Нет. Уморение голодом? Со скелетами, кажется, все решено? В чем, в чем, а в скелетах, черепах, конечностях недостатка не будет. Это я гарантирую.

– Скелетами увлекается доктор Хирт, – кротко напомнил адъютант. – Позаботился бы кто-нибудь, чтобы среди коллекции скелетов оказался и костяк самого Хирта.

– Проконтролируйте лично, – поддержал его анатомическую шутку Гиммлер.

– А доктора Брака, насколько я понял, интересует иная идея – как стерилизовать побольше унтерменшей. Утверждает, что изобрел совершенно уникальный метод.

– Да, он занимается проблемой стерилизации? Но это другое дело. Где он сейчас, в Берлине?

– В двух кварталах отсюда.

– Сообщите, что готов принять его через час. Но если выяснится, что его «уникальный метод» – всего лишь очередной псевдонаучный бред, первым в роли подопытного окажется он сам.

– Постараюсь изложить ему эту мысль как можно убедительнее, – склонил голову адъютант.

Мундир этому коротышке не шел. Когда, стоя у двери, он почтительно склонял голову, то напоминал циркового лилипута в ливрее, выставленного у входа на арену только для того, чтобы, рассматривая его, публика не скучала в ожидании следующего номера программы.

«Пора бы вновь наведаться в лагерь “Натцвейлер”, – подумал Гиммлер, проводя взглядом адъютанта, – посмотреть, как там у них идут дела». Он, конечно, как угодно мог шутить по поводу коллекции черепов и скелетов. Но кто, кроме него, мог по-настоящему оценить изыскания, проводимые докторами медицинского факультета Страсбургского университета штурмбаннфюрером СС Хиртом и гауптштурмфюрером СС Крамером? В то время, когда многие группы института «Аненэрбе» довольствовались некими полуспиритическими гаданиями, страсбуржцы – тоже работавшие сейчас по программе института «наследия предков» – изучали совершенно конкретную тему, основываясь на исследованиях «на живом материале». И выводы их представали совершенно конкретными, иллюстративными, а потому не поддающимися никакому благоразумному сомнению.

Гиммлер считал Хирта крупнейшим специалистом по расовым проблемам и элитарной наследственности. И когда тот обратился к нему с письмом, предлагая создать в Страсбурге единственную в мире, совершенно уникальную коллекцию черепов и скелетов еврейско-большевистских комиссаров, которая, сама являясь, как он выразился, «конкретным научным документом», могла бы служить предметом исследований не только для сторонников расовой теории нацизма, но и, что крайне важно, для его американских и английских противников.

Гиммлер конечно же пришел ему на помощь. Мало того, он распорядился, чтобы для аненэрбовцев из Страсбургского университета были созданы просто-таки идеальные условия, никем и никогда не создаваемые для исследований. Первые антропологические измерения, а также изучение социального положения, происхождения и интеллектуальных способностей подопытных «носителей черепов» проводились в концлагере еще до их казни. А после умерщвления комиссаров цианидом изучались не только их черепа, но и мозги.

Правда, рейхсфюрер плохо представлял себе, зачем ученым понадобилась еще и громоздкая коллекция скелетов, – по его твердому убеждению, любая расовая теория вполне может довольствоваться сведениями, полученными при изучении черепов – тем не менее дал добро и на этот проект.

– Кстати, не просветите ли вы меня, дорогой Брандт, – несколько высокопарно обратился он к адъютанту, – по поводу того, как выполняется просьба доктора Хирта, связанная с поставкой живых обладателей скелетов?

Штандартенфюрер прекрасно изучил своего шефа и вполне логично предположил, что после звонка доктора Брака, мысли его повернут в русло научных изысканий, которыми рейхсфюрер интересовался куда страстнее, нежели успехами своего эсэсовского воинства на фронтах. Брандта это не удивляло. Он искренне считал Гиммлера крупным ученым, которому только спешные государственные дела не позволяют полностью предаться науке.

– Чтобы быть предельно точным, господин рейхсфюрер, мне достаточно заглянуть в досье «Аненэрбе». Это займет не более пяти минут.

– Так окажите любезность, штандартенфюрер, – саркастично улыбнулся Гиммлер, – загляните в него.

Адъютанту действительно понадобилось не более пяти минут. Уж в чем, в чем, а в досье и прочем «деловодстве» он преуспел и всегда придирчиво следил, чтобы любые приказы рейхсфюрера выполнялись с дотошной точностью, а всякие сведения, поступающие от исполнителей, тотчас же заносил в свои специальные досье.

– Вами, рейхсфюрер, – вновь возник он у стола Гиммлера, – было приказано доставить из Освенцима в лагерь «Натцвейлер» для извлечения скелетов 150 специально отобранных заключенных.

– Там так и сказано, что это было приказано мной?

– Именно так.

Правое веко Гиммлера нервно подергалось.

– Читайте дальше.

– К июлю 1943 года комиссией гестапо было отобрано для этих целей 115 заключенных. К концу лета отправлено еще 80. По заверению генерального секретаря института «Аненэрбе» господина Зеверса, все они поступили в полное распоряжение штурмбаннфюрера СС доктора Хирта.

– Надеюсь, доктор распорядился ими исключительно в научных целях?

– Несомненно, – щелкнул каблуками Брандт.

– А коль так, немедленно уничтожьте это досье.

– Простите, господин рейхсфюрер?

– С каких пор вы, получая совершенно четкий и ясный приказ, позволяете себе переспрашивать? – незло, с томной усталостью в голосе спросил Гиммлер. – Я сказал: немедленно уничтожьте это и все остальные досье, в которых что-либо говорится об экспериментах, связанных с пленными и заключенными концлагерей.

Брандт растерянно посмотрел на толстую коричневую папку с тиснеными на ней золотыми орлом и свастикой, и рейхсфюрер заметил, как она задрожала в широкой волосатой руке штандартенфюрера. Не так-то просто было адъютанту расставаться со своим шедевром канцелярского искусства.

– Я конечно же немедленно выполню ваш приказ, господин рейхсфюрер, – пролепетал порученец. – Простите, я не считал, что уже пришло то время…

– Но оно пришло, – резко прервал его Гиммлер. – Я вообще не уверен, что подобные досье целесообразно содержать где бы то ни было на территории рейха.

– Оно пришло, – повторил Брандт, потупив голову. «И можно не сомневаться, – добавил про себя, – что вслед за самими досье придется уничтожать и их составителей. Пополняя ими коллекцию скелетов истинных арийцев».

46

Скорцени отложил в сторону увесистый машинописный том и, подойдя к окну-бойнице, несколько минут всматривался в багрово-синий вечерний горизонт, увенчанный зубчатой стеной горного хребта. Угасал еще один из тех, далеких от фронтов, политики и вселенских волнений, день, который ничего «первому диверсанту рейха» не подарил, однако же ничего и не отнял. Обычный день, частица жизни, пронесшаяся по небосклону бытия, подобно стремительно угасающему метеориту.

Эта облаченная в антрацитово-черный переплет машинопись являлась одним из трудов «группы провидцев» из института по исследованию наследственности предков «Аненэрбе». В нем были собраны описания нескольких сотен всевозможных таинственных и курьезных случаев, в основном связанных с реальными двойниками, а также двойниками-видениями (то есть, когда человек встречается с самим собой, как бы со своим отражением).

Что касается Скорцени, то из земных он давно признавал только один мир – мир профессионалов. Чем больше он проникался уважением к ним, тем презрительнее относился ко всему любительскому, непрофессиональному, тем с большим пренебрежением воспринимал людей, не желающих совершенствоваться в своем ремесле или хобби. Только этим адъютант штурмбаннфюрера Родль мог объяснять ту непозволительную трату времени, которую его шеф позволял себе, доводя до филигранности операцию «Имперская Тень».

Убедившись, что сотворить, подобно Господу, фюрера-двойника в течение шести библейских дней не удастся, Скорцени понял, что взялся за это дело… по-дилетантски. Следовало начинать с личности двойника, с его амбиций, а он положился на этих рожеправов-хирургов. Несолидно. Вот почему Отто решил вернуться к азам этой древней интриганской науки. К теориям, пытающимся объяснить, почему в разных концах страны, а иногда и планеты, люди рождаются совершенно похожими, подобно близнецам. Причем очень часто похожесть их оказывается столь же трагической, как и переплетающиеся судьбы невольных двойников.

Подобно книгочею-схоласту, он ринулся познавать сущность невероятности всех тех вероятностей, что описаны очевидцами в разных странах и в разные века; выяснять, что такое двойники. Неужели – элемент «удивительной гармонии, заложенной в основание Вселенной», как, не мудрствуя лукаво, утверждал кронпринц современной философии Артур Шопенгауэр? Так и не выяснив при этом до конца, кем и во имя чего эта гармония заложена. Разве что гармония во имя гармонии? Вполне может быть. Нечто подобное Скорцени уже приходилось слышать от мусульманских фундаменталистов: «Исламское вероучение является вершиной человеческой мысли, поскольку это вероучение – исламское» или «Мысли, обращенные к аллаху, являются святыми, поскольку навеяны они самим аллахом».

Правда, по другой версии, в двойниках, как и в стремлении многих индивидов самозабвенно подражать кому-либо, проявляется извечный параллелизм земного мира, а то и двойственность миров. Но Скорцени повело еще дальше, в специально подготовленные для него начетчиками из «Аненэрбе» выкладки из сочинений Пико делла Миранделы, еще в эпоху Ренессанса пытавшегося погрузить человечество в котел кипящих философских страстей, варясь в котором, оно должно было молиться на его «принцип целостности» всего сущего на земле, довольствуясь глубинной истинностью его умовыводов, исходя из которых, все самые загадочные совпадения следует воспринимать как «парные события, нашедшие друг друга». С этой точки зрения становилась более понятной другая мысль Шопенгауэра: события, никакими видимыми причинно-следственными нитями не связанные, развиваются в неких параллельных пространствах, и при пересечении линий двух событий герой одной драмы неминуемо начинает действовать в другой.

Эта довольно смутно и заумно сформулированная концепция представлялась Скорцени убедительнее многих других, поскольку напрямую, почти мистически проектировалась на судьбу Манфреда Зомбарта. Герой трагедии, связанной с жалким шутом, «разыгравшим комедию в казарме СС», становился героем трагедии, разыгрывающейся в эти дни то в рейхсканцелярии, то в «Бергхофе», то в штаб-квартире фюрера «Вольфшанце».

Однако все это сугубо теоретические изыскания. Куда больше привлекали Скорцени бесчисленные сюжеты, связанные с конкретным использованием внешних данных двойников в ходе той или иной государственной драмы; уму непостижимые сюжеты, написанные на скрижалях истории закаленными в дворцовых интригах придворными.

Только что он перечитал десятистраничный пересказ самой древней из описанных хронистами историй двойника ассирийского полководца Набополасара. Головокружительная судьба этого проходимца заинтриговала штурмбаннфюрера почти каноническими линиями замыслов: людских и божьих. Она заставляла Скорцени осмысливать все новые и новые ходы, которые можно было бы использовать в условиях современной Германии, в зависимости от политической ситуации, состояния фронтов и прочности трона Гитлера.

– Господин штурмбаннфюрер, – появился в дверях адъютант. – Оберштурмфюрер Фройнштаг уже у ворот.

– Уже?

– Так точно.

– Вы уведомили меня об этом с такой торжественностью, словно у ворот крепости появилось воинство вавилонян, – все еще оставался Скорцени где-то в стане войск Набополасара.

– Появление фройлейн Фройнштаг всегда сопряжено с такими невероятными событиями и перевоплощениями, что поневоле будешь воспринимать его, подобно войску у стен последней твердыни.

– Я, конечно, не выдам вас Фройнштаг. Однако философствовать подобным образом в ее присутствии не советовал бы, – полушутя предупредил Родля штурмбаннфюрер. – И никогда впредь не называйте оберштурмфюрера СС «фройлейн». Это уже не совет, а приказ.

– То есть я велю пропустить машину оберштурмфюрера.

– А что, кто-то пытался задержать ее? – едва заметно улыбнулся «первый диверсант рейха». – Хотел бы я видеть эту сцену. Кстати, она прибыла одна?

– С водителем. Я не стал отрывать вас от чтива и сам приказал…

– О водителе и машине я знаю, Родль!

– С ней – та женщина, ради которой Фройнштаг пришлось порыскать по альпийскому Капфенбергу.

– Ага, значит, Ева Браун с ней.

– Простите?..

– Я всегда великодушно прощаю вам, Родль. Что вы так мучаетесь, глядя на меня, словно на жертвенного агнца?

– Но эта женщина, насколько я знаю, не Ева Браун.

– Это вы так считаете, гауптштурмфюрер. Имперская же тень согласна только на Еву, и не ниже, да простят меня, имперского сводника, все сущие на небесах ангелы и святые.

– Ваш Зомбарт плохо кончит, господин штурмбаннфюрер, – мрачно осмотрел свои начищенные до блеска сапоги адъютант.

– Судя по вашему тону, вы имели в виду вовсе не Зомбарта, а меня.

Родль недовольно покряхтел и зачем-то поправил кобуру, которая в самые ответственные моменты отвисала так, что оказывалась у него в паху.

– Мы с вами тоже немало рискуем.

– Наконец-то вы признали, что мы не только отсиживаемся в глубоком тылу.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы сводили мои опасения к обычной дружеской шутке. У меня действительно создается впечатление, что нас втягивают в какую-то странную авантюру.

– Причем делают это давно и постоянно.

Скорцени приблизился к столу, трепетно, хотя и наобум, раскрыл папку в антрацитово-черном переплете, словно колдун – свое чернокнижие.

«Набополасар», – прочел он. А ведь эта история находилась в середине машинописи, и страницу он не загибал и не закладывал. Концепция Юнга относительно того, что все странности и совпадения, с которыми мы сталкиваемся в жизни, являются проявлением неких неизвестных нам сил природы Вселенной, стремящихся подчинить весь хаос и сумбур человеческой жизни непонятному и недоступному нашему пониманию порядку, продолжала подтверждаться с убийственной убедительностью. Тем не менее со стороны Скорцени напоминал Родлю монаха, старательно выискивающего в Святом Писании библейское оправдание своих низменных грехов.

– Речь идет не о тех авантюрах, в которые нас ввергают как диверсантов. Там все оправдано высшими интересами рейха. Но эти двойники… Это тайное подражание фюреру… Еще ведь неизвестно, как начнут истолковывать их появление, а главное, ваше пристрастие к ним в ближайшем окружении Гитлера.

– Ваши страхи уже на чем-то основаны?

– Тогда было бы проще. Мы тотчас же постарались бы ликвидировать их источник. А так нарастает молва. Безликая, всеобщая. Я это предчувствую. Где двойник – там подозрение.

– А где подозрение – там неминуемо появляется двойник. Улавливаете логику бытия?

– Будь я вашим шефом, категорически запретил бы читать философские трактаты и авантюрные истории. К счастью, мне этого не дано. Приказать оберштурмфюреру Фройнштаг немедленно прибыть к вам?

– Но ведь она захочет привести себя в порядок.

– Естественно. Хотя вы сами запретили упоминать о том, что она женщина.

– Таковы «видимые проявления неизвестных принципов природы, являющиеся одинаковыми и одинаково действующие во всей Вселенной»[78]78
  Перефразирована одна из научных гипотез ученого-психолога Карла-Густава Юнга.


[Закрыть], – вновь продемонстрировал Скорцени абсолютную вредность учения.