Текст книги "Правовая психопатология"

Вопросы для самостоятельной работы

1. Чем отличается «государственный эксперт» от эксперта, назначенного судом не из числа сотрудников экспертного учреждения?

2. Как обеспечено соблюдение принципов состязательности и равенства сторон при осуществлении судебно-психиатрической экспертизы?

3. Какова роль суда присяжных в оценке значения имеющегося психического расстройства подсудимого для принятия решения по существу?

4. Что разделяет сферы компетенции психиатра и психолога в оценке психического состояния человека?

Рекомендуемая литература

Решетникова И. В. Доказательственное право в гражданском процессе. Екатеринбург, 1997.

Россинская Е. Р. Судебная экспертиза в уголовном, гражданском, арбитражном процессе. М., 1996.

Татьянина Л.Г. Психопатология и уголовный процесс. Ижевск, 2002.

Тауганов В. Г. Особенности судебно-психиатрической оценки лиц с психическими расстройствами. М., 2001.

Шишков С. Сроки судебно-психиатрической экспертизы // Соц. законность. 1996. № 9.

Щерба С. П. Расследование и судебное разбирательство по делам лиц, страдающих физическими и психическими недостатками. М., 1975.

Глава 7. О предмете доказывания в судебной психиатрии

«Психическое расстройство не является точным термином, под ним подразумевается клинически определенная группа симптомов или поведенческих признаков, которые причиняют страдания и препятствуют личностному функционированию», мы возвращаемся к этому определению, данному Всемирной организацией здравоохранения, чтобы теперь рассмотреть его с содержательной стороны.

Оба ключевых понятия – «страдания» и «личностное» – используемые в приведенном определении, относятся к субъективному миру человека и чрезвычайно сложны в доказательственном отношении. По сути, психопаталогия не имеет к ним прямого отношения, ибо «способность вести себя общественно приемлемым образом без внешнего контроля» (что обычно понимается под личностью) хорошо декларировать как некоторое гуманитарное обобщение, но чрезвычайно сложно конкретизировать. Поэтому в клинической картине того или иного психического расстройства личность обычно присутствует в виде некоего эвентуального фактора, но предметом науки выступают более простые и доступные исследованию психические свойства и качества.

1. О сознании

«Основанием для признания невменяемым служит «дефект сознания, не позволяющий понимать природу и качество совершаемого деяния»[25]25
  Из правил по делу Мак-Натена. Великобритания. 1843 г.


[Закрыть]. «Личность – это психологический облик человека, сознающего свою роль в обществе, членом которого он является»[26]26
  Психологический словарь / Под ред. В. П. Зинченко. М., 1996.


[Закрыть]. «Все нравственные явления являются интеллектуальными, так как проходят через сознание»[27]27
  Строгович М. С. Теория государства и права. М., 1949.


[Закрыть].

Мы привели эти цитаты, чтобы подчеркнуть – для юристов личность и человек, обладающий сознанием, если и не идентичны, то отличаются несущественно, если ограничиваться доказательством умысла. Так и было, пока в отечественном праве доминировал оценочный принцип вины и преобладали нормы-правила с административно-репрессивным стилем правосознания. Отсюда и такая вольность в использовании психологической терминологии, когда от замены одного слова другим действительно существенно ничего не менялось.

Между тем, коль скоро законодатель намерен все больше считаться с субъективной составляющей ответственности, юристам придется точнее выражать свои мысли с учетом тех значений, которые есть у терминов, обозначающих внутреннюю жизнь личности человека. И прежде всего, когда речь идет о сознании.

Начнем с того, что судья, будучи обязан установить по меньшей мере три факта (наличие сознания – способность осознавать; объем и ясность – возможность осознавать в полной мере; уровень развития – готовность ориентироваться в социальных значениях события), должен прислушиваться к мнению психолога и психиатра, для которых феномен сознания в жизни человека возникает много раньше, чем его начинает учитывать юрист.

Как факт психической жизни сознание дает о себе знать с трехлетнего возраста и означает появление воображения. Отныне ребенок в состоянии отделить себя от содержания своих психических процессов и оценить свои мысли, чувства, намерения как бы со стороны. Совокупный след отраженного внешнего впечатления и внутреннего переживания отлагается в памяти как лично воспринятое событие.

В качестве иллюстрации можно привести случай из экспертной практики, когда нам пришлось посмертно отличать феномен сознания от продукта, созданного исключительно усилием мышления.

Н., пожилой человек, неизлечимо больной раком легких (о чем знали родственники), проживал в двухкомнатной квартире с сожительницей, которой и завещал жилплощадь. Его взрослый сын претендовал на наследство, о чем не раз заговаривал с отцом, но тот категорически отвергал любые поползновения в этом направлении. Однажды вечером сын с дочерьми-подростками приехал к отцу в гости. Мужчины немного выпили на кухне, после чего сын пошел в комнаты, а отец остался с внучками. У сына состоялся разговор с сожительницей отца, окончившийся убийством последней. Не говоря о произошедшем, сын отвез отца к себе домой, откуда тот ранним утром, вернулся в свою квартиру, обнаружил труп и явился в милицию.

Его речь, записанная на пленку, звучала примерно так: «Сижу я на кухне и думаю: «Что-то они там долго говорят, о чем бы это?». Пошел в коридор, а сын выходит навстречу. Я чувствую, что не ладно что-то. Говорю: «Что у вас тут?» – а он: «Ничего, оклемается». А сам он здоровый мужик, берет меня за плечи и ведет к машине, мол, к нам поедем. Страх меня взял, как бы он меня не убил. Едва дождался утра и побег домой…» и т. д.

Через несколько дней семья Н. потребовала, чтобы он взял вину на себя, поскольку «все равно, где помирать». Он согласился выручить сына и дал признательные показания в кругу семьи под видеозапись. Там он излагал события примерно так: «После того, как сын уехал с дочерьми, я пошел в комнату. Сожительница стала говорить, что мои дети к нам ездят только что-нибудь получить. Мы поссорились. Я взял ее за горло. Сжал сильно. Она захрипела. Я испугался и убежал к сыну…» и т. д.

Нетрудно убедиться, что в первом случае в памяти переплетаются факты и переживания, тогда как во втором изложены только факты. Отсутствие внутреннего содержания речи, на наш взгляд, было достаточно заметно, чтобы с уверенностью отличить результат естественного припоминания от продукта работы исключительно мышления.

Ясность сознания понимается как способность человека соотносить проявления своей психической деятельности с собственной индивидуальностью, что позволяет корригировать ошибки отдельных психических процессов, исправлять иллюзии, преодолевать заблуждения, отделять плоды воображения от реальности.

Ясность сознания неразрывно связана с деятельностью памяти. Подчеркивая разумность нашего поступка, мы говорим, что действовали «в ясном уме и твердой памяти». Запоминание осознанного позволяет удерживать константность (непрерывность) поля сознания.

Впечатление о нарушении константности может возникнуть, когда изменяется объем сознания, и это сказывается на отчетливости воспоминаний. В обычном состоянии сознание более или менее равномерно распределяется между миром внешних и внутренних впечатлений, однако стоит нам сосредоточиться на чем-то, как поток внешних впечатлений уменьшится и вполне может оказаться, что мы не заметили вполне очевидного.

Для иллюстрации возьмем круг, символизирующий отражающее Я (рис. 1). В его центре находится нечто (душа), способное видеть происходящее вовне и внутри одинаково объективно. При этом внимание как инструмент сознания, регулирующий отношения между отражением и воображением, направлено в ту и другую сторону равномерно. Вертикальный диаметр обозначает, что обе сферы на данный момент равны по значению.

Например, человек, ничем особенно не озабоченный, идет по улице, фиксируя в памяти погоду, случайно встреченных знакомых, толпу. В то же время он способен следить за своим мыслями, чувствами, отношениями; готов сообщить не только о том, что происходило, но и как он в это время обдумывал свои планы и намерения и что чувствовал по поводу происходящего (рис. 1 а). Однако стоило появиться психическому напряжению, как соотношение позиции меняется. Внешние впечатления сокращаются в объеме, а воображение начинает доминировать. Мы невольно погружаемся в мир собственных переживаний, в той или иной мере отрываясь от происходящего (рис. 1 б).

Рис. 1

А. Ф. Кони писал: «… почти ни один подсудимый, совершивший преступление под влиянием сильной эмоции, не может рассказать подробности решительного момента своего деяния и то же время способен передать быстро сменявшиеся и перекрещивающиеся в душе мысли, образы и чувства перед тем, как он ударил, оскорбил, спустил курок. Чем неожиданнее впечатление, тем больше парализуется внимание, тем быстрее внутренняя буря охватывает своим мраком внешние обстоятельства».

Сильные чувства сужают поле сознания. Это уже в какой-то мере имеет отношение к психопатологии, ибо крайние случаи «умоисступления» законодатель всегда приравнивал к «безумию». И ныне понятие «патологический аффект» входит в лексику экспертной терминологии.

Недостаток впечатлений ведет к феномену сенсорной депривации, когда сознание не получает нормального количества материала для психического отражения и воображение бывает вынуждено занимать освободившееся пространство. В крайних случаях это ведет к полной дезориентировке. Примером может служить Пенсильванская система тюремного содержания США в XIX в., позволявшая оставлять заключенных на длительное время в полном одиночестве, темноте и без движения (связанными). Психозы среди них считались ординарным явлением.

В обычной жизни сенсорные ограничения могут быть сопряжены с дефектами зрения, слуха, в редких случаях – со спецификой воспитания. Люди бывают вынуждены строить свои отношения с окружающими на зауженном поле реальных впечатлений, зачастую довольствуясь односторонними чертами, упуская многообразие мира. Преобладание воображения дает дорогу чувствам, не являющимся прямой реакцией на обстоятельства.

Прекрасное описание искажения жизненной перспективы сенсорно депримированного человека принадлежит перу В. Г. Короленко. В его повести «Слепой музыкант» мальчика, погружающегося во внутренний мир, дядя заставил целый год странствовать с такими же слепыми, как он, нищими бандуристами, чтобы дать ребенку ощущение многообразия реальности, обогатить его впечатлениями, которые тот впоследствии смог выразить посредством присущего ему музыкального таланта.

Ошибки восприятия, называемые иллюзиями, означают ложное узнавание на стыке между отражением и воображением. При них излишне активное внимание, побуждаемое страхом или страстью, торопится убедиться в своих ожиданиях по минимальному числу признаков. Типичным примером иллюзии может служить банальная ошибка студента, безусловно умеющего читать, когда он при получении экзаменационного билета по совпадению в тексте некоторых лексических элементов видит хорошо знакомый ему вопрос вместо недоученного. Об иллюзиях, провоцируемых страхом и тревогой, будет рассказано в разделе, посвященном патологии эмоций.

Расстройства восприятия психотического уровня, или ранга, вклиниваются между Я и миром, как внешним, так и внутренним. Они не деформируют, а дезорганизуют сознание.

И наконец, способность отражать внешние (и внутренние) впечатления, ощущения может отсутствовать из-за неспособности нервных клеток к действию. Например, состояние оглушения после травмы или эпилептического припадка характеризуется помрачением сознания. Иногда оно бывает полным, но нередко речь идет лишь о «сумерках», когда способность к действию сохраняется, но его следы не удерживаются в памяти (автоматическое поведение). Придя в себя, человек сам удивляется содеянному. Подобные случаи нужно отличать от ситуации, когда события просто забываются. Типичным примером такого запамятования являются тяжелые, так называемые «амнестические» формы опьянения, после которых сохраняются лишь обрывки воспоминаний. «Ой, где был я вчера, не найду, хоть убей. Только помню, что стены с обоями», – слова в одной из песен В. Высоцкого.

Уровень развития сознания составляет третью характеристику, подлежащую доказыванию. И это естественно, так как факт наличия сознания и степень его ясности еще не гарантируют разумности поведения. Появившись в раннем детстве, не обогащенное знанием, оно не имеет юридического значения. Лишь в процессе обучения, посредством слов (речи) оно год за годом расширяет представления ребенка об окружающих его предметах и отношениях до масштабов, установленных цивилизацией для полноправного члена общества.

Не обученный правильно мыслить человек тоже обладает известным опытом, который дают ему незамысловатый труд и взаимодействие с людьми, но это лишь фактическая сторона жизни. Социальный смысл бытия постигается с усвоением нравственных ценностей, определяющих принадлежность человека ко «всей совокупности общественных отношений». Обычный человек достигает необходимого уровня к 14-летнему возрасту, кому-то «общественное сознание» не дается, сколько бы его ни учили (при врожденном слабоумии), кто-то задерживается в сроках его достижения, кто-то остается на низком уровне развития в силу своих ограниченных возможностей и плохого воспитания. Здравый смысл улавливает такие индивидуальные отличия без особого труда, и общество правильно реагирует на этот факт, используя в отношении примитивных людей дисциплину там, где остальным предоставляет свободу выбора решений.

Для законодателя важнее другое. 14-летний рубеж наступления возраста ответственности установлен не только потому, что к этому сроку ребенок должен освоить гражданский минимум. Речь идет о некоем качественном изменении самой природы этого явления – возникновении самосознания, которое можно образно определить как жизнь в пространстве личности (в отличие от сознания во внешнем мире). По сути, до подросткового возраста ребенок лишь готовится к его приходу. Детям прививают навыки социальных ролей в той среде, где их воспитывают, с тем чтобы, когда придет пора, они могли без сопротивления принять требования этих ролей как внутренние смыслы поведения. С ранних лет взрослые не устают повторять, что красть нельзя ни при каких обстоятельствах, обижать слабых стыдно, принуждать к чему-либо другого человека силой отвратительно, а обманывать – ниже человеческого достоинства, но никто всерьез не ожидает, что оставшись без присмотра и надеясь на безнаказанность, дети будут вести себя по этим правилам. Все прекрасно знают, что ребенок ориентируется не на внутренние смыслы моральных призывов, а на то, от кого призывы исходят. И без малейшего угрызения совести ведет себя в одном обществе по одним меркам, а в другом – по другим. Единственно, на что надеются воспитатели, – укоренить привычку жить по правилам, чтобы та облегчила выбор ценностей в пользу общества, когда придет время так называемой «личностной атрибуции». И когда это время наступает (подростковый возраст, сигнализирующий о своем наступлении появлением вторичных половых признаков), ребенок очень своеобразно прозревает. Отныне он может осознать собственную принадлежность к общим идеям бытия и начать служить добру, истине, красоте, справедливости, любви в меру своей способности быть носителем принципов, идеалов и убеждений.

Естественно, стартовые возможности у всех разные. Духовные запросы (подготовленные воспитанием) и способность мыслить идеями (подготовленная обучением) в этот период сплетаются с амбициозностью характера (заложенной природой) и самокритикой (зависящей от интеллекта в целом), что может давать весьма сомнительные комбинации.

В частности, разбивается миф о послушном ребенке, созданный угнетающим воспитанием. Как в свое время заметила А. Фрейд, воспитанники престижных интернатов, несмотря на свои блестящие манеры, в нравственном отношении ничем не отличаются от своих уличных собратьев. А известный российский педагог П. Блонский указывал, что с началом полового созревания дети «примитивных народов» (дети из поселков, затерянных в природе, свезенные в интернаты районных центров), раньше ничем не отличавшиеся от сверстников, быстро опускаются до уровня, свойственного их родителям.

Кроме того, дают о себе знать и антропологические характеристики. «Элементарно простые, – по словам П. Ганнушкина, – примитивные люди, лишенные духовных запросов, но без недоразумений занимающиеся ремеслом, работающие в торговле и даже в администрации», остаются в неведении относительно многих социальных смыслов общественных отношений. А люди, «страдающие отсутствием социальных эмоций: сознания долга по отношению к обществу, чести, стыда… равнодушные к похвале и порицанию… у которых не приходится искать сколько-нибудь выраженных духовных интересов» (нынче их называют людьми с дефицитом привязанностей), не улавливают за формальной стороной нормы одухотворяющего ее морального смысла.

Понятно, что отсутствие критики к себе (от глупости) в сочетании с амбициозностью (от характера), помноженные на неумение отвлеченно мыслить (от необразованности) и бездуховность (от запущенности) могут производить впечатление явного недоразвития самосознания. Излюбленный сюжет художественной литературы – приключения «дефективного» (по терминологии уголовного законодательства РСФСР в 20-е гг.) в джунглях цивилизации. Обычно ему в той или иной мере сочувствуют, но за своего не принимают.

Это реальность. И до последнего времени суд мог придерживаться такой же общечеловеческой позиции, смягчая наказание с учетом личности обвиняемого. Но сегодня ситуация изменилась. Статья 20 УК в категоричной форме требует устанавливать факт и уровень развития самосознания, ст. 26 ГК расширяет границы дееспособности ребенка с ориентацией на его способность принимать разумные решения, Закон РФ о психиатрической помощи разрешает с 15 лет самостоятельно отказываться от лечения при отсутствии признаков задержки психического развития. Как видим, критерии оценки самосознания прочно вошли в предмет доказывания. К тому же отмена наказания за социальное бездействие (ст. 209 УК РСФСР) вызвала (на фоне перестройки) быстрый рост числа людей маргинальной ориентации с инфантильным самосознанием. Их психолого-психиатрический образ пока расплывчат, но роль в жизни общества вполне ощутима.

Самосознание, понимаемое юристами как выразитель (показатель) нравственной зрелости, сдвигает проблему в направлении этики, что, по-видимому, свойственно самой юридической ментальности. Вспомним хотя бы высказывание М. Строговича о том, что «все нравственное проходит через сознание». Другими словами, осознав, гражданин обязан сделать нравственный выбор (не всегда в пользу общества и государства, но под свою ответственность).

При этом не следует забывать, что в других дисциплинах феномен самосознания рассматривается под иными углами зрения. Для медицины он – источник невротических сомнений, для педагогики – причина возникновения юношеской оппозиционности и эмансипации, для социологии – способ выбора роли, для психологии – форма существования Я. В нашем пособии мы не будем на них останавливаться, но напомнить об их существовании излишним не считаем.

Таким образом, как объект доказывания сознание можно рассматривать в двух ипостасях. Первая – расстройства предметного сознания (сужение, помрачение, изменение). Их причины – чрезмерные нагрузки на нервную систему. Формы проявления – мимовольное действие, не оставляющее полноценных впечатлений. В гл. 5 мы достаточно подробно описали конкретные признаки аффекта, реакции короткого замыкания, нервного шока и др., чтобы сейчас не возвращаться к этой теме. Тем более что в разделе о психопатологии реакций на стечение тяжелых личных обстоятельств мы вновь обратимся к ней. Вторая – расстройства самосознания или, как его иногда называют, личностного сознания, когда реальная жизнь (отражение) и существование отвлеченных понятий (воображение) не связываются между собой принципами, убеждениями, идеалами. Это может зависеть от примитивности натуры, остающейся в своем развитии, как говорили предки, «на архаичном уровне», «по-детски безнравственной» или «вечно пятнадцатилетней» и т. п. Самосознание у взрослого человека может разрушиться под влиянием болезни. Обобщенным же результатом становится нестыковка личных и социальных смыслов поведения в том, что называется мотивом поступка. На более конкретных проявлениях расщепления единства личности мы подробнее остановимся в дальнейшем.

Итак, сознание в обеих его ипостасях – главнейший признак присутствия личности в ситуации, требующей судебного решения. Однако доказать его реальное влияние на конкретный поступок можно лишь гипотетически. Сопоставляя манеру поведения и воспоминания человека (которыми он найдет нужным с нами поделиться), мы в состоянии с той или иной степенью вероятности предположить, в какой мере была расстроена его способность соотносить внешние и внутренние смыслы поведения и в какой именно форме. Здесь от специалиста требуется умение делать выводы на основе сравнительно простых и доступных измерению фактов нарушения отдельных психических функций.