Текст книги "Правовая психопатология"

В известной степени социальные чувства можно приравнять к инстинкту самосохранения, объектом которого выступает личность человека. Ведь по силе переживания такие стимулы, как изгнание из общества или принуждение к социальной роли, противоречащей нравственным ориентациям, мало уступают страху уничтожения. Недаром гражданской смерти многие люди предпочитают реальную казнь.

Из этих трех истоков сплетаются состояния, с которыми, собственно говоря, и приходится работать как врачам, так и юристам. Рассмотрим их сначала по содержанию переживаний.

Депрессии. Каждый человек время от времени испытывает подавленное состояние духа, которое почти всегда можно связать с какой-то внешней причиной: плохим самочувствием, неудачами в работе, разочарованием в людях, которым легкомысленно доверял, несчастьем близкого человека и т. п. При этом мы обычно склонны к пессимизму, равнодушны к повседневным удовольствиям жизни, переоцениваем значение своих ошибок и без сожаления отказываемся от соблазнительных перспектив в пользу спокойного уединения. Нужно какое-то время и желательна смена обстановки, чтобы все встало на свои места. Недаром прежде врачи предписывали в таких случаях морские путешествия.

Между тем жизненные огорчения сравнительно редко служат причиной обращения к психиатру. Значительно чаще врачам приходится иметь дело с депрессиями иного, витального происхождения, когда внешние обстоятельства либо не имеют вообще никакого значения, либо с большой натяжкой могут быть поставлены в причинную связь с мрачным расположением духа. Не жизнь навевает пациенту состояние чувств, а чувства сами окрашивают переживания в оттенки безнадежности, самоуничижения и тоски.

Для иллюстрации мы приводим диалог врача с больной, позаимствованный из книги Ф. Блума.

Врач: Отличается ли та депрессия, которую Вы испытываете, от нашей «обычной» хандры?

Кэти: Да, несомненно.

Врач: Но что же в ней, на Ваш взгляд, такого особенного?

Кэти: Ну, Вам настолько плохо, что ничего нельзя с этим поделать.

Врач: Вам трудно заниматься делами?

Кэти: Верно…

Врач: Вы испытываете какую-то печаль?

Кэти: Скорее безнадежность. Я не могу говорить об этом.

Врач: Вам действительно так тяжело говорить на эти темы?

Кэти: Да.

Врач: Сейчас, когда у Вас депрессия, можете Вы обдумывать свое состояние?

Кэти: Нет, и это меня еще больше расстраивает.

Врач: У Вас нарушается сон?

Кэти: Я, наверное, не сплю уже несколько месяцев.

(Речь идет, скорее всего, о потере чувства сна.)

Врач: Как Вы боретесь с чувствами уныния и недовольства?

Кэти: Сказать по правде, в последнее время я от этого отказалась. У меня совсем ничего не получается.

Врач: Не думаете ли Вы, что вам из-за этого незачем жить?

Кэти: Да.

Врач: Будет ли Вам легче, если Вы узнаете, что чувства вины и тоски – это всего лишь симптомы заболевания, которое обязательно пройдет?

Кэти: Я думаю, да, если бы я смогла в это поверить.

Врач: А Вы склонны этому верить?

Кэти: Сейчас мне трудно разобраться в мыслях об этом.

Если сгруппировать переживания депрессивного больного в комплексы, то получится несколько вполне отчетливых блоков (синдромов).

Во-первых, снижение и утрата физиологических чувств. Человек теряет ощущение сна. Пища кажется однообразно безвкусной. Аппетит не подсказывает время обеда. Половое влечение пропадает. У женщин иногда даже прекращаются менструации. Потребность в движении отсутствует, из-за чего поза может не меняться по многу часов.

Во-вторых, уменьшается социальная активность. Преобладают равнодушие и неуверенность. Усилия любой деятельности тяготят. Интересы и хобби теряют значение.

В-третьих, меняется самооценка. В настроении преобладает печаль, переходящая из меланхолии в тоску. Жизнь теряет субъективную ценность. Предчувствие смерти бывает постоянным, перерастая в желание самоубийства. Отношение к окружающим определяется чувством вины.

В-четвертых, ассоциации устойчиво концентрируются на определенном круге мыслей. Скорость мышления снижается. Круг суждений ограничивается идеями самоуничтожения. Прошлые события переосмысливаются с точки зрения своей греховности, порочности, низменности побуждений. Бред виновности на высоте депрессии – обычное явление.

Самоубийство депрессивного больного весьма вероятно, если учесть содержание его переживаний. Необходимо помнить, что психоз в форме депрессии меняет естественное отношение к смерти. Она становится не страшна, а желанна и (как любое искреннее стремление) маскируется от вмешательства извне при помощи мышления, сохраняющего логику рассуждений. Больной может вполне рационально требовать выписки из стационара у судьи, приводя неоспоримые, на первый взгляд, доводы. Однако достаточно провести тестовое психологическое обследование, чтобы убедиться в резком расхождении эмоциональной и когнитивной сторон психической деятельности и не торопиться верить словам, за которыми могут стоять совсем иные чувства.

Страх и тревога. Эти чувства, хотя и нечасто толкают человека на антиобщественные поступки, постоянно сопутствуют юридической деятельности. Боятся потерпевшие, опасаются свидетели, сами подследственные находятся под угрозой разоблачения и наказания. Любое судебное заседание представляет собой своеобразное столкновение равнодушного профессионализма с эмоциями людей, замирающими от страха, неуверенности в себе и недоверия к казенному правосудию.

Страх обычно ассоциируется с реальной угрозой, присутствие которой ощутимо и понятно. Он мобилизует защитные силы организма, но парализует волю, что приводит к нерациональной трате активаторов деятельности и их бесплодному истощению (стрессу). Типичным примером такого рода является реакция крысы, помещенной экспериментатором в чужую стаю (семью). Животное довольно быстро погибает (даже если его не стараются загрызть) от нервного перенапряжения и истощения надпочечников (железы, синтезирующей адреналин).

У человека страх концентрирует внимание на его источнике, ограничивает объем сознания и побуждает гипобулическую волю к действиям, минуя борьбу мотивов. Образно говоря, Я ориентируется исключительно или преимущественно на внешний мир, так что в последующем память не сохраняет соображений, которыми испуганный человек руководствовался. (С. Довлатов как-то заметил, что в работе с заключенными его спасала способность в минуту опасности терять рассудок.)

Во врачебной практике чаще приходится иметь дело со страхами мнимой опасности – невротическими. Они вызываются склонностью человека видеть в окружающем мире признаки, подтверждающие его опасения, – нечто вроде чрезвычайно обостренной апперцептивности. Например, человек, навязчиво опасающийся заразы, вынужден постоянно мыть руки, ощущая на них нечто постороннее после соприкосновения с чужими вещами, а тем более с предметами общего пользования. Невротическая боязнь венерического заболевания (сифилофобия) сопровождается паникой по поводу любого пятнышка на коже. Конкретному содержанию такого рода страхов нет конца, ибо дело здесь не в опасности как таковой, а в невротическом состоянии личности, когда предрасположение и утомление выводят человека из обычного равновесия.

Психотические страхи бывают двоякого рода. Во-первых, само по себе заболевание способно вызвать ужас безотносительно содержания переживаний, образно говоря, эмоцию в чистом виде, как это бывает с галлюцинациями и бредом, возникающими от изменения обмена веществ. Появление страха толкает на поиски причинных связей с действительностью, что может сделать жертвой «преследуемого» «преследователя» – ничего не подозревающего постороннего человека. Во-вторых, страх может входить компонентом в сложный комплекс болезненных переживаний (синдром), где его невозможно отделить от обманов восприятия, заблуждений мысли и иллюзий памяти.

В любом случае страх заставляет больного искать спасения: бежать в лес, прыгать с поезда, нападать на мнимых врагов и т. п. (Один из моих пациентов совершенно потерял обычный страх смерти и, будучи в алкогольном психозе, перепрыгнул из идущего поезда на встречный состав, так что остается лишь гадать, как ему удался такой головокружительный трюк.) Естественно, что окружающие не всегда успевают различить, что на самом деле творится в душе у мечущегося человека, и поначалу нередко применяют милицейское, а не психиатрическое принуждение. Стражи порядка по простоте душевной используют методы устрашения, и несчастным больным до того, как их доставят в приемное отделение больницы, нередко приходится познакомиться с резиновой дубинкой.

Тревога – это переживание надвигающегося страха, когда предшествующий опыт говорит о пока неясной опасности. Она привлекает внимание к впечатлениям, передающимся посредством настроения. Ее источниками могут быть изменение самочувствия, новизна обстановки, вероятность ответственности при недостатке информации. Одним словом это состояние возникает, когда налицо достаточно сильная потребность и нет уверенности в конструктивном способе ее удовлетворения. Классический способ исследования тревоги в ее физиологических компонентах состоит в помещении крысы в клетку, сохраняющую запах животного другой семьи (стаи).

В повседневной жизни тревога лишает настроение безмятежности, вынуждает не смотреть, а всматриваться, не слушать, а прислушиваться. Воображение стимулирует наглядно-образное мышление. Оживает магическое доверие к деталям и отдельным признакам. Вера вытесняет логику. Напряжение вызывает утомление. Известный всему миру герой Д. Дефо Робинзон Крузо описывал свои переживания с присущей ему убедительностью: «Через каждые два-три шага я оглядывался назад, пугался каждого дерева, и каждый показавшийся вдали пень принимал за человека. Невозможно описать, в какие страшные и неожиданные формы облекались все предметы в моем воображении, какие дикие мысли проносились в моей голове и какие нелепые решения принимал я все время по дороге».

Чаще всего источником тревоги выступают экстремальные обстоятельства: физический дискомфорт вызывает мысль о начале тяжелой болезни; соприкосновение с криминальной средой заставляет задуматься о возможности расправы; призыв на военную службу вынуждает приноравливаться к неизвестным и непривычным отношениям. Все это создает проблемы средовой адаптации, на которую расходуются силы, и лучшее средство их сэкономить – получение доступной и исчерпывающей информации о реальной степени риска. Понятная болезнь не уменьшает страдания, но и не пугает. Свидетель, которому объяснили гарантии защиты от посягательств преступного мира, действует более целесообразно. Новобранцы гораздо легче мирятся с уставными и неуставными отношениями, когда командиры не уклоняются от воспитательной работы. Если же специалист, работающий со встревоженным человеком, не находит нужным обратиться к его разуму, хроническая тревога может стать причиной так называемых болезней периода адаптации. Навеянные ими мотивы поведения вполне могут оказаться в поле зрения суда.

В ряде случаев приходится сталкиваться с не обоснованной внешними условиями жизни невротической тревожностью людей, мнительных по складу характера.

Они отличаются своеобразной готовностью драматизировать обыденное и нередко используют свою беспомощность и озабоченность в качестве инструмента для изменения ситуации в свою пользу. Будучи пациентами, они энергично ищут помощи, но подспудно оказывают упорное и твердое сопротивление психотерапевтическому воздействию. Психологические исследования последних лет дают основания предположить, что в подобных случаях речь должна идти и о своеобразном недостатке чувственного тона в восприятии собственного Я. Нечеткость впечатлений от своих порывов, мыслей, устремлений поддерживает в постоянном напряжении аффилиативные потребности, позволяющие с помощью окружающих смотреть на себя со стороны и ликвидировать тем самым тревожащий дефицит информации. Поэтому нередко тревожно-мнительные люди отличаются поверхностной общительностью и инициативой, защитный характер которых обыкновенно раздражает тех, кто вынужден быть своеобразным донором социальных эмоций и поглотителем их тревожной готовности.

Психотическая тревога чаще всего служит этапом развития более тяжелых расстройств – страха, депрессии, бреда и т. п. Она означает появление таких необычных переживаний, как отчуждение или открытость мыслей, утрата ощущения нейтральности окружающего мира, невозможность запомнить текущие события и др. В отличие от невротической тревоги, присущей характеру в целом, психотическая направлена внутрь личности и не ищет облегчения в общении с окружающими. Заметить ее можно по косвенным признакам: мимике, суетливости, отдельным высказываниям, многозначительным намекам. Если же обратиться к больному за соответствующими объяснениями, он скорее всего не захочет искренне отвечать или затруднится в ответе, так как ему самому собственные переживания не ясны.

Обида и гнев. Переживания задетого самолюбия, униженного достоинства, обманутого доверия относятся исключительно к сфере социальных эмоций, а если и бывают обязаны своим появлением болезненно измененной психике, то в самой косвенной форме: астения усиливает обидчивость. В остальном же источники чувств и характер поведения полностью укладываются в понятие «психическая средовая адаптация» с ее главным эмоциональным компонентом – фрустрацией.

Когда человек ориентирован на конструктивный подход к решению проблемы и представляет себе возможность достижения цели, это повышает его жизненный тонус, придает уверенности в себе, стимулирует волю. Если же такой возможности нет, возникает психическое напряжение, именуемое фрустрацией. Ощущение бесперспективности любых усилий вызывает чувство подавленности, усталости. Появляется сложное сочетание обиды на окружающих и собственной виновности. «Зацикленность» на переживании своих неудач приводит к односторонней ориентации мышления. Ощущается настоятельная потребность выйти из кризиса путем, ведущим к поражению (по Л. Фестингеру), чтобы получить облегчение и успокоиться.

Своеобразный вариант фрустрационного напряжения – состояние человека в обстановке, которая противоречит его нравственным, этическим и социальным ориентациям. При необходимости конформного подчинения своих естественных стремлений общим нормам, когнитивный диссонанс и невозможность реализовать аффилиативные потребности переживаются как покушение на достоинство, пренебрежение личностью и унижение.

В поисках экологической ниши человек изолируется внутренне, чувствует враждебность и отчуждение не только по отношению к тем, кого можно было бы назвать обидчиками, но и ко всей системе отношений, в которой ему приходится мириться с положением неприветствуемого или отвергаемого.

Каждому хорошо известно, как могут повлиять на настроение грубость, бесцеремонность, нетактичность обращения. На этом фоне, если его приходится терпеть продолжительное время, обычные недоразумения воспринимаются с обостренным и долго не проходящим чувством обиды. Прошлое кажется лишенным радости, а будущее – перспективы. Социальные контакты ограничиваются. Бесцеремонно унижаемый человек обычно душевно очень одинок. В целом подобное состояние получило название депривации.

Признавая стечение тяжелых личных и семейных обстоятельств фактором, дающим основания для смягчения вины, нужно по возможности объективно оценивать, в какой мере мотивы эксцесса зависели от подавленного обидой состояния духа. Здесь в качестве ориентиров можно использовать такие переживания, как накопление отрицательных эмоций, стремление избегать ближайшей неприятности ценой отдаленной ответственности, потеря чувства ценности жизни.

Накопление отрицательно окрашенных эмоциональных переживаний происходит на фоне длительной эмоциональной депривации. Впечатления, которые связаны с чувством обиды и окрашены тревогой или страхом, переоцениваются в их значении для личности, задерживаются в памяти, отвлекают внимание от остальной жизни. Доминируя в воспоминаниях, они превращают представления о более или менее продолжительном периоде прошлого в цепь сплошных неприятностей. Незначительные огорчения настоящего, которым в обычных обстоятельствах не придается существенного значения, могут стать «точкой наименьшего сопротивления» и вызвать неадекватную эмоциональную реакцию на повод, явно того не заслуживающий. Такого рода «срыв», за которым не успевают ни разум, ни сознание, когда человек с удивлением смотрит на последствия своего поступка, Э. Кречмер назвал «реакцией короткого замыкания», подчеркнув, что эмоциональное истощение нужно рассматривать одновременно с тенденцией воли реагировать импульсивными поступками.

Находясь в подавленном состоянии духа, вызванном средовой дезадаптацией, человек начинает придавать неоправданно большое значение текущим неприятностям, становится излишне впечатлителен, или, говоря языком психопатологии, «сенситивен», т. е. уязвим. Ожидание очередной неприятности, связанной с покушением на внутренний мир, может на какой-то промежуток времени стать ведущим переживанием, под влиянием которого ответственность, чувство долга и страх наказания перестают доминировать в мотивах. Человек предпочитает защитные меры «ближайшего действия», хотя отдаленные последствия могут грозить гораздо более серьезными испытаниями. Порою люди творческих профессий очень болезненно и явно неконструктивно реагируют на стремление распоряжаться со стороны начальства или близких людей. Новобранцы при объяснении мотивов самовольного оставления части (хорошо, если обходится без жертв) нередко ссылаются на невозможность вернуться из караула в казарму, где их неотвратимо ожидает унизительный ритуал неуставных отношений. Расторжение брака по незначительному поводу на фоне бесцеремонного отношения друг к другу – обыденная судебная практика. Юристам нужно учитывать огромную притягательную силу хотя бы кратковременного эмоционального отдыха, после которого «хоть трава не расти».

И наконец, приходится считаться с тем, что привлекательная сила смерти может проявляться и под давлением внешних обстоятельств, а не только в случае психотической депрессии. В качестве иллюстрации мы приводим строки из посмертного письма известного русского писателя А. Фадеева, застрелившегося 13 мая 1956 г. «…Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев. И уже нет никакого стимула в душе, чтобы творить… Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни».

Гнев как вариант «умоисступления», «гневного беспамятства» с давних лет относится к категории душевных расстройств, заслуживающих снисхождения при вынесении приговора. В конце XIX в. состояния, возникшие в результате «сильных страстей, волнений, в особенности гнева, неожиданного унижения, оскорбления и т. п.» были объединены в общую группу так называемого скоропреходящего неистовства, получившего по терминологии Крафт-Эбинга название «патологический аффект».

Развитие аффекта проходит несколько стадий, которые можно установить достаточно четко, если есть свидетели. Прежде всего, должен быть повод как пусковой момент гневного реагирования. В качестве раздражителя обычно выступают так называемые моральные чувства. В других случаях, как мы уже упоминали, правильнее говорить о панике или о реакции короткого замыкания. Между поводом и ответом не всегда бывает прямое соответствие по типу «сильный стимул – интенсивный ответ». Социальные эмоции глубоко индивидуальны, а человечество не имеет универсальных таблиц тяжести оскорбления. Так что основательность предположения о наличии аффекта приходится доказывать не столько анализом поведения обидчика, сколько индивидуальным складом обиженного. Промежуток времени от начала действия повода до появления гнева непродолжителен. Сразу его можно и не заметить, пока лавинообразное нарастание эмоций протекает на фоне скованности, но психические процессы при этом, как правило, уже сильно расстроены.

Гнев подчиняет себе поле сознания: внимание концентрируется на источнике переживаний; мышление получает мощное побуждение в направлении цели и лишается критичности; логика отсутствует, что сильно сокращает стадию борьбы мотивов; память сохраняет лишь переживания, связанные с содержанием аффективного деяния. Образно говоря, сознание, развернутое в направлении источника чувств, сужается.

Физиологический аккомпанемент (бледность или краснота лица, прерывистое дыхание, изменение моторики) завершает картину, которая длится недолго и заканчивается внутренним опустошением, упадком сил. Обычно этот аспект душевного волнения обозначают термином «стресс». Будучи в научную лексику канадским биологом Г. Селье, означает напряжение защитных сил организма в ответ на угрожающее воздействие извне. Поначалу это понятие не выходило за рамки физиологии гомеостазиса (равновесия организма и экологической среды его обитания), но не прошло и десяти лет, как психология ассимилировала идею стресса для объяснения механизмов сильного душевного волнения, сопровождающегося физическим утомлением.

Для примера такого рода «эмоциональной встряски» мы взяли описание из романа Э. М. Ремарка «Тени в раю», герой которого, попав в Америку после побега из нацистского лагеря, неожиданно для себя оказался на съемках антинацистского фильма в Голливуде.

«Красная лампочка над павильоном потухла, и мы вошли внутрь. После яркого света я первое время ничего не мог различить. И вдруг окаменел. Человек двадцать эсэсовцев двигались прямо на меня. Я тотчас круто повернулся и приготовился бежать, но налетел на Танненбаума, который шел следом.

– Кино – сказал он, – Почти как в жизни.

– Что?

– Я говорю, здорово у них получается.

– Да – с трудом выдавил я из себя и секунду колебался, не дать ли ему по физиономии.

Я заметил, что дышу громко, с присвистом.

– Что случилось, – спросил Танненбаум, – Вы испугались? Но Вы же знали, что я играю в антинацистском фильме.

Я кивнул, стараясь взять себя в руки.

– Забыл, – сказал я, – После вчерашнего вечера.

– Конечно, конечно. И со мной так было в первый раз. Но потом я привык.

– Что?

– Я говорю, что привык к этому, – повторил Танненбаум.

Я снова обернулся и посмотрел на ненавистные эсэсовские мундиры. И почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Бессмысленная холодная ярость вскипала во мне, и я не видел ни одного объекта, на котором мог бы ее выместить. Теперь я заметил, что здешние эсэсовцы говорили по-английски. И все не мог успокоиться. Но вот дрожь утихла. Страх исчез, но оставалось ощущение, будто я перенес тяжелый припадок. Все мускулы болели».

Психиатры и психологи, призванные правосудием определить, в какой мере душевное волнение повлияло на поведение человека, ориентируются главным образом на состояние его сознания, а не на описания чувств. К сожалению, описать аффект оказывает гораздо легче, чем установить признаки, свидетельствующие о его наличии, так что правосудию и по сей день приходится доверять профессиональному опыту и интуиции специалистов.

Своеобразным ориентиром в этой работе может служить так называемая ролевая конструкция личности. Для экономии текста мы предлагаем несложную схему, с помощью которой можно более или менее уверенно предполагать, сколь глубоко во внутренний мир человека проникла интервенция (осмысленная и умышленная со стороны обидчика или невольная в силу того, что между ним и обиженным слишком велика дистанция внутренних смыслов поведения).

Для экономии текста мы предлагаем несложную схему.

«Сверх Я» – источник внутренних побуждений и смыслов поведения, трансформирующих энергию чувств в идеалы и убеждения.

«Я – концепция» (роли-принципы, роли для себя самого) – источник нравственных потребностей и регулятор социальных ориентаций. Ответственность за них поддерживается страхом когнитивного диссонанса.

«Я – образ» (роли-статусы, роли для других) – роли, сформировавшиеся в процессе воспитания и принятые личностью за ориентиры собственного достоинства. Поддерживаются гордостью, самолюбием.

«Я – манера» (роли-функции, роли-навыки для достижения цели) – роли, ориентированные на ожидания, имеющие прагматичное значение, реализуемое в поступке.

В отличие от аффекта, вызванного гневом, демонстрация душевного волнения невоспитанным, несдержанным или преследующим какие-то свои цели человеком имеет ряд отличительных особенностей. В таких случаях эмоциональное напряжение с усилением раздражительности и злобности нарастает по мере развития конфликта, когда брань переходит в оскорбления, в угрозы, а затем – в физическое насилие по мере противодействия. Гнев по силе выражения колеблется: бурная реакция сменяется сравнительно спокойной формой поведения, а потом вновь приобретает крайние формы. Признаки физического переутомления отсутствуют, что позволяет после совершения противоправного поступка активно действовать по ликвидации последствий или сокрытию следов.

Особенно тщательно нужно анализировать психическое состояние в случаях, когда эмоциональное состояние может быть использовано для освобождения от вины или квалификации преступного деяния.

Болезненный подъем духа. Повышенное настроение, способное качественно изменить течение психических процессов, встречается исключительно в рамках патологии. Нормальные радость, восторг, восхищение и обожание не лишают человека ни разума, ни рассудка. Таким образом, приступим к изложению симптомов без обычного описания психологических предпосылок и аналогов болезни.

Сравнительно просто диагностируется «веселое слабоумие», когда нарастающая деменция сопровождается обостренным чувством наслаждения жизнью (эйфорией). Типичный пример такого рода – сифилис мозга с картиной прогрессивного паралича. Больной постепенно утрачивает деловые качества, его переживания смещаются в мир воображения, где формирующийся бред величия поначалу предстает как излишняя самоуверенность, неосмотрительность или легкомыслие. Обычно проходит несколько лет, пока высказывания станут совершенно нелепыми, поступки – явно эпатирующими, а память откажет окончательно. Зато в дальнейшем развитие болезни протекает катастрофически быстро и без какой-либо надежды на выздоровление или облегчение: больной опускается до полной неспособности самостоятельно жить и часами просиживает в однообразной позе или бесцельно слоняется по коридорам психиатрической больницы в пижаме, увешанной бумажными звездами и орденами. В глазах его застыло радостное выражение, он с готовностью протягивает врачу окурок со словами: «Возьми сто миллионов!» При других формах поражения мозга органическими (меняющими анатомию) заболеваниями также может встречаться повышенное настроение, но в гораздо менее яркой форме.

Маниакальное состояние дает о себе знать своеобразным искажением психики без разрушения личности. Больной постепенно втягивается в необычный стиль поведения: настроение повышенное, мысли текут быстрее обычного, потребность в сне уменьшается, стеснительность пропадает, ассоциации быстро комбинируют разного рода планы, воображение нацеливается на деятельность, решительность возрастает. Этот начальный период, пока мышление не превратилось в скачку идей, активность – в суету, а самокритичность не уступила место идеям величия, бывает, как правило, наполнен разного рода деяниями как положительного, так и сомнительного свойства. Из лучших побуждений больные вступают в деловые отношения, берут обязательства, заключают сделки, подписывают векселя, заключают браки и т. п. Легкомысленность их поступков вызывает подозрения, но людям без профессиональной подготовки бывает трудно по мотивам психической ненадежности отказать человеку активному, уверенному, воодушевленному, способному одухотворяться высшими принципами, альтруистически настроенному. Эмоциональная заразительность маниакального состояния довольно сильна, если не сказать – труднопреодолима. В частности, видные русские психиатры начала XX в. высказали царскому правительству публичный протест по поводу поспешной, без судебно-психиатрической экспертизы, казни мичмана Шмидта, который, по их мнению, обнаруживал явные признаки маниакального расстройства психического здоровья.

Своевременное помещение маниакального больного в стационар – одна из серьезнейших проблем профилактической психиатрии. Судье нужно внимательно прислушиваться не только к больному, обладающему нередко даром красноречия, но и к его родителям, измученным, разоренным долгами и исками, оставшимися от предыдущего обострения состояния их сына или дочери, и к психиатрам, умеющим отличать эмоциональные симптомы болезненно измененной психики от стремлений личности, побуждаемых ее обычными намерениями.

Чаще всего маниакальное состояние бывает приступообразным и встречается при заболевании, которое и называется «маниакально-депрессивный», или «циркулярный», психоз, однако симптомы болезненного подъема духа не исключены и в картине иных болезней, где присутствует так называемый циркулярный компонент.

Эмоциональное опустошение. Этот феномен редко становится объектом юридического рассмотрения, но мы посвятили ему несколько строк, так как он присутствует в диагностике тяжелых заболеваний и для психиатров имеет большое значение. Речь идет об интенсивности чувств и заинтересованности реальностью в словах, поступках и намерениях человека.

В психологии индивидуальных различий давно замечено, что люди сильно отличаются друг от друга по своим витальным и социальным эмоциям. Некоторые стремятся минимизировать впечатления, предпочитая им мир собственных представлений, и остаются мечтателями, отталкивающими контакты (интроверты). Другие, напротив, всегда готовы сменить ориентации под влиянием потока впечатлений, который и формирует их мироощущение (эстраверты). Заостренная тенденция бежать в мир воображения от внешних и внутренних проблем получила название аутизма.

Как видим, в определениях феномена пониженной эмоциональной заинтересованности недостатка нет. Все прекрасно понимают, что каждый из нас в чем-то более пуст, чем другой. Невозможно количественно ранжировать человечество по этому признаку. Тем не менее, должна существовать какая-то грань, за которой было бы оправданно вмешательство окружающих в личные обстоятельства человека.

Психиатры давно заметили и описали состояния, когда нарастающий эгоцентризм, равнодушие и враждебность к близким людям, гигиеническая запущенность, замена обычных занятий причудливыми хобби не совпадают с закономерностями деградации личности, свойственными спивающимся, бродяжничающим, впадающим в паразитический образ жизни людям. Они не видели ленивой тупости, жадности к удовольствиям, стремления к праздности, свойственных опустившимся людям, и назвали наблюдаемое явление эмоциональным опустошением. Как правило, по прошествии некоторого времени к симптомам в сфере эмоций присоединялись более отчетливые расстройства мышления, восприятия, воли, но так случалось не всегда, и клиническая картина отшельника в собственном доме приписывалась то тяжелым психозам вроде простой формы шизофрении, то аномалиям личности как некоему варианту ее девиантного развития. При этом факты оставались одними и теми же: человек выпадал из социальной жизни и оставался на иждивении близких без каких-либо разумных к тому оснований.