Текст книги "Правовая психопатология"

В-третьих, ценности и нравы уголовной среды в точности повторяют общие закономерности поведения людей, оказавшихся в условиях, где они лишены облагораживающего влияния коллективного чувства с его альтруистической подоплекой и смягчающего действия заботы о близких людях. Пример тому – дедовщина в армии, где на сторону слабого, а тем более на его точку зрения, не может себе позволить стать даже самый авторитетный неформальный лидер, так как он неукоснительно будет отринут всей системой нравственных ценностей.

По сути, уголовная субкультура представляет собой типичную социальную нишу для неудачников с детства в коллективных и семейных отношениях. Опыт работы лечебно-воспитательных учреждений в нашей стране в прошлом и зарубежный – сегодня убеждает, что проблемы средовой дезадаптации имеют собственную динамику, так что воспитатель или врач могут своими методами принести в данном случае определенную пользу, но не полностью и не до конца. Для этого нужен специалист своеобразного профиля, которого в последние годы стали называть «социальным врачом».

Психическая дезадаптация, направленная внутрь личности (деперсонализация), ведет к переориентации ценностей на воображаемые цели. Когда это происходит, вероятность совершения непредсказуемого поступка сильно возрастает. Утрачивая эмоциональное сродство с любым реальным окружением, человек перестает зависеть от обстоятельств, которые его сознание вполне адекватно фиксирует, мышление правильно понимает, а личность в состоянии дать им объективную нравственную оценку. Не теряя самокритичности, он отлично представляет себе, как его роль выглядит со стороны, однако впечатления получают совсем иную чувственную окраску (психологи обозначают такое мироощущение как «сплиттинг» в отличие от патогенетически обусловленного отрыва от реальности – «схизис»).

Человечество давно заметило, что гордость часто маскируется самоуничижением, а люди, подвергающиеся насмешкам, гонениям и издевательствам, реагируют на них очень неоднозначно и в какой-то мере сами провоцируют агрессию против себя. На этот сюжет написано много прекрасных произведений. Так, в повести известного писателя В. Тендрякова «Расплата» суть конфликта якобы элементарна: подросток-сын застрелил пьяницу отца, систематически избивавшего мать. Обыденнейший случай бытовой криминальности. Все симпатии действующих лиц, даже матери убитого, на стороне членов семьи, оставшихся в живых. Однако по ходу психологического анализа ситуации мы видим иное: мать испытывала острое наслаждение от мучений, особенно на глазах сына, и, тоскуя в обстановке обыденной жизни, где с ней никто не считался, неосознанно подталкивала житейскую драму к трагической развязке.

В виктимологии теория мотивации жертвы насильственных преступлений, как правило, избегает простых причинно-следственных связей и очень внимательно относится к предрасполагающим обстоятельствам, в том числе психическим особенностям провоцирующего поведения.

За последние годы в поле зрения судебной психиатрии все чаще стали попадать случаи, когда заинтересованные лица обращаются в суд с ходатайством оказать психиатрическую помощь в недобровольном порядке их близким, берущим на себя обеты религиозного содержания, противоестественные с точки зрения удовлетворения основных жизненных потребностей. Этот путь нравственного совершенствования личности известен в практике затворничества, отшельничества или соблюдения бичующих плоть ограничений. Крайности такого рода выглядят порой довольно экстравагантно и отличить их от психопатологии бывает далеко не просто.

Следующим вариантом переориентации на воображаемые ценности является невротизация внутреннего мира. З. Фрейд как-то заметил: «Невроз – это монастырь для слабонерных». После такого яркого определения можно было бы и не уточнять детали, но мы считаем, что некоторые разъяснения уместны.

В тех случаях, когда реакцией на стечение неблагоприятных обстоятельств бывает невротизация, в первую очередь теряется эмоциональный интерес к событиям жизни. Невротик не стремится изменить ситуацию в свою пользу; более того, по словам Л. Фестингера, он предпочитает путь, ведущий к поражению. Экспериментальные исследования аффилиативных побуждений у невротизированных лиц в обстановке, отличающейся неопределенностью задач и неуверенностью относительно содержания эмоциональных реакций, что у обычных людей вызывает явное стремление «слиться с ситуацией и средой» (естественное, по данным авторитета в этой области Х. Айзенка), обнаружили почти полное отсутствие стремления к сопереживанию (по данным наших исследований).

Человек, невротизированный обстоятельствами, обычно испытывает серьезные проблемы общения, однако ситуация становится воистину драматичной, когда сталкиваются интересы двух дезадаптированных людей. Диалог между ними – дело чрезвычайно сложное, а конфликт возникает как бы сам собой, без каких-то особых провокаций и в состоянии отравить сотрудничество или сосуществование бесконечными инцидентами.

Судьи и эксперты, поставленные перед необходимостью делать выводы о мотивах жестоких столкновений между воспитанными, социально положительными и нравственно зрелыми людьми, сосуществующими нередко долгие годы, не могут полагаться на обычные рецепты криминологии или психопатологии. Без учета мистического сужения мышления, нелепых страхов, изматывающих подозрений, которые выступают следствием невротизации, нельзя рассчитывать на исчерпывающий анализ личности, достойный непредвзятого и справедливого правосудия.

Как заметил Э. Фромм, «потеряв место в конкретном мире, человек перестает находить ответ на вопрос о смысле жизни, в результате он начинает испытывать сомнения в себе самом». У него в душе появляется некий экзистенциальный вакуум, порождающий тягу к иному бытию. А поскольку обязательства, создаваемые достигнутыми успехами, отсутствуют, менять правила игры можно до тех пор, пока есть новая среда, готовая принять, не задавая лишних вопросов.

«Равнодушные отщепенцы» чаще всего бывают безвредными и даже малозаметными, но именно в этом «тихом омуте» и водятся настоящие черти. Когда обстоятельства вынуждают их идти на преступление, жертве не приходится полагаться на сочувствие и сопереживание.

Естественно, в своей массе проблемы людей с ненадежными контурами личности не доходят ни до юриста, ни до врача. Они остаются в рамках индивидуальных различий и дают о себе знать наклонностью к пьянству, наркомании, эгоистичностью, лживостью и легкомысленным отношением к обязательствам. Необходимость в применении специальных знаний возникает лишь в запущенных случаях, когда попытки воспитания или лечения не находят точек опоры в установках и убеждениях. Таким людям необходим хорошо организованный внешний контроль, что, как известно, обременительно для окружающих, да и в правовом отношении не всегда доступно или оправданно.

2. Девиантное старение

Личность не только развивается, но и разрушается вполне естественным образом без вмешательства патогенеза. Причем, если нижние границы ответственности по возрасту зафиксированы достаточно жестко, установливать их на склоне лет вряд ли целесообразно (в природосообразно живущих сообществах бытовала, и нет уверенности, что кое-где еще не сохранилась, практика ритуального убийства стариков, достигших определенного возраста, когда, например, внук за общим столом засовывает в горло деда специально данную ему кость с комком жира на конце). Цивилизация позволяет каждому стареть так, как ему нравится и как у него получается. И хотя законодатель во все времена учитывал естественное снижение гражданской и уголовной дееспособности по возрасту («преступления и проступки, учиненные лицами, потерявшими умственные способности и рассудок от дряхлости или старости» не вменяются в вину – Уложение о наказаниях, ст. 97), никто не вводил правила, согласно которому, например, достижение определенного возраста служило бы достаточным основанием для назначения экспертизы психических возможностей участников процесса. Все отлично понимают, что изменения к худшему происходят, но у каждого по разному.

Здесь уместно обратить внимание на формулировку наших ближайших предков. «Дряхлость» и «старость» разделены союзом «или», что свидетельствует о наличии по меньшей мере двух явлений в общей категории. О «дряхлости», когда патогенез превращает старение в маразм, мы говорили в предшествующей главе. Там условия и обстоятельства жизни не играют существенной роли, равно и индивидуальные свойства личности. Мощная психика «разваливается» так же катастрофически, как и сравнительно примитивная. За примерами ходить не далеко. Всемирно известные президент, премьер-министр, выдающаяся актриса повторяют путь самых ординарных людей, страдающих болезнью Альцгеймера.

Картина «старости» во многом зависит от обстоятельств, в которых человек с его собственными возможностями оказывается на склоне лет. И здесь нужно различать ее аномальный и гармоничный варианты.

Гармоничная старость в ее повседневном облике известна каждому и хотя она не лишена разного рода отклонений (предки называли тех, кому не довелось жить со стариками «нескорбными» людьми, но и те могут видеть хотя бы со стороны проблемы ухода за престарелыми). Обычно дело, как правило, не заходит дальше общественно разрешаемой девиантности. И это понятно. Не каждому дано смириться с сокращением поля деятельности, утратой потока чувств, которые нам приносят ожидания (экспектации) со стороны общества, осознанием своей аффилиативной непривлекательности и перестроиться на созерцание и рефлексию, не теряя чувства юмора. Кто-то продолжает сопротивляться естественному ограничению жизненной активности и становится как всякий неудачник себялюбивым, желчным, угрюмым, озлобленным и сварливым. «И теперь в застиранном халате на меня орет она с утра. Вот, что мы имеем в результате нами нанесенного добра. А еще кричит она на Верку. И на всех подряд она орет. Кто имел жену-пенсионерку, тот меня, товарищи, поймет», заметил как-то И. Иртенев.

Инволюционный процесс, ослабляющий приспособительные силы организма, на биологическом уровне выглядит (схематично) как расслоение коллоидной структуры протоплазмы клеток, что ведет к возрастанию энтропии и затрудняет обмен веществ. Сравнивая с растительным миром, каждую осень меняющем хлорофилл на каротин, можно получить об этом образное представление. Соответственно меняется и психика.

Если взять описания, принадлежащие перу авторитетных психиатров прошлого и настоящего, мы не увидим больших различий, что свидельствует о том, что в своей основе старость мало изменилась. Э. Крепелин отмечал «снижение восприимчивости и запоминания, сужение эмоциональной сферы, враждебность к новому, упадок активности, ослабление волевого напряжения, угасание продуктивности, неспособность к аффективным перестройкам, утрату гармонизирующих характер сил». Э. Штернберг сто лет спустя писал, «изменения психической деятельности, происходящие в процессе старения, неравномерны и подчиняются определенным закономерностям. По этой причине возрастное снижение психической деятельности представляет собой не простую сумму дефицитарных сдвигов, а особое, новое структурное состояние. К структурным особенностям психического старения относятся снижение наиболее сложных (новых, комбинаторных, творческих, интегрирующих, абстрагирующих) видов психической деятельности и относительно большая сохранность тех из них, которые основываются на использовании приобретенного опыта. Определяется сдвиг в сторону снижения психической активности, который выражается в сужении объема восприятия, затруднения сосредоточенности внимания, замедления психомоторных реакций и т. п.»

Но ограничиваться только негативными оценками было бы неосмотрительно. Хотя изменения в структуре интеллекта и личности, безусловно, не настраивают на оптимизм, в решении задач, требующих профессиональных знаний и жизненного опыта эффективность может даже повышаться. И если широкое русло наличного и вновь усваиваемого материала сужается, приобретенные знания и опыт становятся более глубокими и, как отмечают некоторые авторы, «просветленными», будучи освобождены от игры поверхностных страстей.

Психическое напряжение появляется в случае кризисов и декомпенсаций, вызванных ошибочной жизненной позицией. Здесь выделяется несколько вариантов, имеющих определенное отношение к судебной психопатологии.

«Пенсионное банкротство» представляет собой биографически обусловленные неврозы, которые могут принимать форму тяжелых депрессий. Люди такого склада малоконтактны и инфантильны изначально. Они ничего не достигли и ничего не добились. До выхода на пенсию они еще могли возмещать свою внутреннюю незрелость внешней карьерой, служебными успехами и таким образом до поры до времени уклоняться от сведения счетов с реальностью. Бегство в новую роль невозможно, и тогда им становится очевидной их незначительность. Учащение и распространение этого явления в наши дни связано, по мнению психиатров, работающих в этом направлении, со спецификой эпохи, когда способность к глубоким переживаниям и умение жить среди ограниченного круга людей, которых знаешь со всех сторон, сменилась мимолетными и ни к чему не обязывающими впечатлениями.

Страх перед внутренней пустотой человека, не способного к рефлексии (возможно, просто не обученного), может подтолкнуть к легкомысленному поиску новых объектов приложения чувств, что В. Шукшин обозначил как «стремление к билетику на второй сеанс». И в новых обстоятельствах, когда члены семьи, ожидающие наследства, вынуждены считаться с появлением претендента (у В. Токаревой такой типаж называется «старушатник»), все чаще возникают споры о расточительстве человека, попавшего под влияние из-за внушаемости.

Необходимость отказаться от привычек и поддерживающих их интересов сильно влияет на самочувствие человека. Поводом к кризам и разного рода нарушениям может быть у женщин утрата способности к деторождению с сопутствующими соматическими изменениями, а у мужчин – ослабление полового влечения. На этой почве могут возникать ипохондрия, явления неврастенического и истерического характера. У мужчин возможно появление извращения влечений, тогда как у женщин в климактерический период криминальные наклонности могут выражаться в клептоманических действиях.

Отказ от всего как разочарование в жизни тоже встречается, особенно у натур необузданных и неуживчивых. Пресловутое «усиление социальности вследствие ослабления жизненных сил» означает нередко лишь прекращение активной борьбы с обществом, но сменяется тем, что они начинают вести бродяжничающую жизнь, преждевременно опускаются в социальном и гигиеническом отношении, протестуют против порядков в доме престарелых.

И, наконец, не следует упускать из вида некую суммарную картину пессимистической самооценки, которую обозначают как инволюционную меланхолию. В клинически тяжелых случаях она выглядит как затяжная депрессия, требующая активного лечения, но таковых не много. В остальном это всего лишь фон, окрашивающий будущее в мрачные тона. Чаще всего, не выходящий за рамки стариковской ипохондричности, ранимости, брюзгливости и обидчивости, но время от времени без явной причины обостряющийся. Тогда пьянство, а в некоторых случаях и суицидальные намерения становятся вполне вероятны.

Аномальная старость характеризуется появлением «бреда мелкого масштаба» (по С. Жислину). Относительно причин его возникновения есть разные мнения. Раньше доминировало представление о так называемой «поздней шизофрении», но последнее время «параноидное развитие периода инволюции» все больше связывают не столько с патогенезом, сколько с реакцией на изменившиеся обстоятельства жизни (социогенезом). Социальное отчуждение пожилых людей протекает в изменившихся условиях культуры.

Удлинение периода «активной старости», вызванное совершенствованием стоматологической помощи (еще совсем недавно людям даже среднего возраста приходилось довольствоваться плохо пережеванной пищей), изобретение пищевых добавок, которые улучшают обмен веществ в органах и тканях, комфорт повседневной жизни, когда человек может отдыхать в любое удобное ему время, способствовали укреплению физического здоровья, тогда как психика не всегда успевает за прогрессом. Особенно в сфере мышления.

Дело в том, что логическое мышление с присущими для него опорой на факты, умением сопоставлять их на основе общих закономерностей (знаний), способностью делать выводы из стечения разных обстоятельств (стохастичностью), для своего существования требует постоянного напряжения воли. Будучи филогенетически достаточно поздним, оно не свойственно природе человека, навязано ему цивилизацией и не каждому доступно в равной мере. Достаточно вспомнить, каких усилий стоит ему научиться в школе. А воля – самое уязвимое место в старости. И по мере ее ослабления мысль соскальзывает к антропологически более естественным механизмам. Как отметил Э.Кречмер, «деятельность людей с такой (архаичной – Б. А.) организацией мышления определяется сознанием, слишком малодифференцированным для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов независимо от чувств, эмоций и страстей, которые вызывают эти идеи и образы. То, что считается собственно представлением, смешано у них с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено, пропитано ими, предполагая, таким образом, иную установку сознания в отношении представляемых объектов. Они не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном значении этого слова. Сила собственных представлений и существующих между ними ассоциаций столь велика, что даже самая впечатляющая очевидность бессильна против нее, в то время как взаимозависимость необычайных явлений служит объектом непоколебимой веры. Там, где преобладает эмотивное (первобытное, пра-логическое по Леви Брюлю) мышление, оно непоколебимо для опыта».

С учетом общих тенденций в реакции на социальную изоляцию такая перестройка мышления действительно может производить впечатление шизофренической. Когда человек решительно отказывается от любой попытки искать основания для того, что кажется ему самоочевидным, люди, знающие его прежним, невольно склонны искать скорее патогенез, чем мириться с наступившими возрастными изменениями. Особенно в тех случаях, когда подозрительность (умственно и информационно ограниченный человек живет в постоянной тревоге) нацелена на ближайшее окружение, которому мы (обычные люди) и без того готовы приписывать дурные намерения без всякого повода. А далее происходит описанная классиками психиатрии подмена смыслов. «Я не люблю и ненавижу их» трансформируется в «Это не я ненавижу их, а они меня», что перерабатывается в «Они преследуют меня». В воображении человека формируется так называемое параноидное псевдосообщество. В учебнике «Клиническая психиатрия» Г. Каплана и Б. Сэдока этот процесс описан следующим образом.

«Семь ситуаций способствуют развитию бредовых расстройств:

а) преувеличенное ожидание несправедливого обращения;

б) обстоятельства, способствующие усилению недоверия и подозрительности;

в) социальная изоляция;

г) ситуации, способствующие усилению чувства зависимости:

д) понижение уровня самооценки;

е) тенденция видеть свои недостатки в других;

ж) ситуации, располагающие слишком много размышлять над значением событий и мотиваций.

Когда психическое напряжение, возникающее в результате сочетания этих условий, превышает предел, который данный субъект может выдержать, он становится тревожным и ищет объяснения ситуации. В результате в воображении появляется круг лиц (сообщество заговорщиков), чьих недоброжелательных замыслов нужно опасаться».

У лиц пожилого возраста с такой деформацией мышления в фабуле бреда существенную роль играют ситуационные моменты и обыденные отношения. Такой бред направлен, как правило, против конкретных лиц их ближайшего окружения.

Естественно, при этом меняется и мироощущение в целом. Многие люди, особенно эксцентричные и одинокие, широко используют защитные механизмы фантазии, создавая воображаемую жизнь, особенно – воображаемых друзей. Некоторые «опускаются» на более низкий уровень личностного развития, напоминая подростка, который, чтобы избежать тревожности подвергает себя ненужной опасности. Иным более свойственно удерживать привычный образ действия вопреки обстоятельствам, навлекая на себя раздражение окружающих. Перенос на других собственных неприязненных чувств с яростным поиском вины с их стороны встречается особенно часто так же, как и уход в ипохондрию, прикрывающую агрессивные импульсы и не терпящую упреков. Не исключено, что на фоне отрицательных переживаний появится тенденция рассматривать себя как значительного субъекта с приписыванием себе каких-либо особенных прав и возмущением, что эти права нарушаются. Но такие переживания – не главные, они окрашивают основные расстройства психики в невротические тона, придавая сверхценным идеям индивидуальные отличия в поведении.

На сегодняшний день есть все основания полагать, что психопатология социального отчуждения в позднем возрасте будет занимать все больше места в феноменологии судебной психиатрии. Пока же остается констатировать, что юристы гораздо чаще ориентируются на образ здравомыслящего человека, созданный предшествующей жизнью клиента, чем на его нынешний статус. Под покровом привычных слов они не видят, как изменился сам фундамент смыслообразования, и, как ни печально это признать, бред заявителя нередко становится бредом судьи, следователя или прокурора.