Текст книги "Правовая психопатология"

Вопросы для самостоятельной работы

1. Чем вызван переход от термина «душевная болезнь» к термину «психическое расстройство» в российском законодательстве?

2. В чем состоят признаки «психического расстройства» при определении «последствий вреда здоровью»?

3. Кого в советском уголовном законодательстве называли «морально дефективными»?

4. Почему древние греки обозначили врожденное слабоумие термином «мало души» (олигофрения), а не «мало ума»?

Рекомендуемая литература

Ганнушкин П. Б. Избранные труды. М., 1964.

Дубинин Н. Г., Карпец И. И., Кудрявцев В. Н. Генетика, поведение, ответственность. М., 1989.

Кемпински А. Психопатология неврозов. М., 1975.

Кречмер Э. Строение тела и характер. М., 1982.

Ленг Р. Расколотое Я. М., 1995.

Лидерман Г. Р. За гранью психического здоровья. М., 1992.

Рохлин Л. Л. Очерки психиатрии. М., 1967.

Хорни К. Невроз и личностный рост. М., 1993.

Юнг К. Г. Психоз и его содержание. СПб., 1999.

Глава 9. Социопатии

Люди становятся жертвой обстоятельств, которые могут стать причиной девиантного (отклоняющегося) развития личности и без патологически измененной почвы. Так дети, вынужденные жить в обстановке семейно-педагогической запущенности, усваивают защитные привычки, которые становятся характером и искажают внутренние смыслы поведения на многие годы, а то и до глубокой старости. С другой стороны, человек своим небрежным и легкомысленным отношением к своему здоровью может сам поставить себя в условия, чреватые появлением психических расстройств. И в том, и в другом случае юристы сталкиваются с тем, что называется неконструктивной мотивацией, в оценке которой им требуются знания специалистов в сфере, где граничат психология, педагогика и психиатрия. В своем изложении мы сосредоточим внимание на трех вариантах, которые встречаются в повседневной юридической практике достаточно часто.

1. Девиантное развитие личности

Оно подразумевает социальное отчуждение человека. Чувствуя себя в той или иной степени вне общества, он реагирует на стечение личных обстоятельств не так, как этого ожидают общество, государство и семья. Мотивы его повседневного, а тем более отклоняющегося поведения ускользают от психологически понятных интерпретаций. Причины эгоизма, пренебрежения законом, легкомысленного отношения к своим (и чужим) интересам, не обусловливаются внешними поводами и должны соотноситься с какими-то более глубоко лежащими мотивообразующими началами.

Таких людей в наше время склонны называть лицами маргинальной ориентации[29]29
  Маргинал (от лат. margo – край, англ. – заметка на полях) в медицине – терапия состояний на грани жизни.


[Закрыть]. По своему социальному статусу они могут сильно отличаться друг от друга. Например, есть обитатели социального дна, которых K. Маркс со свойственной ему резкостью оценок назвал «люмпен-пролетариями – пассивным продуктом гниения самых низших слоев старого общества», подчеркивая отсутствие у них сколько-нибудь определенного мировоззрения, чувства солидарности с какой бы то ни было общественной идеей и абсолютную разобщенность внутри своей среды. В наше время предпочитают такие эпитеты, как «бомж», «клошар», «бич» и т. п.

Менее выраженная степень отчуждения оставляет место для потребности в солидарности с людьми схожей судьбы и стремления к объединению с ними в рамках субкультуры, где есть неписаные правила поведения, распределение ролей, моральные ценности, социальные ориентации, передающиеся от поколения к поколению. Стиль жизни такого рода объединений утверждает примат корпоративных норм над общепринятыми и связан с ожиданиями, которые здравомыслящему человеку могут показаться явно аномальными. Уголовная, наркотическая, религиозно-диссидентская субкультуры порой вызывают вполне обоснованные сомнения относительно психической полноценности их наиболее одиозных представителей.

И наконец, есть люди, которые сохраняют внешние контакты с обществом при серьезном расхождении внутренних смыслов поведения с принятыми в нем нормами. По образному выражению Э. М. Ремарка, «не имеющие корней чрезвычайно нестойки – в их жизни случай играет решающую роль». Внезапные самоубийства, нелепые измены, безмотивные преступления таких людей нередко ставят в тупик тех, кто обязан дать их поступкам правовую оценку.

Однако если понять причины социального отчуждения бывает в какой-то степени можно, то настоящие проблемы начинаются, когда общество и государство берутся за социальную реабилитацию. В работе с такими людьми юристу (как и другим специалистам) приходится считаться не с обидой на окружающих или враждой к порядку, что было бы не так уж плохо, ибо отрицательные чувства всегда можно трансформировать в положительные, а с угнетающим равнодушием к гуманным проявлениям доброй воли. Такова реальность. Бомжи улыбаются презрительно, нищие чувствуют себя выше толпы, уголовники не боятся порицания, и все они не верят в социальную поддержку и относятся к ней скептически. Недаром стремление списать социальную инвалидность на причины биологического свойства так упорно держится в криминальной антропологии. И, по-видимому, дело все-таки в том, что запоздалый гуманизм сталкивается с иным пониманием общественного устройства; иным осознанием своей роли в системе общественных отношений; иным отношением к себе как члену общества. Психология и психопатология социального отчуждения имеют свои закономерности. На некоторых из них мы остановимся подробнее.

Семейно-педагогическая запущенность. Когда речь заходит о людях с искаженными смыслами поведения, само собой подразумеваются некие чувства (обиды, разочарования, зависти и т. п.), которые подогревают желание отомстить или хотя бы пожаловаться («не признаете вы мое родство, а я ваш брат, я человек»), но такая прямолинейность мысли слишком упрощает проблему. Отчуждение у многих начинается задолго до того, как ребенок в состоянии что-то противопоставить ущербности своего бытия. Он принимает жизнь такой, какая она есть, и ему не приходит в голову оспаривать свою никчемность. Чтобы представить себе особенности его внутреннего мира, нужно не упускать из вида несколько общих правил педагогической психологии.

Воспитательная ситуация эффективна, приемлема и полезна, когда она воспринимается ребенком как естественный способ удовлетворить свои нормальные социальные потребности (реализуется в «зоне актуального развития» по Л. С. Выготскому) и понятна по возрасту (не выходит за рамки «зоны ближайшего развития»). Таких «зон» или этапов роста примерно пять. В младенчестве (до трех лет, когда появится предметное сознание) доминирует потребность в эмпатийном общении с родителями (семейная зависимость). В дошкольном дает о себе знать стремление к аффилиативному отождествлению с группой (средовая зависимость). В младшем школьном на первый план выходит страх когнитивного диссонанса, когда ребенок сильно озабочен официальной оценкой своего места в коллективе (системе). В отрочестве он подводит своеобразный итог своим возможностям во всех трех сферах, идентифицируя свое место в обществе (возраст героических мечтаний). В подростковом начинается процесс отчуждения от порождающих его духовную жизнь сил, «что и приводит к личности как таковой» (по А.Яковлеву). При правильном воспитании, ориентированном на естественные потребности и возможности ребенка, вся психическая энергия уходит на строительство своего «Я». Если же взрослые не хотят, не могут или не умеют обеспечить самоутверждения личности, энергия, предназначенная для развития, уходит на строительство защитных барьеров, за которыми чаще всего скрывается довольно скудный арсенал приспособительных возможностей.

Неадекватное (ненадлежащее) воспитание при всем разнообразии отношений в семье, «каждая из которых несчастлива по своему», с точки зрения адаптации ребенка можно подразделить на три достаточно типичных варианта.

Педагогическая депривация есть бездумное, но упорное использование воспитательных шаблонов и надуманных схем вопреки запросам, возможностям и ожиданиям ребенка следуя правилу «ребенок существует для того, чтобы оправдывать ожидания взрослых и обязан слушаться при любых обстоятельствах». Естественно, что человек, постоянно ожидая «пинка к недосягаемой цели», усваивает комплекс аутсайдера. В реализации стремлений очень вероятна диспропорция между чувствами и мыслями, в предпочтениях желание отгородить себя от любого личностно значимого переживания, в побуждениях – сублимация интимно-личностного в общественно значимое с подтекстом из мстительно окрашенных чувств. Хотя иногда стремление противопоставить себя угнетающей системе приобретает форму жертвы.

«Знаете ли, Родион Романович, что значит у иных «пострадать»? Это не то, чтобы за кого-нибудь, а так просто «пострадать надо»; страдание, значит, принять, а от властей – тем паче. Так вот, я и подозреваю, что Миколка хочет «страдание принять» или вроде того. Это я наверно, даже по фактам, знаю-с. Он только сам не знает, что я знаю. Что, не допускаете, что ли, чтобы из народа выходили люди фантастические? Да сплошь». (Ф.М.Достоевский)

Это общая тенденция, но, понятно, детям с ограниченными возможностями, особенно – умственными (недальновидные, но амбициозные родители нередко их слабость просто игнорируют), достается больше других. Привычка воспринимать успех как случайность, а поражение как закономерность становится одним из фундаментальных черт характера.

Семейная изоляция, когда родители, которым присуща тревожная мнительность или стремление уйти от реальности в мир воображения, превращают детей в «сосуд для проекции собственного бессознательного», имеет также вполне предсказуемые результаты. «Мягко забитые» (по П. Ф. Лесгафту) дети вырастают в чем-то похожими друг на друга. Это сходство – в специфике отчуждения.

Во-первых, концентрация внимания на ограниченном круге впечатлений при их монотонной повторяемости всегда ведет к утрате способности самостоятельно управлять своими действиями. Во-вторых, удерживая ребенка при себе, взрослые невольно заставляют его приноравливаться к своим взглядам, вкусам, интересам, еще не нужным, непонятным и недоступным детской психологии. В-третьих, родители вместо того, чтобы переживать вместе с ребенком, начинают переживать вместо него, как бы присасываясь к его источнику эмоций, а не пополняя его. Естественно, воображение начинает играть явно неадекватную роль в развитии личности.

Постепенно ощущение глухой враждебности мира (воображаемое) становится все отчетливее, и с ранних лет начинается закладка комплекса отщепенца, живущего в норе своих предрассудков.

Вынужденные сидеть в «экологической нише» семьи, дети привычно ждут, что та возьмет на себя их проблемы, а она уже не в состоянии это сделать. Общение с родителями начинает напоминать отшельничество. И многие идут на это, лишь бы уберечь детей от испытаний реальной жизни подольше. В моей экспертной практике был случай, когда родители гордились тем, что их 12-летний сын целый год изо дня в день сидел с отцом и лепил с ним крепость из пластилина, за что дали какую-то премию. Когда же повзрослевший подросток оказался в совершенно нелепой криминальной ситуации из-за своей потрясающей неопытности (речь шла об убийстве), мать никак не могла понять, что плохого в том, что ребенка ограждали от дурных уличных примеров. Естественно, столь эксвизитный случай явно нетипичен по результату, но как выразитель тенденции вполне соответствует психологии воспитания в изоляции.

Позиция взрослого человека с комплексом отщепенца выглядит как деинституализация. Успех видится вдали от долга и ответственности, а угроза перераздражения располагает к аддиктивному уходу от действительности и стремлении отгородиться, так как выигрыш не имеет значения.

Преобладает тенденция переносить вовне то, что создано воображением с иллюзией достижения и вытеснением отрицательного результата, игнорирование потребности в общении с позиций ранимости, упрямства, зависти к чужим успехам. Грандиозность самооценки сочетается с отсутствием критики.

Социальная запущенность означает лишение защиты социальных институтов. В такой ситуации ребенок не столько развивается, сколько выживает, приспосабливаясь не к культуре, а к социальной среде, оставаясь как бы вне цивилизованного общества. Над ним постоянно довлеет страх (предоставленная самой себе, среда, как все в природе, целесообразна, но безжалостна). В раннем детстве такие неудачники, никому не нужные и не интересные, усваивают примитивные навыки общения, больше похожие на зоосоциальные. С годами отрыв от общества становится заметнее.

Порой достаточно просто внимательно присмотреться к тому, как дети строят свои отношения в обстановке бесконтрольного общения, чтобы понять, чего им недостает в обычной жизни. Во-первых, это признак одинаковой судьбы. Они не любят тех, кто присоединяется к ним из любопытства или желания отмстить родителям. Они ценят хороших взрослых. Во-вторых, им свойственная демократичность общения. Выделяться за счет какого-либо преимущества не дозволяется. Их стычки и столкновения не связаны со стремлением повелевать и командовать. В-третьих, облегченная коммуникативность, готовность прийти на помощь себе подобным. Чужак с иной территории может чувствовать себя совершенно спокойно.

Мы нередко не задумываемся, с какого возраста естественная потребность человека быть приветствуемым членом общества, когда его симпатии уважаются, с его намерениями считаются, к слабостям бывают снисходительны, а возвышенные стремления поощряют, не может быть проигнорирована. А зря. Стоит представить себе, какими страданиями малолетние бродяжки приобретают то, что мы только что перечислили, чтобы почувствовать всю мощь ее влияния на поведение детей, казалось бы, еще мало что понимающих.

Обычно отрицательные последствия бродяжничества видятся в двух аспектах: приобретение навыков отклоняющегося поведения и изменение отношения к воспитанию и воспитателям. Первое выглядит более грозным. И это понятно. Вне надзора со стороны взрослых, а то еще и под их разлагающим влиянием, легко появляются наклонности красть, попрошайничать, лгать, унижать и унижаться. Манеры грубеют. Не исключено приобщение к сексуальным отношениям в циничной форме. К тому же ценность жизни еще не закреплена инстинктом самосохранения. Бродяжничая, дети часто лезут на высоту, к электричеству, балуются с оружием, вдыхают пары отравляющих веществ. И вообще склонны к рискованным экспериментам. Так что может показаться, что столь рано приобретенный опыт приведет к ранней деградации личности. Однако жизнь этого не подтверждает. Пока самосознание не проснулось, ребенка нельзя считать испорченным человеком. Оторвавшись от социальной стихии, даже самые злостные бродяжки без особых затруднений переходят на «школьную» систему ожиданий и предъявляемых требований. Меняется мир, меняются и они. А в дальнейшем, когда все минует, воспоминания о своих поступках не интериоризируются. «Глупость юных лет» припоминается как нечто, не имеющее отношения к личности (это было не со мной).

Менее заметно, но более опасно по своим последствиям изменение отношения к воспитанию. Преодолев психологический барьер безусловного доверия к взрослым, который освобождает от необходимости принимать самостоятельные решения, ребенок попадает в «огонь губительной свободы». Опыт ранней независимости оттесняет на второй план навыки, которые нужно еще долгие годы осваивать в игре. Именно в ней такие качества как чувство долга, способность к жертве, ответственность за слово, воспитываются педагогическими утопиями, а не меркантильными расчетами и житейской хитростью. Здесь же, усвоив нехитрую науку выживания, дети делают открытие, что можно жить без коллектива, родители – слабые и беспомощные люди, а прилежание нужно только учителям, так как за стенами школы никого не интересует. Такая мифическая взрослость, для которой еще нет естественных оснований, нередко вводит в заблуждение взрослых, которые принимают защитные конструкции за сам характер.

Когда ребенок дорастает до появления потребности в отчуждении, все надежды на счастье за пределами реальной ситуации признаются иллюзиями. Тенденция к деструкции сочетается с поиском покровительства. Чувство, что ты обманут – со стремлением обладать для уничтожения.

Предки называли людей подобной судьбы изгоями.

Позиция взрослого человека с подобными установками называется дезинтеграция. В каждом обществе она имеет свою специфику. Так в древней Руси считалось, что «Изгои трои: попов сын, грамоте не умеет; холоп, из холопства выкупится; купец одолжает» – из Церковного устава новгородского князя Всеволода (1125–1136 гг.)

С течением времени (например, в Русской Правде) словом «изгой» стали обозначать особый круг людей, выбитых из своей среды и нуждающийся в покровительстве со стороны государства и защите церкви. А ближе к ХХ веку оно устойчиво закрепилось за когортами людей, которые предпочитают жить по своим традициям, не вписываясь в социальное пространство, очерченное культурой и цивилизацией, по тем или иным причинам. И наконец, к XXI веку в обиход вошел термин «маргиналы», то есть люди на обочине, вынужденные создавать и придерживаться социальных ориентаций, пригодных для таких же, как они (схожей судьбы).

Впервые понятие «маргинальность» ввел в обиход американский социолог Р.Парк в отношении мулатов. Он обратил внимание, что они в Америке не могут идентифицироваться ни с белыми, ни с неграми. В связи с этим у них обнаруживается ряд характерных черт: беспокойство; агрессивность; честолюбие; стесненность; эгоцентризм и т. п. Затем истолкование этого термина стало распространяться на все случаи неопределенной социальной идентификации.

Так выглядят пути девиантного развития личности в условиях ненадлежащего воспитания. Не обязательно столь драматичные по своим результатам. В обыденной жизни все мы немножко аутсайдеры, отщепенцы и изгои в глубине души. Это как некий фон, присущий индивидуальности. И лишь у некоторых людей, которых судьба не пощадила с детства, а природа обделила способностью самостоятельно находить выход из трудного положения, глубина дезадаптации выходит за рамки психолого-педагогических представлений, и общество считает нужным обратиться к психиатрам. Недаром еще в XIX веке так называемые крайние варианты включали в классификацию болезненных отклонений психики.

Социальная дезадаптация. Механизм перехода дефектов воспитания во внутренние смыслы личности можно представить себе с помощью несложной схемы.

Ценности, которые лежат в основе социальной позиции и определяют самооценку можно распределить по трем векторам: семейному; системному (коллективистическому); средовому. Каждый человек занимает в этих сферах место, которое ему удалось занять. Мы взяли семь вариантов по каждому из векторов от лучшего в центре фигуры до худшего на периферии (гипотетически их может быть гораздо больше), примерно равных по своей значимости.

Если на каждом из векторов отметить точкой позицию, которую занимает человек в данной сфере, а вокруг точки описать окружность радиусом в две позиции, мы получаем конструкцию, значение которой можно истолковывать с помощью следующих правил.

Правило 1. Если окружность охватывает центр схемы, занимаемая роль обычно воспринимается человеком без внутренних конфликтов, она в принципе приемлема.

Правило 2. Если окружности пересекаются между собой, соотношение ролей в смежных сферах принимается личностью как нормальное, не содержащее повода для психического напряжения. Если между окружностями есть пространство, самооценка человека, как правило, страдает.

Ситуация 1

Если две окружности, одна из которых охватывает центр, пересекаются между собой, а третья располагается на дистанции от них, это сигнализирует о том, что в данной сфере отношений имеются проблемы, решение которых требует усилий и напряжения адаптивных свойств личности.

Обычную реакцию на такой расклад ролей можно обозначить как «феномен исключения третьего» из системы личностных смыслов. Человек в состоянии сохранить о себе положительное мнение и обходится без подтверждения своей значимости со стороны той сферы межличностных отношений, которая не хочет замечать его достоинств, а то и попросту пренебрегает ими.

Например, отщепление в сфере неформальных отношений, которое можно условно обозначить школьной кличкой «маменькин сынок», нередко ведет к тому, что человек полностью замыкается в рамках организованной социальной среды. Отщепление в сфере семейных отношений формирует характер активного общественника, которому коллектив заменяет недостаток сердечных привязанностей. Отщепление в сфере коллектива сопровождается известной долей безответственности из расчета на личные симпатии.

Всестороннее развитие личности нарушается, но внутренняя гармония остается, не препятствуя человеку чувствовать себя полноценным членом общества, у которого самооценка и уровень притязаний надежно сбалансированы. Равновесие нарушается лишь в тех случаях, когда люди с этим вариантом защитного реагирования попадают в обстановку, где общество требует навыков и умений именно в сфере отщепления. Нмер, «маменькин сынок» в казарме, «любимчик среды» в экипаже «общественник» в состоянии влюбленности. Нарушения психической средовой адаптации здесь можно предречь с большой степенью вероятности.

Ситуация 2

Если только одна из окружностей охватывает центр, а две другие расположены на дистанции от центра и от нее, это означает, что приемлемая роль доступна человеку лишь в одной из сфер межличностных отношений. В двух других неудачи обнаруживают себя достаточно очевидно.

Типичной реакцией личности в таких случаях является «феномен социальной ниши». Суть его состоит в том, что человек, будучи не в состоянии игнорировать свои поражения, вынужден концентрировать личностные смыслы на той сфере отношений, где ему сопутствует хоть какой-то успех. Он сначала неосознанно, а затем и сознательно начинает драматизировать переживания, связанные со своей положительной ролью, и тянуться к ценностям принимающей среды, активно противопоставляя их ценностям отталкивающих его сфер.

Например, сохранивший адаптивное состояние только в коллективе становится «пересоленым» службистом, полностью замкнувшимся в рамках своих служебных обязанностей, с вакуумом после работы, нередко заполняемым абсолютно бесцельным пьянством. Приспособленный лишь в семье, которого, по образному выражению психологов, «любят только жена и собака», чаще всего превращается в домашнего ипохондрика, изводящего близких совершенно неуместными по возрасту капризами. Адаптированный исключительно к неформальным отношениям человек нередко вливается в ряды «уличного племени» в его самых разнообразных модификациях.

Как правило, приспособление к условностям жизни дается людям с аналогичными проблемами адаптации ценой социального отчуждения, реального разрыва связей с неприветствующими их сферами межличностных отношений. Нередко они испытывают тягу объединяться с людьми одинаковой судьбы и стихийно создавать субкультуры, несущие в себе признаки ущербности тех, кого они объединяют.

Ситуация 3

Если ни одна из окружностей не достигла центра и не пересекается со смежными, человек терпит поражение во всех сферах межличностных отношений. У него нет оснований для интеграции общественных значений в систему внутренних смыслов, пригодных для формирования структуры целей.

У людей с проблемами средовой адаптации такого рода отчуждение бывает направлено внутрь личности. Оно, как правило, не сопровождается внешним протестом, пока нет необходимости в нарушении норм, что и делается рационально и без раскаяния. Возникает, говоря языком психопатологии, своеобразное расщепление.

Психологически отчуждение выглядит как иное переживание личностных смыслов социальной роли. Из их когнитивной (понимание норм и правил) формы постепенно исчезает оживляющее их аффилиативное (тяга к единению со средой) содержание.

Будучи поставлен перед необходимостью сосуществовать с неприветствующей, игнорирующей или отвергающей его средой, человек вынужден отдавать предпочтение ценностям, лежащим вне социального пространства, где он находится, или своеобразно истолковывать свои отношения с людьми. Такой разлад с действительностью может наступать сравнительно быстро или нарастать годами, но в любом случае он проходит несколько этапов. Поначалу в ход идут внутренние резервы личности, чтобы ценой компромисса или конфликта удержать баланс между самооценкой и официальным статусом. И лишь в тех случаях, когда их бывает недостаточно из-за природной слабости натуры или в результате слишком сильного давления, конструктивные формы и способы реагирования сменяются аномальными.

В частности, на первых порах преобладает компенсаторно-уступчивый стиль поведения. Человек старается достичь признания и взаимопонимания в обход недоступных ему способов, которыми пользуются остальные (ему недостает ума, вкуса, навыков, умений, воли, решимости, уверенности в себе, чувства юмора, и сравняться с окружающими нет никакой реальной перспективы). Он становится наиболее вероятным исполнителем поручений, от которых отказался бы при благоприятном стечении обстоятельств, не настаивает на сохранении за собой некоторых законных прерогатив, готов смириться с покровительственным отношением окружающих. Свои амбиции он, как правило, не торопится обнаруживать и готов признать чужие преимущества без дополнительного напоминания.

Излишняя услужливость и тяга к самокритике на людях чаще всего свидетельствуют не о характере человека, а о состоянии его психической средовой дезадаптации.

Когда такой пластичности недостаточно, чтобы обеспечить собственное достоинство, проявляются признаки демонстративно-оппозиционного реагирования. Человек начинает вести себя вызывающе с теми людьми, покровительства которых он совсем недавно искал. Объектом его агрессивности становятся чаще всего этические и эстетические нормы, правила приличия и хорошего тона. Задевая самолюбие людей, вынуждая их опускаться до общечеловеческих чувств, он старается преодолеть барьер отчуждения, воздвигаемый корпоративными условностями отторгающей среды.

Давно замечено, что из бунтующих студентов получаются ординарные чиновники правительственных учреждений, когда появляется возможность выражать агрессивность при посредстве государства; неряшливо ведут себя люди, с которыми их близкие не считают нужным церемониться; о мотивах хулиганства и вандализма написано так много, что их связь со средовой адаптацией не вызывает ни малейшего сомнения.

Когда и конфликт не помогает, наступает расщепление между социальными представлениями и чувствами, что в корне меняет способ целеполагания. Человек либо удаляется под покровительство субкультур асоциального толка, либо уходит в себя с перестройкой самосознания на воображаемые ценности.

При перестройке внешних отношений человек не теряет стремления быть членом сообщества, но ищет новые роли вне традиционных групп и слоев населения. Недаром такого рода сообщества придерживаются, как правило, чисто коммуникативного стиля общения, они редко подчиняют свой образ жизни какому-либо виду деятельности, ограничиваются почти исключительно перспективой выживания.

Единство на эмоциональной основе нередко обрастает корпоративной символикой, которая придает таким сообществам внутренние связи, или, как говорят социальные психологи, контуры. Появляются традиции, преемственность поколений, легенды, жаргон, мораль и даже иерархия. Причем в отличие от динамично развивающейся большой культуры социальной макросреды, где прогресс быстро меняет достигнутые цели и связанные с ними ценности, субкультура маргтналов гораздо более инертна. У людей, ее исповедующих, нет стимула к движению. Их можно сравнить с людьми, отставшими от стремительного поезда цивилизации и собравшимися на обочине, чтобы скоротать время, так как спешить больше некуда. Когда их набирается достаточно много, они начинают чувствовать известную солидарность. Начинается поиск смыслов существования, создаются художественные образы, которые аккумулируют нравственный опыт, происходит определенное разделение функций. Трещина между обществом и субкультурой наполняется чувством враждебности.

Типичным примером неорганизованного стихийного сообщества отщепенцев является группа бродяг, сосуществующих на одной территории; промежуточные формы демонстрируют молодежные движения левоанархистской или асоциальной ориентации; наиболее развита уголовная субкультура. На ней, как на примере реализации защитного дезадаптивного поведения, мы остановимся несколько подробнее.

Уголовная среда состоит не только из изгоев. В ней волею случая или под влиянием разного рода соблазнов оказывается много людей, с точки зрения «типичного» или «законного» уголовника, случайных. Они терпят наказание, не теряя надежды вернуться к обычным жизненным привязанностям, рассматриваюя свое пребывание в среде разоблаченных преступников как временное. Истинными же блюстителями нравов и глашатаями норм становятся совсем другие люди. Здесь соблазн или случай имеют лишь косвенное значение, а настоящая причина противопоставления себя обществу лежит много глубже. Для того чтобы ее заметить, нужно установить ключевые признаки, достоверно отличающие уголовную субкультуру от культуры цивилизованного социума.

Во-первых, ни в художественных образах, ни в морали, ни в обыденной практике межличностного общения уголовников никак не отражаются ценности, присущие семье и коллективу. Воспитание детей не вспоминается, не обсуждается, не приветствуется, а в недалеком прошлом даже прямо запрещалось на известном уровне «воровской иерархии». Такие признаки коллективного сознания, как патриотизм, сплоченность и соревнование, не прививаются в среде уголовных преступников, несмотря на титанические усилия государства (достаточно вспомнить историю строительства Беломоро-Балтийского канала). Современная торговля оружием наглядно показала, что преступный дух интернационален. Жестокая расправа, учиненная «законными» узниками ГУЛАГа над героями штрафных батальонов, после войны вернувшихся по новому сроку, известная под именем «сучьей войны», не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения.

Во-вторых, уголовная субкультура в отличие от большой, где столкновение личных и общественных интересов, по словам З. Фрейда, составляет естественный способ их взаимодействия, не несет в себе явного противоречия человека и социальной среды. В преступники никто не тянет и не агитирует. Более того, стоит присмотреться к тем, кого, по мнению окружающих, «испортила улица», и нетрудно заметить, что тяга к уголовной культуре начинается задолго до совершения правонарушения. Более того, факт преступного поведения вовсе не является пропуском в среду уголовных преступников, и если человека принимают за своего по духу, он довольно долго может не участвовать в операциях. Это попросту необязательно.