Текст книги "Правовая психопатология"

3. Конституции

Функциональные способности у разных людей к обучению (как в интеллектуальном, так и в нравственном отношении) безусловно отличаются. И если на бумаге или в форме политического лозунга легко провозгласить, что «все люди принципиально способны к культурному развитию», то факты неумолимо утверждают – в обычных условиях жизни некоторые из них остаются «культурно неразвитыми и лишенными высших психических функций» (Л. Выготский). Именно за таких людей община многие века несла коллективную ответственность и выступала перед лицом закона субъектом права, когда кто-либо из ее членов подлежал наказанию за нищенство или бродяжничество, а после того как ее роль в Европе ослабла, право долго не могло найти адекватный статус для тех, кто без посторонней помощи неизбежно оказывался на обочине жизни.

История этих поисков не только интересна, но и поучительна. По ней можно проследить, как общество постепенно освобождалось от варварского пренебрежения к неудачнику, от обывательского стремления отгородиться от неприспособленных людей, от лицемерного равенства на словах и двигалось к тому, что принято называть интеграцией в социум всех родившихся. Если бы позволял объем данной работы, мы проследили бы извилистый путь, по ходу которого биология, медицина и психология не раз меняли свои позиции, откликаясь на ожидания политиков вопреки строгой логике научного знания, и отметили бы, к чему это приводило в реальной жизни. Однако упреки прошлому заняли бы слишком много места, и нам остается лишь напомнить, что борьба мнений в становлении нынешнего гуманизма давалась нелегко и часто имела весьма драматические последствия.

А. Ф. Кони писал, что «наследственность, несомненно существующая в большинстве случаев как почва для дурных влияний среды и неблагоприятных обстоятельств, является лишь эвентуальным фактором преступлений и ее нельзя рассматривать с предвзятой односторонностью и чрезвычайными обобщениями, приводящими к мысли об атавизме, в силу которого современное общество, по мнению итальянских антропологов-криминалистов, заключает в себе до 40 % всех обвиняемых, представляющих запоздалое одичание, вся задача в отношении которых сводится к устранению их из житейского обихода». Несмотря на изначальную понятность этой мысли, отношение к психически аномальным людям многие годы оставляло желать лучшего. Достаточно вспомнить, что еще УК РСФСР 1922 г. содержал упоминание об «умственно отсталых и морально дефективных», а в 1936 г. постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» запретило дискриминацию по признаку врожденной психической недостаточности.

Да и сегодня проблему «фенотипической экспрессии генотипического» в сфере психических возможностей человека нельзя считать исчерпанной. Здесь высказаны разные точки зрения. Мы же остановимся на версии, близкой юридическому пониманию аномального как дефицита развивающих потребностей личности и недостатка способностей для их удовлетворения. Все это вызывает ущерб воли, который затрудняет социальную адаптацию лица (препятствует ему в полной мере осознавать фактический характер и социальные последствия своих действий или руководить ими).

Недостаток умственных способностей имеет широкий диапазон значений: от полной непригодности к жизни до более или менее условных отклонений от общепризнанных стандартов. Между этими вехами цивилизация установила ряд промежуточных рубежей в соответствии с законами природы и требованиями к человеческому фактору со стороны научно-технического и социального прогресса.

По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), 3 % современных детей рождаются умственно отсталыми, а 10 % характеризуются так называемой пограничной умственной отсталостью, не препятствующей социальной адаптации, но создающей серьезные проблемы в учебе и овладении профессией.

Олигофрения – врожденное слабоумие, которое с детства делает психику человека «совершенно не похожей на психику нормального человека» (С. Я. Рубинштейн).

В крайнем варианте (идиотия) ребенок не поддается воспитанию и в дальнейшем ведет растительную жизнь в учреждениях социального обеспечения. Предоставленные сами себе, такие люди безусловно погибают.

Имбецильность – более легкая степень отсталости – тоже означает инвалидность с детства, основание для признания недееспособности и назначения опеки, но минимальные социальные способности позволяют таким людям удерживаться в семьях. Они могут освоить элементарный счет и обладать запасом слов, достаточным для примитивного общения, хотя чтение и письмо остаются за пределами их возможностей. Тем не менее, практический опыт формирует у них простейшие социальные и трудовые навыки, как у детей дошкольного возраста, которым можно доверять кое-что в быту. Они даже могут хитрить в свою пользу по-детски наивно и недолго.

С годами возможность оказаться без присмотра и действовать независимо увеличивается, что делает имбецилов вероятными жертвами преступных посягательств, хотя откровенная беспомощность обычно останавливает даже отъявленных негодяев, разве что преступниками выступают подростки, не успевшие прозреть в нравственном отношении.

Дебильность – вариант врожденного слабоумия, не исключающий возможности жить без посторонней помощи, Этот термин охватывает и тяжелые формы, которые сильно ограничивают работоспособность вплоть до инвалидности, и средние, когда психика справляется с проблемами обыденной жизни, и легкие, где хорошим воспитанием можно достичь адаптации на вполне приличном уровне. Так, в СССР в 70-е гг. олигофренов легкой степени дебильности даже призывали на военную службу в нестроевые подразделения.

Дебилов обучают в специальных коррекционных школах VIII вида, где программа базового образования соответствует пяти классам общеобразовательной (без дисциплин, требующих отвлеченного мышления). Задача педагогов-дефектологов – привить детям «прочные привычки, хорошие и надолго» (Ж. И. Шир). Содержание ученика во вспомогательном образовательном учреждении обходится государству в несколько раз дороже, чем в обычной школе, поэтому право ребенка с ограниченными умственными возможностями на «специальные образовательные стандарты» гарантировано указаниями законов о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании и об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья (пока что имеется лишь модельный закон «Об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья», принятый 07.12.2002 г. на пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств – участников СНГ). И дело здесь не только в деньгах. Как неоднократно подчеркивали в своих трудах корифеи олигофренопедагогики, «умственно отсталый ребенок, не прошедший школы специального обучения и воспитания, ничего не знает, не может и не хочет», что «самым тяжелым испытанием для олигофрена бывает стремление удержать его в обычном учебном коллективе».

Хорошо поставленное воспитание и социальная поддержка олигофренов приносит заметные результаты. Если у ребенка удается сформировать и закрепить привычки труда и послушания, его сериальная адаптация может быть вполне стабильной. Так, по нашим данным, олигофрены, признанные негодными к военной службе (тогда их можно было призывать в нестроевые части), были устроены неплохо. Из двух тысяч обследованных работали 89 %, причем половина занималась более или менее квалифицированным трудом. Инвалидами были признаны только 1,5 %, осуждены за уголовные преступления 2 % (цифра явно меньше среднестатистической для пола и возраста обследованных).

Сравняться с другими людьми олигофренам мешают недостатки в основных сферах психической деятельности.

Мышление может оперировать достаточным объемом слов, но их смысловое значение, а особенно смысловое значение связей между ними, необходимое для перехода впечатления в понятие, остаются недоступными. Человек с врожденным слабоумием в состоянии улавливать и устанавливать лишь конкретные значения.

Соответственно и в эмоциональной жизни олигофренов отсутствуют переживания, связанные с абстрактными ценностями, отвлеченными интересами. Актуальными бывают лишь непосредственные переживания, вытекающие из текущего момента.

Волевая сфера отличается сочетанием внушаемости и упрямства. Доводы рассудка, особенно связанные с необходимостью что-либо менять в привычной обстановке, наталкиваются на слепое и упорное сопротивление, тогда как возможность принять, не задумываясь, чужое влияние, где сила действует в рамках усвоенных стереотипов, встречает не менее слепое подчинение.

Такие показатели психической работоспособности, как память и внимание, отличаются истощаемостью, функциональной слабостью.

Вместе с тем расстройства в отдельных сферах психической деятельности не имеют достаточно ярких отличий от неболезненных форм интеллектуального недоразвития. Речь может идти лишь о количественных показателях по типу «больше – меньше», что в качестве доказательства всегда несколько сомнительно. В то же время законодатель в категоричной форме предписывает отличать умственную отсталость, не связанную с душевным заболеванием, от олигофрении. Это становится возможным, когда развитие личности вступает в фазу рождения самосознания, когда у подростков просыпается ощущение собственного Я и человек начинает задумываться о собственном предназначении, т. е. его психическое развитие, образно говоря, переходит на другие рельсы. Способность отдавать себе отчет в своих действиях на первых порах требует огромной внутренней работы, ориентированной внутрь личности, заставляя человека многое изменить в своем образе жизни. Нормальные люди в этом возрасте уходят от привычных социальных зависимостей и обязанностей (реакция эмансипации); резко ограничивают реальное общение группой сверстников (реакция группирования); отдают много сил экспериментам с нормами для того, чтобы отобрать из них пригодные для перенесения во внутренние смыслы своей личности (реакция оппозиции); защищаются от непосильной пока оригинальности символическим самовосприятием (реакция имитации); тиранят собственное тело, испытывая волю (реакция гиперкомпенсации). Отныне человек, по определению А. Маслоу, бывает озабочен главным образом мотивами самоактуализации личности. Он сбрасывает скорлупу привычек, воспитанных в детстве, и начинает в своих поступках ориентироваться на идеалы.

Олигофрены же, как дети отроческого возраста, свободны от этого изнуряющего внутреннего напряжения. Они остаются заложниками той скорлупы навыков и привычек, которые были им привиты в прежние годы, и не испытывают потребности выйти за их пределы в новом качестве. Они способны разве что отказаться от обременительных обязанностей, идя на поводу у соблазнов, продиктованных инстинктами и допускаемых полученной независимостью. При налаженной жизни, когда олигофренами руководят добропорядочные взрослые, умеющие поддерживать в них послушание и трудолюбие, их социальная адаптация может казаться вполне надежной, однако это благополучие сохраняется исключительно в замкнутой среде и зависит не от того, что требуют от умственно отсталого человека, а от того, кто требует. Стоит сменить социальную ситуацию, и все может рухнуть прямо на глазах. Немецкий психиатр О. Бумке в конце прошлого века заметил, что «первые часы военной службы выявляют дурака лучше, чем вся предшествующая жизнь».

Чтобы подтвердить факт отсутствия разума при сохранении рассудка, который способен накапливать жизненный опыт, но делает это по-своему, мы сошлемся на историческую практику, когда правительство, нуждаясь в человеческих ресурсах, пыталось положиться на слабоумных людей.

«Указания для войсковых врачей», изданные в Берлине в 1944 г., когда немецкая армия испытывала нужду в резервах, подтверждают, что в кадры приходилось зачислять неполноценных в нервно-психическом отношении лиц. В частности, там говорилось: «Надо серьезно задумываться над психическим состоянием находящихся при части слабоумных в легкой степени. Надо знать, что требования военной службы, которые для здорового не дают никакой нагрузки, чрезвычайно легко вводят слабоумного в такое психическое состояние, в котором он способен на решительные внезапные действия. Нередко слабоумный в легкой степени, сталкиваясь с кажущимися ему непреодолимыми трудностями, вступает на путь самоубийства. Таких больных, поскольку они не могут быть отпущены с военной службы, нужно все время наблюдать. Все воинские чины, являющиеся руководителями рабочих мест, обязаны знать, что обращение с такими неполноценными субъектами должно быть строгим, но терпеливым и полным понимания, что такие больные не могут справиться даже со своими маленькими заботами»[28]28
  Цит. по: Тимофеев Н. Н. Очерки военной психиатрии. Л., 1962.


[Закрыть].

В нашей стране тоже был период (70-е гг.), когда дебилов призывали в нестроевые части. История не сохранила соответствующих предписаний для командиров и врачей, но реальная судьба умственно отсталых лиц в войсках, судя по материалам, опубликованным на страницах научных изданий, заставила правительство отказаться от подобных экспериментов.

Некоторое представление о специфике личности олигофренов дает картина алкогольного опьянения, под влиянием которого инстинкты легко разрушают, казалось бы, вполне устойчивые социальные установки.

Особенно заметно отсутствие организующего начала личности у лиц с врожденным слабоумием, когда они оказываются без руководящего влияния. Буквально на глазах аккуратность сменяется вопиющей гигиенической запущенностью, ответственность за взятые на себя обязательства забывается, а трудолюбие исчезает без остатка.

По-видимому, именно из-за дефекта самосознания законодатель предписывает оценивать роль умственной отсталости при олигофрении в рамках понятия о психическом расстройстве здоровья, тогда как иные варианты слабого мышления рекомендуется рассматривать как формы девиантного развития личности.

Пограничная умственная отсталость также входит в классификацию психических отклонений, ибо она реально ограничивает адаптивные возможности человека, который нуждается в социальной поддержке в разных сферах отношений с обществом, регулируемых правом. Однако в отличие от олигофрении речь здесь идет лишь о количественных отличиях от нормы, основанных на измерительном подходе к величине ума, его активности и проницательности, составляющих в целом представление об интеллектуальных возможностях человека.

Активность познающей воли бывает заметна с детства, когда ребенок стремится к разнообразию впечатлений или склонен мириться с узким кругом общения, в играх повторяет одно и то же, беспокоится при появлении новых обстоятельств. С течением времени, воплощаясь в навыки мышления, любознательность выльется в постоянную тягу к новым знаниям, а вялость мышления обнаружит себя специфичной тенденцией останавливаться в развитии на том уровне, где от человека не требуют интеллектуального роста.

В случаях, когда слабость интеллектуальных задатков бывает заложена в природу человека, отсутствие интереса к новому не только заявляет о себе плохой успеваемостью, но и накладывает отпечаток на формирование личности в целом. Детям с первых лет обучения не дается отрыв абстракта от образа, необходимый для развития речи. Им бывает гораздо проще, легче и спокойнее оставаться в кругу естественных впечатлений, которые демонстрируют им природа и непосредственное социальное окружение. Конкретные связи между явлениями, когда то, что усвоено, можно тут же использовать в деле, укладываются в их голове исключительно с помощью критерия практики, живого примера. Если же приходится выходить за пределы жизненных впечатлений, нажим со стороны культуры, вынуждающий мыслить по законам науки, воспринимается как тягостная обязанность. Освободившись от нее по окончании школы, примитивные люди стараются избегать любой практически не пригодной в быту информации. Если же какая-то сумма абстрактных правил и оказалась заученной, от нее бывает мало толка, поскольку знаниями в истинном значении этого слова они не становятся, а применяются по шаблону или по принципу случайного выбора ассоциаций (по созвучию, совпадению во времени, сходству отдельных признаков и т. п.). Нередко, оставаясь в кругу привычных отношений, такие люди, благодаря своей настороженности к новому, слывут даже рассудительными, пока резкая смена обстановки не заставит их действовать самостоятельно.

В школьные годы, когда очень важно не отставать от сверстников, малоспособные дети могут оказаться в числе неприветствуемых и изолированных в воспитательной среде. Будучи предоставлены самим себе, они не только не пополняют запас своих знаний, но и не совершенствуются в способах мышления. Не понимая объяснений учителя и приготовившись к тому, что им зададут урок, превышающий их возможности, запущенные в педагогическом отношении малоодаренные ученики отключаются от работы над собой. Их учителями постепенно становятся реальная социальная среда и собственная фантазия.

К 14-летнему возрасту, когда наступает пора ответственности по закону, они остаются наивными и необразованными, но по-житейски хитрыми и приспособленными к незамысловатым нравам примитивной социальной среды. Привлеченные к ответственности, они легко усваивают порядки исправительного учреждения, но подготовка их к освобождению ставит серьезные проблемы перед руководством: таких подростков никак не удается побудить учиться чему-либо, что нельзя использовать тут же, в окружающей жизни. Исключительный прагматизм мышления нередко заставляет предполагать наличие у них олигофрении и является основанием для назначения соответствующей экспертизы. Здесь необходимо руководствоваться несложными, но надежными отличительными признаками: а) инициативность и самостоятельность в узких рамках имеющегося жизненного опыта; б) развитие воображения как способа уводить от проблем реальной жизни; в) тяга к людям схожей судьбы в поисках приемлемой социальной среды; г) умение использовать помощь со стороны в своих интересах; д) известная самокритичность, отражающая эмоциональную реакцию на недостигнутое.

Причины пограничной умственной отсталости неоднородны, да и она сама имеет несколько вариантов в зависимости от того, какую роль в ее происхождении играют факторы дефицита способностей, задержки темпов психического развития, повреждения мозга в раннем возрасте, небрежное воспитание и др. Для суда они не имеют специфического доказательственного значения, так как в материалах дела фигурирует лишь суммарная оценка интеллекта как способности в полной мере осознавать фактический характер и социальные последствия своих действий, однако в повседневной жизни от них зависит выбор тактики обучения и воспитания. Поэтому юристам, работающим в системе социальной защиты населения (комиссии по делам несовершеннолетних, реабилитационные центры, служба занятости и т. п.), нужно обращать внимание на эти нюансы, позволяющие судить о вероятных перспективах психического развития в целом.

Врожденные отклонения в характере человека представлены эмоционально-волевой неуравновешенностью, акцентированностью его отдельных черт, невропатичностью и психопатичностью. Равновесие между активностью чувств и сдерживающей их проявления волей достигается воспитанием в детстве и постоянной работой над собой в течение жизни. Это необходимое условие социальной приемлемости человека, и мы не склонны потакать тем, кто не умеет скрывать свои эмоции или требует к себе повышенного внимания. Поблажки невоспитанным людям не только неуместны, но и попросту вредны, так как только усиливают демонстративность их поведения.

Тем не менее, в некоторых случаях приходится признать, что неуравновешенность бывает обусловлена не дурным воспитанием, а глубинными свойствами характера, справиться с которыми человеку много труднее, чем обычно скроенным людям. Лица такого склада – истинные заложники собственного настроения, когда впадают в гнев или отчаяние по внутреннему побуждению, если внешние обстоятельства не только не провоцируют, но и не могут рассматриваться как серьезный повод для столь бурных проявлений. Человек, подверженный такого рода порывам, ведет себя некстати, нецелесообразно, а порой и прямо разрушительно по отношению к социальным связям, которые до этого выстраивал, стремясь к достойным ролям, надежным позициям и прочным симпатиям.

В детские годы, когда эмоции вообще преобладают в состоянии человека, такая неустойчивость дает о себе знать признаками невропатической конституции. Дети легко впадают в крайние степени возбуждения, когда психическое напряжение вовлекает в свою сферу еще и нервную систему. На фоне душевного волнения типичными являются расстройства речи, подергивания мышц (тики), обмороки, приступы хаотического возбуждения. В обычном состоянии впечатлительность остается излишне обостренной, а фантазия легко наполняется разного рода страхами (боязнь одиночества, темноты). Содержание сновидений и глубина сна зависят от впечатлений предшествующего дня.

В подростковом возрасте, когда эмоциональные порывы, связанные, как правило, с проблемами самоутверждения, бывают достаточно сильны, а навыки их реализации еще не освоены, психически неустойчивые люди нередко демонстрируют импульсивные поступки при подъеме чувств (например, самоповреждения типа порезов сгоряча), им свойственна тяга к рискованным экспериментам над собой (наркотики, токсикомания) и в отношениях с социальной средой (бродяжничество, криминальное любопытство, сексуальные эксцессы).

С годами, по мере развития личности интеллект помогает находить адекватные способы компенсации внутренней дисгармонии характера, однако поддержание равновесия требует постоянных усилий. Говоря языком социальной психологии, для эмоциональной неустойчивости бывает создана когнитивная, т. е. понимаемая, разумная и рассудочная капсула. Но стоит воле ослабнуть (например, под влиянием астении), как эмоциональные взрывы начинают прорываться через созданную интеллектом оболочку, инспирируя эксцессы, агрессивный или депрессивный тон которых явно противоречит реальным обстоятельствам. В обыденной жизни людей, которые легко впадают в бешенство или отчаяние, часто называют психопатами, хотя для этого нет достаточных оснований, а речь идет лишь о несовершенстве высшей нервной деятельности, тогда как личность в целом остается нетронутой.

Специфика самовосприятия получила название акцентуаций характера, т. е. заострения отдельных свойств и качеств, преодолеть которое не удается ни воспитанию, ни работе личности над собой. Люди с такого рода отклонениями остаются чувствительны и уязвимы в каком-то отношении и не могут эффективно адаптироваться к жизни, когда ее требования адресованы месту наименьшего сопротивления.

Например, если человеку свойственно быть в постоянно приподнятом состоянии духа, стремиться навязывать окружающим свое присутствие и свои намерения, испытывать непрекращающуюся тягу к совершению поступков, а посему во все вникать, вызывая раздражение свой неуместной инициативностью (гипертимная акцентуация), то самые благие намерения, прекрасное воспитание и высокие моральные качества вряд ли удержат юношу от эксцессов, если его лишить активности (например, усадить на место оператора с обязанностью много часов подряд пассивно созерцать экран локатора).

Люди, по складу характера склонные к постоянной борьбе мотивов, не способные навязывать свою волю другим, не доверяющие своим впечатлениям, легко впадающие в состояние тревожного ожидания, порожденного игрой воображения (психастеническая акцентуация) испытывают серьезные проблемы социальной адаптации к среде, которая требует силы и допускает злость и насилие как норму отношений. Например, в жестких условиях неуставных отношений им бывает трудно не растеряться и не впасть в отчаяние, несмотря на хорошую подготовку, правильное понимание обстановки и способность эффективно выполнять свои профессиональные обязанности.

Лица с истероидной акцентуацией характера зависят от воображения, им недостает чувственной яркости обычных впечатлений, и они постоянно вынуждены демонстрировать себе и людям порывы эмоций, которых нет на самом деле. Им приходится все время разыгрывать роли, что может привести к весьма нежелательным последствиям (например, когда обманутые героическими замашками окружающие действительно доверят им ответственное задание). Паническое бегство под любым предлогом, включая расстроенное сознание и воображаемые болезни, может создать проблемы поведения, среди причин которых будут явно выступать реакции патологически измененной почвы.

В обыденной жизни акцентуации, число вариантов которых, по данным разных авторов, колеблется в пределах двух десятков, не бросаются в глаза, так как люди интуитивно выбирают себе образ жизни, не затрагивающий их слабых мест. Однако по чужой воле или собственному легкомыслию они могут оказаться в ситуации, которая, по словам А. Е. Личко, «как ключ замку» соответствует качеству, названному Э. Кречмером «уязвимым жалом характера». Тогда говорить о полной свободе воли в намерениях и поступках человека следует с коррекцией на психопатологическую реальность. В частности, до 80 % лиц, уволенных с военной службы по здоровью с диагнозом «психопатия», в гражданской жизни не испытывают проблем средовой адаптации, требующих медицинского вмешательства.

Расстройства, тяготеющие к невропатии, отличаются тем, люди такого склада обычно решают проблемы взаимодействия с собственным Я в ущерб конструктивному и адаптивному поведению. Они постоянно находятся в тревожном ожидании, предвосхищающем появление реальных жизненных проблем, так что истинное содержание беспокоящих их мыслей и стремлений лишь косвенно связано с объективными обстоятельствами и не обязано им фактом своего возникновения. По образному выражению выдающегося польского психиатра А. Кемпински, если психопатию можно сравнить с шипом, то невротическое предрасположение следует считать горбом характера. С течением времени тревожная готовность более или менее прочно ассоциируется с какой-то внешней ситуацией, и та начинает восприниматься как источник страхов. Человек старается избегать ее, защищаясь разного рода ритуалами, отступление от которых само по себе уже служит сигналом к появлению тревоги. Так замыкается круг, где причины и следствия меняются местами, вызывая иллюзию повышенной впечатлительности и маскируя подавленную деспотичность, вся тяжесть которой ложится на близких и зависимых людей.

Психастенический вариант (обсессивно-компульсивный) отличается тягостным присутствием во внутреннем мире человека нежелательных мыслей или влечений, сопротивление вмешательству которых в естественное течение психических процессов оказывается безуспешным. Те ритуалы, с помощью которых рассудок пытается противостоять нездоровому влиянию, не доставляют удовольствия и не воспринимаются как способы решения внутренне полезных задач. Такая борьба с собой переживается как бессмысленная и бесплодная трата сил.

Содержание переживаний может носить характер навязчивых мыслей, когда, допустим, женщина мучается страхом, что не устоит перед случайным импульсом убить любимого ребенка. Иногда навязчивости выглядят как стремление к определенным действиям, например, многократное мытье рук из боязни заразиться. Страх безлюдных пространств, где можно остаться без помощи при внезапном приступе (на фоне хорошего здоровья), сильно ограничивает человека в передвижениях, а боязнь толпы может сделать его настоящим домоседом. Иногда опасение произвести на окружающих неприятное впечатление (например, покраснением лица, дрожанием рук, потливостью и т. п.) может лишить общительности и довести до паники.

Люди с подобными отклонениями обычно отличаются склонностью к сомнениям и осторожностью, озабоченностью правилами и порядком, постоянным стремлением к совершенству, препятствующим расширению задач, чрезмерной скрупулезностью в ущерб удовольствиям и межличностным связям, педантичностью, зависимостью от условностей, упрямством, необоснованными требованиями от окружающих такого же внимания к форме, как и у них.

Тревожно-мнительный вариант характеризуется чувством постоянной нервозности, мышечным напряжением, дискомфортом в эпигастральной области (верхняя часть живота), склонностью к сердцебиениям, головокружениям. Человека преследуют разнообразные опасения (что он заболеет, что родственники станут жертвой несчастного случая и т. д.); ему во всем видятся дурные предзнаменования, порождающие тяжелые предчувствия.

Людям такого склада свойственны сомнения в своих социальных способностях, повышенная озабоченность адресованной им критикой, нежелание вступать в общение без гарантии понравиться, ограниченность жизненного уклада из-за потребности в физической безопасности, уклонение от деятельности, связанной с широкими контактами и личной ответственностью за других людей.

Для иллюстрации мы приводим письмо пациента, где он, обращаясь с просьбой о помощи, описывает свои переживания.

«Все началось с того, что однажды я зашел с друзьями в туалет и в первый раз в жизни не смог оправиться при посторонних людях. А побоялся я оправиться из-за того, что до, да и после этого занимался онанизмом, о котором никто не знал, да и сейчас никто не знает. Мне почему-то подумалось, что если я оправлюсь, то другие об этом узнают. И вот с того времени для меня начались настоящие мучения. Будучи три года в армии, я постоянно избегал посторонних в туалете. Это меня страшно мучило. Обычно утром после зарядки всю роту вели в туалет, я постою там, делая вид, что оправляюсь, а сам не делал этого и шел назад, хотя иногда страшно хотелось оправиться. Меня даже наказывали за то, что я потом бегал в туалет в одиночку. Постоянная тревога изматывала. Стал плохо спать. По службе я должен был следить за эфиром, но поиск радиоволн стал так сильно раздражать, что я просто отключал аппаратуру.

Приехав домой после демобилизации, я с одним товарищем решил устроиться на завод в г. Херсоне, но жить в общежитии и работать в бригаде не смог. И учиться у меня не получалось. Когда преподаватель объяснял материал, я напрягался, дрожал, но ничего не соображал и не запоминал. Пришлось вернуться к родителям в лесной поселок, поступить на работу вздымщиком (собирателем сосновой смолы). Женился, дочери уже два года, но я чувствую, что всем от меня одни огорчения. Я всего боюсь, вернее, как о чем-нибудь подумаю, сразу появляется мысль, что это, о чем подумал, меня раздражает. Я начинаю думать напряженно, тогда заболевает голова. С женой стали постоянно ругаться, и виноват я, но ничего не могу с собой поделать. Да и прежние опасения не проходят. По-прежнему боюсь оправиться вместе с кем-нибудь в туалете. Пытался обратиться к врачу на курорте, тот сказал, что у меня невроз навязчивых состояний, но психиатра не было, и я вернулся домой без лечения. Мне предлагали не раз сменить работу, но я боюсь что-либо менять из-за своей болезни.

Я вас очень прошу помочь мне вылечиться, а то больше так не могу».

Естественно, сами по себе подобные переживания не бывают предметом доказательства в суде, так как не выступают непосредственной причиной поступков, входящих в компетенцию правосудия. Разве что в тех редких случаях, когда напряжение от опасения сделать что-то не так сменится (как бывает) поспешным импульсивным действием, например, самовольным оставлением воинской части.