Текст книги "Правовая психопатология"

2. О восприятии

«Назначение экспертизы обязательно, если необходимо установить… психическое… состояние потерпевшего, когда возникает сомнение в его способности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания» (ст. 196 УПК).

Человек узнает о происходящем в окружающем мире с помощью органов чувств, способных трансформировать энергию неживой природы в состояние нервного возбуждения. Так возникает ощущение, на которое личность реагирует далеко не всегда. Многие автоматические действия, ранее требовавшие осознанного отношения к поступающим сигналам, перешли в разряд подсознательных актов, воспоминания о которых не сохраняются. В поле сознания попадают лишь ощущения, на которых сосредоточена деятельность личности (они окрашены чувством, имеют отношение к цели, интерпретируются мышлением, соотносятся с памятью). Такая концентрация психической энергии на ощущаемом обеспечивает его фиксацию в памяти как личного впечатления, связанного по времени с событиями внутренней жизни.

Источники энергии психических процессов, поддерживая ощущение в его пути на уровень осознанного события личной жизни, где оно перейдет в ранг восприятия, могут своей активностью деформировать содержательную сторону явления: эмоции – менять расстановку акцентов, воля – стилизовать значимое по цели, мышление – подменять незнакомое известным. Об этом подробно рассказывают учебники по общей психологии в разделе «апперцепции». Так что в конечном счете личность воспринимает из ощущаемого лишь часть реальности, извлеченную из фактического события ее опытом, интересами и направленностью.

Сказанное можно проиллюстрировать на примере ощущения времени. Для него нет какого-то отдельного анализатора, и мы воспринимаем его по движению событий от прошлого к настоящему. Естественным регулятором чувства времени выступают смена дня и ночи и биологические изменения в организме. С накоплением жизненного опыта примат в оценке времени переходит к такому показателю, как последовательность мыслей, темп которых по собственной воле изменить невозможно. Каждый приноравливается к этому субъективному критерию. Однако стоит нам попасть в обстановку, ускоряющую темп психических процессов, как ощущение времени искажается. Когда мы чем-то увлечены, время «летит незаметно», в состоянии страха «момент длится вечно», скучая, мы с досадой обнаруживаем, что прошло всего 30 минут, а не два часа, как нам кажется, и т. д.

Таковы иллюзии обыденной жизни. Их в любом случае приходится учитывать, если мы хотим получать «правильные» сведения. Обычно показания лишь в той или иной мере отражают действительность, и суд, исходя из обстоятельств по делу, ориентируется на некую степень достоверности, которую и принимает за истину.

Иллюзии могут искажать восприятие и более существенно. Речь идет о конкурирующей силе воображения, действующего одновременно с отражением в данный момент времени.

Прежде всего, нужно иметь в виду, что люди в разной степени бывают готовы использовать критерий практики в осознании впечатлений. Ведь даже в обычной жизни мы никогда не исследуем предметы доподлинно, а опознаем вещь по нескольким деталям. Как заметил К. Чапек, мы окружены вещами-невидимками. И стоит фантазии чуть разыграться, мир вокруг нас наполняется вымышленными персонажами. Недаром приходится затрачивать столько труда, чтобы приучить детей вникать в реальность, а не выдумывать ее. Зная такие особенности восприятия, наши предки издревле предписывали «тех, которые в малых летах, в обыск не писать» (к допросу в качестве свидетелей не привлекать). Склонность попадать под влияние воображения, когда, по словам основоположника психиатрии Е. Блейлера, «воспоминания и ассоциации подавляют ощущения», относится к индивидуальным особенностям личности, «перетолковывающей восприятие в смысле имеющихся представлений».

Происходит это в различных формах: агглютинации – «склеивания» черт реально переживаемого в комбинации, продиктованной воображением; гиперболизации – преувеличения свойств и качеств в соответствии с ожидаемым образом до масштабов, искажающих реальность; типизации – выделении какого-либо признака с приписыванием ему основного содержания события или явления. Остается лишь заметить, что люди, наделяющие образ преступника зловещими чертами, особыми извращениями в смысле нравственного чувства и устрашающими манерами в порядке гиперболизации, агглютинации и типизации, особенно часто становятся жертвами обходительных мошенников и обаятельных негодяев.

Болезненно измененное воображение может вообще исключить возможность адекватного впечатления как от внешних, так и от внутренних обстоятельств события.

Галлюцинации представляют собой переживания, при которых наряду с реальными предметами и явлениями человек воспринимает несуществующие. Например, видит на столе крысу и бросает в нее чем попало, слышит из-за стены угрозы в свой адрес, ощущает отвратительный вкус или запах. В деревнях, откуда далеко ехать до больницы, человека в алкогольном психозе нередко запирают в бане, где он дня три «гоняет чертей по углам веником».

Появление галлюцинаций не связано с деятельностью рецепторов и полностью зависит от болезненно измененного воображения. Иногда они входят в картину таких хронических заболеваний, как шизофрения, но могут наблюдаться и при отравлении организма (в частности, токсическими веществами), а также при тяжелых формах алкоголизма и наркоманий. Галлюцинации похмельного периода блестяще описаны художниками слова: «А оно зеленое, пахучее, противное, / Прыгало по комнате, ходило ходуном. / Вдруг откуда ни возьмись пенье заунывное. / Привиденье оказалось грубым мужиком».

Когда галлюцинаций слишком много, они могут полностью заслонить собой картину мира, лишая человека способности к какому-либо осмыслению действительности. Диагнозы «делирий» и «аменция», которые при этом ставят, означают расстройство сознания и необходимость неотложных мер психиатрической помощи.

Психиатрии известны и более сложные варианты расстройства восприятия, искажающие не только внешнюю картину мира, но и впечатления о собственных «психизмах», по определению классиков. Ведь человек кроме событий воспринимает еще и принадлежность себе мыслей, чувств, воспоминаний, намерений. В этой сфере тоже могут быть признаки отчуждения от внутренней реальности. Однако описывать здесь столь своеобразные симптомы «психического автоматизма» неуместно. В их диагностике юристу приходится полагаться на профессиональный опыт врача.

3. О памяти

Законодатель не счел нужным указать конкретные расстройства этой сферы психической деятельности в качестве основания для определенного судебного решения, хотя, как известно, «память – основа разума» и именно она является поставщиком львиной доли доказательств. Так было и раньше, когда предки употребляли термины «беспамятность» или «находиться в твердой памяти», но избегали каких-либо уточняющих формулировок, должно быть из-за того, что доказать, вспомнил человек или забыл, практически невозможно. Приходится полагаться больше на клятвы, чем на экспертизу. Тем не менее, известные клинические ориентиры нужно знать и уметь ими пользоваться.

У обычных людей вариации в степени развития этих способностей могут быть весьма различны как по всем компонентам в целом (блестящая память), так и по отдельным характеристикам (образная, логическая, кратковременная, оперативная, долговременная и др.). При соответствующей тренировке память может стать воистину потрясающей. Так, у народов древнего мира книги Веды (объемом не меньше Библии) сохранялись в памяти в течение восьми веков, пока в Индии не было письменности. Однако юридическая практика обходится гораздо более скромными показателями того, что человек находится в «твердой памяти». От него требуется лишь воспроизвести фактическую сторону события и свои переживания по этому поводу.

Обычные заблуждения связаны с искажением представлений о прошлом за счет работы воображения. Это и понятно, ведь события проходят безвозвратно, а след, оставшийся от них, постоянно идет в дело. Во-первых, очевидец до того, как будет обязан представить информацию, неоднократно выступает в этой роли перед многими людьми, пересказывая происшедшее. Естественно, он вольно или невольно откликается на их ожидания, постепенно дополняя рассказ подробностями, подсказанными фантазией. Во-вторых, чем выше развитие человека, тем охотнее пользуется он средствами логической связи для перевода воспоминаний в долговременную форму, двигаясь от специфики случая к типичным признакам аналогичных событий того же вида, рода и класса. Подобная дисциплина мышления может не только лишить образ оригинальности, но и подменить связь реальных событий логикой выученных закономерностей, которые сформировали более или менее устойчивые шаблоны мышления.

Иллюзии воспоминаний нередко связаны с характером человека, его индивидуальностью, его неспособностью обуздать воображение рассудком. Такие люди по своим психическим характеристикам часто относятся к истерическому складу с присущей ему постоянной экзальтацией, стремлением играть роли и непроизвольно становиться заложником собственной фантазии. Но иногда воображение предстает вне каких-либо определенных дефектов характера в форме, образно говоря, свободно плавающей лживости. Люди из-за недостаточной критичности мышления нередко верят в свои выдумки, производя на окружающих впечатление неисправимых лгунов. Зачастую они сами не могут отличить правду от вымысла, тогда как нормальный человек, если хочет или вынужден обманывать, ни на минуту не забывает, зачем он это делает. Ранее в названных ситуациях употреблялся термин «патологические лгуны», а признак аномальности усматривался в абсолютной бесцельности лжи при стопроцентной вероятности разоблачения.

Весьма нередко иллюзии памяти встречаются при ослаблении психики старостью, сосудистыми заболевания мозга, его травмами, когда они тесно взаимосвязаны с забывчивостью, или, по словам видного русского психиатра С. С. Корсакова, «неспособностью воспоминания по собственному произволу». Речь идет главным образом о событиях текущего потока впечатлений и возникающих на их основе представлений. При этом свободный ход ассоциаций может быть даже активнее обычного, и человек производит впечатление болтливого, озвучивая всплывающие переживания далекого прошлого. Люди с пораженным мозгом не утрачивают навыков воспоминаний (реминисценции) и стараются воспроизвести события, участниками которых они были недавно, но, будучи не в силах восстановить факты, мобилизуют воображение для сохранения логичности своего изложения и адекватности поведения. Такие ложные воспоминания «на пустом месте» получили название конфабуляции. Какое-то время они позволяют восполнять бреши, но затем сами исчезают из памяти, и человек теряется в догадках, что он говорил по поводу событий, о которых забыл.

Иллюзии воображения относятся к весьма распространенным признакам психических заболеваний. Возникая под влиянием или в структуре расстройств мышления, они придают воспоминаниям иное освещение. Больной начинает по-новому понимать происходившее с ним, «догадывается» об особом значении ранее опущенных вниманием деталей, иначе воспринимает значение событий, предает забвению многое из того, что было объективной реальностью. В психиатрии есть даже термин «бред воображения», которым обозначается изменение ретроспекций в свете патологии мышления. Пример такого рода расстройств дает повесть Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего», герой которой, мелкий чиновник, переосмысляет отношение к нему людей, обнаружив «несомненные» признаки того, что он является наследником испанского престола. Причем такого рода «открытия» совсем необязательно сопровождаются соответствующими притязаниями. Внешне благодаря двойной ориентировке человек сохраняет привычно ничтожный образ жизни, понимая «про себя» открывшееся ему значение прошлого, и если у окружающих недостает проницательности распознать смысл его намеков, истинные мотивы неадекватного поведения могут так и остаться нераскрытыми.

Напомним, что именно память является главным источником доказательств при осуществлении правосудия. Показания очевидцев в уголовном процессе используются гораздо чаще, чем криминалистические факты, а в гражданском – играют заметную роль, когда предметом иска выступает не документ, а человеческий фактор. И если в нашей книге (как и в других работах подобного рода) вопросы отражения освещены довольно скромно (по объему материала), это означает лишь то, что законодатель действительно обходится сравнительно простыми критериями для оценки юридически значимых отклонений в данных сферах психической деятельности. Для решения вопроса по существу суду необходимо лишь установить, когда и в какой мере зависимость человека от воображения (причина добросовестных заблуждений) связана со складом личности (незрелость, аномальность, старость), а когда есть основания считать неспособность адекватно воспринимать окружающее и воспроизводить воспринятое следствием психических расстройств.

И наконец, коснемся той стороны памяти, которая сохраняет впечатления не от внешних, а от личностных переживаний. Ведь если в первом случае поток информации идет из окружающей среды в мир воображения, возвращаясь оттуда в более или менее искаженном виде из-за дефектов узнавания или расстройств припоминания, то во втором все начинается и заканчивается исключительно в сфере воображения. Так что способ накопления жизненного опыта здесь должен чем-то отличаться от взаимодействия с окружающей средой.

Что мы запоминаем о движениях собственной души? Как храним эти впечатления? Каким образом вспоминаем? Указанные процессы пока не поддаются психологическому тестированию (в отличие от памяти внешних событий), а потому нам приходится ориентироваться здесь лишь на эмпирические знания, полученные методом психоанализа, что пока служит единственным методом проникновения в экзистенциальную сущность памяти.

Как в свое время заметил З. Фрейд, навязчивые страхи и необычные побуждения, которые люди не хотят признавать нормальными явлениями психической жизни, отличаются тем, что человек усилием разума не может восстановить (и объяснить) связь между своим переживанием и теми впечатлениями, которые наполняют «живым чувством», казалось бы, бесцельные и бессмысленнее стремления (кстати, весьма нередко общественно небезопасные). Объясняя этот феномен, он пришел к выводу, что личность как таковая состоит из нескольких Я, конфликтующих между собой. Одним из способов их борьбы выступает механизм вытеснения воспоминаний в подсознание.

Э. Кречмер, иллюстрируя приведенные общие соображения клиническими описаниями, убедительно показал, что человек редко чувствует себя «целостной индивидуальностью». А. Л. Фестингер конкретизировал представления о способах сосуществования Я в личности человека с помощью концепции «когнитивного диссонанса».

Мы привели взгляды трех известнейших ученых, которые на протяжении XX в. последовательно развивали идею экзистенциальной противоречивости личности, чем задали вектор дальнейшему развитию мысли, который намерены использовать в своем изложении, исходя из фактов, известных каждому юристу: а) многие люди не помнят своих переживаний при совершении предосудительных поступков; б) достаточно часто человек «не узнает себя», действуя под влиянием нелепых (как понимает потом) подозрений, страхов, обид; в) соглашаясь мысленно, так как память внешних событий не изменена, с тем, что нечто сделал именно он, человек редко берет на себя моральную ответственность за деяние, если поступился своими принципами («бес попутал»).

По-видимому, дело в том, что принципы, убеждения, идеалы, которые черпает личность из нравственного опыта человечества, по своей сути есть образования искусственные, идеальные. Следовать им приходится, постоянно сталкиваясь с соблазнами инстинктов и угрозами социальной реальности. Сохранять верность себе – задача нелегкая, и решается она не столько праведной жизнью, сколько умением личности сохранять свое достоинство, отсекая воспоминания о поступках и намерениях, бросающих тень на ее репутацию: «Это было не со мной». З. Фрейд описал несколько способов такого «вытеснения», спасающих принципы от перерождения в «наглость обесчещенного».

Вместе с тем впечатления, угрожающие «признанием своей никчемности», будучи вытеснены из актуального Я в иные Я, не просто забываются, как алгебра после школы. Они продолжают жить в своеобразно законсервированной форме, не развиваясь вместе с личностью, а лишь питая настроение тревогами и опасениями, истоки которых со временем все менее понятны самому человеку. Если же они «всплывают» из подсознания в форме конкретного переживания (например, в виде ревности у взрослого, который был в детстве жертвой родительского деспотизма), то поражают окружающих примитивной архаичностью мышления, детской наивностью подозрений, внушаемостью, явно контрастирующими с сегодняшним обликом умного и волевого мужчины (родительский деспотизм у девочек вызывает иные комплексы).

Экзистенциальная память с ее способностью поддерживать инстинкт самосохранения личности скрыта от непосредственного наблюдения в недрах так называемой «глубинной психологии», чьи феномены трудно использовать в качестве доказательств по делу. Но для понимании мотивообразующих переживаний (особенно при отсутствии внешних поводов общественно опасного поведения) присущие ей закономерности имеют исключительное значение.

4. О мышлении

«Сделка, совершенная гражданином, хотя и дееспособным, но находившимся в момент ее совершения в таком состоянии, когда он не был способен понимать значение своих действий… может быть признана судом недействительной» (ст. 177 ГК).

«Гражданин, который вследствие психического расстройства не может понимать значения своих действий… может быть признан судом недееспособным» (ст. 29 ГК).

Активнее всего психопатология вмешивается во внутренний мир человека, расстраивая мышление со свойственным ему понятийным представлением о предметах и явлениях окружающего мира. Недаром официальный язык законодательства прежде использовал такие термины, как «сумасшествие», «помешательство», «безумие», да и современные кодексы делают акцент именно на способности понимать значение своих действий. Это правильно, ибо разум и рассудок лежат в основе цивилизации, вне которой душевных болезней пока не обнаружено.

Мышление возникает и развивается на базе практической деятельности. Процесс его развития подразделяется на три этапа, соответственно которым выделяются его виды.

Наглядно-действенное мышление наиболее отчетливо представлено у ребенка, который ищет выход из проблемной ситуации не внутренними, умственными усилиями, а физическими действиями. Ощупывая предметы, играя ими, он постепенно составляет образы, из которых в последующем формируются понятия. По мере взросления этот вид осмысления уступает место более совершенным способам познания мира, не требующим конкретно-чувственного манипулирования предметами, однако сам описанный способ остается в арсенале мышления и может составлять основу так называемого практического ума.

Наглядно-образное мышление позволяет уловить смысл и значение предметов и отношений в целом. Оно манипулирует комплексами впечатлений, которые извлекает из памяти при совпадении какой-то стороны или качества воспринимаемого предмета с представлением о нем. Наглядно мыслящий человек не раскладывает по полочкам, не классифицирует свои наблюдения, а удовлетворяется намеком на знакомые обстоятельства, предоставляя воображению дорисовку недостающих деталей. Образное мышление постоянно требует чувственного подкрепления слов и понятий. Например, дети не любят анкет и опросников и предпочитают, чтобы вопросы и ответы принадлежали какому-нибудь персонажу, а они бы включались во взаимодействие с ним.

Отвлеченное (теоретическое) мышление оценивается как показатель общей культуры и степени развития. Оно способно ассоциировать понятия одновременно и в плоскости чувственных представлений (соответственно взаимосвязи их носителей в природе), и в свете отчужденных от реальности законов науки и цивилизации. Обладая отвлеченным мышлением, человек без труда может разделить целое на части и ассоциировать последние в новой комбинации, другими словами, на основе имеющегося знания создавать новое. Способность отвлечься от свойств и качеств предмета для выделения присущего им общего признака называется абстракцией, а мышление – абстрактным.

Виды мышления развиваются в процессе обучения и совершенствуются по ходу преобразовательной деятельности, составляя основу качеств ума. Глубина ума, развитые аналитические способности позволяют из многообразия впечатлений выделять сущность событий. Широта ума выражается в умении взглянуть на конкретное явление с общей точки зрения, определить его место в ряду аналогичных и подобных явлений. Гибкость ума дает возможность избегать шаблонов, отказываться от стереотипных подходов к решению проблем, менять манеру поведения в зависимости от обстоятельств. Критичность ума состоит в способности соотносить свои мысли с общими требованиями, видеть собственные ошибки и менять суждения в соответствии с накопленным опытом.

Качества ума в сочетании с инициативностью познающей воли, быстротой мыслительных процессов, активностью в поисках нового, умением увидеть проблему и найти пути ее решения составляют основу интеллектуальных возможностей человека. Интеллект суть способность применять знания на практике. Этим понятием обозначают адаптационные возможности быстро и целесообразно реагировать на новую ситуацию.

Лица с врожденной слабостью ума имеют своеобразную ментальность. Те, у кого преобладает наглядно-действенный вид мышления, чаще всего бывают недостаточно критичны к своему пониманию окружающего, их ум страдает отсутствием гибкости. Основные понятия о содержании межличностных отношений совпадают с представлениями о поощрении и наказании; затруднено предвидение последствий своих поступков; слабое развитие отвлеченного мышления не создает ясной перспективы во времени. Действия таких людей отличаются простотой замысла и примитивностью исполнения. Им трудно прогнозировать поведение окружающих, поскольку для этого необходимо отвлечься от конкретных впечатлений жизни. Дети такого склада, как правило, обучаются в образовательных учреждениях для слаборазвитых учеников, нуждающихся в специальных педагогических подходах.

Невысокий уровень интеллекта в сочетании с наглядно-образным мышлением приводит к сильному влиянию на внутренний мир человека фантазии. Недостаточная глубина ума, конкретность понятий и подвижность ассоциаций порождают склонность принимать воображаемое за действительное. Таких людей часто называют пустыми фантазерами. Их мышление оперирует, как воображение, образами, а результаты предполагаемой деятельности имеют форму ярких представлений.

У них часто возникают иллюзии памяти с присущими воображению агглютинацией (мифологическое «склеивание» разных явлений в одном образе) и гиперболизацией (суждение о предмете по отдельной черте, которой придается неадекватно большое значение). Историки давно обратили внимание на то, что искренние сторонники самозванцев, в отличие от корыстных последователей, заблуждаются не оттого, что не в состоянии отличить царя от мужика, а потому, что сложившийся у них образ удовлетворяется двумя-тремя деталями, тогда как остальное попросту выпадает из поля зрения.

Существует и вариант сочетания низкого интеллекта с отвлеченным мышлением, которое известный русский психолог А. Ф. Лазурский называл резонерским. Для личности с таким складом ума характерна склонность постоянно рассуждать о мотивах своего и чужого поведения. Однако «обладая необходимым развитием мышления, эти люди медленно и туго соображают и недостаточно осмысливают, из-за чего лишены возможности самостоятельно относиться к явлениям окружающей жизни, по-своему их передумывать и истолковывать. В интеллигентном обществе такие неумные резонеры бывают обыкновенно оценены по достоинству, в среде же невежественной, малокультурной они нередко слывут за умных людей, в особенности если общественное положение возвышает их над другими». Подобная глупость не попадает в число объектов судебной психиатрии, но в общей палитре вариантов интеллектуальной недостаточности занимает вполне определенное место.

Утрата ума, или деменция, имеет свои закономерности деградации интеллекта. Она наступает в результате мозговых деструкций на почве старости, склероза, травм, опухоли мозга, сифилиса, алкоголизма и др. Для подобного человека характерен регресс к простым способам осмысления реальности. Ему становится все труднее абстрагироваться от конкретных впечатлений, движение мысли в форме понятий вызывает утомление, и он соскальзывает к более примитивным видам наглядно-образного и наглядно-действенного мышления. Внешне перестановка акцентов поначалу кажется легкомыслием или признаком астенического истощения. Ухудшение состояния продолжает примитивизировать кругозор. Широта мышления исчезает; человек перестает распознавать в явлениях жизни тонкие грани; эстетические, нравственные черты пропадают из поля зрения, оставляя лишь утилитарный каркас события.

Образно говоря, впадая в детство, больной идет обратной дорогой интеллектуального развития. Сначала он проходит стадию подростковой порывистости, импульсивности ассоциаций, когда логика отходит на второй план, а ведущей силой в расстановке представлений является эмотивность. Затем превращается в односторонне мыслящего отрока с присущей этому возрасту некритичной узостью ума. И далее, если процесс будет продолжаться, наступает утрата способности распознавать истинное назначение предметов и отношений. Например, слабоумные старики, занимающиеся развратными действиями в отношении малолетних, нередко бывают не в состоянии отделить половую привлекательность объекта от представления о ребенке с вытекающими из него обязанностями взрослого человека (видят женщину, не замечая ребенка). Дальнейшее «запустевание» интеллекта может оставить человеку лишь память привычек, сохраняющих стереотипы самого примитивного поведения.

Клинический путь деменции может быть очень коротким (от примитивного интеллекта быстрыми темпами до глубокого слабоумия) под влиянием тяжелой болезни или довольно длинным (с вершин мощного интеллекта) под воздействием медленно текущей патологии. В последнем случае человек долго сохраняет социальную активность и бывает в состоянии влиять на ход событий в зависимости от своего общественного статуса. Тягостным свидетельством разрушения одного из величайших литературных интеллектов является история болезни Г. де Мопассана, заканчивающаяся словами «господин Мопассан превратился в животное».

Расстройства ассоциативного процесса возникают в двух вариантах: изменение скорости мыслительного процесса и связность потока представлений.

В обыденной жизни темп течения ассоциаций задан от рождения и не подчиняется усилию воли. Человек не может заставить себя мыслить быстрее или медленнее, не изменив внутренней среды организма, например приемом алкоголя. В остальном же максимум, на что он способен, это сконцентрировать внимание и не отвлекаться от поставленной задачи.

В психопатологии изменение темпа ассоциаций встречается в связи с болезненными процессами в сфере эмоций. Так, человек, находящийся в подавленном состоянии духа, медленно переходит от одной мысли к другой. Его ассоциации группируются вокруг доминирующей идеи, например виновности перед своими близкими.

При болезнях, которым свойственна эмоциональная экзальтация, темп течения ассоциаций увеличивается. Прежние тугодумы или ничем не примечательные в интеллектуальном отношении люди испытывают наплыв мыслей, оказываются способными на быстрые отвлечения, отдаленные абстракции, нередко удивляя окружающих своим порывом к возвышенным целям. Однако по прошествии некоторого времени продуктивный период возбуждения мысли заканчивается и уступает место болезненной «скачке идей». Ассоциации, не выдерживая скорости течения, рвутся на куски и фрагменты умозаключений. Логика сменяется хаотичным скоплением представлений, несущихся в потоке сознания. Речь превращается в набор бессвязных фраз.

Связность ассоциаций при сохранении нормального для человека темпа их течения в обычной жизни зависит от дисциплины мышления. Дети никогда не говорят связно, если их специально не обучать этому, да и в более зрелом возрасте «рассеянно мыслящих» людей гораздо больше, чем способных логично и последовательно развивать свои идеи.

А. Ф. Кони предупреждал своих коллег о необходимости большого терпения и самообладания, а в какой-то мере навыка и искусства направлять показания свидетеля, не смущая его при этом и не теряя главной мысли. «Мысль никогда не движется по прямой дороге, а заходит в тупики и закоулки, цепляясь за второстепенные данные, иногда вовсе не имеющие отношения к предмету, на который первоначально было направлено внимание».

Как признак болезни расстройство связности ассоциаций дает о себе знать разрывом связей между фрагментами мышления, «внутри себя», казалось бы, логичными. Объяснить это явление с помощью литературной речи весьма затруднительно, поэтому мы приводим в качестве иллюстрации отрывок из письма больной лечащему врачу.

«Я болею с 16 августа 1966 г., это везде, всегда, при приеме таблеток и без приема. Мне нисколько не трудно было перевести стрелки будильника под подушкой и пожить одной. Я даже в туалет среди ночи сходила, когда жила в общежитии, но так стукнула потом дверью, что сразу появились голоса в коридоре (вахтер пошла, ругаясь, в глубь коридора, и голосов не стало). У меня в то время внешней информации в общежитии не было. Ощущения у меня всегда разные, не все время. Хотя я всегда спокойна, пока у меня в жизни не будет все чисто: стены, бумага, чистое голубое небо, чистые облака. Зрение, как вы меня проверяли, 1 на оба глаза. Я вижу ясно последнюю строку. Я лаборант. Я гипнозов не выдумывала. Я палец о палец не колону, чтобы мне отчитываться и уйти самой. Здоровье мне дороже, чем придуманный гипноз. Да и шпионов я в Трошине и Алмазове не вижу. Они не шпионы, как о них думают другие. Пусть лечат больных…».

И так на протяжении 12 страниц убористого текста. Но даже из приведенного отрывка видно, как мысль, начав развиваться, соскальзывает на другую ассоциацию, а больная продолжает рассуждать, не замечая ошибки, что делает текст в целом совершенно бессвязным. Этот феномен в психопатологии получил название «разорванность мышления».