Текст книги "Странники войны"

53

Оставшись наедине со своим «чернокнижием двойников-авантюристов», Скорцени вновь обратился к истории, связанной с ассирийским полководцем Набополасаром. Страсти, разгоревшиеся у подножия ассирийского трона за шесть веков до пришествия Христа, неожиданно откликнулись в нем мощным извержением философских раздумий, диверсионных версий и интриганских замыслов.

Он вполне согласен был с Родлем: их действительно втягивали в какую-то странную авантюру. И еще неизвестно, кому она выгодна и что за ней стоит. Но коль уж он, Скорцени, оказался втянутым в нее, то предпочитал упорно постигать правила игры и брать нити операции в свои руки. Иначе каков смысл участия во всем этом?

От многих других исторических легенд о двойниках ассирийская отличалась тем, что в ней принимали участие два вражеских стана, каждый из которых пытался извлечь свою собственную выгоду из редчайшей, почти диковинной ситуации, сложившейся после того, как ассирийский полководец, предав свою армию, добровольно перешел на сторону вавилонян. У тех же хватило ума не превращать его в почетного пленника, а вновь использовать на поле боя. И они не ошиблись. Возглавив войско, Набополасар одержал ряд таких побед, после которых… был избран правителем Вавилона.

Казалось бы, ассирийцы потерпели полное поражение: один из лучших полководцев предал их, армия разбита, перебежчик – это особенно задевало ассирийскую знать – занял вавилонский трон. Что можно предпринять в этой ситуации, кроме того, что смириться с исходящей из нее мрачной неизбежностью? Но у них нашелся «Геббельс», уже тогда постигший тонкости такой хитрой штуки, как пропагандистская авантюра. Вот по его велению и появляется версия о том, будто бы настоящий Набополасар схвачен ассирийцами, а вавилонянам благополучно подсунут двойника, которого они, исключительно по наивности своей, почитают нынче за царя.

В общем-то, смуте, вызванной слухами, распускаемыми в самом Вавилоне и его окрестностях специальными агентами «влияния», еще кое-как можно было противостоять. Тем более что у Набополасара оставалось немало аргументов, позволяющих всякий раз доказывать, что никакой он не двойник. Однако ассирийская «служба безопасности» решила играть по-крупному. И вот уже в вавилонском царстве появляется чудом ушедший от возмездия ассирийцев «настоящий Набополасар» в исполнении довольно смышленого и не лишенного амбиций двойника.

«Не лишенного амбиций, – уточнил для себя Скорцени, осмысливая этот ход ассирийских “спецслужб”. – Не говоря уже о полководческом таланте, а главное – умении предстать перед чернью в облике вождя. Отсюда вопрос: обладает ли подобными достоинствами Манфред Зомбарт? Тот ли он двойник, на которого можно делать ставку? Тот ли он, дьявол меня расстреляй?! Однако вернемся к пропагандистско-диверсионной авантюре ассирийцев… Итак, они запустили в стан своего противника двойника…»

– Господин штурмбаннфюрер, – вновь появился на пороге Родль, самым наглым образом вырывая его из потока историко-философских экскурсов в мозговой центр коллег-ассирийцев. – Оберштурмфюрер Фройнштаг уже в замке. И, как ни странно, готова к беседе с вами. Судя по всему, ей не терпится изложить кое-какие соображения.

– Относительно чего… соображения? – как-то смутно вникал в смысл его доклада «первый диверсант рейха».

– Очевидно… относительно новоявленной Жанны д’Арк. То бишь Евы Браун, она же – Альбина Крайдер.

– Сообщите Фройнштаг, что у нее есть не менее получаса для того, чтобы она и ее «Жанна д’Арк» освоились в отведенных им апартаментах и привели себя в порядок… Впрочем, говорить о приведении себя в порядок, очевидно, бестактно…

– Я упущу эту часть распоряжения. Когда мундир одевает женщина, это всегда приводит к уставным недоразумениям. Пусть даже это мундир офицера СС. Ровно через полчаса, – адъютант мельком взглянул на часы, – Фройнштаг будет здесь.

– Пока без спутницы.

Опустившись в кресло, Скорцени вновь вернулся к описанию одной из первых документально зафиксированных пропагандистских диверсий, организованной в ходе войны, затеянной около двух с половиной тысячелетий назад. А ведь Геббельсу стоило бы поучиться у своего безымянного ассирийского предшественника. Ни одной стоящей пропагандистской диверсии против русских или, скажем, англичан его ведомству совершить так и не удалось. Несмотря на то что располагает средствами радио, газет, авиации, а также вышколенными диверсантами-провокаторами и хирургическими методами сотворения двойников – то есть всем тем, что ассирийцам даже не снилось.

Так вот, этот царь-двойник, как следовало из древней хроники, действительно оказался человеком незаурядным. Искренне завидуя удачливости Набополасара и напропалую рискуя головой ради точно такого же восхождения, он действительно объявляет себя… Набополасаром и активно вооружает сторонников, угрожая силой вернуть «отнятый у него» трон.

Казалось бы, все: диверсионный тупик, от которого начинает веять могильной безысходностью. Сойдутся два войска, один из Набополасаров – не важно, какой именно, настоящий или двойник – победит и утвердится на троне… Так мало ли проходимцев знает история европейского монархизма.

Но, видно, самим Провидением суждено было этому случаю предстать перед спецслужбами и правителями всех веков и народов в виде классического пособия по ведению пропагандистской войны, о которой так много говорят сейчас по обе стороны Восточного вала, Атлантики и Ла-Манша. Ни один хронист не сумел бы толком объяснить, каким образом тот, истинный царь сумел убедить своего двойника, что лучше быть двойником при настоящем царе, нежели погибнуть в бою, будучи оплеванным затем, как последний лжец. А главное, почему сам Набополасар решился на такой, казалось бы, совершенно безумный, безнадежный ход? Но факт остается фактом: двойник доверился ему, был помилован и… пожалован в двойники.

Трудно сказать, чего в подобной развязке оказалось больше: счастливой для обоих предателей банальности или же, наоборот, банальной неожиданности. Но дьявольские силы, раскручивавшие эту рулетку, решили сделать последнюю ставку. Когда, возмущенные наличием сразу двух Набополасаров – перебежчиков и чужеземцев, – придворные решили для начала убрать более важного из них – царя, тот сумел так ловко подставить им двойника, что заговорщики даже не усомнились в том, что отправляют на тот свет истинного правителя…

«Одно из оправданий, которое ты можешь выдвинуть в противовес околобункерной молве, – двойник понадобился, чтобы сыграть против наших врагов. Это хоть в какой-то степени сняло бы подозрение в том, что Имперская Тень – всего лишь тень очередного заговора, вызревающего теперь уже не в недрах штаба армии резерва, а в недрах диверсионной службы СС. Что должно выглядеть куда профессиональнее, а потому – опаснее, нежели выглядело в исполнении своры генерала Фромма… – размышлял Скорцени. – Однако никакие слухи не позволят тебе ответить на тот же вопрос о двойнике самому себе: где и при каких обстоятельствах тебе в конце концов удастся использовать Великого Зомби?»

Нет, кое-какие замыслы у него уже появились. Но осуществлять их можно лишь с согласия самого фюрера. Или же… против его воли, что тоже являлось бы своеобразным предательством.

«Сберечь бы Имперскую Тень до окончания войны, – подумалось Скорцени, – да сыграть на его достоинствах при сотворении Четвертого рейха. Вот единственное применение, достойное всех тех усилий, которые ты затрачиваешь на Зомбарта».

Появился один из оставшихся в замке слуг и принес две бутылки вина, бутерброды с ветчиной и голландским сыром и графин итальянского фруктового напитка.

– По приказу вашего адъютанта, – робко объяснил он, с опасением поглядывая на штурмбаннфюрера, перед которым трепетали даже офицеры СС. – Если только позволите…

– Оказывается, гауптштурмфюрера Родля тоже иногда осеняет. Что крайне забавно.

54

Скорцени взглянул на часы. До свидания с Фройнштаг оставалось десять минут. Он уже откровенно жалел, что приказал допустить к себе Лилию лишь через полчаса – явно не рассчитал. Однако отменять распоряжение тоже не резон: в конце концов существует такое почти легендарное понятие, как германская пунктуальность.

«Если фюрер действительно намерен до конца войны прозябать в своем бункере в “Вольфшанце”, то не начать ли с замены Евы Браун? Ладно, подменим. Что это даст? – поинтересовался тоном шахматиста, решившегося отступить от канонов Сицилийской защиты. – Судя по всему, фюрер все равно не пожелает встречаться ни с Евой, ни с ее двойняшкой. Поскольку не чувствует в этом необходимости, – добавил “первый диверсант рейха” с чисто мужской желчностью. – Хотя, казалось бы, возраст еще вполне…»

Взяв одну из откупоренных слугой бутылок, он налил себе немного вина и замер с бокалом в руке, словно неопытный игрок с ферзем, на ходу соображая, куда бы его побезопаснее пристроить.

Конечно, такая замена позволила бы в значительной степени обезопасить всю элиту рейха. Если Тень Евы окажется достаточно патриотически настроенной, она сможет какое-то время поводить за нос и следствие союзников, и любопытствующих журналистов. А попадись она в руки НКВД или английской контрразведки…

Скорцени не выдержал и рассмеялся уже вслух. Он представлял себе рожи офицеров, попытающихся выколотить из «любовницы Гитлера» хоть какие-то секреты рейха, какой-то важный для разведки и политиков компромат. Нет, они, естественно, станут получать – и сведения, и подробности, вплоть до интимных. Но только все это будет происходить по легендам, составленным для Альбины Крайдер его, Скорцени, умниками.

«Даже если к тому времени погибнем и фюрер, и я – игра может продолжаться еще несколько лет. И не исключено, что легенды фрау Крайдер позволят многим чинам и чиновникам Третьего рейха спасти свои шкуры, пересидеть самые страшные времена. А главное, не допустить, чтобы неподобающие фюреру пикантности начали срабатывать на страницах газет против идеи национал-социализма».

– Вы превратились в немыслимого бюрократа, Скорцени.

Фройнштаг! Наконец-то он видит ее!

– Вот так офицеры службы имперской безопасности докладывают о своем прибытии и выполнении задания, – проворчал штурмбаннфюрер, не давая воли эмоциям. И хотя понимал, что должен был бы подняться, поскольку беседует с дамой, однако же задержался с этим, ибо попросту не успел вовремя оторвать взгляд от ее ног. Как же чертовски он соскучился по этой женщине! – Но чтобы окончательно не добить вас своим казарменным бюрократизмом, предлагаю продолжить доклад за бутылкой вина. Надеюсь, это заставит вас переоценить степень неисправимости своего командира.

– Она не поддается переоценке, мой штурмбаннфюрер, – безнадежно, устало покачала головой Лилия Фройнштаг.

– Вы это серьезно? – Скорцени и в самом деле спросил об этом всерьез.

– Не поддается.

– Меня удручает безнадежность, с которой вы констатируете этот прискорбный факт.

«Стоп, – мысленно остановил себя Скорцени, пока уставшая с дороги девушка соображала, как вести свою словесную партию дальше. – А где была женщина? И была ли она, возникала ли в ходе всей этой придворно-политической авантюры с Набополасарами и Лженабополасарами? А ведь, кажется, ее там не существовало… Странно».

Знакомясь с ассирийской диверсионной операцией – впрочем, с такой же долей правды ее можно было бы назвать и «вавилонской», – Скорцени все время ощущал, что чего-то в замыслах двух дохристовых врагов не хватает. Какой-то очень важной детали, особого хода. Теперь ему стало ясно: не хватало женщины. Классическая формула «шерше ля фам» в данном случае явно не срабатывала. Но, может, в этом-то и заключается классичность ассирийско-вавилонского диверсионного поединка, что он велся сугубо мужскими, «рыцарскими» методами, при которых стороны не позволяли себе прибегать к традиционным методам искушения и истребления – женским прелестям, прелестям облагороженных ядом смертохмельных напитков и кинжальным ударам в спину? И в этом вся поучительная прелесть операции «Лженабополасар».

– По-моему, вы явно отвлеклись, господин штурмбаннфюрер, – тотчас же уловила перемену его настроения Фройнштаг. – Начали вы банально – с женских ножек. Что великодушно простилось бы вам: не требовать же после стольких дней разлуки, чтобы вы восхищались не телесами моими, а душой.

– Ну почему же… – нечленораздельно промычал Скорцени, только теперь поднимаясь.

– Уже хотя бы потому, что любое ваше оправдание в данной ситуации будет выглядеть смешно. Поэтому наберитесь мужества… Тем более что вы ничего не теряете. Найдется немало женщин, которые обожествляли бы вас только за то, что вы восхищаетесь их телесами, с полным безразличием относясь к душам, разуму, честности и прочим церковно-интеллигентским аксессуарам. Другое дело, что вы действительно отвлеклись от ножек! Вместо того, чтобы окончательно увлечься.

Скорцени не удержался и, приблизившись к Лилии, с нежностью, на какую только был способен, провел ладонью по ее щеке. «Фройнштаг… Эта женщина бесподобна».

– Вместо того, чтобы окончательно увлечься, Скорцени, – вызывающе повторила свое главное обвинение девушка, чуть прикрыв глаза и потянувшись к нему губами, вполне созревшими для любого небезгрешного поцелуя. И Скорцени действительно поцеловал ее. Но слишком уж богобоязненно. – …А вот этого ни одна женщина уже не способна простить вам, – умиляла его своей логикой Фройнштаг. – Ни одна, штурмбаннфюрер. И винить в этом – все равно, что богохульствовать, стоя на паперти. О чем вы думали?

– О Еве.

– Надеюсь, не той, библейской?

– Нет, конечно.

– Ну, слава богу. В последнее время вы так много твердили мне о Еве, что я уже начала побаиваться: вдруг это кончится вашим пострижением в монахи.

– Просто я вспомнил, что в «Вольфбурге» появилась лже-Ева и что во всю ту далеко не библейскую историю, которую мы затеяли на исходе существования Третьего рейха, ее появление может привнести совершенно немыслимые тонкости и нюансы.

– Если, увлекшись этой лже-Евой, вы хоть на пять минут забудете обо мне…

– Фройнштаг, – укоризненно молвил штурмбаннфюрер.

– Если вы, Скорцени, хоть на пять минут по-настоящему увлечетесь этой лже-Евой, – а она действительно хороша собой, как видите, я даже не пытаюсь отрицать этого – я не стану строить интриги. Не стану ни страдать, ни раскаиваться. А попросту убью вас.

– Это невозможно, Фройнштаг.

– Но я действительно убью вас, – с мрачной серьезностью подтвердила Лилия. – Простить вам, как простила ту предательскую ночь на вилле полковника Боргезе, в присутствии вашей жалкой итальянки, уже не смогу. Предупреждаю.

– Вы бесподобны, Фройнштаг. Я действительно думал о лже-Еве, но только потому, что пытался определить ее роль в диверсионном гамбите с двойником фюрера.

– Но вас может соблазнить то, что Альбина Крайдер получит возможность быть близкой с фюрером.

– Не вижу логики. Если бы я увлекся Альбиной, то предполагаемая близость с фюрером способна была бы вызвать во мне только ревность.

– Существует логика, которая вам недоступна, Скорцени. Особенно в минуты близости со мной…

«Что верно, то верно, – мысленно согласился Отто. – Причем это становится все заметнее».

– Я же опасаюсь того, что сугубо инстинктивно сработает месть самца: «Если уж он будет с ней, то только после меня». Что, не права?

– До этого я пока не додумался, – признал Скорцени и вдруг, не сдержавшись, расцеловал ее, не в состоянии при этом хоть как-то замаскировать ироническую улыбку.

– И предупреждаю, – игриво уходила от его ласк Лилия. – Вначале я пристрелю вас, а уж затем вашу «двойняшку». И только попробуйте подумать о том, что пора подыскать двойника для меня.

– Природа не придумала для вас двойника, Фройнштаг. Она попросту не способна на это. Дважды сотворить такое чудо природы не в состоянии даже природа.

55

Подбежав к углу сарая, за которым уже стояли Арзамасцев и Звездослав, Андрей увидел, что водитель успел набрать воды и не спеша идет по тропинке, мимо того места, где они все трое притаились.

– Оставайтесь здесь. В случае чего – прикроете, – прошептал Беркут. – Не вздумайте стрелять.

– Понял, – кивнул Арзамасцев.

– Не понял, а «есть, товарищ лейтенант», – жестко уточнил Андрей, приведя обоих в изумление и, захватив автомат за ствол, спокойно вышел на тропинку.

– Ты ее пробовал, хорошая вода?

– Болотная. Как и везде в этой дрянной стране, – ответил водитель, перехватывая ведро из левой руки в правую. – Во всех колодцах отдает тиной.

– Все-таки нет воды лучше, чем в Баварии.

– В Баварии не был, не пробовал. Но для радиатора сойдет. Хоть баварская, хоть польская. Где обер-лейтенант?

– У дома.

– Он уже договорился? Остановимся здесь? Что это там за шум доносился?

– Он ждет оберштурмбаннфюрера. Наводит порядок. Дом большой, места всем хватит. Сколько вас? – Беркут остановился на тропе, прямо перед водителем и, забросив автомат за плечо, бесцеремонно отобрал у него ведро.

– Оно же грязное, – успел предупредить водитель, считая, что он хочет напиться. – Вот фляга. Я набрал.

– Сколько вас там, в машине? – снова спросил Андрей, все еще не выпуская из рук ведро.

– Пятеро. Четверо из полевой жандармерии и тот чертов поляк.

– Какой еще поляк?

– Да арестовали тут одного. За связь с партизанами. Вначале обер-лейтенант хотел было везти его в город и сдать гестапо. Но затем решил повесить где-нибудь здесь. Дело в том, что поляк пытался бежать и набросился на обер-лейтенанта, вот он и пообещал, что расправится с ним в первом же селе. А обер – человек слова…

– То есть обер-лейтенант наведывался во двор, чтобы раздобыть кусок веревки? Божественно.

– А заодно и передохнуть. Ночью нас обстреляли партизаны. Пришлось до утра просидеть между двумя сараями и стогом сена, с автоматами в обнимку. Только утром решились уехать из этого проклятого села.

– Но поляк-то откуда взялся?

– Так ведь он и есть хозяин хутора, возле которого нас обстреляли. А раз у его хутора стреляли, пусть поболтается на веревке. Вот за что мне нравится война – так это за то, что на ней подобные суды вершатся очень просто. А ведь до войны я сидел в тюрьме именно из-за поляков, только за то, что пропорол одного из них ножом. Разве не обидно?

– Еще как!

Голова водителя была на уровне груди Беркута. Он задрал ее, и бескровные потрескавшиеся губы растянулись в неприятной, уже старческой какой-то улыбке.

– Что ни говори, а на войне убить поляка – одно удовольствие. И никакого тебе суда, – сказал Беркут, осенив немца своей жесткой, хладнокровной улыбкой. И вдруг, неожиданно для самого себя, поднял ведро и, обливая водителя водой, с силой напялил его ему на голову. На какое-то мгновение немец буквально захлебнулся, и этого было достаточно, чтобы сорвать у него с плеча автомат и выхватить у себя из-за голенища трофейный нож, о котором там, во дворе, просто-напросто забыл.

– Последний? – с надеждой спросил Арзамасцев, когда Беркут вновь оказался за углом сарая. И лейтенант заметил, что ефрейтора бьет озноб, словно он стоит раздетый на осеннем ветру.

– Если не считать тех четверых, которые остались возле машины. Что, нервы сдают?

– Мы могли спокойно уйти в лес, – осипшим голосом проговорил Кирилл, поглядывая, как, все еще с ведром на голове, корчится в судорогах водитель.

– Эмоции оставь на потом. Это Кодур? – кивнул лейтенант в сторону бегущего к ним боевика. Того самого, который вошел во двор вместе со Звездославом.

– Он, – вполголоса подтвердил Звездослав.

– Ну и божественно. Неплохая у нас получилась встреча? А, как считаешь? – спросил он командира партизан, когда тот, пригибаясь, словно бежал под пулями, заскочил в их укрытие.

– И поговорить не дадут, холера краковска… – Кодур подал кому-то невидимому отсюда знак рукой, и к ним, точно так же пригибаясь, перебежало еще двое боевиков в изрядно потрепанных мундирах польской армии, только без знаков различия. – Где остальные? – резко спросил их Кодур.

– Убитых Гансов в лес понесли. Вместе со стариком и девкой, – ответил тот, что был помоложе, парень лет двадцати пяти, с длинными пшеничными усами.

– А вы унесите этого. Только быстро, – приказал им Беркут, передавая автомат и патроны водителя Звездославу.

Боевики вопросительно посмотрели на Кодура. И хотя он почти никак не отреагировал на их молчаливый вопрос, по едва уловимому выражению лица поняли: нужно выполнять.

* * *

Пока партизаны уносили немца, Андрей коротко пересказал Кодуру и Звездославу все, что удалось узнать от водителя. При упоминании о пленном поляке те многозначительно переглянулись.

– Похоже, что это они Зданиша прихватили, поляка с Огневского хутора, – объяснил Кодур, сплевывая и отводя взгляд. – Пусть бы сначала немцы повесили его, а потом мы бы уже и с ними разобрались.

– Но ведь он неплохо принимал нас, – несмело возразил Звездослав.

– Все равно, Корбач, все равно, – раздраженно помотал головой Кодур. – Одним поляком было бы меньше.

– Послушайте, вы, красавцы, нападение на немцев у его хутора – ваша работа? – строго спросил их Беркут.

– Наша, конечно, – спокойно признался Кодур.

– Тогда о чем разговор? Тем более мы должны спасти его.

– Придется. Все равно ведь немцы появятся здесь, попытаются отыскать своего обер-лейтенанта.

У Кодура было утонченное и почти красивое лицо, на котором, однако, лежала печать мстительного, желчного характера. Беркут никогда не доверял таким людям и старался держать их на расстоянии.

Говорил Кодур хотя и по-украински, но с заметным польским акцентом. Русский, судя по всему, тоже понимал неплохо. Но лейтенанту показалось, что и к языкам этот лесовик питал такое же презрение, как и к людям, поэтому каждое слово произносил так, словно презрительно сплевывал.

– Ты-то сам тоже, говорят, украинец? – в свою очередь поинтересовался Кодур, внимательно присматриваясь к Беркуту.

– Сейчас это не имеет никакого значения, – ответил Андрей по-украински. – Мы с ефрейтором пойдем первыми. Вы – за нами, перебежками. Немецкий кто-то из вас двоих понимает?

– И даже говорю, – ответил Звездослав. – Пан Кодур – тоже… немножко.

– Тогда прислушивайтесь к моему разговору с немцами и действуйте, исходя из ситуации. Причем желательно обойтись без стрельбы.

– Ага, у тебя, лейтенант, это получается, холера краковска, – признал Кодур, поправляя висящий за поясом под пиджаком кинжал. – Только, может, сначала остальных моих хлопцев подождем? Там их еще шестеро.

– Время потеряем, – бросил Беркут уже на ходу. – Я постараюсь направить немцев к дому. По крайней мере двоих из них.

– Тогда мне нужно предупредить своих, – метнулся Кодур к воротам усадьбы.