Текст книги "Лето Гелликонии"

Отпевание совершалось под руководством самого архиепископа Дома Страждущих, БранцаБагината. Члены скритины тоже были здесь. По такому случаю для них сколотили деревянные трибуны, обшитые флагами дома Анганолов. Суровость на лицах господ депутатов происходила не от печали по усопшему монарху, а по преимуществу от неодобрения действий монарха живого; тем не менее, несмотря на все свое несогласие, они все же не посмели не прийти на похороны, страшась последствий. Со многими членами скритины пришли и жены, на что была своя причина.

Стоящий на краю разверстой могилы король ЯндолАнганол казался одиноким и всеми покинутым. Время от времени он бросал короткие острые взгляды по сторонам, словно все еще надеялся кого-то разглядеть в толпе, быть может РобайдайАнганола. Взгляд короля заметался по лицам еще стремительней, когда тело его отца, завернутое в золотую ткань, со всеми предосторожностями опустили в предназначенное ему углубление в теле земли. За исключением взгляда, ничто не изменилось в выражении лица Орла. Обладатели направленных на него тысяч глаз в точности знали, что может ожидать усопшего внизу, в мире теней и духов, где тяготы верхнего, светлого и материального, мира больше ничего не значат. Когда-нибудь и они уйдут вот так же, хотя при этом и не будут присутствовать двенадцать придворных фрейлин, бросающих букеты на их недвижимые останки, как сейчас.

Архиепископ БранцаБагинат закрыл глаза и начал отпевание.

– Неудержимый ток лет уносит нас все дальше и дальше от мига появления на свет, с каждым шагом приближая к последней октаве. Как в небесах наших сияют два светила, большее и меньшее, так и существование каждого творения божьего имеет две составляющих, жизнь и смерть, одна из них меньшая, а другая большая. Сегодня великий король ушел от нас, вступив в великую фазу существования. Он был мудрым человеком и знал, что любому свету в конце концов суждено кануть во тьму…

Сочный бас архиепископа заглушил последние шепотки, а толпа с жадным любопытством, точно бродячие вездесущие псы, поводящие носами в сторону ямы в земле, чуть подавалась вперед, к могиле, туда, куда с первыми же словами БранцаБагината упали первые пригоршни земли.

В этот миг подал голос король.

– Вот перед вами лежит злодей, разрушивший жизнь свою и моей матери. Как вы смеете молиться за него, продавшего свою честь и достоинство?

Одним скачком перелетев через могилу, он оттолкнул с дороги архиепископа и бросился бежать к далекому дворцу на гранитном холме, что-то выкрикивая на бегу. Толпа скрылась из виду, но он не умерил бег и мчался так, пока не добрался до стойла, где вскочил в седло хоксни и как безумный погнал его к лесу. Любимец Юлий был забыт на полдороге, отстал и теперь, причитая, брел к обители своего повелителя.

Этот неприятный эпизод, оскорбление, прилюдно нанесенное религии ее столпом, религиознейшим человеком, пришлось чрезвычайно по душе простолюдинам Матрассила. Тут было о чем поговорить и посудачить, над чем посмеяться, что похвалить, а что и осудить за стаканчиком дешевой выпивки.

– А он шутник, этот Яндол, – таким был вердикт, выносимый чаще всего за столами в тавернах после продолжительных возлияний, среди посетителей, которые не воспринимали смерть как такое уж горе или по крайней мере не считали ее причиной принародно терять голову. Так, за королем закрепилась слава парня с отличным чувством юмора, закрепилась очень быстро и прочно, к великой досаде оппозиционеров из скритины, вознамерившихся раздуть его выходку чуть ли не в государственную измену.

Слышать это было неприятно не только злокозненным баронам из скритины, но и загорелому молодому человеку, тайно присутствовавшему на похоронах деда и собственными глазами видевшему во всех подробностях скандальное бегство отца. Проводив СарториИрвраша, Робайдай вернулся к столице и поселился неподалеку от нее, на укрытом камышами островке, где бывали одни только рыбаки. Там новость о смерти деда и нашла его. Он поспешил наведаться в столицу, проявляя все повадки осторожной косули, ощущающей близость льва.

Став свидетелем выходки шутника-отца, Роба верхом на хоксни рискнул последовать за ним до самого стойла и дальше, в лес, по знакомой с детства тропинке. Зачем он это сделал, он и сам не мог сказать, так как встречаться с отцом или хотя бы следить за ним в его прежние намерения не входило.

Отец, очевидно обдумывая очередную публичную выходку, такую же искрометную, как и прежняя, направил своего хоксни к тропинке, по которой не ездил с тех самых пор, как СарториИрвраш покинул дворец. Тропинка эта вела к зверинцу, надежно укрытому в роще среди гибких стволов молодого раджабарала; невозможно было сказать, что когда-нибудь, когда Великое Лето Гелликонии сдаст свои позиции холодам, эти нежные на вид деревца, живущие по много веков, превратятся в непоколебимые изваяния с древесной сердцевиной, крепостью не уступающей камню. Уже успокоившись, отец юного принца привязал Ветра к стволику молодого деревца. Прижав руку к тому же стволу, он уткнулся в нее головой. Ему с мучительной остротой вспомнилось тело королевы королев, понимание и гармония, некогда освещавшие их любовь. Все это ушло, умерло, а как и почему, он понятия не имел. Постояв немного в полной неподвижности и молчании, король отвязал Ветра и повел его мимо обрубков родительских стволов раджабарала, черных, как склоны потухшего вулкана. Впереди появился деревянный приземистый забор зверинца. Никто не вышел навстречу королю, не преградил ему дорогу и не спросил, кто он таков. Толкнув калитку, король Орел вошел во внешний двор – запущенный, давно не посещаемый человеком. Бурно разрослась сорная трава. Небольшой домик, хозяйственная постройка были в отчаянном состоянии; совсем недавно сюда перестали заглядывать люди, и разруха, словно ощутив себя полноправной хозяйкой, мигом взяла свое. Из покосившихся дверей домика выполз трясущийся белобородый старец и поклонился его величеству.

– Почему перед воротами нет стражи? – потребовал ответа монарх. – И почему ворота не заперты?

Так вопрошал король, но в словах его, бросаемых через плечо, пока сам он шагал к клеткам, не было решительности – ответ и так был ему известен. Старик, изрядно поживший и знавший повадки короля, был чересчур умен, чтобы впасть в ту же небрежную манеру и отвечать в том же тоне. Он моментально пустился в витиеватые подробные объяснения: все служащие зверинца, кроме него, были отозваны после позорного смещения советника. Оставшись тут один, он продолжал ухаживать за питомцами в надежде угодить его величеству. Король, далекий от того, чтобы выказать хоть какую-то радость или удовольствие, сплел пальцы рук за спиной и задумался, придав лицу меланхолическое выражение. У подножия скалы, возле которой ютился зверинец, были устроены четыре большие клетки, поделенные на отсеки для пущего удобства их обитателей. На этих обитателей и был устремлен мрачный и задумчивый взгляд короля ЯндолАнганола.

Первую клетку занимали другие. От нечего делать лесные акробаты раскачивались на руках, ногах и хвостах; заметив приближающегося к их клетке короля, они, как перезрелые гроздья гвинг-гвинг, попадали вниз, бросились к решетке и принялись тянуть наружу лапы, очень похожие на человеческие руки, делая это с огромной энергией и рвением, словно имели представление о высоком положении своего посетителя.

Во второй клетке звери при виде незнакомцев шарахнулись от решеток. Многие из обитателей второй клетки поторопились спрятаться в свои норы, с глаз долой. Чтобы эти звери не смогли выкопать в земле лазы и сбежать, дома для них были вырублены прямо в камне скалы. Но два самых сильных самца остались – встав возле решетки, они уставились королю прямо в лицо. Эти протогностики – низкорослые существа, часто путаемые с другими и, надо признаться, очень на них похожие – назывались нондадами. Ростом нондады едва доходили людям до пояса, а их вытянутые вперед, точно рыла, морды чрезвычайно напоминали других. Гениталии нондадов прикрывали клочки шкуры какого-то животного; тела покрывал редкий желтоватый, «песчаного» цвета волос.

Двое выступивших вперед нондадов заговорили с королем, а лучше сказать, затараторили, нервно подергивая конечностями. Речь их представляла собой странный поток не столько слов, сколько пощелкиваний, свиста и всхрапываний. Прежде чем двинуться к третьей клетке, король недолго слушал нондадов, глядя на них со смесью презрения и жалости.

В третьей клетке содержалась наиболее развитая из известных форм протогностиков, мади. В отличие от обитателей двух первых клеток при появлении короля мади не сдвинулись с места. Им, отлученным от своего существования вечных странников, некуда было больше идти; все в мире лишилось для них смысла, и они ни на что не обращали внимания: приход короля, так же как и восход и заход солнц, ничего для них не значил. Под любопытным взглядом ЯндолАнганола мади пытались закрыться руками и спрятать лица.

В четвертой клетке, сложенной из грубо отесанного камня, – это была дань целеустремленности и воле ее обитателей, которые звались людьми, – помещались мужчины и женщины, в основном из трибриатских и мордриатских племен. Женщины спрятались в тень, мужчины же поспешили к решетке, желая успеть донести до короля свои жалобы, просьбу освободить их или по крайней мере прекратить издевательство, под которым подразумевались ученые эксперименты СарториИрвраша, бывшего королевского советника.

– Теперь вряд ли вас кто-то побеспокоит, – пробормотал себе под нос король, вышагивая мимо клеток не менее беспокойно, чем мечущиеся в них заключенные.

– Сударь, мы подвергаемся здесь невиданным унижениям… Мы страдаем, государь…

Всюду, на всех выступах и углах, лежал серый вулканический пепел, сквозь который кое-где уже пробилась трава. Извержение и толчки прекратились так же внезапно, как начались. Король раздраженно пнул сапогом кучу пепла, подняв облако серого праха.

Он вернулся к мади, поскольку именно эти создания больше всего интересовали его. Не находя себе места, он рассматривал вечных странников с разных точек, то присаживался на корточки, то заходил так и эдак. Наконец, не выдержав, несколько самцов мади молча выступили вперед и поставили перед решеткой одну из своих самок, предлагая ее в обмен на освобождение остальных.

С перекошенным от отвращения лицом король ЯндолАнганол отпрянул от клетки. Его черты исказила судорога.

Бросившись из тени каменной клетки на солнечный свет, он столкнулся с РобайдайАнганолом. На мгновение отец и сын оторопело замерли друг перед другом, точно пара котов; первым опомнился Роба – подняв руки и растопырив пальцы, он сделал несколько странных энергичных жестов. Из-за спины Робы, шаркая ногами, выступил седобородый сторож, что-то ворча и жалуясь.

– Заключи их в темницу, дабы сохранить им разум, о могущественный король, – нараспев проговорил Роба.

Ни слова не сказав в ответ, король шагнул вперед и, обхватив сына за шею, притянул его к себе и поцеловал в губы, словно уже давно думал об этом и только ждал удобного случая, чтобы осуществить свое намерение.

– Где ты пропадал, сын мой? Почему ты не хочешь остепениться?

– Если мне хорошо среди моих деревьев, то зачем идти во дворец? От добра добра не ищут.

Говоря это, Роба пятясь отступал от отца и одновременно утирал рукой рот, так что бóльшую часть сказанного им разобрать не удалось. Упершись спиной в решетку клетки, он опустил левую руку, чтобы ухватиться за железо покрепче, словно боялся, что отец немедленно потащит его куда-нибудь, возможно во дворец.

Один из самцов моментально бросился вперед, поймал принца за запястье и втянул его руку в клетку. Самка, та, которую только что предложили королю в качестве выкупа, с диким воплем вцепилась зубами в большой палец Робы. Тот закричал от боли. Король вихрем подлетел к решетке с обнаженным мечом в руке. Мади отпрянули в глубь своей темницы.

– Эти мади так же охочи до королевской крови, как и Симода Тал, – простонал Роба, прыгая с зажатым во рту пальцем. – Ты видел, она хотела откусить мне палец! Как прикажешь после этого относиться к будущим родственникам?

Король расхохотался и убрал меч в ножны.

– Никогда не нужно соваться в чужие дела – вперед тебе наука.

– Эти создания очень хитры, сударь, они само порождение сатаны, и потом, им нечего терять, они уже столько здесь натерпелись, – донесся голос седовласого сторожа.

– Ты сжился со своим зверинцем, как лягушка с прудом, и потому не видишь для этих несчастных другой судьбы, – продолжил Роба, все еще приплясывая от боли. – Но прошу тебя: взгляни на этих несчастных и почувствуй их страдания. Отпусти их, умоляю тебя! Рашвен еще умел извлекать из них пользу, пускай и тогда сомнительную, но сейчас они тебе вовсе не нужны, прояви же здравомыслие и милосердие. Держать их в неволе дольше просто глупо.

– Сын мой, у меня в доме живет молодой фагор, рунт, которого я считаю своим домашним зверем и который, хочу надеяться, считает меня своим хозяином. Он привык ко мне и полюбил и везде и всюду следует за мной. Ты же ненавидишь меня, но ходишь за мной хвостом, как и мой фагор – объясни, почему? Забудь ненависть, обратись к разуму и живи нормальной жизнью рядом со мной. Я ничем не обижу тебя. В свое время я решился поднять на тебя руку, но давно пожалел об этом и раскаялся – ты дал мне достаточно времени все обдумать. Прошу, прислушайся к моим словам.

– С мальчиками всегда очень трудно договориться, уж больно они упрямые, – подал голос сторож.

Отец и сын стояли друг против друга и смотрели во все глаза. Погасив полуопущенными веками свой горящий орлиный взор, король ЯндолАнганол казался спокойным. Молодое симпатичное лицо Робы пылало яростью.

– Значит, теперь тебе недостаточно одного рунта, который бегает за тобой? Неужели у тебя мало пленников, над которыми ты мог бы потешаться, – ведь, кажется, в этом зверинце их множество, на любой вкус? Зачем ты пришел сюда? Посмеяться над несчастными в очередной раз?

– Нет, я пришел не для того, чтобы смеяться над ними. Из рассказов Рашвена я узнал многое. И теперь мне нужно выяснить – как мади занимаются… Я понимаю, мой мальчик, мои чувства тебя пугают. Ты боишься ответственности. Ты всегда был таким. Царствовать – большая ответственность…

– А махать крыльями обязанность бабочки…

Сбитый с толку словами сына, король снова заходил перед клетками как дикий зверь.

– Вот перед нами то, за что чувствовал себя ответственным СарториИрвраш. Возможно, он был довольно жесток. Заставлял обитателей этих клеток спариваться друг с другом так, как этого хотел он, чтобы получить заданный результат. Все, что происходило здесь, он тщательно записывал, таков уж он был и не мог никуда уйти от этого. Я решил сжечь все это – таков я, скажешь ты. Что ж, пусть так.

С помощью своих экспериментов Рашвен находил общие правила, которые называл Законом. Он открыл, что другие из клетки Один, спариваясь с нондадами, иногда могли производить жизнеспособное потомство. Дети их выживали, но были бесплодны. Нет, я ошибся – это потомство других и мади было бесплодным. Бог мой, я забыл подробности. В свою очередь мади, спариваясь с людьми из клетки Четыре, тоже порой производили потомство. Некоторые из этих детей могли рожать.

Свои исследования Рашвен проводил в течение многих лет. От других у мади детей не бывало – заставлять их спариваться было бесполезно. Люди и нондады тоже не приносили потомства. Таков, по его мнению, был Закон. Таковы были факты, которые он получал дорогой ценой. Ради нового знания он был готов на многое, если не на все.

Ты спешишь обвинить его, как винишь всех и вся, кроме себя. Но Рашвен заплатил за свои знания. Однажды, два года назад – тебя, Роба, тогда здесь не было, ты уже предпочитал скитания дворцу, – его жена пришла в зверинец накормить пленников, и другим удалось вырваться на свободу. Они растерзали ее. Старик-сторож может рассказать…

– Сперва я нашел ее руку, сударь, – вставил сторож, довольный тем, что о нем вспомнили. – Левую, сударь, если быть точным.

– Рашвен заплатил за свои знания сполна, Роба, как я заплатил за то, что хотел получить. Придет время, когда и ты заплатишь за все. Лето когда-нибудь кончится.

Роба молча обрывал с куста листья, словно непременно хотел раздеть куст догола, и один за другим прикладывал их к своей ране. Сторож подошел к нему, чтобы помочь, но Роба с неожиданной злостью отпихнул старика ногой.

– Этот зверинец… эти клетки смердят… это место мне ненавистно… О чем здесь мог писать Рашвен… сейчас мне кажется, что он, подсматривавший за невозможным, за самым грязным, был не в своем уме… Послушайте, говорят, когда-то давно, когда о королях еще никто слыхом не слыхивал, мир представлял собой большой белый шар в черной чаше. На свете жили только великие кзаххны анципиталов и дочери людей, их королевы – один из двурогих взял самку человека, вошел в нее своим могучим органом, наполнил золотистым семенем. Это румбо потрясло мир, пребывавший в объятиях вечной зимы, и положило начало смене времен года…

Роба не смог закончить – собственные слова настолько захватили его, что он расхохотался закинув голову. Старик-сторож взволнованно и смущенно оглянулся на короля.

– Насколько я помню, сударь, бывший советник никогда не предпринимал здесь ничего подобного. Уверяю вас…

Король ничего не сказал в ответ. Он стоял неподвижно, и взгляд его был исполнен презрения; до тех пор, пока смех его сына не умолк, он не двинулся с места и только ждал. Потом, прежде чем начать говорить, он повернулся к Робе спиной.

– Не так мы говорим, не о том; не к чему нам ссориться – особенно сейчас, когда душа моя переполнена горем. Если хочешь, мы можем уехать на Ветре вдвоем – ты сядешь позади меня.

Роба упал на колени и закрыл лицо руками. Из-под ладоней донеслись звуки, но это не были рыдания.

– Может быть, он голоден и в голове у него мутится? – предположил сторож.

– Убирайся, старик, иначе не сносить тебе головы.

Старик в страхе отпрянул.

– Ваше величество, я каждый день кормлю животных досыта, как раньше. Я сам ношу им еду из дворца, хоть это и нелегко, в мои-то годы…

Король ЯндолАнганол повернулся к своему коленопреклоненному сыну.

– Ты знаешь, что твой дед недавно присоединился к духам?

– Он наконец обрел покой. Я видел, как зияла под небом его могила.

– Я стараюсь изо всех сил, господин, но поймите меня правильно – без раба я просто сбиваюсь с ног…

– Он умер во сне – легкая смерть, и это за все его грехи…

– Я же сказал – он обрел покой. А ты сам: горе от ума, измучен собственной женой, да и закваска в тебе дедовская – вот три кита, на которых ты стоишь. Чего еще от тебя ждать?

Сложив на груди руки, король спрятал ладони под мышками.

– Три кита, значит? Вот что, сын: это не три кита, это три раны. Но к чему ты мне все это говоришь, неужели считаешь, что без твоих слов мне мало мучений? Останься со мной и будь мне утешением, как поступил бы настоящий сын своего отца. Если уж ты нигде не смог найти себе прибежища, даже у мади, значит, тебе следует остаться со мной.

Опершись о землю, Роба принялся медленно подниматься на ноги. Воспользовавшись паузой в разговоре августейших особ, сторож поспешил вставить словцо:

– Они больше не желают спариваться, сударь. Живут только друг с другом, только те, что в одной клетке, просто чтоб убить время, как я понимаю. От скуки…

– Остаться с тобой, отец? Остаться с тобой, как навсегда остался дед, канув в недра дворца? Нет, я возвращаюсь обратно в…

Пока Роба говорил, сторож с умоляющим, но настойчивым выражением лица прошаркал вперед и встал между королем-отцом и принцем. Мельком взглянув на старика, ЯндолАнганол молча отвесил ему такого тумака, что несчастный отлетел на три шага и приземлился спиной в кусты. Сидящие в клетках узники подняли ужасный переполох, завопили и принялись бить по прутьям решетки неизвестно откуда взявшимися металлическими предметами.

Направляясь к сыну, король улыбался или, ощерившись, притворялся, что улыбается. Роба попятился от него.

– Ты не понимаешь, чем твой дед был для меня, какую власть надо мной имел – когда-то, да и сейчас, и наверняка сохранит ее в будущем. Я же не обладаю такой властью над тобой. Я мог взойти на престол, только свергнув твоего деда.

– В крови, пролитой тобой, могли бы захлебнуться все узники тюрем. Пускай я стану мади, а лучше лягушкой. Я отказываюсь быть человеком до тех пор, пока это звание носишь ты, отец.

– Роба, то, что ты говоришь, жестоко. Очень скоро я собираюсь взять в жены – да что там, считай, уже взял – дочь мади. Для того-то я и приходил сюда, хотел поближе увидеть мади. Прошу еще раз, останься со мной.

– Для чего – смотреть, как ты сожительствуешь со своей рабыней-мади? Считать ваше потомство? Следить за их ростом, регулярно взвешивать, вести книгу учета? Отбирать самых способных и плодовитых, которые все равно никогда не забудут, что их собратья бродят где-то на свободе, и вечно будут рваться прочь из твоей проклятой темницы…

Выплевывая слова, молодой принц пятился, впиваясь ногтями в землю и оставляя после себя борозды. Потом, внезапно вскочив на ноги, он стрелой нырнул в кусты. Через мгновение король уже увидел, как шустрая фигурка принца взбирается по скале, у подножия которой был сооружен зверинец. Потом Роба исчез.

Отвернувшись, король прислонился плечом к дереву и закрыл глаза.

От тяжких дум его отвлекли стенания сторожа, до сих пор барахтавшегося в кустах. Оглянувшись на старика, он подошел к нему, протянул руку и помог подняться.

– Простите меня, господин, но хоть маленького раба, мальчика, у меня уже просто не хватает сил…

Устало потирая лоб, ЯндолАнганол ответил:

– Ответь мне на один вопрос, сланджи. Скажи мне, прошу: в какой позе самки мади предпочитают спариваться? Откуда они подпускают к себе самцов – сзади, как животные, или спереди, лицом к лицу, как люди? Рашвен сказал бы мне…

Вытерев руки о тунику, сторож рассмеялся.

– Эх, сударь, насколько я видел, они делают и так и эдак, и поверьте, у меня было время понаблюдать за ними, пока я работал тут в одиночестве. Хотя в основном они занимаются этим пристраиваясь друг к другу сзади, точно как другие. Кто-то считает, что мади спариваются только для продолжения рода, но я-то знаю, что и они находят в этом удовольствие, хотя, конечно, в клетке жизнь другая, особенная.

– Целуются ли женщины и мужчины мади друг с другом в губы, как люди?

– Никогда этого не видел, сударь. Целуются здесь только люди.

– Тогда скажи, может быть, прежде чем спариться, они лижут друг у друга гениталии?

– Вот этим любят заниматься во всех клетках, сударь. И лижут и сосут, этого полно, такой срам, смотреть невозможно.

– Спасибо тебе, старик. Теперь можешь выпустить своих поднадзорных на волю. Они сослужили свою службу и больше не нужны. Отпусти их, пускай бегут куда хотят.

Сказав это, король направился к выходу из зверинца, шагая медленно и задумчиво, держа одну руку на рукояти меча, другой потирая лоб.

К дворцу он ехал через колеблющийся частокол теней раджабарала. Фреир уже клонился к закату. Небеса пожелтели. Вокруг того места, где солнце соскальзывает за горизонт, стояли концентрические коричневые и оранжевые круги, возникшие в результате преломления света в слоях медленно оседающих вулканических частиц. Заходящее светило близ горизонта напоминало пораженную гниением раковину-жемчужницу.

– Я не могу довериться ему, – сказал король Ветру. – Он необуздан – в меня. Я люблю его, но считаю за лучшее убить собственной рукой. Если бы у него хватило сообразительности, он уже давно сумел бы заключить союз со своей матерью и организовать в скритине блок против меня. Со мной легко было бы покончить… я люблю их обоих, хотя и ее предпочел бы убить собственной рукой, даже ее…

Ветер промолчал, даже ухом не повел. Хоксни брел на закат, думая об одном – как побыстрее добраться до родного стойла.

«Как подло я мыслю, – подумал король. – Это невыносимо».

Взглянув на полыхающие небеса, он подумал, что религия давно научила его бороться со злом, и внутренним, и внешним.

– Я должен хранить обет целомудрия, – сказал он. – Помоги мне, о Всемогущий.

С этими словами он пришпорил Ветра. Сейчас он отправится повидать Первый Фагорский. Анципиталы не ведают, что такое мораль, и не знают угрызений совести. Только с ними он мог найти мир и покой.

Коричневый полукруг наконец одолел оранжевый. Фреир скрылся за горизонтом, и раковина принялась рассыпаться в пепел, стремительно, минута за минутой, обрушиваясь сама в себя, меняясь по мере того, как свет Беталикса пронизывал ее насквозь, приканчивая. Красота ушла, и на месте чудесного заката осталась лишь курчавая облачная страна, куда, в свою очередь, неуклонно смещаясь к западу, падал Беталикс. Глядя на это, Акханаба наверняка подумает (это ясно, как и то, что завтра снова будет жара), что всему на свете приходит конец. Все в мире клонится к закату.

Вернувшись в свой тихий дворец, король ЯндолАнганол обнаружил, что у него гости – в дворцовых залах разгуливали какие-то важные персоны; это были посланцы Священного Панновала, доставившие ему долгожданную грамоту. Его друг, Элам Эсомбер, дожидался его, чтобы заключить в крепкие объятия.

Грамота с высочайшим разрешением на развод наконец-то прибыла. Осталось всего ничего – доставить грамоту королеве королев, провести краткую церемонию, и он будет свободен. Свободен для того, чтобы обручиться с Симодой Тал.