Текст книги "Правовая психопатология"

Анализ причин и признаков, подтверждающих задержку психического развития, позволяет отнести конкретный случай к определенной типологической группе. Это всегда в достаточной мере условно, ибо психология не придерживается жестких разделяющих границ. Все ее классификации основаны на выделении чистых типов, которые встречаются крайне редко, но ординарные случаи в той или иной степени тяготеют к ним, что и позволяет делить их на группы. Поэтому и варианты задержки психического развития описаны по стержневому признаку, задающему всей картине определенный тон: умственная отсталость, инфантилизм, последствия семейно-педагогической запущенности. Каждый из них способен затормозить развитие личности в целом, но с перекосом в свою сторону, если он выражен ярче других.

Умственная отсталость. В судебно-следственной практике редко приходится встречать подростков с неосложненным вариантом умственной отсталости. Они, как правило, отличаются послушанием и редко вступают в конфликт с законом. Под следствием же оказываются те, у кого недоразвитие познавательной деятельности сочеталось с различными проявлениями дисгармонии личностного развития. Причем вторичные по отношению к умственной недостаточности факторы оказывают более существенное влияние на криминальность поведения и служат причинами появления неконструктивных реакций в период следствия.

В комбинации с семейно-педагогической запущенностью ограниченность знаний сочетается с примитивностью мышления и речи. Осведомленность осложнена значительными проблемами. Умения применять полученные знания явно недостает. Подросткам свойственно ориентироваться на ближние цели с конкретными перспективами без учета общего результата своей деятельности. Отношения с окружающими носят неустойчивый характер с упрямо оппозиционной формой поведения и склонностью к аффективным реакциям. Общественные нормы понимаются крайне эгоистично, с явным преобладанием восприятия фактической стороны содеянного над его социальной и правовой стороной. Попадая в обстановку следствия, такие подростки плохо ориентируются в задачах отдельных участников процесса, что ведет либо к слепой оппозиционности, либо к повышенной внушаемости.

При сочетании умственной отсталости с психической незрелостью (инфантилизмом) у подростков запаздывает развитие речи, координация движений недостаточна, эмоциональная неустойчивость сочетается с отвлекаемостью внимания. Активность определяется впечатлениями текущего момента, что придает рисунку поведения характер постоянной игры. Правонарушение совершается чаще всего по мотиву получения удовольствия в связи с кратковременным или даже мимолетным желанием, что выглядит как импульсивный поступок. Стадия борьбы мотивов нередко отсутствует. В обстановке следствия такие подростки из-за переключаемости внимания и склонности к фантазированию быстро отрываются от события преступления, которое представляется им в форме все более расплывчатых воспоминаний, не имеющих к ним прямого отношения.

Психический инфантилизм. Термин «психический инфантилизм» употребляется очень широко, по сути, как литературное понятие для обозначения любой незрелости: человека, суждения, поколения в целом. Однако он имеет и вполне определенное научное значение. Им обозначается своеобразный склад характера с присущими для него уязвимостью по отношению к внешним обстоятельствам из-за наивного эгоцентризма, повышенной впечатлительности, склонности подменять воображением поиск выхода из создавшейся ситуации, недостаточной разумности решений при сохранении общей сообразительности.

Требования порядка, основанные на доверии к внутренней организации личности, воспринимаются отстающими в развитии подростками как трудные и утомительные. Необходимость исходить из внутреннего целеполагания раздражает и заставляет искать среду с эмоциональным (аффилиативным), а не рациональным способом сосуществования.

В период идентификации себя с определенной социальной ролью такие подростки нуждаются в конкретном покровительстве. Игнорирование их психологических трудностей, легкомысленная уверенность в достаточной эффективности только массовых форм воспитания вызывают у них внутренний кризис и стремление уйти в своеобразную социально-психологическую нишу. Ею могут быть семья, где они делают близких людей заложниками своих неудач, превращаясь в домашних тиранов; корпорация отщепенцев, придерживающихся своеобразной субкультуры, или одиночество, окрашенное игрой воображения.

Отсутствие самостоятельности побуждений и недостаточное развитие навыков общения нередко маскируются повышенной жизненной активностью, демонстративным желанием «действовать по своей воле», непослушанием и стремлением перенимать манеры старших подростков. Но в организованной среде сразу становятся заметны недостаточность понятийного правосознания подростка, конкретность подчинения, недифференцированное представление о своей социальной роли и стремление вернуться к примитивным формам межличностной организации отношений.

Семейно-педагогическая запущенность. На фоне многочисленных обстоятельств, которые при плохом воспитании могут ограничить, затормозить или направить в неверное русло формирование личности, к концу ХХ в. стало вырисовываться обобщающее понятие «психическая средовая адаптация». Представление о личности как «душевной целостности, способной к сопротивлению и наделенной силой… успешно приспосабливаться к общезначимому при величайшей свободе выбора» утвердило новые ориентиры психической зрелости, связав последнюю с такими категориями, как «Я-образ» и «Я-концепция».

Адекватность и неадекватность воспитания стали определяться в зависимости от того, в какой мере они вынуждали ребенка затрачивать силы, отпущенные природой на строительство личности, для защиты своего Я с помощью неконструктивных психологических реакций.

Когда воспитатель не замечает или игнорирует проблемы адаптации, испытываемые ребенком, и обрушивает на него стандартные требования автоматизированных педагогических подходов, у того появляется внутреннее напряжение, понуждающее обезопасить свое Я от непосильной душевной перегрузки. Делает ребенок это единственным доступным ему способом – девальвацией недосягаемых ценностей и уходом в мир реальной или воображаемой субкультуры, что при современной цивилизации весьма нетрудно.

Отринув ценности социальной сферы, в которой ребенок терпит поражение, его личность теряет импульс развития по данному пути и начинает неизбежно отставать в приобретении жизненного опыта.

Можно без малейшего преувеличения сказать, что оценка психического здоровья несовершеннолетнего в совокупности с проблемами становления личности – самая сложная из сфер, где суд сотрудничает с представителями естественных наук о человеке.

2. Расстройства психики в экстремальных обстоятельствах

«Деяние признается совершенным невиновно, если лицо, его совершившее, не осознавало и по обстоятельствам дела не могло осознавать общественной опасности своих действий (бездействия)… предвидело возможность наступления общественно опасных последствий… но не могло предотвратить эти последствия в силу несоответствия своих психофизиологических качеств требованиям экстремальных условий или нервно-психическим перегрузкам» (ст. 28 УК).

В приведенной цитате мы вновь видим термин «сознание», но в ином контексте, чем при определении невменяемости по болезни или в связи с отставанием в психическом развитии. Здесь ведущее понятие выступает в обрамлении таких категорий, как «качества психики», «условия» проявления этих качеств и «несоответствие» внешних и внутренних обстоятельств. Таким образом, речь идет об адаптивных возможностях сознания, т. е. о характеристике для юриспруденции сравнительно новой. До последних лет уголовный закон не стремился выходить за житейские границы представлений о «сильном душевном волнении», полагаясь на здравый смысл судей в оценке этого, в общем то, достаточно известного явления. Все иные варианты психических расстройств, наступающих под влиянием внешних и внутренних экстремальных обстоятельств, традиционно считали сферой компетенции судебной психиатрии, где для их обозначения даже имелся специальный термин «исключительные состояния»: болезни нет, но реакция выходит за рамки общепринятых представлений о мотивах поведения человека именно в сфере сознания.

Современный законодатель решительно вывел крайние варианты психологии за пределы медицины, не упомянув о каких-либо основаниях невиновного поведения. Отныне суду приходится самостоятельно устанавливать, в какой мере индивидуальные (и не исключено, что аномальные) качества человека не обеспечивали ему возможность вести себя адекватно тем условиям, в которых он оказался волей обстоятельств. Это не означает, что в судебной практике появились какие-то ранее не известные феномены. Скорее всего, под новым углом зрения и в свете доказательств, полученных с помощью современных методов науки о человеке, нужно рассматривать явления, о которых уже есть вполне определенное мнение.

Реакция короткого замыкания, или, как говорили основатели современной отечественной психиатрии, «срыв влияния высших задержек», представляет собой вариант импульсивного ответа на психическое напряжение, подспудно нарастающее под влиянием отрицательных эмоциональных переживаний в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего.

В криминальной практике чаще всего приходится констатировать такие чувства, как обида, вызванная унижением достоинства, и стыд. Будучи направлены внутрь личности, они создают, выражаясь языком психофизиологии, очаг инертного возбуждения, что в свою очередь влечет за собой появление доминантного напряжения, которое требует постоянного волевого контроля за поведением. Из опасения травмировать «уязвимое место» люди создают вокруг него барьер защитных реакций, страхующих от впечатлений, способных нанести психическую травму. Их разумная воля либо трудится, либо готова включиться в дело. Естественно, ее потенциальные возможности когда-то истощаются, особенно под влиянием усталости, общей слабости, вызванной, например, болезнью или плохим питанием, тревогой по другому поводу, бессонницей и т. п. Тогда скрываемый мотив получает шанс «вырваться на свободу» и стать причиной разрушительных действий, отличительной особенностью которых бывает чувство облегчения и злорадства, длящееся какое-то время сразу после содеянного.

В известной мере каждый человек знаком с такого рода переживаниями, так что понимание сути самого явления никаких специальных познаний не требует. Тем не менее, когда предметом анализа становятся правонарушения, контрастирующие с жизненными установками обвиняемого, почву, на которой возникла реакция короткого замыкания, и ситуацию, ее спровоцировавшую, лучше исследовать с помощью профессионалов. А поскольку возможности разумной воли в структуре характера и личности в целом входят в компетенцию психологии и психиатрии, диагностику подобных состояний нужно доверять соответствующей комплексной экспертизе.

Привлечение экспертов необходимо, как правило, в тех случаях, когда в основе импульсивного поступка предполагаются сильные чувства, такие как унижение собственного достоинства, страх физической расправы, боязнь утраты идентичности собственного Я и т. п. (например, побеги из воинских частей психически незрелых и характерологически неустойчивых солдат, попавших под пресс неуставных отношений в части). Однако повод для реакции короткого замыкания вполне может возникнуть и в обыденной ситуации, когда достоинство человека (в его представлении) попирается по мелочам, но повседневно и откровенно.

В частности, история отечественной криминологии знает период, когда под влиянием фильма В. М. Шукшина «Калина красная», где героиня принимает на жительство отбывшего срок уголовника, немало женщин последовало ее примеру. Естественно, что идентификация художественного образа с реальным человеком привела к тем последствиям, к которым она и должна была привести, а именно к личной несовместимости людей с разными нравственными ориентациями и социальными ценностями. По стране прокатилась волна убийств «на бытовой почве», когда несчастные жены, чье достоинство, положение в обществе, представления о границах дозволенного стали попираться людьми, даже не осознававшими циничности своих поступков, лишали жизни объект своих неосторожных экспериментов без какой-либо предварительной подготовки, без колебаний и со стопроцентной вероятностью разоблачения, т. е. демонстративно, на людях. Анализ ситуации не оставлял сомнений, что речь здесь должна идти об «уменьшении влияния высших задержек». Однако суды, принимая во внимание сильные чувства, измотавшие разумную волю, должны быть уверены, что эмоциональные переживания действительно имели место. Ведь не секрет, что в воображении разоблаченного преступника многое трансформируется, в памяти возникает иллюзорная картина прошлого, не говоря уже о нормальном стремлении переложить вину на неодолимую силу психической стихии и элементарном желании расположить суд в свою пользу. Так что из описания пережитого необходимо извлечь сведения, обладающие надежностью доказательств.

Ориентиром могут служить так называемые базисные установки личности, которые определяют внутренние смыслы поведения. Когда они (убеждения, идеалы, нравственные ценности и социальные ориентиры) имеются, человек подтверждает их присутствие своей предшествующей жизнью. Он не только говорит о них, но реально жертвует в их интересах привилегиями и преимуществами, которые мог бы иметь, поддавшись соблазнам. Кроме того, внутренние смыслы, или, как их иногда называют, установки, формируют цели, в стремлении к которым «душа должна трудиться». Признаки такой внутренней работы бывают заметны окружающим. Если же кроме слов в подтверждение чувств, которые возникают лишь при угрозе идентичности личности, ничего не приводится в доказательство, психологи предпочитают диагностировать лишь гнев от обид, страх от угроз, но не больше. Для установления феномена, называемого реакцией короткого замыкания, нужны более глубокие источники эмоциональных переживаний.

Описанием безмотивных преступлений на фоне неустроенной судьбы духовно развитого человека особенно богата российская судебная практика конца XIX в. Образы подсудимых в публицистике тех лет и сегодня встают перед нами как живые. И хотя бесценный опыт, рассчитанный на суд присяжных заседателей, почти сто лет пребывал в забвении, сейчас, извлеченный из архивов появлением в УК ст. 28, он выглядит не менее убедительно, чем полтора века назад, для подтверждения того, что в юриспруденции называется «казусом», или «случаем».

Помимо эмоций в реакции короткого замыкания необходимо констатировать ослабление воли. Здесь важно установить, в какой мере реальные обстоятельства могли повлиять на общее состояние человека.

Например, некто Ч. – командир пассажирского лайнера, 45-летний летчик, не ладил со своим вторым пилотом, который метил (по его мнению) на место первого, не обладая требуемыми навыками. О конфликте между ними было известно сослуживцам, что нагнетало напряжение во время полетов, после которых Ч. чувствовал себя гораздо более усталым, чем обычно. Когда их работу взяла под контроль комиссия, составленная из разных специалистов, Ч. в течение двух недель, предшествующих испытанию, плохо спал, ждал какого-нибудь срыва, волновался. К тому же за три дня до полета у него умер отец, и ему пришлось заниматься похоронами. На рейс он вышел сразу после поминок, уставший. За время полета и движения по курсу, пока Ч. сам вел машину, ошибок не было, он несколько успокоился, но с началом снижения, когда руль взял второй пилот, кривая (глиссада) начала отклоняться от штатных показателей. Немного, но все-таки заметно. Ч. сделал замечание второму пилоту, на которое тот ответил что-то вроде «Отстань!». Ч. сделал ему выговор и услышал в ответ нецензурную брань. Глиссада не выравнивалась. Между пилотами началась перебранка (скрытая от членов комиссии, так как переговаривались они в шлемофонах). С досады Ч., не имея возможности включиться в управление основными механизмами, со словами «Сейчас я покажу, как нужно выравнивать самолет!» включил устройство торможения, которое применяется только в момент соприкосновения с землей. С его стороны это было легкомысленным поступком, так как на скорости полета устройство заело, из-за чего заглох двигатель. Садиться пришлось на одном двигателе, что стало предметом иска к Ч., так как шасси было повреждено и потребовались затраты на ремонт.

Психолого-психиатрическая экспертиза отметила факт утомления Ч., его отрицательный эмоциональный настрой, обратила внимание суда на некоторые индивидуальные особенности психики подэкспертного, но оценка эпизода в целом больше зависела от ситуационной экспертизы. Дело в том, что действия Ч., будучи по сути во многом импульсивными, в какой-то мере оправдывались его профессиональным сознанием, ибо любой летчик уверен, что его ошибочное решение будет заблокировано «защитой от дурака», предусматривающей автоматическое отключение неверной команды. В данном случае суд столкнулся с конструктивным дефектом и упущением летного наставления, где не было категорического запрета на включение тормозящего механизма в полете.

По совокупности обстоятельств суд сделал вывод о невиновном причинении вреда.

Возможность определять наличие «казуса» в поведении человека для оценки виновности чрезвычайно расширяет границы судебного решения.

По смыслу юридической оценки подобных действий в каждом случае реакций короткого замыкания формально присутствует прямой умысел, так как их реализации безусловно предшествовала предварительная психическая деятельность, направленная на желаемые цели. Специфика момента состоит лишь в том, что сознательная воля при этом была направлена на другое – на удержание от противоправного поступка.

Такого рода противоречие знакомо каждому человеку, которого хоть раз охватывало желание отомстить обидчику или бросить все на произвол судьбы. Как правило, разумная воля справляется с этими порывами, но теоретически вполне допустимо, что в подобной ситуации легко поддаться чувствам.

Для того чтобы отнести конкретный случай к казусу по типу реакции короткого замыкания, необходимо определить интервал времени, в течение которого мотив противоправного действия «подмял» волю личности и превратился в сигнал к действию. Образно говоря, человек не «успел сообразить», «включиться», «опомниться» и т. п. И хотя такого рода определения не более чем метафоры, они отражают житейский смысл феномена, суть которого состоит в «мимовольности» поступка. Установить этот факт с непреложной достоверностью, по-видимому, невозможно, поскольку он недосягаем для экспериментального подтверждения, но степень его вероятности вполне поддается оценке.

Суду (и эксперту) особенно сложно бывает установить, что трансформация мотива из подавляемого в действенный произошла именно в момент правонарушения, а не заранее, ибо судебной практике известно множество случаев, когда преступный умысел просто дожидался надлежащего повода, чтобы инсценировать экстремальные условия или нервно-психические перегрузки. Здесь остается лишь напомнить, что всякий казус предполагает известную свободу выбора судебного решения.

Аффект ассоциируется с переживаниями, которые вызывают гнев. По своим психологическим и юридическим критериям он представляет собой состояние внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного насилием, издевательством или тяжким оскорблением, направленным против лица, впавшего в данное состояние. Для юристов приоритетное значение имеют аффекты обвиняемых, но для психологов общий смысл понятия «аффект» распространяется на широкий круг эмоциональных реакций в ответ на интервенцию против личности. Дело в том, что любой порыв сильных страстей в той или иной мере сужает сознание, ограничивая разумную волю в результате, как говорили предки, «умоисступления».

Таким образом, сам феномен аффекта не имеет патологического содержания и бывает вполне естественным результатом в случаях, когда задеты самолюбие, гордость, честь, достоинство, любовь или возникла опасность для жизни. Однако по степени сужения сознания можно судить об уровне стеснения свободы воли напором чувств. Здесь у юристов есть критерии, дающие им ориентиры при оценке доказательств этого феномена.

В частности, законодатель требует установить факт провоцирующего поведения потерпевшего, когда речь идет об убийстве в состоянии аффекта (ст. 107 УК) или причинении тяжкого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии аффекта (ст. 113 УК). Иные аффекты, которые могут возникнуть у человека, лишив его способности адекватно реагировать на происходящее, в Особенной части УК специально не рассматриваются, подпадая под общую категорию реакций в экстремальных обстоятельствах (ст. 28 УК), или, если речь идет о потерпевших, относятся к обстоятельствам, способным вызвать беспомощное состояние. Но в любом случае аффект вытекает из конфликта, нарушающего неприкосновенность личности или угрожающего жизни человека.

Ощущение прикосновения к личности, как мы говорили в разделе, посвященном «реакциям короткого замыкания», относится к глубоко индивидуальным, интимным переживаниям.

Всем известно, что человек вполне равнодушен к грубости социально чуждых ему людей и необычайно чувствителен к поступкам тех, кого он считает близкими по духу. Так что суду (и эксперту) бывает необходимо прежде всего установить, на какой дистанции от контуров личности разыгрался инцидент. Ведь факт унижения и оскорбления, когда речь идет не о банальной ссоре, зависит не столько от поведения обидчика, сколько от реакции обиженного. «Дело не в том, как с нами обходятся, а в том, как мы к этому относимся», – справедливо заметил С. Довлатов. Далее, при установлении наличия повода для сильных чувств необходимо собрать доказательства того, что они действительно имели место, чтобы отличить искренне и истинно взволнованного человека от хулигана и скандалиста, получающего удовольствие от демонстрации своих эмоций.

Сильное душевное волнение подчиняет себе все психические процессы: внимание концентрируется на источнике чувства (гнева, обиды); иные детали обстановки не попадают в поле зрения либо запоминаются случайно; мышление получает мощный импульс в направлении цели, что ослабляет его критические возможности и сокращает стадию борьбы мотивов; память сохраняет лишь переживания, связанные с содержанием аффективного действия. Такая концентрация психических процессов в узком круге переживаний приводит к сужению сознания. Сильное возбуждение распространяется и на механизмы физиологической регуляции эмоций: человек бледнеет или краснеет, движения становятся скованными или хаотичными, речь – прерывистой.

Примером аффективной вспышки гнева может служить реакция М. И. Кутузова во время Бородинского сражения. Иностранец Вольцоген, чуждый патриотическому духу войска, на основании поверхностного впечатления заявил Кутузову, что войска левого фланга, куда он был послан заменить раненого Багратиона, бегут и остановить их нельзя. Л. Н. Толстой так описывает реакцию главнокомандующего: «…Вы видели? Вы видели?! – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… Как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты руками и захлебываясь, кричал он. – Как вы смеете это говорить мне. Вы ничего не знаете… Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете! – Все молчали, и было слышно только тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала».

В свою очередь А. Ф. Кони заметил, что «ни один подсудимый, совершивший преступление под влиянием сильной эмоции, не может рассказать подробности решительного момента своего деяния… В то же время он способен передать быстро сменявшиеся и перекрещивающиеся в его душе мысли, образы и чувства перед тем как он ударил, оскорбил, спустил курок». Аффективные реакции протекают бурно, кратковременно и оставляют после себя сильную физическую усталость. Человек испытывает слабость, теряет интерес к источнику чувств, становится пассивным, что резко контрастирует с только что продемонстрированной активностью.

Крайняя степень сужения сознания – патологический аффект – расценивается как расстройство психической деятельности и может служить основанием для признания деяния невиновным или человека невменяемым.

Обычная гневливая реакция (физиологический аффект) возмущенного, раздосадованного или испуганного человека отличается следующими признаками: гнев нарастает по мере развития конфликта (брань переходит в угрозы, а те – в насилие); сила чувств колеблется в зависимости от обстоятельств, человека можно даже отвлечь, на время успокоить, а затем снова разозлить.

Нервный шок, который некоторые авторы склонны расценивать как разновидность аффекта, в криминальной практике отмечается в связи с сильным страхом. Его парализующее действие известно каждому человеку по личному опыту и в комментариях, вроде бы, не нуждается. Тем не менее, бывают ситуации, когда необходимы специальные знания для оценки фактической стороны бездействия (действия в состоянии шока редко бывают объектом экспертизы). Чаще всего это исследования индивидуальных качеств человека на предмет их вероятного (событие миновало) соответствия конкретной ситуации. Например, водитель, вцепившийся в руль перед аварией, которой можно избежать экстренными мерами, бывает либо новичком, либо психофизиологически неустойчивым типом с низким порогом адаптации в экстремальных обстоятельствах. Жертвы катастроф зачастую ведут себя совершенно неадекватно ситуации. Так что момент сужения сознания под влиянием страха в современных обстоятельствах, когда взаимодействие «человек – машина» насыщено рискованными ситуациями, становится чуть ли не обыденным явлением. С этим приходится считаться и суду.

Просоночные состояния характерны тем, что переход от сна к бодрствованию, занимающий несколько секунд, растягивается во времени из-за усталости, физического недомогания, эмоционального утомления и т. п. Например, человек не имеет возможности отдохнуть несколько суток, занимаясь тяжелым трудом, преодолевая лихорадку, плохо питаясь, испытывая эмоциональные нагрузки. Постепенно он теряет ощущение грани между сном и бодрствованием. Его сознание как бы подернуто дымкой. Действия становятся автоматическими, подчиняясь больше привычкам, чем намерениям. Так, в романе А. Толстого один из героев, будучи в состоянии «тяжелой окопной усталости», равнодушно слушает диалог командиров по поводу вероятности его расстрела, находясь в плену единственного желания – уснуть, неважно как, хоть в могиле.

Легко допустить, что если прервать сон утомленного человека, то способность действовать по привычке вернется к нему раньше, чем сознание получит возможность контролировать действия и начнет отличать сонные грезы от реальности. Например, члены студенческих строительных отрядов, изматывавшие себя 14–16-часовым трудом и не всегда полноценно питавшиеся, нередко обнаруживали своеобразную форму «снохождения», когда, проснувшись среди ночи, плелись на рабочее место, приходя в себя на полпути.

Если же переутомление связано с вооруженной деятельностью (например, преследованием преступников), и человек засыпает с оружием в руках, вероятность выстрела в момент внезапного пробуждения становится вполне реальной.

Особенно убедительно неспособность сразу прийти в себя выглядит, когда сам момент пробуждения не лишен экстремальности.

Подэкспертный Н., 27 лет, утомленный двухдневным сверхурочным физическим трудом почти без сна, придя домой, уснул рядом с женой (которая стала свидетельницей события, не успев заснуть сама). Проснулся он от удара молотком по голове, нанесенного отцом (психически больным человеком), вскочил, перехватил молоток и нанес отцу смертельный удар, после чего, глядя на лежащего отца, спросил у жены: «Что тут происходит?». Эксперты сошлись во мнении, что способность осознавать фактический характер и социальную опасность своих действий пришла к Н. уже после нанесения удара.

Патологическое опьянение представляет собой аномальную реакцию на алкогольную интоксикацию (иные виды наркотического или токсического опьянения в рамках данного термина не рассматриваются). Суть ее заключается в изменении сознания человека, истощенного «адаптационным синдромом», под влиянием даже незначительной дозы алкоголя, которая играет роль «спускового крючка» для появления психического расстройства. Авторы, исследовавшие данный феномен, описывают его обычно таким образом: поначалу человек быстро пьянеет, что вполне ожидаемо с учетом его состояния: у него расстраиваются речь и координация движений, заплетается язык, нарушается логика мышления. Затем формальные признаки опьянения исчезают, мимика отражает сосредоточенность, движения становятся четкими, речь отрывистой, но ясной. В чувствах преобладают страх и подозрительность. У окружающих появляется ощущение, что он принимает их за других. Человек либо стремится убежать, либо нападает. Воспоминаний о своих действиях и переживаниях у него не остается. Сон наступает внезапно через несколько десятков минут.

В экспертной практике патологическое опьянение встречается крайне редко, тем не менее его описания переходят из учебника в учебник без сколько-нибудь заметных вариаций, скорее всего как дань вероятности или некая точка отсчета для отделения вариантов тяжелой алкогольной интоксикации (встречающихся довольно часто) от психиатрической диагностики. Для иллюстрации приведем выдержку из учебника «Судебная психиатрия» (1961 г.).

«Нарушение сознания, искаженное восприятие внешних явлений и автоматизм действий наглядно видны в поведении мужчины, после небольшой дозы алкоголя совершившего ряд бессмысленных и безмотивных действий. После бессонной и напряженной работы во время завтрака он выпил 100 г водки. Внешне на окружающих впечатления пьяного не производил, твердо стоял на ногах, передвигался не шатаясь. Однако вскоре стал вести себя странно. Находившуюся невдалеке собаку принял за лису и подстрелил ее одним выстрелом. Затем без повода и надобности вскочил на телегу и погнал лошадей из деревни. По дороге, уже в поле, застрелил корову и теленка, тушу коровы привязал к колесу телеги и тащил некоторое расстояние по полю. Затем перерезал постромки, сел на лошадь верхом и ускакал дальше. Через два часа был доставлен обратно спящим на телеге. После пробуждения ничего о происшедшем сказать не мог».

У суда (особенно у защиты) возникает вполне естественный соблазн объяснить тяжелую злобу, жестокую агрессию, грубый цинизм вполне приличного человека, находящегося под влиянием алкоголя, факторами, лежащими вне поля его разумной воли и отнести их к последствиям опьянения, которых человек не мог предвидеть, начиная выпивку, так как не учитывал невозможность своего истощенного организма сопротивляться предстоящей нагрузке. Однако экспертная мысль твердо отказывается брать в качестве ориентира личностную характеристику и сопоставлять стиль поведения трезвого и пьяного человека в качестве предмета исследования, справедливо полагая, что ни у психиатров, ни у психологов нет научно обоснованных методов анализа мотивов поведения человека, находящегося в нетрезвом состоянии. Речь может идти лишь о появлении признаков, свидетельствующих о том, что человек воспринимал окружающую действительность качественно иным способом, т. е. находился в состоянии психоза, хотя бы и кратковременного.