Текст книги "Правовая психопатология"

Возбужденного человека трудно удержать на месте, но если дать ему свободу действий, его поступки будут выглядеть хаотически (выкрики отдельных фраз, нанесение ударов окружающим, травмирование самого себя, попытки бежать и т. п.). Такая активность не вызывает у окружающих сомнений в ее болезненном происхождении и необходимости применения мер неотложной психиатрической помощи.

Ступор – застывание в однообразной позе – препятствует любой целенаправленной деятельности. Больной часами и днями лежит или сидит, не испытывая потребности изменить позу. Он принимает пищу с посторонней помощью, что иногда требует усилий со стороны персонала больницы, но если его оставить в покое – может умереть от голода. Например, когда ступор принимается за апатию или упрямство, а больного не находят нужным показать психиатру, проходят недели, пока истощение не станет катастрофическим и у окружающих не возникнет предположение, что отказ от пищи может быть признаком психического заболевания. Такие больные безусловно нуждаются в психиатрическом лечении в недобровольном порядке с использованием лечебных приемов, допускающих применение медицинского насилия.

Мы подробно остановились на патологии, проистекающей из внутренних побуждений, когда состояние центральной нервной системы, фенотипические особенности индивидуального склада или душевное заболевание являются источниками импульса к влечению или действию. Однако в общей характеристике воли есть еще и такая черта, как независимость волеизъявления от внешних обстоятельств.

Излишняя зависимость от среды обитания, склонность черпать мотивы поведения из обстоятельств, неуверенность в собственных устремлениях получили название внушаемости. С этим феноменом юристу приходится сталкиваться довольно часто, а потому остановимся на нем подробнее.

Прежде всего речь идет о пассивной готовности лиц, отличающихся слабостью интеллекта (недостаточно развитых, слабоумных от рождения, дементных), следовать социально отрицательным примерам. И это понятно, так как осознанная воля реализуется в осмысленной ситуации. Недаром человек инстинктивно старается держаться когнитивно освоенного пространства. Он избегает нового, как только содержание свежей информации выходит за приемлемые для него пределы, а изменившиеся условия жизни угрожают удалить его от освоенных стереотипов поведения и сложившихся отношений на опасную дистанцию.

Больным людям, умственные возможности которых недоразвиты или разрушены, приходится довольствоваться очень маленьким пространством когнитивно доступного. Их привычные стереотипы поведения замкнуты в узком кругу межличностных отношений, где индивидуальные различия распознаются по очень несложным показателям. Внутри этой среды, если подстроиться к ее языку, содержанию представлений и характеру ассоциаций, можно наладить вполне конструктивные отношения. Так и бывает, когда социальная среда состоит из одинаково примитивных лиц. Например, непосвященный человек, зайдя во вспомогательную школу для умственно отсталых детей, видит отличия последних от обычных учеников разве что в лучшую сторону (на переменах нет привычного гвалта), пока не убедится, с каким трудом дается учащимся самая простая задача, с которой обычные дети справляются за несколько секунд.

К сожалению (для психиатров), став взрослыми, умственно ослабленные люди вынуждены жить в обычной социальной среде, где отсутствует должное к ним снисхождение. Особенно же драматична их судьба, когда они против воли оказываются вообще без какой-либо поддержки в незнакомой ситуации (например, будучи призваны в армию или помещены в места лишения свободы). Чувство растерянности от обыденнейших требований быстро переводит их мышление на магические способы понимания действительности. Человек попадает в сильную зависимость от конкретных людей, владеющих ситуацией, и ему остается лишь надеяться, что эта зависимость будет хоть в чем-то благожелательной. Чаще всего ему обеспечено положение помыкаемого с изрядной долей издевательств. Стоит взглянуть в глаза олигофрену, осужденному на второй срок лишения свободы, чтобы понять, какие мучения этот приговор добавляет к номинальному наказанию.

Внушаемость интеллектуально развитого человека бывает, как правило, частичной и связана с обостренным воображением в рамках психологии комплексно значимого переживания. Именно там гнездятся рудиментарные ассоциации, подверженные мистическому и магическому воздействию предрассудков.

Внушаемость может быть целенаправленно усилена методами воздействия, ориентированными на подсознание, типичным примером которых является гипноз. По своей физиологии это фазовое состояние центральной нервной системы, при котором возможность воспринимать окружающее частично сохраняется, но способность самостоятельно действовать либо исключается, либо резко ограничивается. Эффект внушения в состоянии гипнотического сна известен прежде всего по данным врачебных наблюдений, ибо до последних лет требовалось профессиональное лицензирование права заниматься такого рода практикой. Гипноз считался лечебной процедурой, по ходу которой врач помогал пациенту избавиться от опасений, страхов, навязчивостей. Злоупотребления беспомощным состоянием пациента время от времени привлекали внимание широкой общественности и правосудия наряду с иными формами врачебных преступлений, однако это не выходило за рамки узкопрофессиональных проблем.

В настоящее время в общество хлынул поток методов «психотехники» самого сомнительного свойства. Психотерапевтическое знахарство и самодеятельность людей в манипулировании подсознанием вошли в моду и стали популярны. Нуждающиеся в помощи и просто любопытные граждане без опасений, очень уместных в этом случае, отдают себя в руки лиц, зачастую не обладающих ни профессиональной подготовкой, ни элементарной порядочностью. Естественно, что грань, за которой начинаются вредные последствия неосмысляемого внушения, стала преодолеваться порою незаметно ни для пациента, ни для его манипулятора, не говоря уже о случаях злонамеренного использования последним тех преимуществ, которые он на какое-то время получает.

В судах возросло количество дел о нанесении ущерба, когда человек находится в необычном состоянии сознания, лишающем его воли к сопротивлению. Чаще всего речь идет о простейшем удовлетворении похоти или элементарном вымогательстве, но иногда предмет судебного рассмотрения усложняется. Внушенные отклонения физического здоровья, психические расстройства вследствие неумелого манипулирования подсознанием и даже изменение установок личности в результате массированного и длительного использования механизмов медитации в религиозных целях ставят перед правосудием очень сложные в экспертном отношении задачи.

В отличие от психологии обвиняемых или ответчиков, где речь идет о таких понятиях, как свобода воли, реакция осознанной воли, разумное волеизъявление, в психологии потерпевших приходится считаться и с источниками неосознанных волевых побуждений, в частности иметь в виду возможность и реальность их существования.

Так называемая гипобулическая воля, по словам Э. Кречмера, – «мрачный двойник, который при необходимости жизненно важных решений отталкивает своего младшего брата (осознанную волю) и занимает его место», отличается тем, что ее источником выступают инстинкты; она пробуждается к действию передачей настроения, существует в формах ритуалов и привычек, окрашена чувством тревоги. Будучи вызвана искусственно, она не оставляет свидетельств своего движения, которые могли бы быть зафиксированы памятью и предъявлены правосудию. Суду приходится ориентироваться только на результат, а не на способ его достижения. Этого, как правило, бывает явно недостаточно для однозначного решения, тем более что для использования внушения в интересах внушающего нужно хотя бы на первых шагах добровольное сотрудничество.

Жизнь и деятельность воли вне сознания – клинический факт психологии, ранее известный лишь узкому кругу специалистов, стал достоянием общественного бытия. Он вышел за пределы частной жизни конкретного человека и все решительнее заявляет о своем праве на существование в юридическом пространстве. С этим приходится считаться.

Реакции на внешние обстоятельства, с которыми осознанная воля «не может справиться», также могут выходить на грань психопатологии и приравниваться к болезненным состояниям.

Прежде всего, речь идет о панике в ответ на сигнал опасности. Обычно ее представляют в форме массовой реакции, когда на человека действует не только страх, но и пантомимика толпы. Однако и человек, изолированный от окружающих, может поддаться панике. Это выражается в редукции волевых механизмов поведения на уровень инстинктивных гипобулических способов реагирования: мнимой смерти, когда двигательная скованность заставляет отказываться от движения, и моторной фуги, когда живое существо мечется без явного плана из расчета попасть на выход волей случая. Э. Кречмер сравнивал панические реакции с поведением насекомого, оказавшегося в замкнутом пространстве, когда оно либо падает замертво, либо бьется о стены.

Психиатры, занимавшиеся проблемой массовых неуправляемых стремлений, еще в конце прошлого века отметили, что среди причин появления такого рода феноменов большую роль играют индивидуальные предрасполагающие свойства характера и интеллекта людей, оказавшихся под давлением опасности.

Во-первых, осознанная воля не дается человеку от рождения. Она формируется в процессе воспитания, и степень ее развития зависит от общей культуры, ясности ума, умения абстрагироваться от конкретных впечатлений. Общеизвестно, что несовершеннолетние, престарелые и примитивные люди больше подвержены панике.

Во-вторых, гипобулическая воля может быть сильной изначально, по складу характера и использовать любой более или менее подходящий повод для того, чтобы столкнуть человека с узкой тропинки разума на торную дорогу инстинкта. Люди такого склада в повседневном общении предстают истеричными субъектами, но их, по словам Э. Кречмера, следует считать скорее инфантильными, односторонне недоразвитыми в сфере воли.

В-третьих, весьма вероятной причиной паники бывает неосведомленность. Например, феномен «мяречения» – массового подражания нелепому поведению психически неполноценных лиц – наблюдался в прошлом веке в сибирских воинских частях, новобранцы которых были жителями таежных поселков, когда, говоря современным языком, их когнитивные способы организации сотрудничества и взаимодействия не годились в новых обстоятельствах.

В повседневной жизни сегодня с паническими реакциями приходится сталкиваться у несовершеннолетних, вовлекаемых в криминальную ситуацию в качестве потерпевших, а порой и соучастников. Одновременное влияние психической незрелости, подростковой истероидности и наивности зачастую ставят в тупик работников правосудия и педагогов, добивающихся от подростка объяснений, как и почему он действовал именно этим способом, а не иначе. Получить исчерпывающие объяснения им, как правило, не удается, так как участнику событий и самому невдомек, каким образом формировался мотив его поступка. Образно говоря, воля шла мимо сознания, оставляя тому лишь констатирующую функцию постороннего наблюдателя.

Недаром для пресечения паники используются не увещевания, а встречные эмоциональные воздействия большой силы, твердая организация, точная информация и простота распоряжений.

Иногда правосудию приходится заниматься экстремальными ситуациями, возникающими в результате катастроф, когда эксцессы принимают характер противоправного поведения. К сожалению, пример гибели «Титаника», когда полторы тысячи мужчин, усадив в шлюпки женщин и детей, ушли под воду, сохраняя присутствие духа до последней минуты, не часто повторяется в жизни. Насилие ради выживания, преступное бегство со своего поста, извращенная реакция на команду и т. п. вынуждают суды вникать в психологическое состояние человека и сопоставлять его психическую устойчивость, силу характера, уровень развития и совершенство личности с обстоятельствами, в которых все эти качества пришлось продемонстрировать.

Импульсивные действия как результат истощения волевых усилий, направленных на подавление стремлений, возникающих в ответ на стечение тяжелых личных обстоятельств, весьма нередко становятся объектом судебно-психиатрической экспертизы, особенно в условиях нашего времени, когда необходимость подавлять сиюминутные интересы в пользу более важных, но отдаленных целей вызывает хотя и не очень значительное, но постоянно действующее психическое напряжение.

Если же человек бывает вынужден подавлять сильное стремление, вызванное повторяющимся импульсом (например, унижением достоинства, страхом физической расправы, издевательским отношением сплоченного большинства), его сознательная воля, вооруженная чувством долга, надеждой на будущее, страхом наказания или потери идентичности собственного Я, вполне может истощиться. Побеги из воинских частей психически незрелых и характерологически неустойчивых солдат, попавших под пресс неуставных отношений, служат тому убедительным и, к сожалению, часто встречающимся примером. Неудачный брак, где достоинство человека попирается с циничной откровенностью, также может приводить к эксцессам, когда агрессивное действие совершается без какой-либо предварительной подготовки, без колебаний, со стопроцентной вероятностью разоблачения, оставляя после себя чувство облегчения и недоумения по отношению к своему поступку. С. С. Корсаков называл такие состояния «уменьшением влияния высших задержек».

Судья, принимающий к рассмотрению случаи, когда есть основания предполагать расстройство разумной воли, должен опираться в своих суждениях на ориентиры, более или менее достоверно разделяющие нормальное и психопатологическое мотивообразование. Из них мы рекомендуем сосредоточить внимание на системе ценностей, принадлежащих личности конкретного человека.

Позыв к деятельности, равно как и оценка действительности, на которую направлен интерес, диктуются условиями общественной жизни. Лишь часть ее норм принимается личностью в систему внутренних смыслов и входит в структуру ценностей как ограничитель поступков, которым нет оправдания. Так что если у суда имеются веские основания считать, что социально неадекватное, неприветствуемое, нежелательное или враждебное поведение не противоречит собственным установкам человека, о психопатологии говорить преждевременно. Пока между индивидом и обществом остается такой посредник, как личность, воля всегда в той или иной мере осмысленна.

Естественно, выполнить эту рекомендацию можно лишь в том случае, когда индивидуальные свойства человека, представшего перед лицом правосудия, доподлинно известны. Однако здесь мы хотели бы предупредить юристов вот о чем. Дело в том, что внешние атрибуты поведения, манеры, привычки и особенно слова и объяснения очень редко позволяют достоверно судить о реальных убеждениях, истинных нравственных ориентациях и фактических социальных ценностях. Личность может деградировать, а изменения, направленные внутрь характера, останутся незаметны окружающим. В таком случае поступки человека кажутся неожиданными, противоестественными и даже аномальными по своему происхождению.

Для иллюстрации сказанного приведем пример пироманического по форме, но криминального по психологии поведения.

В небольшом городке, застроенном преимущественно деревянными домами, в летнее время стали часто вспыхивать пожары, носившие явные признаки поджога. Горели главным образом хозяйственные постройки, не принося большого вреда, но создавая серьезную опасность жилищу. Причем было ясно, что это дело рук кого-то из жителей, не испугавшегося даже отряда самообороны, созданного людьми для охоты на поджигателя. Дерзость деяний наталкивала на мысль о психической аномальности злоумышленника.

В конце концов, преступник по подозрению членов собственной семьи был задержан и сознался в содеянном с оттенком бравады. Им оказался 23-летний Е.

Объясняя мотивы своего противоправного поведения, он заявил, что таким образом мстил людям. Болезненно самолюбивый, неловкий, неумелый в работе и общении, Е. не был желанным гостем, его ухаживания отвергались девушками, взрослые считали его «недоумком», а сверстники посмеивались. Постепенно враждебность к жителям поселка стала привычным чувством Е. В очередной раз попав в положение отвергаемого, он несколько дней «не мог найти себе места», мечтал когда-нибудь «всем отомстить», твердо запоминал обиду и обидчика.

Однажды загорелся дом соседей. Е., принимая участие в тушении пожара, испытал острое чувство наслаждения, наблюдая, как мечутся и переживают его недоброжелатели. На следующий день он поджег сарай в конце поселка и, находясь среди тех, кто помогал тушить, втайне радовался. Вскоре потребность видеть мечущихся на пожаре людей, с которыми он имел свои счеты, стала столь велика, что он начал активно искать ссор, нарываться на унижения и терпеть оскорбления, чтобы был повод совершить очередной поджог. Опасение стать жертвой самосуда разъяренной толпы не могло его остановить. На суде Е. держался по привычке скромно, но со своеобразным оттенком скрытого превосходства.

В сложном сплетении причинно-следственных связей, объясняющих мотивацию неадекватного поведения, контуры системы ценностей составляют ядро, в рамках которого поступки принадлежат личности.

Что касается утраты (недоразвития) воли к жизни в ее естественных проявлениях (абулия) или односторонней мотивации поведения в ущерб обычной жизнедеятельности, о чем мы уже говорили в гл. 3, когда речь шла о юродстве и фанатизме, то тут нужно быть еще осторожнее в оценках. Понятие «основные жизненные потребности» не имеет четких границ и ясно обозначенных критериев. Им легко руководствоваться при оказании гуманитарной помощи. Если же его положить в основу государственного принуждения, тотчас дает себя знать естественное право на независимость, ограниченное, как известно, лишь правами других людей. Голодать не запрещено. Все знают, что бродяги живут в отвратительных условиях, религиозные культы основаны на отрешении от радостей жизни, а причудливые хобби приверженцев необычных рецептов здоровья и долголетия бросают в дрожь родных и близких этих чудаков. И, откровенно говоря, многим людям маргинальной ориентации не повредил бы строгий распорядок под контролем специально обученного персонала (в нашей стране так и было до 1992 г.). Тем не менее современная цивилизация отдает предпочтение «свободе колодника, вытолкнутого в степь», праву обывателя запирать под замок тех, чье поведение не нравится окружающим. И коль скоро община в ее традиционной форме перестала нести моральную и социальную ответственность за маргиналов, общество предпочитает идти на некоторые неудобства, позволяя «людям на обочине» жить как им нравится.

* * *

Критерием оценки для судебного решения, когда вопрос о применении социальных ограничений по данному основанию все-таки бывает поставлен перед правоприменительными органами, является степень участия личности в мотивации социального отчуждения. Если будет выяснено, что образ жизни и манера поведения, угрожающие состоянию человека, противоречат установкам, ценностям и ориентациям личности, что в их осмысление включаются ассоциации психотического ранга, игнорирующие личный и личностный опыт, и что в процесс восприятия окружающего мира вплетаются галлюцинации, решение о необходимости социального контроля не вызывает сомнений. В остальных случаях, когда личность остается в своей основе цельной (хотя и неразвитой, деформированной воспитанием, разрушенной наркозависимостью, измененной слабоумием), предпочтительнее использовать меры социальной поддержки и социального обеспечения.

6. Об эмоциях

«Смягчающими обстоятельствами признаются… совершение преступления в силу стечения тяжелых обстоятельств или по мотиву сострадания» (ст. 61 УК).

«Убийство, совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта)» (ст. 107 УК).

«Оскорбление есть унижение чести и достоинства другого лица…» (ст. 130 УК).

«Если гражданину причинен моральный вред (физические и нравственные страдания)…» (ст. 151 ГК).

Познание и деятельность всегда в той или иной степени окрашены чувствами, которые побуждают стремления, формируют ожидания, направляют течение ассоциаций, регулируют внимание, влияют на поле сознания. Можно без преувеличения заявить, что эмоции – самый верный признак нашей жизни, и слова «Я чувствую – значит, существую» звучат не менее справедливо, чем известные «Я мыслю, следовательно, существую». Роль и значение эмоций в повседневной жизни, а тем более в экстремальных условиях трудно переоценить, ибо ни одна из сфер психической деятельности не обладает столь универсальным влиянием на состояние человека. Недаром законодатель позволяет суду использовать категорию душевного волнения в очень широком диапазоне решений. Естественно, что и расстройства эмоций, влияющие на способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, тоже очень многообразны, хотя и укладываются в два основополагающих феномена: настроение (нужда), создающее предвзятое отношение к действительности, и эмоционально окрашенные реакции (аффекты), концентрирующие сознание на важнейших переживаниях.

Будучи подвержены воздействию биохимических процессов в организме, зависящие от склада характера, побуждаемые стечением внешних обстоятельств, настроения и аффекты создают ряд состояний, постепенно переходящих от обычного неравнодушия к болезненно измененным формам мироощущения. Степень их юридической значимости различна, а оценка затруднительна. Человек может глубоко переживать, не считая нужным и возможным посвящать окружающих в свои чувства, так что его самоубийство будет совершенно неожиданным для лиц, ответственных за него или заинтересованных в его судьбе. Другой же по каждому поводу готов демонстрировать свои «глубокие страдания», по образному выражению И. Ильфа и Е. Петрова, «хлестать горе чайными стаканами», но оставаться в душе вялым и холодным эгоистом, способным лишь портить настроение окружающим. Естественно, его версия о наличии сильного душевного волнения заслуживает по меньшей мере скептического отношения. И наконец, настроение может вообще не зависеть от условий жизни, когда тоска «гонится» за человеком, окруженным любящими близкими и обеспеченным вполне надежными перспективами. «Мысль о самоубийстве была так соблазнительна, что я должен был употреблять против нее хитрость, чтобы не привести слишком быстро в исполнение. Я не хотел торопиться только потому, что хотелось употребить все усилия, чтобы распутаться. Если не распутаюсь – всегда успею, – говорил себе…. И это сделалось со мной, когда я был совершенно счастлив – все у меня было: семья прекрасная, средства большие, все возрастающая слава, уважение близких, здоровье, сила телесная» (из письма Л.Н.Толстого А.А.Фету). Понятно, что было бы глупо искать причины таких намерений в стечении реальных обстоятельств. У суда, когда тот намерен оценить эмоциональную окраску дела, должны быть надежные ориентиры, позволяющие соединить поведение лица и его объяснения заслуживающим доверия способом. В роли таких ориентиров выступают источники чувств.

Среди источников и причин эмоций рассмотрим три основных: витальный, информационный и социальный.

Витальные чувства (vitas – жизнь) отражают состояние внутренней среды организма. Их появление означает нужду в поступлении извне компонентов, необходимых для обмена веществ (голод, жажда) или выделения продуктов жизнедеятельности (например, половой активности). Для индикации такого рода потребностей центральная нервная система обладает внутренними рецепторами и группой специальных образований в мозгу, которые получили образное название эмоционального мозга, в отличие от коры больших полушарий, именуемой иногда мозгом информационным. Если вооружиться электродом и раздражать нейроны электрическим током или вводить в мозг химические раздражители, то кора отреагирует появлением ощущений, воспоминаний, мыслей и движений, а подкорка, где сконцентрированы ядра эмоционального мозга, вызовет различные чувства. На этом разделении функций основана, в частности, психиатрическая хирургия, когда пациентам, подверженным приступам ярости, злобы и тоски, разрушают фрагменты подкорки, после чего наступает успокоение, не лишенное некоторого эмоционального опустошения, но зато гарантирующее социальную приемлемость поведения.

Для иллюстрации тонкости и хрупкости эмоциональных регуляторов поведения мы расскажем об истории их открытия. Длительное время изобретатели лекарственных веществ, действующих на нервную систему, были вынуждены подвергать лабораторных животных сильным страданиям, чтобы смоделировать страх, ярость, боль как аналоги переживаний, для облегчения которых и существует фармакология. Наконец, нейрофизиология нашла возможность пользоваться не ударами тока по хвосту или приглашением в соседнюю клетку хищника, а всего-навсего легким раздражением электрода, вживленного в мозг подопытной крысы. Реакция животного не оставляла сомнений в содержании переживаний: оно бросалось на предметы, грызло все, что попадалось на пути, издавало угрожающие звуки. Если препарат оказывал успокаивающее действие, это означало первый шаг на пути нового лекарства к аптеке. Каково же было удивление экспериментаторов, когда в результате ошибки при введении иглы и раздражения близлежащей области мозга животное впало в явное блаженство, а после того как ему дали возможность самому себя стимулировать, оргия электрического удовольствия доводила несчастную крысу до полного истощения. Оказалось, что центры отрицательных и положительных эмоций располагаются очень близко друг от друга.

Естественно, что на человеке опыты такого рода не проводились, во всяком случае, легально. Тем не менее, аналогии напрашиваются сами собой. По-видимому, можно дать физиологическое объяснение тому факту, что люди отличаются друг от друга по своей зависимости от витальных переживаний. Все мы знаем людей, не страдающих болезнями обмена веществ, общение с которыми бывает совершенно невозможным, если они голодны или озабочены иными телесными потребностями. Их «витальный эгоизм» в чем-то сродни психическому инфантилизму или плохому воспитанию, что, впрочем, не исключает друг друга. За примерами другого рода, когда человеку доставляют определенное удовольствие самобичевание, пост и угнетение плоти, тоже ходить недалеко. Как заметил У.Шекспир, «высокий дух тяготится телом».

Наряду с этими характерологическими крайностями иногда приходится сталкиваться и с прямыми противоречиями в реализации витальных смыслов. Под влиянием болезни у человека могут появиться влечения (например, к смерти) со всеми признаками страстного желания: концентрацией чувств, нежеланием принимать во внимание последствия, неразборчивостью в средствах, отсутствием потребности в компаньонах и свидетелях.

Витальность с положительным знаком как ощущение наслаждения жизнью (эйфория) в ряде случаев можно вызвать удовлетворением телесных потребностей, но чаще оно возникает под влиянием химических препаратов, созданных человечеством в стремлении к слепой чувственности (алкоголь, наркотики). Иногда она означает болезненное изменение психики (например, при сифилисе мозга с картиной прогрессивного паралича).

Информация несет в себе мощный эмоциональный заряд, если сигнализирует о надвигающихся переменах в окружающей среде. В обычном состоянии, когда потребности понятны, а вытекающие из них цели досягаемы, недостаток сведений побуждает такие чувства, как пытливость и любознательность. Он стимулирует инициативу в мышлении. Избыток неизвестного, если потребности не очень значимы, вызывает недоумение, изумление. Если же затронуты важные интересы, а новичок оказывается в малознакомой среде, появляются тревога, страх, неуверенность в себе.

В самой общей форме зависимость от окружающего информационного пространства может быть выражена несложной пропорцией: интенсивность психического напряжения прямо пропорциональна силе стремления и обратно пропорциональна осведомленности о возможности ее удовлетворения.

Страх неизвестного особенно часто встречается у детей, предоставленных самим себе, и у людей с низким уровнем развития, попадающих в непривычные жизненные обстоятельства. Многие преступления против личности удаются именно потому, что срабатывает эффект внезапности, новизны, скоротечности и угрозы, парализующей волю жертвы.

Люди, по складу характера не способные сбалансировать представления о себе (самооценку) с ожиданиями окружающей среды, склонны пребывать в состоянии постоянной тревожной готовности. Если же им приходится подолгу находиться в обстановке, когда человек обязан принимать решения, будучи не в силах предвидеть последствия, нередко возникает «кризис некомпетентности» с постепенным истощением защитных сил личности и неизбежной невротизацией по типу усиления тревожной мнительности.

При некоторых заболеваниях, когда утрачивается идентичность собственного Я, а окружающие события, теряя привычную нейтральность по отношению к человеку, наполняются новым смыслом, ощущение тревоги может быть очень интенсивным, сопровождаться растерянностью и страхом.

Социальные чувства сопутствуют стремлению человека быть принятым непосредственно окружающей средой общения, вызванному потребностью в защите перед лицом природы и желанием занять понятное и приемлемое положение в обществе. Они выражаются в феноменах, о которых мы уже упоминали, но сейчас повторим еще раз. Эмпатия – ощущение единения, сопровождающееся успокоением и придающее уверенность в себе. Аффилиация – стремление к эмоциональному отождествлению с окружающими на основе приязни, уменьшающее тревожное ожидание социального одиночества. Конформность – склонность человека принимать позицию «единодушно ошибающегося большинства» из боязни средовой изоляции. Страх когнитивного диссонанса – боязнь оказаться в системе общественных ценностей, противоречащих личностным смыслам.

В совокупности социальные чувства определяют влечение человека к другим людям и делают его восприимчивым к ожиданиям со стороны окружающих. Препятствия на пути удовлетворения естественных социальных потребностей вызывают чувства обиды, стыда, гнева, презрения, негодования, что и составляет основу аффекта. И хотя такие эмоции, как голод, половое влечение, страх неизвестного и т. п., тоже могут вызывать сильные чувства, трудно предположить, что они в состоянии сузить сознание, если при этом человек не отвергнут, не унижен и не оскорблен. Единственное исключение можно сделать для страха смерти, но и в этом случае более уместно использовать понятие стресса как психического напряжения, направленного на выживание, нежели аффекта, когда привычно подразумевается не столько физическая жизнь, сколько личное достоинство.