Текст книги "Странники войны"

35

В сопровождении штандартенфюрера Брандта они поднялись на смотровую площадку сторожевой башни и какое-то время молча осматривали подступающие к замку окраины города; медленно укутывающийся в голубовато-пепельный плащ вечерней дымки зеленый изгиб речушки, безнадежно заблудившейся в лиственной роще; овал с солнечного диска, розоватый нимб которого угасал на сером небосклоне, словно брошенный на снегу факел…

– Существуют замыслы, о которых можно поведать, только возносясь на вершины средневековых башен, – молвил Гиммлер, когда, посвечивая себе фонариком, адъютант начал спускаться по винтовой лестнице вниз, чтобы охранять их, тоскуя у входа. – Они не подлежат бумажному тлену современных кабинетов и не могут низвергаться до параграфов жалких инструкций.

– Величественность этих каменных творений понуждает к величественности духа, – согласился Скорцени, отлично понимая, что пригласил его сюда рейхсфюрер вовсе не для того, чтобы предаваться философским размышлениям и созерцанию неброских местных красот. – Стоя на крепостной башне, следует или пророчествовать, или молчать.

Справа и слева от них подпирали косматые темнеющие небеса шпили храмов. Нацеленные на вечность Вселенной, они источали органную мелодию месс и каноническую покаянность молитв.

– Вы поставили меня в трудное положение, Скорцени. Поскольку для молчания у нас уже не остается времени, придется начинать с пророчеств.

– Как минимум одно из них останется облаченным в мрачную сутану словес на памятной доске, которую благодарные потомки установят на вратах этого храма.

– «Заверение» могло показаться рейхсфюреру настолько же смелым, насколько и бестактным, однако он слишком уж был поглощен собственными раздумиями, чтобы прицениваться к словесной эквилибристике своего подчиненного.

– Как вы относитесь к фельдмаршалу Роммелю, Скорцени?

– Как к опытному командующему, если вы имеете в виду его африканский поход. Правда, во Франции ему повезло куда меньше. Впрочем, кому из нас могло бы повезти в эти дни на Елисейских Полях?

– Еще меньше повезет ему в Берлине.

Скорцени с тревожным любопытством скосил глаза на рейхсфюрера. Он догадывался, что речь может пойти о предательстве фельдмаршала. Неофициально слухи об этом уже ходили, но пока что все были уверены, что уж Роммеля-то фюрер арестовать не решится[71]71
  Фюрер так и не решился арестовать Роммеля, принудив его к самоубийству. Однако произойдет это значительно позже.


[Закрыть]. Слишком любили «героя Африки» в армии. Слишком часто возносила его пресса.

Однако Скорцени не был уверен в его неуязвимости. К тому же слухи о том, что, мол, фюрер побаивается Роммеля, сами по себе являлись провокационными. Они конечно же достигали ушей Гитлера, раздражали его самолюбие и способны были толкнуть на отчаянный шаг.

– Вы могли бы и подсказать мне, что имеете в виду участие фельдмаршала в заговоре, – последние слова Гиммлер проговорил как бы сквозь сцепленные зубы, словно они находились в окружении нежелательных свидетелей.

– Я, конечно, производил аресты тех, явных заговорщиков, – довольно бестактно напомнил обер-диверсант рейха. – Однако следствием по их делу не занимался. И приказа о новых арестах не получал.

– Вот так же ведут себя и все остальные, – без тени раздражения признал рейхсфюрер. – Как только речь заходит о возможном аресте фельдмаршала Роммеля, даже наиболее патриотически настроенные офицеры стараются поскорее отстраниться не только от этой акции, но и от самой мысли о ней.

– Их можно понять: кому хочется войти в историю палачом или хотя бы тюремщиком любимца армии, героя рейха, кавалера всех высших наград и титулов?

Возражать Гиммлер не стал, однако заметил, что рано или поздно кому-то придется решиться на это. Коль уж решались на все остальное.

Какое-то время они молча наблюдали за тем, как на склоне холма, чернеющего за окраиной города, медленно разгорался небольшой костер. Кто-то разводил его посреди леса, между двумя четко очерчивающимися на фоне все еще довольно светлого горизонта островерхими скалами, будучи уверенным, что заметить его можно разве что с небес. Вероятно, там скрывался один из местных дезертиров, которых становилось теперь в Германии все больше и больше, особенно среди отпускников, прибывающих с Восточного фронта.

– …Кстати, за три дня до покушения на фюрера фельдмаршал был ранен, – слишком запоздало напомнил Скорцени. – Сам по себе этот факт уже служит подтверждением верности и мужества. Далеко не каждому командующему посчастливилось получить боевое ранение во времена, когда в руках у него уже был маршальский жезл[72]72
  Реальный факт. Как известно, в июле 1944 г., за три дня до взрыва мины в ставке фюрера фельдмаршал Эрвин Роммель, являвшийся в то время командующим группой армий «Б» во Франции, был ранен в служебной машине, когда направлялся на передовую для инспектирования своих войск. Его обстрелял из пулемета американский летчик.


[Закрыть].

– Это-то обстоятельство и заставило фюрера не торопиться с арестом, – наконец-то решился Гиммлер, отлично понимая, что выдает одну из тайн «Вольфшанце». – Однако фюрер не сомневается в причастности Африканского Лиса к заговору. И возмездие все равно наступит, причем очень скоро.

Гиммлер повернулся к Скорцени. Лицо его застыло в презрительно-суровой маске палача, который никогда не отступится от завещанной ему правителем и Богом секиры.

– Мы с вами тоже должны иметь какое-то отношение к этому… пусть даже справедливому возмездию? – дипломатично поинтересовался штурмбаннфюрер.

– Мы – нет. Но оно к нам – может иметь. К тому же самое непосредственное. Известно ли вам, что с некоторых пор Роммель – не только фельдмаршал, полководец, но и один из самых богатых людей планеты? Точнее, мог бы стать одним из самых богатых. Если, конечно, ему удалось бы выжить в этой войне и осуществить замыслы, которые он, несомненно, вынашивает в душе.

– Простите, рейхсфюрер, но я не понимаю, о чем идет речь.

– Об «африканских сокровищах» фельдмаршала. Что вы так удивленно смотрите на меня, Скорцени?

– Очевидно, потому, что до сих пор мне ничего не было известно о них.

– В самом деле? – иронично усомнился Гиммлер. – Вы действительно никогда не слышали об этих драгоценностях ни от Кальтенбруннера, ни от Шелленберга? От Хеттля, наконец?

– Разве что краем уха… О произведениях искусства, которые вывезены из Африки и покоятся сейчас где-то в районе Австрии.

– В районе будущей «Альпийской крепости». Творения мастеров – тоже, конечно, ценность. Однако ими распорядиться будет куда сложнее. И не о них наша сага. Слитки золота, изделия из серебра, бриллианты, старинные золотые монеты… Там несметные богатства, Скорцени… Несметные!

Гиммлер умолк, и первый диверсант рейха заподозрил, что он не решится быть откровенным до конца. Только поэтому спросил:

– Они все еще в Африке?

– Это облегчало бы нашу задачу. Послушайте, штурмбаннфюрер… То, что вы сейчас услышите, является одной из самых больших тайн не только Третьего, но, очевидно, и Четвертого рейха. Она куда важнее для нас с вами и для будущего Германии, нежели тайна «Регенвурмлагеря», при всем уважении к его творцам. После того, что вы сейчас услышите, вы окажетесь еще одним посвященным в детали этой операции.

– Обычно в подобных случаях мне доверяли, – самолюбиво известил Скорцени своего высшего патрона. – Очевидно, потому, что я убеждал в своей надежности.

Гиммлер прокашлялся, ухватившись за края бойницы, по-ястребиному осмотрел раскинувшийся под ними городок, словно камикадзе, которому через несколько секунд предстоит направить свою машину на вражеский объект, чтобы погибнуть с именем императора на устах…

– Часть драгоценностей Роммель, по всей вероятности, припрятал прямо там, в Африке, где-то неподалеку от столицы Туниса. Хотя сам фельдмаршал всячески пытается утаить этот факт, считая клад своей личной долей. Некоторую, незначительную часть сумел доставить в Германию. Но основной контейнер покоится сейчас на морском дне, неподалеку от берегов Корсики.

– Этот остров не перестает поражать мир буйными фантазиями Творца.

– И сатаны, – добавил Гиммлер.

– Почему они оказались на дне? Что помешало доставить их с Северной Африки в Германию и припрятать где-то в горах, поблизости от «Бергхофа» или в подземельях «Регенвурмлагеря»? Это было бы куда надежнее, а главное – здесь они были бы доступнее. Для посвященных, естественно.

– Так сложились обстоятельства, Скорцени. Когда экспедиционный корпус Роммеля спешно перебрасывали в Италию, контейнеры не решились перевозить в Германию по воздуху. Их погрузили на два корабля, которые под усиленным конвоем пошли на Корсику. Но Корсика все же принадлежит Франции. Рядом англичане и американцы… Поэтому когда американская авиация вывела корабли с грузом из строя, конвою пришлось срочно решать, что делать дальше. Корабль, на котором были контейнеры с картинами и бумажными деньгами, все же сумел добраться до одного из прибрежных островков, на котором стоял немецкий гарнизон. Оттуда часть «коллекции» перебросили в район Зальцбурга, а часть пришлось упрятать в тайники неподалеку от итальянского городка Виареджо.

– Мы дотянемся до них, рейхсфюрер. Не думаю, чтобы это было сложнее, нежели добывать Муссолини с вершины Абруццо.

– Именно поэтому вы становитесь носителем нашей тайны. Само собой разумеется, что я очень рассчитываю на вас и ваших «фридентальских коршунов». Но заниматься изъятием картин из-под Виареджо сейчас – значит наводить врага на явный след.

– Ничего, выждем, – деловито согласился Скорцени. – Я подготовлю специальную группу, которая, еще не зная точной цели, начнет готовить в районе Виареджо надежную базу, налаживать связи, устраивать явки, тайники… Тем более что в Италии у меня остаются надежные люди.

– Знаю, – как бы невзначай обронил Гиммлер. И Скорцени не решился уточнять, что именно ему известно. О вилле «Орнезия», гнезде княгини Сардони, Гиммлер вроде бы знать не должен был. – Пока действительно не время. Но группу готовьте.

* * *

Гиммлер вновь умолк. Он расставался со своей тайной, как ростовщик со ссудами: хоть и понимал, что возвращать будут с солидными процентами, скупость все равно заедала.

– Еще одна группа, как я понял, должна стать «корсиканской», – Скорцени тут же вспомнил о «баварском сепаратисте» из ресторана «Солнечная Корсика» Шварце, командире батальона СС-«корсиканцев» Пауле Умбарте и конечно же все еще предающемся садовничеству «темном» агенте лейтенанта Сильвио Пореччи некоем «Могильщике». Старая агентура, проверенные явки, былые связи… Сколько раз он убеждался, как важно сохранять все это. А сколько раз еще сумеет убедиться в этом после войны!

– Судно, на котором находились драгоценности, оказалось в более трудном положении. В любое время оно могло пойти на дно, его попросту могли захватить если не американские десантники, то местные островные деголлисты; а то и корсиканская мафия, мало в чем уступающая по своей агрессивности сицилийской. Взвесив шансы, командир охраны приказал подойти к небольшой отмели у подводной скалы и опустить контейнер на дно. Как потом оказалось, судно еще способно было продержаться как минимум сутки. За это время наши люди сумели бы перебросить драгоценности небольшими партиями на материк. Но дело сделано и раскаиваться бессмысленно.

– Кто возглавлял охрану контейнеров?

– Оберштурмбаннфюрер… Впрочем, к этому человеку мы еще вернемся.

– Когда? – машинально спросил Скорцени.

– Как только уйдут в небытие трое других людей из команды, которая занималась переброской контейнера к месту захоронения.

– Всего трое?

– Пятеро других эсэсовцев уже сложили свои головы. На фронте, естественно.

– Фронт безжалостен к носителям любых тайн рейха, – сдержанно признал обер-диверсант, подумав о том, что, когда придет пора избавляться от него, Скорцени, до фронта дело не дойдет. Уберут прямо в Берлине или в окрестностях «Вебельсберга».

– Эти трое – офицеры. Один из них все еще находится в Италии, в окружении обергруппенфюрера Карла Вольфа. Второй – в «Регенвурмлагере», третий – в штабе Роммеля.

– Так я получу их имена? – кончилось терпение Скорцени.

– Завтра же.

– Простите меня, господин рейхсфюрер, но хотелось бы, чтобы впредь я получал всю необходимую информацию. Иначе крайне трудно будет ориентироваться в ситуации, а я этого не терплю. Когда мне в чем-то не доверяют, но при этом требуют действовать, я начинаю допускать неисправимые ошибки, избавляясь порой не от того человека, избавления от которого от меня ожидают. – В словах «первого диверсанта рейха» звучало явное предостережение, однако Гиммлер не стал впадать в оскорбленную мнительность, найдя в себе мужество признать, что в сущности штурмбаннфюрер прав.

– Имена и точные адреса службы этих троих вы получите завтра, в Берлине, – подтвердил он. – Имя начальника охраны – на следующий день после того, как количество посвященных уменьшится ровно на троих. Хотя, подчеркиваю, наиболее точные сведения и даже карты имеются только у оберштурмбаннфюрера…

– Почему не у вас?

– Возникли трудности.

– Узнав о скоропостижной гибели на фронтах могильщиков клада, оберштурмбаннфюрер предпочел скрыться в одной из соседних стран?

– Нет. И, как вы понимаете, мы не заинтересованы в исчезновении этого офицера. Никакая карта не способна донести приметы, которые запомнил сам хранитель сокровищ. Кстати, давайте пока что называть оберштурмбаннфюрера именно так – Хранитель.

– Точное определение, дьявол меня расстреляй.

– Тем более что я не уверен… – Гиммлер выдержал паузу и оглянулся, нет ли поблизости адъютанта, – …что карта соответствует действительности.

– Так чей это человек: ваш или Роммеля?

– Я не почувствовал, чтобы на этой почве между мной и фельдмаршалом возникло противоборство.

– Оно возникнет, как только придет время охоты на клад.

– В этом-то и вся суть. Хранитель был моим человеком. Но владельцем клада считает себя Роммель. Очевидно, это накладывает свою печать и на поведение оберштурмбаннфюрера.

– Который давно возомнил себя единственным по-настоящему реальным хозяином сокровищ.

– Допускаю, штурмбаннфюрер.

– Подумайте над тем, что вы только что услышали. В Берлине мы еще вернемся к этому разговору. Прекрасный вечерний пейзаж, не правда ли? – без всякого перехода сменил тему Гиммлер. И с фальшивой восторженностью, жестом провинциального актера обвел рукой пространство вокруг себя.

– Во всяком случае это еще не гибель Помпеи. Что всегда вселяет надежду.

– В Берлине, Скорцени, в Берлине… – подтвердил рейхсфюрер, словно опасался, что Скорцени удастся спровоцировать его на продолжение разговора. Ибо «первый диверсант рейха» так и не смог понять, что удерживало Гиммлера от полной откровенности.

36

Бригаденфюрер не стал дожидаться, пока Скорцени удостоит визитом, и сам постучался в его номер. «Первый диверсант рейха» лежал в глубоком кресле, разбросав ноги в запыленных сапогах по персидскому ковру и безвольно свесив руки с подлокотников. Это была поза человека, исчерпавшего все жизненные ресурсы и теперь безропотно дожидавшегося судного часа – ничего уже от этой жизни не требуя, ни на что не претендуя.

Увидев в проеме двери генерала, он даже не приподнял голову, а лишь исподлобья взглянул на него, как на вечернее привидение, и продолжал молча ждать – то ли реакции бригаденфюрера, то ли гласа божьего.

Возможно, фон Риттер и позволил бы себе кое-что заметить по поводу столь непочтительного отношения младшего по чину, но в это время едва слышимый раньше гул начал вдруг нарастать, задребезжали стекла, содрогнулись стены, ходуном заходили стол и кресла, и хотя ни одного взрыва пока не прозвучало, оба офицера чувствовали себя так, словно оказались лежащими между шпалами, под днищем громадного локомотива.

– Теперь они надвигаются целыми армадами, – глухо молвил фон Риттер, и лишь безмятежное спокойствие Скорцени не позволило ему тотчас же метнуться в коридор отеля, почти полностью заселенного сегодня военными, где уже грохотали подковами сотни ног и кто-то простуженно командовал: «В бомбоубежище, господа! Все в бомбоубежище! Оно прямо под отелем!» – Обратите внимание, как вызывающе низко они идут. Словно хотят сокрушить город ревом своих двигателей.

– Воздушные легионы римлян. Чувство превосходства, которое мы постепенно утрачиваем. И нет смысла упрекать в этом врагов.

– Геринга – тоже? Или, может быть, воздушный флот рейха остался только в мифах?

Бомбардировщики накатывались волна за волной, под заунывный вой сирен и приглушенное тявканье зениток. Однако ни одного взрыва так и не прозвучало. Как будто между армадой ночных «москито» и зенитчиками существовал негласный сговор: «Мы на вас ни одной бомбы, вы – ни одного снаряда нам в брюхо». И в том, что англичане так и не сбросили на город ни одной бомбы, не выпустили по нему ни одного снаряда, Скорцени почудилось нечто оскорбительное. Слишком незначительной была цель, слишком откровенным презрение: «Посидите, дойдет и до вас».

– То, от чего мы почти отвыкли в своей рейх-Атлантиде, – проговорил Риттер, снимая фуражку и вытирая обильный пот, заливавший весь его иссиня выбритый череп.

– Возможно, они только и ждут, пока мы начнем окончательно зарываться в землю, как кроты, – ответил Скорцени, лишь сейчас, когда ушло на восток последнее звено бомбардировщиков, неохотно выбираясь из кресла. – Уступив им не только небо Германии, но и ее земли. Как вы, господин бригаденфюрер, оцениваете такую перспективу, уже оттуда, из-под земли, глядя на наши небеса?

– Я не стал бы рассматривать факт появления подземного рейха только лишь как свидетельство нашего поражения. В нем есть и величие духа. Он войдет в историю Германии как одно из величественнейших и таинственнейших сооружений, по замыслу и значению равное египетским пирамидам.

– Будем надеяться, что, заслышав небесное пение «москито», официанты местного ресторанчика не покинули свое заведение на произвол судьбы, – не стал полемизировать с ним Скорцени. Он слишком хорошо знал, что величие творений рук человеческих во многих случаях прямо пропорционально низменности человеческих замыслов и амбиций.

К удивлению обоих, ресторан продолжал жить своей не столь уж скудной, по военным представлениям, жизнью. Несколько основательно подвыпивших офицеров продолжали наслаждаться всеми прелестями тылового бытия, лаская кто бокал, а кто – уже и вечернюю спутницу. Официанты все еще с опаской посматривали на потолок, что, однако, не помешало им вовремя заметить важных посетителей и усадить их за столик у небольшой эстрадки, на которой тут же – очевидно, узнав, что в зале появился генерал СС – возникли скрипач и аккордеонист.

– Вот он – неистребимый германский дух, – с мрачной иронией заверил фон Риттена Скорцени. – А вы пытаетесь загнать всех нас под землю да еще и стращаете армадами английских бомбардировщиков. Вы не правы, бригаденфюрер.

Барон вежливо промолчал, а когда официант принял заказ, вдруг встрепенулся, словно вспомнил, что до сих пор не сообщил нечто очень важное.

– А знаете, в чем, собственно, проявлялось сумасшествие штандартенфюрера Овербека? Ведь, кажется, именно это интересовало вас?

– Я вообще питаю особое пристрастие к безумцам. «Наверное, потому, – добавил Скорцени про себя, – что и сам давно принадлежу к их числу».

– Он приказал везде, где только можно, чуть ли не на каждом перекрестке штолен, вырубать кресты. Прямо из подземного камня. Отвлекая при этом массу рабочих, а порой и солдат СС.

– Зачем это ему понадобилось?

– Одна из версий самого штандартенфюрера – воздвигая кресты, рабочие и солдаты уже в значительной мере искупают свои грехи.

– Ну и что? Вполне логично, – невозмутимо признал Отто. – Не понимаю, почему вы не одобряете его стараний.

– Всегда считал, что вполне достаточно будет одного-единственного креста – над всем гарнизоном «Регенвурмлагеря», – в тон ему ответил барон.

– Иное дело, что я никогда не предполагал, что среди офицеров СС появляются столь набожные люди. Как не предполагал и того, что установление крестов может служить достаточным свидетельством не только нелояльности режиму, но и нашего всеобщего безумия.

Пиво оказалось отменно свежим. Несмотря ни на что, местный пивоваренный завод продолжал держать марку лучшего поставщика этого несравненного напитка во всей Вестфалии. Наслаждаясь им, Скорцени подумал, что неплохо было бы и его опустить под землю, вместе со всем оборудованием и персоналом. Тогда уж точно жизнь в рейх-Атлантиде мало чем отличалась бы от земной.

– Согласен, этого было бы явно недостаточно для подобной суровости, – говорить вполголоса барон не то чтобы не желал, а попросту не умел. Нагловатый бас его громыхал похлеще баса Скорцени, причем любую банальность он произносил с таким громогласным апломбом, что ему позавидовал бы лучший королевский глашатай средневековья. – Мало того, все эти причуды его до поры до времени терпели. Пока однажды штандартенфюреру не пришла в голову мысль установить такие же кресты возле входов во все три крематория.

– Что вполне можно было расценить как заботу о душах безвременно убиенных, – продолжал язвить обер-диверсант в присущем ему мрачно-саркастическом духе. – Жаль, что мы не позаботились о крестах, которые освящали бы последний путь обреченных в таких же наземных заведениях.

– Да к тому же заставлял всех отправляющихся в действующие при этих крематориях газовые камеры, молиться за спасение душ тех, кто обрекал их на гибель. С просьбами к Господу отпускать им грехи, яко убийцам.

Сказав это, барон воинственно грохнул пивной кружкой о стол и победно взглянул на Скорцени, будучи твердо уверенным, что уж теперь-то у «самого страшного человека Европы» не найдется никаких аргументов, которые бы ставили под сомнение сумасшествие, а заодно и антипатриотичность деяний штандартенфюрера.

– Но согласитесь, что в этом его стремлении одним жестом облагородить и жертв, и палачей просматривается нечто небесно-мистическое.

– Точно так же решили и в гестапо, – осклабился барон, оголяя желтизну зубов в морщинистом, сугубо азиатском оскале.

«После того как получили ваш донос, господин бывший заместитель коменданта», – про себя уточнил Скорцени.

– Зато когда его расстреливали, то, ради справедливости, тоже дали возможность помолиться у креста, одного из сотворенных по его приказу, во избавление от греха всякого из палачей?

Барон замялся и лишь после затяжного смакования белопенного напитка, что тоже было похоже на молитву, просветил штурмбаннфюрера:

– В том-то и дело, что пока он не расстрелян. И вообще, о том, что его следует расстрелять, я узнал только сегодня, вместе с вами, из уст фюрера. Пока же он арестован и размышляет над превратностями судьбы, сидя в одном из карцеров «Регенвурмлагеря». Но слово было сказано, а всякое слово фюрера произносится то ли как награда, то ли как приговор.

– Уверен, что в ситуации со штандартенфюрером Овербеком счастливо совмещены оба эти волеизлияния, – ответил Скорцени. – Однако прежде, чем ваши подземные стрелки пожертвуют ради него несколькими патронами, все же позвольте штандартенфюреру воздать им хвалу.

– Вы, никак, решили присутствовать при этом, штурмбаннфюрер? – поинтересовался барон. – А если не вы, то кто-либо из ваших людей.

– Кто сейчас руководит службой безопасности рейх-Атлантиды?

– Никто. Руководил штурмбаннфюрер Хубер. Однако сразу же после ареста Овербека осуществилось его давнишнее желание – попасть на фронт.

– Счастливый человек.

– Уверен, что у вас найдется несчастный, который окажется достойной заменой ему. Назовете имя?

– Временно этой службой будет заниматься гауптштурмфюрер фон Штубер.

– Простите, не сын ли это генерала, барона фон Штубера? Достойнейшего из аристократов?

– Если «достойнейшего» – можете не сомневаться, что Вилли фон Штубер именно его сын. Только учтите: я не позволю этому парню слишком долго блаженствовать в вашем подземном раю. Время от времени он нужен будет мне здесь, на грешной земле. Поэтому сразу же позаботимся о заместителе.

– Его отсутствие не будет влиять на безопасность «Регенвурмлагеря», – слишком уж двусмысленно заверил фон Риттер. – Если я верно понял, Штубер – один из тех, с кем вы штурмовали вершину Абруццо, похищая Муссолини, – понимающе кивнул он. – Акция, по моему разумению, совершенно бессмысленная, поскольку политическая мумия дуче уже давно никого не интересует. Зато сама операция! Замысел!

– Итак, вы остановились на кандидатуре гауптштурмфюрера Штубера, – не стал вдаваться в излишние рассуждения Скорцени. – Он у нас специалист по всяческим дотам и подземельям.

– Надеюсь, у него достаточно крепкие нервы, чтобы воспринять это назначение, не хватаясь за «вальтер».

– У него достаточно крепкие нервы даже для того, чтобы заставить хвататься за «вальтеры» всех вокруг, – заверил Скорцени новоиспеченного бригаденфюрера.

– Там, в «Регенвурмлагере», как правило, все начинают с того, что вначале молятся на свою кобуру, а затем устанавливают кресты. Причем просто так, ни с того ни с сего.

– Вы меня заинтриговали, господин бригаденфюрер. Постараюсь побывать в вашей рейх-Атлантиде в самые ближайшие дни.