Текст книги "Странники войны"

9

Поскольку лесок заканчивался, они преодолели еще несколько метров, остановили машину и, все еще не сходя с нее, начали осматривать местность. Теперь Андрей оказался позади них. Воспользовавшись этим, он стал медленно подползать, пытаясь приблизиться к грузовику с заднего борта.

– Михель, Отто! – снова позвал унтер-офицер, сходя с подножки и удивленно оглядываясь. А когда ответа не последовало, приказал: «Прочесать!» Причем скомандовал это так, словно под его началом находилась как минимум рота солдат.

И Беркут облегченно вздохнул, увидев, что и водитель тоже оставил кабину. Больше всего он опасался, что, придерживаясь строгой инструкции не покидать в опасных ситуациях машины, водитель останется на своем месте. Достать его там, выкурить, не повредив мотор, было бы почти невозможно.

Все трое постояли возле кабины, немного посовещались и побрели в глубь рощи. По тому, как они, подкрадываясь, начали приближаться к ложбине, лейтенант понял: немцы решили, что в эпизоде, свидетелями которого им придется быть, оружие не понадобится. Все еще не решаясь подняться, Андрей прополз несколько метров и, скатившись по склону пригорка, оказался почти под кузовом. Теперь – только бы не оплошал Арзамасцев! Только бы он не оплошал и первым открыл огонь. А уж оставшихся он встретит здесь, как только немцы начнут откатываться к машине.

– Отто! Михель! – донеслось уже из-за пригорка, когда Громов потерял немцев из виду.

Несколько секунд молчания. И вдруг очередь из автомата. Чьего: немцев или ефрейтора? И сколько их там заговорило: три или четыре шмайсера – тоже не выяснишь. Но лейтенант как-то сразу понял, что с засадой у ефрейтора не получилось. На четвереньках выбрался из-под кузова, перебежал к небольшому, похожему на бруствер окопа пригорку и, опустившись на колено, увидел метрах в двадцати от себя худую, согбенную спину в сером френче.

Еще какое-то мгновение он сдерживался, помня, что нет ничего более бессмысленного, чем начинать бой, не разобравшись, где свои, где противник, и лишь когда заметил между стволами осин фигуру еще одного вермахтовца, коротко и зло прошелся свинцом по его спине, сменил позицию и ударил по вырисовывавшейся между стволами двух осин, словно в прорези прицела, силуэту второго солдата.

Лейтенант хорошо видел, что, прошитый пулями, он тоже упал. Тем неожиданнее показалась ему очередь, скосившая ветку у него над головой. Андрей ответил наугад, но следующая очередь легла чуть ниже, срезав кору ствола. И кто знает, сколько еще продолжалась бы эта дуэль и чем закончилась, если бы не предостережение Анны:

– Он ползет, уходит! – кричала она по-польски. – Немец уходит! Не стреляйте друг в друга!

– Прекратить стрельбу! – первым опомнился Беркут. Ефрейтор просто не понимал смысла того, что выкрикивала полька. – Следи за немцем!

– Так это ты, лейтенант?! – обрадовался Кирилл, осторожно выглядывая из густой травы, охватывающей своими «джунглями» небольшой кустарник.

– Он без оружия! – снова крикнула девушка из зарослей. – Он здесь, ползет!

Лейтенант бросился на ее голос, но так и не успел рассмотреть, где именно она пряталась, потому что метрах в двух от него с кинжалом в руке поднялся из травы рослый немец. Андрей вскинул автомат, однако нападавший нырнул под ствол, отбил его и попытался изо всей силы ударить штыком в грудь.

Немцу не хватило буквально нескольких миллиметров, лезвие скользнуло по ткани френча, так и не вспоров его. Ударив ногой в живот, Беркут отбросил гитлеровца, но тот лишь привалился к стволу дерева и, мигом оттолкнувшись от него, снова попытался достать лейтенанта кинжалом.

Андрей мог бы отскочить в сторону и наверняка успел бы выстрелить, однако его уже пленил азарт схватки. Он остановил руку противника и, выпустив автомат, резко ударил немца ребром правой руки по ключице. Лицо гитлеровца перекосилось от боли, он согнулся, то ли для того, чтобы ударить его в спину, то ли в попытке нырнуть в сторону и дотянуться до автомата. Но Андрей врубился носком сапога в его коленную чашечку, захватил за волосы и, пригнув, нанес несколько ударов в затылок.

Даже после этого, уже стоя на коленях, обер-ефрейтор все еще пытался дотянуться до него ножом, и только удар ногой в висок заставил его, наконец, рухнуть на землю. А в следующее мгновение оказавшийся рядом с ними Арзамасцев нажал на спусковой крючок автомата.

– Ну и здоров же ты, если устоял против этого бизона, – проговорил Кирилл, поднимая нож убитого и протягивая его Беркуту.

– Возьми себе, – устало проговорил лейтенант, вытирая с лица пот и отыскивая взглядом отброшенный в траву автомат.

– Трофей вообще-то твой. Но за подарок спасибо. – Кирилл бегло осмотрел синеватое лезвие с едва заметным желобком посредине, костяную наборную ручку и сунул кинжал за голенище. – Тебя что, специально готовили, что ли? Никогда в жизни не видел такой схватки.

– Ослаб я что-то в плену. Растренировался. Видно, почаще нужно вступать в такие вот драчки.

– Какие «драчки», лейтенант? Нужно думать, как выжить. Если бы ты отпрянул, отбежал, я бы его еще раньше скосил. Не нравится мне эта твоя рисковость. Влипнем, яко вши тифозные. А нужно думать, как выжить.

– Я уже десятый раз слышу от тебя это: «Выжить, выжить!..» – мрачно заметил лейтенант, подбирая оружие другого убитого им гитлеровца. – Конечно, если так заботиться о выживании, может быть, действительно уцелеешь. Вот только кто будет воевать? И дело не в «рисковости». Просто одни думают: «Как лучше сражаться?», другие: «Как поудачнее выжить?» Давай договоримся раз и навсегда: мы здесь для того, чтобы истреблять врага. Пока мы живы – приказ один: «Сражаться!» Вот так. Все. Подобрать автомат, патроны – и к машине.

– Жаль, что мертвым приказывать уже невозможно, – осклабился Арзамасцев. – А то бы ты и мертвым приказал.

10

Церемония награждения серебряными медалями «За верность»[34]34
  Медаль «За верность» была учреждена после подавления путча «20 июля» для награждения тех, кто продемонстрировал верность фюреру.


[Закрыть] была устроена в кабинете фюрера в «Вольфшанце». Народу собралось немного, все происходило в узком придворном кругу, почти по-домашнему тепло: с французским шампанским, поздравлениями и любимыми фюрером пирожными.

– Но ты, Борман, заметил, что медаль под номером один вручена тебе? – вполголоса спросил вождь Великогерманской нации, улучив момент, когда часть элиты сгруппировалась возле еще одного счастливчика – рейхсфюрера СС Гиммлера, часть – вокруг фельдмаршала Кейтеля.

– Такое не может остаться незамеченным, мой фюрер. Причем не только в «Вольфшанце». Это узнает вся Германия.

Однако на самом деле Борман мыслил сейчас более широкими масштабами. Он прекрасно понимал: выплеснувшись на страницы газет, этот скромный церемониал будет сразу же принят во внимание и в Лондоне, и в Москве. Но если в Лондоне это может лишь усилить антипатию к нему, то Москве еще стоит подумать: «А не поставить ли на рейхслейтера Бормана как на будущего лидера Германии? Вот именно: лидера обновленного рейха».

В любом случае факт остается фактом: Гиммлеру досталась «медаль верности номер два». Из этого следовало, что он, Борман, становится наиболее приближенным к фюреру. Такое невозможно не заметить.

Отыскав взглядом главнокомандующего СС, который теперь вдруг оказался между группами Геринга и Кейтеля, Мартин наткнулся на стальной отблеск его очков. Причем в этот раз рейхсфюрер не отвел взгляд, как обычно, а задержал его, словно снайпер – окуляр оптического прицела, решив понаслаждаться еще несколькими секундами предчувствия будущей мести.

– Это неправда, Борман, что мы проиграли нашу битву за Третий рейх, – был занят совершенно иными чувствами фюрер. Голос его стал вкрадчивым, но в то же время фанатично твердым. – Пока что мы терпим определенные неудачи – что верно, то верно. Однако это еще не поражение. Я не могу поверить, что Третий рейх, который мы с таким трудом и такой верой всех германцев создавали на тысячелетия, способен прекратить свое существование уже через каких-нибудь двадцать лет.

– Некоторые считают, что речь идет даже не о двадцати, – мрачно уточнил рейхслейтер. – Они готовы похоронить нас хоть сейчас. Вместе с великими идеями.

– Вот почему мы, старые партийцы, должны вновь объединиться, чтобы возродить боевой дух народа. Твоя медаль, – ткнул пальцем в серебристый кусок металла на груди своего заместителя по делам партии, – как сабельная отметина на теле воина, устоявшего перед сворой предателей-заговорщиков.

– Именно так я и воспринял эту награду, мой фюрер. Борман произнес еще несколько ни к чему не обязывающих фраз, которые должны были подчеркнуть его восхищение мужеством Гитлера и благодарность за признание его заслуг при подавлении путча. Но фюрер, как это уже не раз случалось с ним в последнее время, словно бы впал в забытье. Он стоял, опершись рукой об угол стола, в позе неопохмелившегося бродяги, не ко времени углубившегося в философское самосозерцание. Посеревший подбородок Адольфа напропалую врезался в запавшую грудь; свободная рука, поднесенная к лацкану френча, нервно вздрагивала и подергивалась.

– Но кроме военного решения исхода этой кампании мы должны позаботиться также о ее дипломатических вариантах, – воспользовался сумеречностью его сознания рейхслейтер. – Речь пока не идет о непосредственных переговорах с нашими врагами. Тем не менее кое-какие каналы негласных связей нам все же стоило бы восстановить. Причем не только с англичанами и американцами, но и родственными нам по духу интернационал-социалистами России.

Борман умышленно избежал привычного «большевиками» или «коммунистами». «Интернационал-социалисты» – один из тех подзабытых нынче терминов, которыми они с фюрером пользовались в обиходе в те времена, когда гестапо заимствовало опыт создания концлагерей, появившихся в России еще во времена Ленина, а военные двух стран, строящих социализм, не таясь, делились многими оружейными новинками. Разница между германским национал-социализмом и советским интернационал-социализмом, как полагал Борман, не столь уж существенная. Особенно если учесть, что большевики-сталинисты взяли курс на подавление своих национальных меньшинств путем слияния их в единую русскую нацию, то есть по существу начали скатываться все к тому же, только уже русскому, нацизму. Рейхслейтер хорошо помнил, как в свое время Гитлер сказал: «Между нами и большевиками больше объединяющего, нежели разъединяющего. Из мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного бонзы никогда не выйдет настоящего национал-социалиста, из коммуниста – всегда»[35]35
  Цитируется высказывание Гитлера.


[Закрыть].

– Родственными по духу? – слишком замедленно отреагировал фюрер, едва приподнимая голову. – Ты все еще уверен в этом?

– Если учесть многие аспекты социальной политики и общего невосприятия идеалов крупной буржуазии.

– О чем ты, Борман? – поморщился Гитлер.

– Вы не согласны, что невосприятие буржуазии?..

– При чем здесь буржуазия?

– Если наши враги не угомонятся, нам придется пойти на тайные переговоры с Москвой и добиться если не мира, то по крайней мере хотя бы перемирия, временной передышки. Это заставит Лондон и Нью-Йорк задуматься: стоит ли и впредь отказываться от дружбы с Германией, которая завтра может обрушиться на них вместе с Союзом. Само собой, это всего лишь дипломатический ход. Шантаж, если хотите.

Рейхслейтер очень точно избрал время для такого разговора. После бурной речи во время награждения, после той нервной встряски, которую фюрер устроил сам себе, разразившись бранью по адресу уже уничтоженных, арестованных или все еще затаившихся внутренних врагов рейха, он уже казался неготовым к очередному всплеску эмоций, точно так же, как не готов был и к каким-либо рассуждениям по поводу сложных политических проблем. К тому же он привык не только выслушивать и прислушиваться к словам Бормана, но – что уже становилось явным для многих близких к рейхсканцелярии чиновников – слушаться его.

– Как вы себе это представляете? – переход на официальный тон стал единственной предосторожностью, к которой фюрер счел необходимым прибегнуть.

– Вас интересует канал связи?

– Вам хорошо известно, что я давно пресекаю всякие попытки вступать в какие-либо тайные переговоры за моей спиной.

– Сам помогаю пресекать их, мой фюрер. Речь идет о другом: о политической игре, которую мы можем затеять с русскими. Да к тому же устроить утечку информации по этому поводу на Запад.

– Уж не намерены ли вы отправиться в Москву, следуя примеру своего предшественника, Гесса?

– Э нет, следовать примеру Гесса мне бы не хотелось, – по-бычьи повертел головой Борман. – Я имею в виду последствия, а не мотивы его кажущегося для всех странным перелета. Но кое-какие соображения по этому поводу у меня уже появились. Хотелось бы поделиться ими наедине, в более спокойной обстановке. При этом я думаю только о достойном выходе из войны, о будущем рейха, а не о собственном благополучии.

Фюрер невидяще взглянул на рейхслейтера и, ничего не сказав в ответ, направился из зала заседаний в свой кабинет.

Присутствующими это сразу же было замечено. Они поняли, что встреча завершилась, однако никто не направился к противоположной двери, словно ждали, что фюрер вернется и вручит еще по одной медали – в этот раз «За терпение».

«Вряд ли он готов сейчас продолжить наш разговор и здраво осмыслить мое предложение, – усмирил себя Борман, глядя ему в спину. – Зато я получил право напомнить о нем в том случае, если Кальтенбруннер, Шелленберг, Мюллер или еще кто-либо из эсэсовско-гестаповской братии сумеет разгадать, какую игру я затеял с Москвой, пользуясь услугами агента Магнуса».

Довольный собой, рейхслейтер уверенно направился к выходу еще до того, как фюрер скрылся за предусмотрительно открытой для него личным адъютантом дверью кабинета.

– Странная какая-то получилась церемония, – обронил Розенберг, обращаясь к фон Риббентропу. Не находите, господин министр?

– Фюрер весьма озабочен недавними событиями в Берлине, – промямлил Риббентроп, сам явно озабоченный тем, что Гитлер давно перестал замечать его присутствие. Авторитет этого политика уже давно не соответствовал не только его самолюбию, но и элементарным требованиям положения министра иностранных дел в верхушке рейха.

– И что-то я не вижу здесь Отто Скорцени, который должен был бы получить эту же медаль из рук фюрера коль уж не первым, то во всяком случае не третьим.

– Все еще не теряете надежды лично освятить восхождение этого обер-диверсанта на престол СС-рейха Франконии? – скептически ухмыльнулся фон Риббентроп.

– Не теряю. Но дело не в этом. Просто срабатывает мое старое правило: воспринимать факты и события не сами по себе, а в контексте. Поверьте моему опыту, господин министр, иногда такой метод приводит к поразительным умовыводам.

– Жаль, что вы не поделились своими наблюдениями с генералами Ольбрихтом и Фроммом. Они-то как раз потеряли способность воспринимать события и факты в каком-либо «контексте». Полагались исключительно на свою ненависть к фюреру.

– Воспользуюсь вашим советом и на всякий случай поделюсь им с Борманом, – мгновенно нашелся Розенберг.

И взгляды двух министров многозначительно скрестились в молчаливом противостоянии.

11

Только теперь откуда-то появилась Анна. Она подходила, осторожно ступая большими неуклюжими ботинками по почерневшему насту из прошлогодней листвы, словно боялась разбудить лежащих.

– Ранен? – негромко спросила она, приблизившись к Беркуту. Кирилл в это время разоружал убитого им унтер-офицера.

– Только этого не хватало. Спасибо, что помогла.

– Какая там помощь? – растерянно улыбнулась девушка. – Мне бы оружие.

– А ты что, умеешь стрелять?

Анна молча взяла из руки Андрея автомат, отсоединила магазин, выбросила патрон из ствола и, снова передернув затвор, щелкнула спусковым крючком. Потом так же быстро заправила патрон в магазин, а магазин присоединила к автомату.

– Убедительно, – признал Беркут.

– Бери меня с собой, пан лейтенант-поручик. Ты все видел.

– Это невозможно. Мы не собираемся партизанить в Польше. Наоборот, постараемся побыстрее проскочить ее, чтобы добраться до Украины. Кстати, кто тебя обучал? – спросил он, отбирая у польки автомат.

– Сами немцы. Наш староста, сволочь, всегда старался подселить их к нам. Говорил: «Там красивая девка», намекал, что, мол… А мне что оставалось делать? Терпела и готовилась к мести. Потому и выспрашивала, что могла. Постепенно приспособилась к винтовке, затем к автомату. И даже – пистолету. Несколько раз хваталась за автомат, чтобы перестрелять их сонными. Хвататься хваталась, но… Так возьмешь, пан лейтенант-поручик?

– Брось, не сторгуемся мы с тобой, – отрубил Андрей, направляясь к машине. – Мы в немецкой форме. Это поможет нам. Но только нам, а не тебе. А главное, куда ты пойдешь?

– Что такое «брось»? – не поняла Анна. Она шла за лейтенантом, почти наступая ему на пятки.

– Брось – это брось.

– Не бойся, вечно ходить за вами по пятам я не буду. Мы вместе, пока не встретим польских партизан. До первой встречи с партизанами… Так ты согласен, лейтенант-поручик?

Значит, до первой встречи с партизанами. Такое условие Андрея вполне устраивало. Но скорее из упрямства, чем из крайней необходимости, вновь решительно ответил «нет».

Какое-то время Беркуту казалось, что девушка наконец смирилась со своей участью и готова вернуться в село. Но как только они подошли к машине, Анна вдруг выхватила у Арзамасцева один из шмайсеров, мгновенно проверила его и, заскочив за передок, навела на Андрея.

Лейтенант даже не успел испугаться, а всего лишь застыл с приоткрытым ртом, замершем на полуслове.

– Так вот: я никуда от вас не уйду! – диктовала свои условия разъяренная полька. – А захотите уехать без меня – перестреляю!

– Ты что, сдурела?! – рявкнул Арзамасцев. – Психичка! Стерва тифозная! Немцев там, в сарае, ты почему-то автоматом не отпугивала.

– Отставить. О сарае забыто, – устало проговорил Андрей и, с опаской взглянув на Анну, – мало ли на что способна разозленная женщина! – сел за руль. – Не будем терять времени.

– Вот так-то лучше, – торжествующе приняла его капитуляцию девушка.

Лейтенант завел мотор, подождал, пока полька усядется рядом с ним, – Арзамасцев предпочел уединиться в кузове – и спросил ее, в какой стороне может быть граница с Украиной.

– Где-то там, – повела Анна рукой впереди себя, сразу же успокоившись. Победительница – она решила не помнить зла. – В любом случае далековато. В этой долине три села. Их надо будет объехать лесом. Я покажу. Потом проедем городок и еще одно село. Дальше дороги я не знаю. Никогда не была там.

– Ожидалось от тебя, конечно, большего, – съязвил Андрей. Должна же быть хоть какая-то месть.

– Но это правда, что о сарае забыто?

– А ты уверена, что Украина именно в той стороне? – не отреагировал на ее вопрос Беркут.

– В какой же еще? – недовольно проворчала Анна. Проблема «сарая» интересовала ее сейчас куда острее, чем проблема выбора пути. – А где-то вон там – Словакия. Будете долго ехать в ту сторону, – кивнула в сторону кузова, – попадете в Белоруссию. Это я точно знаю.

– Так сколько же километров до городка?

– Все шестьдесят. Если двигаться по дороге, а не в объезд, лесами.

Беркут помолчал, словно решал, стоит ли отваживаться на столь длинный путь. И при этом скосил глаза на заманчиво округленные коленки девушки. Полька заметила это и слегка пошевелила ногами, сбрасывая полы шинели, чтобы еще больше оголиться. «Да уж, – подумалось Андрею. – Станет такая отстреливаться от мужчин, в каких бы мундирах они ни явились».

– Что ж, если повезет, в полночь будем на шестьдесят километров ближе к Украине, – похлопал ладонями по рулю. – Ради этого стоит рискнуть. Устроился? – спросил он, выглянув из кабины.

– Поскучайте там без меня, – обиженно как-то ответил Кирилл.

– При первой же стычке мы все трое оказались бы в кабине, как в ловушке. А пока ты в кузове – есть шанс.

– Ну-ну… – неопределенно поддержал его Арзамасцев.

Беркут вырулил на проселок и осторожно повел машину к шоссе.

– Но про сарай ты больше не вспомнишь. Ведь не вспомнишь, пан лейтенант-поручик? – заглянула ему в глаза Анна, почти положив голову на руль.

– При чем здесь я? – чуть смягчил тон Беркут. – Поинтересуйся у ефрейтора. И вообще, что это за чин такой ты для меня придумала: «пан лейтенант-поручик»?

– Чем он тебе не нравится? Очень хороший чин, – заверила его полька. – Офицерский. Не могу же я называть тебя генералом.

12

Когда Скорцени спустился вниз, у подъезда штаб-квартиры Главного управления имперской безопасности его ждали, стоя у «виллиса», личный адъютант Гитлера обер-группенфюрер СС Юлиус Шауб и командир дивизии «Рейх» бригаденфюрер Пауль Хауссер.

– Что произошло, господа? – не по чину жестко спросил Скорцени, едва заметно приподняв руку в приветствии и обращаясь прежде всего к Хауссеру. Он был слегка насторожен столь неожиданным и поздним – уже около шести вечера – вызовом и не скрывал этого. Да и выглядело все странновато: после звонка Шауба оба генерала СС несколько минут ждали его у подъезда.

– Нас желает видеть фюрер. Значит, мы понадобились, я, старый солдат, понимаю это так. – Хауссер тоже ощущал легкую настороженность, но, как и Скорцени, пытался не выдавать ее.

В стране еще не затихла эпидемия арестов в связи с заговором против фюрера. Многие генералы уже оказались казненными, многие еще только ждали решения своей судьбы – кто все еще в штабах, а кто уже в тюрьме Плетцензее. Кто знает, какие они дают там показания? Какие версии и слухи загоняют под строчки протоколов? Правда, генералы у майоров пока что в конвоирах не ходят. Но ведь все может быть.

Скорцени и Хауссер вопросительно взглянули на Шауба. Тот натужно повертел короткой, безнадежно располневшей шеей, туго затянутой в двойную петлю воротника и форменного галстука, и, набыченно развернувшись, указал рукой на открытые дверцы машины.

– В аэропорт, господа. Оттуда – в Паденборне.

Бригаденфюрер и «первый диверсант рейха» едва заметно переглянулись.

– Замок «Вебельсберг»? – уточнил Скорцени.

– Время от времени наступают часы, когда фюрер стремится возвращаться туда, к святыням рейха, как набродившийся по пустыне паломник – к только ему известному роднику.

Пораженные его красноречием и уважением к собственной персоне, штурмбаннфюрер СС и бывший командир дивизии, с которой Скорцени дошел до предместий Москвы, уважительно промолчали.

– Так сказал фюрер, господа, – назидательно поднял вверх короткий крючковатый палец Юлиус Шауб. – Я всего лишь пытаюсь постичь смысл молвленного им. Каждый день пытаюсь постичь.

– Там намечено совещание? – спросил Скорцени, вновь обращаясь к Хауссеру. Ему все еще казалось, что, поскольку командир дивизии «Рейх» встретился с Шаубом раньше, то должен был выведать у не столь уж молчаливого адъютанта фюрера все подробности.

– Встреча нескольких очень близких фюреру людей, – ответил за него Шауб.

– …Я, старый солдат, понимаю это так, – поддержал его Хауссер.

Скорцени до мельчайших подробностей помнил встречу элиты СС, которую фюрер организовал в замке «Вебельсберг» год назад. Для штурмбаннфюрера участие в ней оказалось своеобразным посвящением в «высшие посвященные» Черного Ордена. Но тогда в замок, давно ставший святыней ордена, действительно была приглашена вся руководящая и интеллектуальная элита СС, и речь на встрече шла о создании страны СС Франконии.

Правда, год спустя Скорцени с грустью мог констатировать, что с той поры они ни на шаг не продвинулись к созданию этого самого СС-рейха. Тем не менее идея была выношена, сформулирована и восторженно воспринята всеми, вплоть до отличающегося своим вольномыслием штандартенфюрера д’Алькена[36]36
  Речь идет об уже упоминавшемся мною штандартенфюрере СС Гюнтере д’Алькене – редакторе эсэсовской газеты «Дас Шварце Кор», который, при всей верноподданнической фанатичности газеты, позволял себе отличаться определенным вольномыслием. В частности, несмотря на запрет (в 1943 г.) Гиммлера поддерживать власовское движение, оставался его сторонником, хотя, как свидетельствуют люди, близко знавшие его, о самом Власове д’Алькен был довольно невысокого мнения и даже склонялся к мысли о необходимости заменить генерала, поставив во главе Русского освободительного движения кого-либо другого.


[Закрыть], вполне допускавшего, что рядом с Великой Германией способна существовать не менее великая Россия, во главе со свергнувшим коммунистический режим Русским освободительным движением.

– Вспоминаете прошлогоднюю встречу в «Вебельсберге»? – неожиданно спросил Хауссер, провидчески всматриваясь в задумчивое лицо «первого диверсанта рейха».

Скорцени медленно повернул голову и, глядя на подбадривающие, поблекшие глаза своего бывшего командира, впервые за все время их знакомства солгал ему:

– Слишком много дел навалилось. Теперь без службы безопасности даже кусты у дороги не подстригают.

– А мне вспоминается, – мечтательно прервал его бригаденфюрер. – Да простит меня присутствующий здесь личный адъютант фюрера, но наше руководство допускает огромную ошибку в том, что не устраивает подобные встречи как можно чаще. И что о них не знает вся страна. Время от времени мы должны собираться – будь то в «Вебельсберге», в Берлине, Оберзальцберге или Мюнхене, – но обязательно собираться. Чтобы продемонстрировать… Проникнуться… Осознать общечеловеческое величие… Я, старый солдат, понимаю это так.

– Можете считать, что фюрер услышал ваши заклинания, – не оборачиваясь, признал Шауб. – Встреча, на которую вы приглашены, будет одной из них. Пусть даже в более узком кругу. В значительно более узком.

– И не забывайте о пророчестве Альфреда Розенберга, – напомнил Скорцени бригаденфюрер, – увидевшего в вас будущего императора будущей СС-Франконии.

– Пощадите моих завистников, господин бригаденфюрер. Впрочем, Розенберг всегда был никудышным оракулом.

– Тем не менее фюрер прислушивается к его словам. И потом, согласитесь, человеку, который в канун русской революции был занят тем, что, сидя в мятежной Москве, безмятежно проектировал огромный крематорий, – украшенный колоннадой, испещренный римскими склепами, с оловянными банями и всеми прочими мыслимыми в подобных строениях удобствами и красотами, вплоть до напоминающего архитектурный ансамбль прахово-пепельного кладбища – трудно отказать в прозорливости.

– Крематорий с бассейнами, банями и колоннадой… – ухмыльнулся Скорцени. – Неплохо бы знать, что этот несостоявшийся архитектор-крематорист проектирует в наши дни?

– Кстати, Розенберг тоже приглашен, – обронил адъютант фюрера. – Можете поинтересоваться у него лично.

– Речь опять пойдет о Франконии? – попытался подловить его на излишней разговорчивости Хауссер.

– Только уже не о Бургундии, которую мы так бездарно потеряли. Господи, лучшие в Европе фельдмаршалы, отборнейшие дивизии – и все прахом!

– И все же мои солдаты из дивизии «Рейх» хотят знать, что здесь, в тылу, идея страны СС не умерла. Эсэсманны[37]37
  Рядовые войска СС.


[Закрыть] уже наслышаны о ней и верят, что СС все еще явит миру свой воинский и политический идеал. Я, старый солдат, понимаю это так.