Текст книги "Странники войны"

56

– Перекреститесь, поручик фон Тирбах: то, во что вы лично никогда не верили, свершилось.

– Что именно, князь?

– Мы дошли! Прошли Россию, как странники – Великую пустыню, и все же дошли.

– Ну, не то, чтобы совсем уж «дошли», – распахнул поручик ворот гимнастерки. – Пару деньков еще продержимся, – попытался свести разговор к шутке.

– И все же линия фронта – не далее чем в двух километрах отсюда.

– Если немцы начнут артподготовку, мы очень скоро убедимся в этом. Но в общем-то вы, господин подполковник, правы: произошло нечто невероятное. Пройдя половину Сибири, преодолев тысячи километров по лесам и болотам Европы, мы дошли до Восточного германского фронта. Событие совершенно безумное. Даже по меркам этой воины.

– Если позволите, я молчаливо присоединюсь к вашему восторгу, господа, – молвил капитан фон Бергер. Он лежал, уткнувшись лицом во все еще влажную от росы траву, словно после долгих странствий припал к родной земле и теперь никак не может оторваться от нее. Однако земля эта все еще была чужой и для капитана, и для его спутников. Они радовались ей лишь постольку, поскольку могли ступать по ней, ощущая отрезвляющую влагу лесной травы.

– Почти наверняка знаю, о чем вы думаете сейчас, капитан, – проговорил поручик, подставляя лицо лучам угасающего солнца. – «Как не хотелось бы погибнуть за несколько шагов от своих!»

– А если уж добраться до своих, то только вместе с русскими. Так мне значительно легче будет объяснять контрразведке, а то и гестапо, каким образом я попал в плен, а главное, каким образом сумел вырваться на свободу.

– Не волнуйтесь, капитан, – уверенным басом успокоил его Виктор фон Тирбах. – На землю Германии вы ступите как герой. Уж об этом мы позаботимся.

Курбатов давно заметил, что чем ближе они подходили к линии фронта, тем увереннее и нахрапистее становился их барон. Легионер, конечно, готов был понять его: Виктор Майнц, рожденный горничной от промышленника барона фон Тирбаха, долго мечтал о том, чтобы оказаться в рейхе. Эти мечтания трудно сравнивать с его, Курбатова, сугубо солдатским стремлением доказать самому себе, атаману Семенову, германцам, прочей Европе, что в России появился истинный диверсант, равного которому, возможно, еще не знала не только Россия, но и весь мир.

– Так что, какие слова скажете нам у этого рубежа, князь? – словно бы уловил его мысли фон Тирбах. – Помните, в Маньчжурии, на Черном Холме, на плацу у бывшего дома лесника, перед марш-броском к границе? «Там, за теми холмами – русская земля. И никакая граница, никакая пограничная стража не может помешать нам ступить на нее. Мы должны пронестись по России, подобно тайфуну…» Уж не помню, дословно ли, но произнесли вы именно такие слова. Уверенно, вдохновенно. Как видите, запомнилось. И стояло тогда перед вами десять самолюбивых, уверенных в себе, ненавидящих врага офицеров-аристократов.

– Святое дело легионера, – задумчиво согласился Курбатов, стараясь не очень-то проникаться настроением поручика. Ему вдруг вспомнился Власевич. Черный Кардинал. Лучший снайпер группы. Покончивший жизнь самоубийством именно тогда, когда понял, что та Россия, ради которой пошел в этот рейд, осталась у него за спиной. Как ему хотелось, чтобы этот парень – молчаливый, как гранит, несокрушимый, способный достойно выйти из любой ситуации, был сейчас вместе с ними.

Подполковник достал флягу со спиртом и приподнял ее, словно бокал.

– Достаньте, господа, если у вас осталось хотя бы по глотку. Самое время помянуть тех, кто был с нами, но не дошел. Позволив тем самым дойти нам.

Оба офицера молча взялись за фляги.

– Поручик Конецкий, первым павший в бою…

– Поручик Конецкий, – повторили они, будто слова клятвы.

– Поручик Радчук.

– Поручик Радчук.

– Штаб-ротмистр Чолданов. Подъесаул Кульчицкий.

– Так и не дошедший до своей «Великой Польши от моря до моря», – напомнил фон Тирбах.

– Подпоручик Власевич.

– Зря он, конечно, – покачал головой капитан фон Бергер, успевший подружиться с этим немного странноватым русским, одним из своих спасителей.

– Поручик Матвеев, радист. Уж он-то, даст Бог, переживет эту войну. Подполковник Реутов. Бывший унтер-офицер «Дикой» дивизии. Участник корниловского похода на Петроград, поручик Закаспийской боевой армии в Туркестане, познавший затем мытарства эмигранта в Персии…

– Этот успел повидать, – согласился барон. – После каждого названного князем имени он, вслед за остальными, отпивал по небольшому глотку.

– Штабс-капитан Иволгин, храбрейший из офицеров армии атамана Анненкова. Надеюсь, никого не забыл, поручик? – обратился он к фон Тирбаху.

– Грех великий забыть любого из таких офицеров.

Он хотел добавить еще что-то, но возникший где-то внизу, у подножия большого холма, на котором они нашли приют, гул нескольких моторов заставил фон Тирбаха умолкнуть и подхватиться.

– Кажется, танки.

– И сомневаться не приходится, – спокойно подтвердил Курбатов. – Единственное, что должно успокаивать нас, – что подняться сюда они не смогут. Ну а с пехотинцами мы еще немного повоюем.

На плоской вершине возвышенности, в густых зарослях скрывались руины небольшого старинного дворца. Манчжурские легионеры наткнулись на него вчера, поздно вечером. Поняв, что оказались почти в центре расположения русского механизированного полка, они не стали искушать судьбу, подались сюда, на вершину, и спокойно переночевали в небольшой землянке, в которой, очевидно, еще совсем недавно хозяйничали то ли партизаны, то ли дезертиры.

Курбатов и фон Тирбах осторожно приблизились к гребню крутого, почти отвесного склона и, затаившись в кустах, пронаблюдали за колонной. Вначале шли танки, затем, в обрамлении бронетранспортеров, машины с пехотой и прицепными орудиями и вновь танки…

– Не меньше полка, – по-немецки проговорил поручик. В последние дни он почти не переходил на русский да к тому же внимательно следил за произношением Курбатова, в котором упорно обнаруживал «японо-маньчжурский акцент с русским привкусом».

– И колонну неплохо выстроили. Кажется, научились-таки воевать.

– Массой берут, лапотники-обмоточники, – презрительно процедил фон Тирбах. – Массой. Орда – она и есть орда.

– Ну почему вдруг «орда»? Вполне европейская армия, вооружена, обучена.

– Русский патриотизм?

– Скорее – взгляд профессионала. И справедливость.

– Ор-да! – все с тем же презрительным упрямством повторил Виктор. – И очень скоро Европа убедится в этом.

Они не заметили, как сзади с автоматом в руке приблизился капитан фон Бергер.

– Нам бы следовало присоединиться к ним, господа офицеры. Я понимаю, что на этой горке мы в состоянии продержаться как минимум час, однако, знаете ли, не хотелось бы…

Прервали его голоса русских, доносившиеся со стороны развалин. Все трое, по знаку Курбатова, замерли, затем, стараясь не шуметь, двинулись в направлении красных.

– Уломаем командира, чтобы ночевать разрешил на этой горке, – прокуренно басил один из окопников.

– Дык ня пазволит же. Яму кабы паскарей да фронта, – отвечал второй на странном, неизвестном Курбатову то ли русском, то ли украинском диалекте.

– Эй, фронтовики-ружейники! – не стал терять инициативы подполковник, смело выходя из зарослей. – Вы что это к хоромам нашим прицениваетесь? Запрашивать будем дорого.

Увидев перед собой громилоподобного капитана, с автоматом на груди и заткнутыми за пояс немецкими гранатами с длинными деревянными ручками, солдаты-квартирьеры растерянно развели руками.

– Дык приказано падыскать якое гняздечко варонье.

– На каком это языке ты изъясняешься, солдат? – поморщился фон Тирбах. – Вы что здесь, вообще одичали, языка русского не знаете?

– Да бульбаш он, – рассмеялся ефрейтор, такой же дистрофично-мелкий и приземистый, как и «бульбаш».

– Кто?! – не понял Курбатов.

– Ну, белорус, ежели по-правильному.

– Ах ты, гнида! – рявкнул «капитан». – Ты что ж это белоруса – «бульбашом» называешь? Национальную рознь проповедуешь! В леса мордовские захотел?!

– Да это ж я так… – запаниковал ефрейтор. – Это ж помежду нас, солдат, шутка такая.

Не только красноармейцы, но и сами диверсанты не успели опомниться, как Курбатов ухватил ефрейтора за тощую шею, оторвал его тельце от земли и, уже в воздухе, крутанул голову так, словно пытался отвинтить ее.

Понимая, что растерянности защищенного таким образом «бульбаша» хватит ненадолго, поручик бросился к Курбатову, вроде бы для того, чтобы унять капитана. Но, оказавшись между ним и красным, изо всей своей люти полоснул «бульбаша» ребром ладони по глотке. А затем, не давая опомниться, свалил мощным ударом в переносицу. Еще через минуту, добитый ударом кинжала, белорус успокоился рядом с задушенным на весу ефрейтором.

– Жаль, что оба мелковаты, – пожалел Курбатов. – А то ведь мундиры наши явно поистрепались. Не то что в гости к союзникам, в плен в таком виде сдаваться – и то срамно.

– Интересно, каким образом вы собираетесь уже завтра добывать мундиры офицеров вермахта? – холодно пошутил фон Бергер.

– Не сомневайтесь, точно таким же.

– Ну, теперь-то нам уж точно нельзя оставаться здесь, – вмешался поручик Тирбах. – Через полчаса сюда нагрянут солдаты, которых направят на поиски убиенных нами.

– Сидя на этой вороньей горе, всей красной орды не передушим – это точно, – гадливо потер руки о штанины князь Курбатов. – Все, господа, к фронту. Боюсь, что проходить передовую придется по трупам и русских, и – вы уж простите, фон Бергер – немцев.

57

Машина стояла на окраине хутора, у полуразрушенного дома, к порогу которого вела зеленоватая брусчатка дороги. Двое солдат чинно восседали на подгоревшем бревне посреди двора и неспешно курили. Еще один, с автоматом на коленях, пристроился на крыше кабины, а четвертый, засунув руки глубоко в карманы брюк, заглядывал – очевидно, из чистого любопытства – под капот, который водитель оставил открытым.

Беркут успел заметить над задним бортом седую голову и понял, что это и есть тот самый Зданиш, которого немцы собираются повесить на хуторе. Он-то и интересовал его больше всех.

– Что расселись, разгильдяи? – весело бросил он, заходя во двор. Арзамасцев чуть поотстал от него и еще только медленно приближался к углу дома, за которым Андрей велел ему оставаться. – Двоим из вас обер-лейтенант приказал прибыть во двор хозяина хутора. Он там, – махнул рукой, – за рощей, метров триста отсюда. Решайте, кто пойдет.

– А что ему нужно? – лениво поинтересовался один из сидевших на бревне.

Андрей не сразу рассмотрел на нем погоны унтер-офицера.

– Спросите у него самого. Очевидно, волнуется: как бы вы не забыли, что находитесь на службе.

– Разве что… Ты-то откуда взялся?

– Сопровождаю подполковника из СД.

– Тогда понятно. Генрих, ты пойдешь! – крикнул унтер-офицер, обращаясь к тому, что сидел на кабине. – Ты, новобранец необученный, тоже. И вынь руки из карманов, когда находишься в присутствии унтер-офицера.

– Слушаюсь, господин унтер-офицер, – неохотно ответил тот, что осматривал мотор. Но руки из карманов вынимал демонстративно медленно и неохотно, что немало удивило Андрея. Он помнил, насколько суровой была дисциплина в германских частях в начале войны.

– Кстати, где тут ваш поляк?! – спросил Беркут унтер-офицера. – Для кого это там стараются, виселицу готовят? Оберштурмбаннфюрер желает лично присутствовать.

– Вот он, в кузове, – ответил тот, прокашливаясь после очередной глубокой затяжки. У него было желто-серое изможденное лицо туберкулезника, и курево уже давно не доставляло ему абсолютно никакого удовольствия. – Обер-лейтенант приказал доставить его к дому хозяина хутора?

– Относительно него приказа пока не было, – медленно проговорил Беркут, фиксируя взглядом, как двое немцев заходят за угол. И как оттуда сразу же появляется Арзамасцев. – Он что, партизан? Террорист?

– Поляк. И этого вполне достаточно, – объяснил солдат, сидевший рядом с унтер-офицером. – Одно непонятно: зачем с ним столько возиться?

– Пристрелить – куда проще, – согласился унтер-офицер. – Хотя и менее эффектно.

Автоматы лежали прислоненными к бревну по обе стороны сидящих, и Беркут сразу же подметил это. Мельком взглянув через кузов на поляка, он приблизился к немцам и, присаживаясь возле унтер-офицера, отодвинул в сторону его оружие.

– Закурить не найдется, господин унтер-офицер?

– Не найдется, – небрежно ответил тот, немало удивленный бесцеремонностью Беркута. Рядовой – и вдруг просит закурить у незнакомого унтер-офицера! – Попроси у своего оберштурмбаннфюрера.

– Невежливо отзываетесь об офицере СД, господин унтер-офицер.

Однако на самом деле тон унтера совершенно не интересовал лейтенанта. Кивком головы он приказал Арзамасцеву: «Подойди», подхватился уже с автоматом унтер-офицера в руке и, дотянувшись за спиной сидящих до оружия рядового, отпрыгнул назад:

– Сидеть! Руки вверх!

– Руки, сволочи! – тоже навел на них автомат Кирилл. И то, что он выкрикнул это по-русски, подействовало на немцев ошеломляюще.

– Вы… вы партизаны?! – удивленно пробормотал унтер-офицер, пытаясь оглянуться на Беркута, но тот с силой ткнул его стволом в затылок.

– Не двигаться! – Однако, услышав за спиной грохот приближающейся автоколонны, приказал: – На землю! Лицом вниз. Ползком к дому.

– О господи! – всхлипнул рядовой, первым опускаясь на колени. – Будь проклят этот обер-лейтенант с его поляком.

– Ефрейтор, подержи их в руинах. Я поинтересуюсь, что там в усадьбе. Эй, Зданиш! – подскочил он к машине. – Какого черта сидишь? Ты свободен. В лес, быстро! – И, не дожидаясь, пока поляк придет в себя, бросился к усадьбе.

За углом Беркут столкнулся с Кодуром, за несколько метров от которого стояли с поднятыми руками оба немца. Их держали под прицелами трое засевших в сарае боевиков.

– Возьми еще тех двоих, что в доме, – приказал Андрей. – И всех четверых – в лес. Только быстро и тихо. Большая колонна немцев, – кивнул в сторону дороги.

– Хороший ты вояка, пан лейтенант. Тебя бы к нам.

– Уж не командиром ли? Так ведь ты свое старшинство не уступишь. Ну ладно, потом. Кто-нибудь из ваших водит машину?

– Звездослав Корбач.

– Отгони ее к лесу, – обратился к Корбачу. – И подальше. На хуторе не должно оставаться никаких следов. Жду тебя в доме.

Через несколько минут Кодур уже сидел за столом напротив Беркута. Немцев увели, машину угнали. Посреди комнаты лежали сваленные в кучу автоматы, рожки с патронами и несколько противопехотных гранат. Командир боевиков решил поделить трофей справедливо, предоставив первому взять свою часть лейтенанту Беркуту.

– О тебе и твоих людях, Кодур, мне уже кое-что известно. Точно так же, как тебе кое-что известно о нас. Да и времени на разговоры у нас немного, пора уходить к линии фронта.

– Пора – так пора.

– Я знаю, что Корбач – твой боец, поэтому сначала решил поговорить с тобой. Отпусти его, в знак нашей дружбы, на трое суток с нами. Он исходил все окрестные места. Владеет польским. Хочу просить его, чтобы стал нашим проводником. Ясное дело, постараюсь поберечь хлопца. Насколько это возможно, конечно. Я мог бы просто увести его. Но ты – командир группы. Как кадровый офицер я знаю, что такое дисциплина и какое чувство возникает у командира, когда кто-то начинает распоряжаться подчиненными без его согласия.

– А ты дипломат, холера краковска, – Кодур налил в стаканы водку, которую принес во фляге, и одну рюмку поставил перед Беркутом.

– Нет-нет, пить не буду, – твердо сказал Андрей. – По обычаям запорожских казаков, употребление спиртного во время похода каралось смертной казнью. Обычаи нужно чтить.

– Про запорожцев вспомнил, – проворчал Кодур, опустошив свою рюмку. – А сам Украину большевикам продаешь. Чтобы она еще сто лет воли не видела.

– Ты что, серьезно считаешь, что, сидя за этим столом, в километре от шоссе, по которому непрерывно идут немецкие колонны, мы способны решить судьбу Украины? Нет? Тогда к чему весь этот разговор? Ты видел, во что немцы превратили Украину? Можешь пройтись со мной и убедиться. Так что, прикажешь мне помогать немцам строить виселицы для поляков? Я – солдат, Кодур. И сидим мы с тобой не просто в некоем хуторке, в хате Корбача, а в самом пекле, в самом котле войны.

– Что да, то да, холера краковска, – мрачно согласился Кодур, снова наполняя свою рюмку. – То, что сидим мы с тобой посреди войны, как посреди пекла – это так. Но все же мне не безразлично, каковой окажется судьба моей земли. И той части ее, что числится за вашей Украиной, и той, что до сих пор считается польской.

– Я понимаю тебя. Понимаю, как солдат солдата. Но все же мой тебе совет: сейчас у тебя должен быть один враг – немецкий фашизм. Не мечись. Не пытайся мстить народу, который и без тебя страдает от оккупантов. Ты же видишь: американцев, англичан, канадцев, русских, французов, чехов… – всех объединяет сейчас одно стремление: остановить Гитлера. Пойми это, и тогда у тебя появятся надежные союзники.

* * *

Какое-то время Кодур угрюмо молчал. Однако Андрей почувствовал, что сквозь это молчание медленно, неуверенно, но все же пробивается понимание и согласие.

– Сам думаю над этим, – стукнул партизан кулаком по столу. – И вроде бы умом понимаю, что все: надо бы поостыть, оглядеться вокруг. А все равно… Поверишь, когда немцы оккупировали Польшу, я радовался: «Наконец-то отплачутся пшекам наши украинские слезы! За все века отольются. Наконец-то и по ним прошлись “огнем и мечом”. И по существу помогал немцам, хотя и не шел ни на какой контакт с ними. Просто поляки оказались нашими общими врагами. Но потом швабы полезли на Украину. И знаешь, тоже надежда оставалась. А вдруг они принесут Украине свободу?! Но когда в лесах начали появляться украинцы, бежавшие из концлагерей да из поездов, которыми их увозили в Германию… Так вот, когда я услышал то, что они рассказывали об оккупации Украины да о чем кричат радиостанции Москвы, Лондона и Вашингтона – а я немного знаю английский… Вот тогда радость моя, холера краковска, почернела, как подвенечное платье невесты, вынесенной из горящей хаты.

– Видно, долго еще потомкам нашим придется разбираться в деяниях и молитвах всех нас, в этой войне догорающих, – вздохнул Беркут, поняв, что исповедь Кодура исчерпана. – А что касается Звездослава, то мы, кажется, договорились? – перевел разговор в нужное русло.

– Считай, что да.

– Боже-ствен-но. Тогда еще одна просьба. Трудно старику-хозяину этого хутора все время дрожать от страха да кормить вас всех. Так не пора ли вам сменить базу? Я говорю это не потому, что пытаюсь указывать, что тебе делать, а просто… из собственного опыта партизанской борьбы.

– Хочешь, чтобы вся моя группа пошла с тобой? – иронично поджал губы Кодур, по-своему воспринимая предложение лейтенанта.

– К этому я как раз не стремлюсь. Но если ты и твои люди…

– А что, если мне действительно перебазироваться поближе к Карпатам, к Украине? Чтобы со временем полностью перейти границу. А в Польшу вернуться уже после Красной армии. Как ты смотришь на такую тактику?

– Это уже не тактика, это стратегия, – поднялся Беркут. – Но решать тебе самому. Извини, мне пора примерять мундир обер-лейтенанта.

– По-моему, он тебе подойдет. Рослый попался обер, под стать тебе. К слову, ты что, действительно был лейтенантом?

– Почему «был»? Остаюсь им. Приказа о разжаловании не слышал. Беда только, никак не подберу соответствующего мундира вермахта. Так что можешь не сомневаться.

58

Оставив позади изуродованное бомбардировками предместье, «опель-адмирал» начал уносить их в сторону видневшейся вдали рыжеватой гряды.

– Массив Гарц, – оживилась приунывшая было Эльза Аленберн. – Еще немного – и нам откроется вершина горы Броккен. Изумительные места. Только в таких и должны располагаться наши «лебенсборны».

Для Гиммлера до сих пор представлялось загадкой, каким образом комендант «Святилища арийцев» узнала, что он прибыл в этот городишко проинспектировать формирующуюся неподалеку дивизию войск СС. Не так часто Гиммлер бывал сейчас в войсках, и появление в дивизии самого рейхсфюрера должно было сразу же поднять и престиж новой части, и воинский дух юнцов, при отборе которых, увы, приходилось отступать уже не только от ограничения в росте, но и от чистоты арийской крови и прочих основополагающих параметров.

Прибыв сюда, он совершенно забыл о том, что где-то неподалеку находится «лебенсборн». Однако давно охотившаяся за ним Эльза Аленберн, очевидно, поклявшаяся любыми путями затащить в свое святилище любви самого верховного жреца Черного Ордена, сумела перехватить его буквально за час до отъезда в Берлин и уговорить отправиться с ней в заведение, в котором отборные арийки зачинали от прибывающих на побывку эсэсовцев, производя затем на свет «детей рейха», которым суждено стать гражданами СС-рейха Франконии.

Гиммлер без особого интереса посмотрел через боковое стекло на подступающую к самой трассе череду зеленоватых холмов и тоже почувствовал, что при виде этого неброского, умиротворяющего пейзажа душа его если и не оттаивает, то уж во всяком случае примиряется со всем тем бытием, в котором пребывает нынче ниспосланное ей тело.

– Ваши воспитанницы еще верят во все то, ради чего их собрали в «Святилище арийцев»?

Эльза повернулась к рейхсфюреру всем туловищем и, словно бы подчеркивая этим движением особую искренность своих слов, улыбнулась, обнажая ряд крепких, на удивление ровных, красивых зубов.

– Не все, господин рейхсфюрер. Но большинство верит безоговорочно.

– Почему же не все? – Они сидели на заднем сиденье, отгороженные от водителя толстым звуконепроницаемым стеклом, через которое могли видеть и его, и все, что происходит впереди машины, а водитель их не видел. Однако образовавшаяся таким образом интимность дорожного свидания до сих пор не только не расковывала рейхсфюрера, а наоборот, загоняла в себя, в нервное молчание, наполненное воспоминаниями о последних событиях в «Вольфшанце» и в самом Берлине.

– Ничего не поделаешь: ситуация на фронтах, – улыбка, казалось, не появлялась на лице Эльзы и не сходила с него, а была навечно запечатлена, как нетленный символ вверенного этой женщине «лебенсборна». – И потом – сугубо девичья недоверчивость к собственной судьбе.

– «Недоверчивость к собственной судьбе», – подтвердил рейхсфюрер, плохо представляя себе, какой смысл скрывается за этим объяснением. И неожиданно сорвался: – Но при этом не должны забывать, что они немки. И что долг их перед рейхом – рожать солдат, заботиться о будущем нации, будущем СС.

– Мы стараемся напоминать им об этом как можно чаще, – встревоженно отреагировала комендант «лебенсборна».

– Нет, вы все же должны напоминать им об этом, фрау Аленберн, – возразил Гиммлер, словно бы не расслышал ее объяснения. – Они находятся в тылу, не обременены трудовой повинностью. Для них созданы все условия. А все, что от них требуется – так это дарить любовь солдатам СС, выполняя свой женский долг перед рейхом и природой.

– Многие только так и воспринимают…

– Ибо в концлагере, фрау Аленберн, они будут дарить ту же любовь за миску похлебки разжиревшим охранникам. Не рассчитывая ни на что иное, кроме крематория.

На сей раз комендант промолчала, и если бы Гиммлер не был увлечен собственным красноречием, то заметил бы, что лицо ее побледнело. Однако отодвинуться от рейхсфюрера настолько, чтобы он не ощущал близости ее тела, Эльза уже не решилась.

Как бы невзначай положив руку ей на колено, Гиммлер продолжал улыбаться своей ничего не выражающей улыбкой, а на кончиках усиков «а ля фюрер» показались росинки пота. При этом тонкие бескровные губы его мелко вздрагивали, словно рейхсфюрер большим усилием воли убивал в себе потребность высказать нечто такое, чего невозможно было не высказать.

Оглянувшись назад, в попытке рассмотреть через заднее стекло движущиеся вслед за ними машины, в которых ехали порученец, секретарь и телохранители, Гиммлер так и остался сидеть вполоборота к Эльзе, и рука его вновь, как бы по чистой неосторожности, оказалась у нее под юбкой.

– Я, конечно, польщена, господин рейхсфюрер, – встревожилась Эльза. – Но мы все еще находимся в машине. К тому же до нашего «лебенсборна» осталось не более двадцати минут езды.

– Эти томительные минуты…

– Они будут вознаграждены, – призывно потянулась к нему губами Аленберн. – Обещаю.

* * *

«Святилище арийцев» располагалось в квадратном трехэтажном особняке, стены которого, выложенные из зеленоватых, почти необработанных камней, больше напоминали стены тюремного замка, нежели заведения, предназначенного для продолжения эсэсовского рода. Массивные железные ворота и небольшой четырехгранный дворик, украшенный статуей германского рыцаря с перебитой правой рукой, лишь усугубляли это мрачное впечатление.

– Я почему-то представлял себе ваш «лебенсборн» совершенно иным, – признался рейхсфюрер, выходя из машины и галантно подавая руку Эльзе Аленберн.

– В лучшие времена ему конечно же будет отдан один из прекраснейших дворцов Франконии, расположенный посреди цветущей долины и объятый с одной стороны горным лесом, с другой – берегами горной реки. Но мы понимаем, что этот замок – лучшее, что способна выделить для нас Германия в эти смутные времена.

– Вы очень живо обрисовали местность, в которой хотели бы видеть «Святилище арийцев». Можете указать, где находится этот замок и кому он принадлежит?

– Пока что он существует только в моем воображении. Однако, согласитесь, господин рейхсфюрер, что таких мест в Германии немало.

– Завтра же прикажу подыскать нечто приближенное к вашему идеалу.

– Узкие коридоры, готика мрачноватых сводов, толстые узкие двери с латунными ручками… И ни одной живой души. Не дом любви, а заброшенный женский монастырь.

– Мы в административной части «Святилища арийцев», – уловила его удивление комендант. – Многие наши «гости» отбыли на фронт. Осталось всего шестеро. На двадцать девушек.

– Этим шестерым тоже не стоит задерживаться здесь, – проворчал Гиммлер. – Женское общество расхолаживает.

– Наоборот, – игриво возразила Эльза. – Кстати, мои девушки располагаются на противоположной стороне. У нас там есть небольшой танцевальный зал, который мы называем «залом знакомств». А «комнатами любви» служат номера, в которых проживают офицеры СС.

– Но почему так мало девушек? – поинтересовался Гиммлер, входя вслед за Эльзой в кабинет коменданта.

– Они имеют обыкновение беременеть. Да и мужчин маловато. Скоро прибудет пополнение. Правда, в основном из госпиталей. Но теперь, когда неподалеку сформирована новая дивизия СС…

– Ее сформировали для иных целей. Через три дня дивизию перебросят на фронт, – отрубил Гиммлер. – Отправляясь туда, эсэсманны будут знать, что право на «Святилище арийцев» они получат лишь в том случае, когда проявят мужество на фронтах.

– Это я к тому, что нам постоянно не хватает мужчин, – смутилась Эльза.

– Каждый из моих офицеров вполне справится с половиной ваших девиц.

Аленберн плотоядно улыбнулась и взглянула на часы.

– Только на их нерастраченную на фронтах энергию мы и рассчитываем, господин рейхсфюрер. Сейчас мы пообедаем. После этого сможете выбрать себе любую из понравившихся вам девушек. Хотя, должна признаться, нынешний заезд не особенно удачен. Я имею в виду их внешность, – спохватилась Эльза. – Что касается физических данных и чистоты крови – в этом не может быть никаких сомнений. Отбор у нас крайне жесткий.

– Рожают они здесь же?

– Что вы, господин рейхсфюрер! Как только становится заметной беременность, их сразу же переводят в специальный родильный дом, что-то вроде интерната, который находится в двенадцати километрах отсюда.

– У нас мало времени, фрау Аленберн. Где эти ваши красавицы? Хотелось бы взглянуть.