Текст книги "Лето Гелликонии"

Глава 16
Человек, который рубит лед

На смену лету в южном полушарии пришла осень. Близ берегов Геспагората копили силу муссоны.

Пока на северных брегах моря Орла с их мягким климатом королева МирдемИнггала купалась с дельфинами, близ невзрачных южных берегов того же моря, там, где с ним сливались воды Скимитара, умирал авернец по имени Билли Сяо Пин, победитель лотереи «Отпуск на Гелликонии».

Порт Лордриардри заслоняли от буйства открытого моря острова Лордри числом две дюжины, на некоторых из них построили себе хижины китобои. На других островах, безлюдных, большими колониями селились морские игуаны, обитавшие и на отлогом побережье материка Геспагорат. Этих гибких и ловких, покрытых бородавчатым панцирем существ длиной до двадцати футов часто можно было встретить в открытом море. С борта корабля ледяного капитана, «Лордриардрийской королевы», везущей его в Димариам, Билли собственными глазами несколько раз видел в море игуан.

У берега эти животные редко целиком выбирались на сушу, предпочитая крутиться между камнями и водорослями на мелководье, где собирались полчищами. Иногда по изменению поведения игуан, по быстроте извивов и подвижности их кишащих тел знатоки могли предсказать перемену погоды у берегов Димариама в любое время малого года, приближение тумана или шторма; туман образовывался тогда, когда спускающийся с полярных шапок холодный воздух встречался над океаном с теплым. Густой туман окутывал все влажным непроницаемым покрывалом.

Лордриардри, небольшой порт с населением, едва ли достигающим одиннадцати тысяч человек, своим благополучием (читай существованием) был полностью обязан семейному предприятию Мунтрасов. Ничем, за исключением того, что Лордриардри находился на 36,5 градусе южной долготы, всего в полутора градусах от границы тропической зоны, порт примечателен не был. Полярный круг проходил совсем рядом, всего в каких-нибудь восемнадцати с половиной градусах. Внутри, за границей этого круга, царили вечные льды. Там долгие века Фреир даже летом не являл свой лик над горизонтом. Фреир должен был появиться Великой Зимой, чтобы остаться в небесах в продолжение многих жизней людей, чья нога никогда не ступала в пустынный мир полюса.

Обо всем этом Билли узнал, пока его на волокуше везли от пристани, где пришвартовался корабль Мунтраса, к дому капитана. По некоторым причинам о городе Лордриардри Криллио Мунтрас говорил с воодушевлением и гордостью, но при виде собственного дома замолчал.

Стены комнаты, где поместили Билли, были белыми, тщательно оштукатуренными. Окна занавешены белыми же занавесками. Его снова одолела болезнь, и он почти не вставал с постели. Лежа, он смотрел в окно на деревья, на далекие и близкие крыши, на стелющийся в отдалении белый молочный туман. В этом тумане ему иногда удавалось разглядеть мачту.

Только что закончивший одно любопытное путешествие Билли знал, что совсем скоро ему предстоит пуститься в другое, не менее любопытное. Но до начала этого путешествия он должен был лежать здесь, позволяя суровой жене ледяного капитана, Эйви, и его рослой замужней дочери, Имии, ухаживать за собой. Скоро он узнал, что Имия занимала в городской общине высокое положение – она была врачом.

По прошествии нескольких дней усилия Эйви и Имии принесли плоды, и Билли немного полегчало. Неподвижность и отсутствие гибкости в суставах прошли, и он снова почувствовал себя почти нормальным человеком. Жена и дочь ледяного капитана отвели Билли к саням и усадили в них, завернув в одеяла. В волокушу была запряжена четверка удивительных рогатых собак, асокинов. Билли отправился в глубь материка, туда, где незаметно для самого внимательного глаза тек знаменитый Лордриардрийский ледник.

Русло ледника, которое тот прорыл себе сам, пролегало между двумя холмами. Берущий свое начало в горах ледник впадал в озеро, а оттуда его талые воды устремлялись в море.

В присутствии дочери манера держаться Криллио Мунтраса изменилась, и Билли заметил это. Друг к другу отец и дочь относились очень нежно, однако уважение и внимание, которыми ледяной капитан дарил свою дочь, не шли ни в какое сравнение с тем, какое действие ее присутствие оказывало на него самого, хотя бы на его осанку – это подметил наблюдательный Билли, делая выводы по большей части не из того, что говорили друг другу отец и дочь, а из того, как капитан в присутствии Имии втягивал живот, очевидно, считая, что на глазах у нее он должен держаться молодцом во что бы то ни стало.

На берегу ледника сделали привал, и Мунтрас пустился подробно описывать труд работающих здесь бригад ледорубов. После того как Имия, скромно попросив позволения, вставила в рассказ отца несколько слов о численности работников на леднике, Мунтрас без тени злобы попросил ее продолжать вместо него. Что Имия и сделала. Стоящий позади отца и сестры Див только ухмылялся; он, сын своего отца и будущий наследник его дела, ни слова не мог вставить в рассказ и вскоре почел за лучшее незаметно улизнуть.

Имия была не только известным в основанном кланом Мунтрасов городе врачом, но и женой главного городского судьи. Муж Имии, именуемый в присутствии Билли не иначе как Судья, словно таким было данное ему при крещении имя, представлял права города Лордриардри в парламенте столицы, Оишата. Оишат лежал к западу от побережья, на самой границе Димариама с государством Искханди. Процветающий молодой город Лордриардри вызывал у столицы острую зависть, плодами чего становились все новые и новые указы по налогообложению, в которых Судья не уставал находить лазейки.

Но и это было не все. Справедливый Судья без труда находил лазейки и в местном городском законодательстве, составленном членами клана Мунтрасов с выгодой для самого клана и с пренебрежением к участи рабочих и жителей. Поминая зятя в разговоре, Криллио Мунтрас всегда чуть морщился.

В отличие от мужа Эйви придерживалась иного мнения о зяте. Восторженно относясь к его чувству справедливости, она слышать не хотела дурного слова в адрес своих молодых. Ласковая с ними, она была сурова с Дивом, чье поведение – чему немалой виной было холодное отношение матери – дома становилось особенно неприглядным.

– Ты должен изменить завещание, – сказала она мужу, когда после очередной выходки Дива они стояли вдвоем над постелью Билли, – и оставить компанию Имии и Судье – тогда за судьбу дела можно будет не беспокоиться. Как только во главе компании окажется Див, не позже чем через три года всему придет конец. Наша девочка наделена отличным чувством меры и сумеет отличить верный путь от неверного. У нее есть хватка.

Само собой разумелось, что и хватка и чувство меры Имии таковы, какими им надлежит быть у настоящей геспагоратки. Никогда еще Имия не видела чужих краев и всю жизнь провела в родном Лордриардри, словно отгородившемся от остального мира цепочкой из мириад чешуйчатых сторожевых псов, бродящих по побережью Димариама. Однако, как догадывался ее отец, она интересовалась историей и географией и мечтала о путешествиях в южные страны и на континенты.

Внешне Имия Мунтрас очень походила на отца – у нее было такое же простое, широкое лицо человека, не страшащегося открыто смотреть на блеск ледника. Рассказывая Билли о ледяном деле своей семьи, она стояла прямо на льду, крепко упершись в него ногами. В ее словах слышалась нескрываемая гордость.

Берег моря остался далеко позади, и туман сюда не проникал. Высокая ледяная стена, благодаря которой Мунтрас сумел сколотить состояние, ярко блистала на солнце. Чуть поодаль, там, где лучи Беталикса преломлялись в ледяных кавернах, ледник переливался цветами морской зелени и голубизны, как сапфир. Его отражение в озере искрилось словно бриллиантовыми осколками.

Воздух был чист, холоден и свеж. Над гладью озера проносились охочие до рыб птицы. Там, где на границе воды и суши обильно расцветали поля фиолетовых цветов, жили своей жужжащей жизнью бесчисленные насекомые.

На циферблат часов Билли, прямо на три ряда мигающих цифр, опустилась прекрасная бабочка, с головой, напоминающей последнюю фалангу большого пальца. Стараясь разгадать намерения крылатого существа, Билли неуверенно уставился на него.

То, что действительно угрожало ему, было незримо и недоступно ему, не вооруженному ничем, кроме знаний. Его врагом был вирус, уже проникший в гипоталамус, в ствол спинного мозга. Не встречая никакого сопротивления, вирус размножался с огромной скоростью; в организме Билли не было антител, которые могли бы остановить чужака-захватчика. Очень скоро он превратится в неподвижную мумию, станет похожим на предков анципиталов, обитающих в глубине веков.

Но он ни о чем не жалел. Сожалеть можно было только об улетевшей бабочке, которой надоело сидеть на его руке. За то, чтобы вкусить настоящей жизни, той, о которой его наставник мог только догадываться, нужно было платить. Он видел королеву королев – пускай только мельком. Он возлежал с прекрасной Абази. Даже сейчас, уже не способный двигаться, он мог собственными глазами видеть, как далекие склоны ледника на свету переливаются слепяще-синим огнем молний и алым заходящего солнца, вызывая удивление у тех, кто считал лед простой бесцветной субстанцией. Он вкусил всех прелестей и познал совершенство живой природы. За это требовалось уплатить совершенно справедливую цену.

Имия рассказывала, как из тела ледника выпиливают огромные правильные призмы льда. Вооруженные только топорами и пилами работники сначала надкалывают пласты замороженной воды, а потом аккуратно вырезают намеченные слои. Таков был труд лордриардрийских ледяных старателей. Готовый отпиленный блок закрепляли на лотке-тележке и спускали до ведущей к берегу моря особой дороги, представляющей собой деревянные рельсы, змеящиеся под небольшим уклоном вниз; по ним тележки, управляемые опытными возницами, катились целых две мили до порта Лордриардри. Закладывая виражи, груженные ледяными блоками тележки грохотали по деревянным рельсам.

На набережной у моря большие блоки распиливали на малые и грузили в трюмы кораблей компании, имеющие специальную изоляцию из слоев тростника.

Так снег, когда-то выпавший в полярных регионах за 55-м градусом южной широты, а после спрессованный под собственной тяжестью и улежавшийся так при низкой температуре за несколько веков, в конце концов служил людям, живущим в тропиках, охлаждая их питье и ледники с провизией. Там, где природа дала промашку, на помощь ей пришел капитан Мунтрас.

– Пожалуйста, отвезите меня домой, – попросил Билли.

Льющийся гладко и без передышки рассказ Имии прервался. Ее повествование о тоннажах, о многомильной протяженности различных торговых маршрутов, о себестоимости меры льда, поступающего в распоряжение их маленькой империи, закончился; слушатель больше не хотел ничего знать. Молодая женщина вздохнула и что-то сказала отцу, но грохот очередной тележки со льдом, промчавшейся у них над головой, заглушил ее слова. Уже через мгновение ее черты разгладились, и она улыбнулась Билли.

– Давай-ка лучше отвезем Биллиша домой, отец, – сказала она.

– И то верно, – отозвался ледяной капитан, – и то верно.

Не скоро, лишь по прошествии половины Великого Года после того, как планеты-сестры Гелликонии и она сама достаточно отдалились от Фреира и Гелликония снова оказалась в объятиях снегов и ярости зимней стужи, изображение обессилевшего Билли, откинувшегося на спинку волокуши, достигло наконец далекой Земли, став там достоянием миллионов зрителей.

Впечатления от недолгого нахождения Билли на Гелликонии шли вразрез с любыми представлениями Земли о Законе, одно из важнейших положений которого гласило: «Ни один человек с Аверна никогда не должен ступать на поверхность Гелликонии и вмешиваться в или как-то влиять на протекающую там жизнь».

Этому закону, или, точнее, правилу, сформулированному на Земле, было три тысячи лет. С точки зрения культуры эти три тысячи лет были, конечно же, огромным сроком. С поры принятия закона понимание людьми окружающего мира изменилось и углубилось – во многом благодаря наблюдениям большинства населения Земли за жизнью и мытарствами гелликонцев. Подобные передачи способствовали единому и одновременному – а оттого более прочному – качественному изменению самосознания биосферы планеты.

Билли проник в биосферу Гелликонии и моментально стал ее частью. Немедленно последовавший за этим конфликт был очевиден всем землянам. Химические элементы клеток, составляющих тело Билли, включали в себя атомы с умерших звезд в той же степени, в какой те присутствовали в теле Мунтраса и МирдемИнггалы. Смерть Билли символизировала окончательное единение с планетой, слияние без надежды на разделение в будущем. Билли, как и все люди, был смертен. Атомы, из которых состояло его тело, – вечны и нерушимы.

Возможно, это был повод печалиться о канувшей в вечность еще одной человеческой личности, уникальной, неповторимой; но, как бы ни было, на Земле это вряд ли могли воспринять как повод проливать слезы.

Смерть Билли стали оплакивать много раньше, на станции наблюдения Аверн. Билли был драмой авернцев, их доказательством того, что реальность действительно существует, что сами они суть не что иное, как типичные человеческие организмы, управляемые однотипной биологической силой, адекватно реагирующей на изменения условий окружающей среды. Хвалебные слова были сказаны в тот же день.

Семейство Пин, например, оторвалось от обычного пассивного созерцания экранов и пережило небольшую семейную драму. Так, Рози Йи Пин, которая то заливалась слезами, то истерически хохотала, стала центром всеобщего внимания. Она замечательно провела это время.

Бывший наставник Билли был крайне огорчен случившимся.

Свежий воздух, омывший тело Билли и проникший в легкие, освежил его. В голове прояснилось, и он смог насладиться зрелищем блистающего мира. Однако живость этого мира, окружающие звуки мало порадовали его – для него это было слишком. Пришлось закрыть глаза. Когда он снова открыл их, асокины уже резво бежали, волокуша подпрыгивала на кочках, а поднимающийся над морем туман уже заволакивал прежде видную с горы часть горизонта.

Несколько смущенный своим молчанием Див Мунтрас, видимо, желая подняться в собственных глазах, настоял на том, чтобы самому править волокушей. Перекинув вожжи через плечо, он прижал их локтем левой руки, которой держался за переднюю ручку волокуши. В свободной правой руке он сжимал хлыст, которым орудовал очень ловко, то и дело щелкая им в воздухе над асокинами.

– Правь ровнее, Див, – покрикивал на сына ледяной капитан.

Капитан не зря волновался – на одном из поворотов волокуша налетела на камень и перевернулась. Седоков выбросило на землю, прямо под желоб деревянной дороги для тележек с глыбами льда. Капитан приземлился на четвереньки. Отобрав у сына вожжи, он хмуро на него посмотрел, но ничего не сказал. Имия, чьи губы сжались в узкую прямую линию, перевернула волокушу и помогла Билли снова забраться в нее. Ее молчание было выразительнее всяких слов.

– Я не виноват, – оправдывался Див, потирая запястье и притворяясь, что сильно вывихнул его.

Заняв место возницы, отец кивком указал сыну назад, на то место, которое недавно занимал сам. Дальше они уже ехали гораздо спокойнее.

Одноэтажный дом Мунтрасов расползался в стороны, словно пятно мха. Комнаты внутри дома из-за неровности скалистой местности располагались на разных уровнях друг относительно друга, и между собой соединялись короткими лестничными пролетами. Окна комнаты, отведенной Билли, выходили во двор, где капитан Мунтрас каждый теннер расплачивался со своими работниками.

Ограда по границе двора была сложена из гладких валунов, рожденных в полярных горах, которых не видел ни один человек, и принесенных к берегу моря ледником. В каждом камне таилась спрессованная веками история, до которой в Лордриардри никому не было дела – по причине то ли большой занятости, то ли лени (расшифровку истории камней сделали с борта Аверна через посредство электронных глаз). Вдоль каменной стены росли деревья с разделяющимся надвое у самой земли короткими стволами. Билли с кровати мог вволю любоваться этими деревцами.

Когда асокины наконец домчали путешественников до дома, встретившая их на пороге жена капитана, Эйви, захлопотала вокруг мужа точно так же, как недавно хлопотала вокруг Билли. Но Билли был этому даже рад – он предпочитал остаться один в своей комнате с голыми белеными стенами, чтобы смотреть в окно на силуэты деревьев. Постепенно взгляд его замер. Безумие медленно подкралось к нему, задвигало его руками, всячески изгибая их, и так до тех пор, пока руки Билли не взметнулись над головой, где их свела судорога, превратив в подобие древесных сучьев за окном.

В комнату Билли тихо вошел Див. Сын капитана старался двигаться бесшумно и, проявляя всяческую осторожность, тихо затворил за собой дверь и двинулся к кровати. Увидев, что творится с Билли, во что тот превратился, Див замер. Кисть правой руки Билли так далеко загнулась назад, что костяшки пальцев почти касались предплечья, а металлический ремешок часов сильно врезался в кожу.

– Я сниму твои часы, – проговорил Див. Расстегнув ремешок, он неловко снял с Билли часы и положил их на столик так, чтобы тот мог их видеть.

– Деревья, – прохрипел сквозь стиснутые зубы Билли.

– Я хотел сказать тебе кое-что, – угрожающим тоном продолжил Див, сжав кулаки. – Помнишь «Лордриардрийскую деву» и ту девушку, АбазВасидол? Ту, что плыла с нами из Матрассила? – спросил он Билли, присаживаясь на край кровати и испуганно оборачиваясь на дверь. – У нее еще были прекрасные каштановые волосы и высокая грудь?

– Деревья.

– Да, деревья – это абрикосы. Из абрикосов отец гонит свой знаменитый «Огнедышащий». Скажи мне, Биллиш, ты помнишь ту девушку, Абази, о которой я говорю?

– Умирают.

– Не они умирают, Биллиш, а ты. Вот почему я решил поговорить с тобой. Помнишь, как отец унизил меня тогда с Абази? Он отдал ее тебе, Биллиш, будь ты проклят. Он всегда так поступает со мной, унижает при первой возможности. Понимаешь? Откуда мой отец взял эту Абази, а, скажи мне, Биллиш? Если знаешь, скажи, прошу тебя. Я не хочу ничего плохого, просто хочу знать.

Локтевые суставы Билли хрустнули.

– Абази. Спелость лета.

– Я не держу на тебя зла, Биллиш, ты ведь чужеземец и к тому же слабак. Послушай: мне необходимо узнать, как найти Абази. Я люблю ее, понимаешь? После того, что случилось сегодня, мне не следовало возвращаться домой. После того, как отец и сестра так унизили меня – нет, никогда. Она никогда не позволит мне взять компанию отца в свои руки. Послушай, Биллиш, я уезжаю. Я смогу прокормиться и сам – ведь я совсем не дурак. Я найду Абази и начну собственное дело. Сейчас мне нужно знать только одно, Биллиш, – куда отец подевал ее? Быстрее отвечай, парень, пока никто не пришел.

– Да.

Резво жестикулирующие под ветром на улице деревья, казалось, пытались произнести нужное слово на языке немых.

– Анатом.

Подавшись вперед, Див вцепился в сведенные судорогой плечи Билли.

– КараБансити? Отец отвел ее к КараБансити?

Шепот, слетевший с уст умирающего, мог означать только одно – согласие. Уразумев это, Див тотчас разжал руки, позволив Билли чурбаном упасть на подушку. Вскочив на ноги, Див некоторое время стоял посреди комнаты, ломая пальцы и что-то бормоча себе под нос. Заслышав в коридоре чьи-то шаги, он стремглав бросился к окну, прыгнул на подоконник и через миг уже был в саду.

В комнату Билли вошла Эйви Мунтрас. Присев на постель больного, она принялась кормить его кусочками мелко нарезанного нежного белого мяса из тарелки, которую принесла с собой. Уговаривать Билли не пришлось – аппетит у него был отменный, ел он жадно, точно голодный хищник. В мире больных Эйви чувствовала себя уверенной командиршей. После еды она протерла лицо и грудь Билли губкой. Потом, чтобы дать больному отдохнуть, задернула на окнах занавески. Вырисовываясь сквозь занавески силуэтами, деревья превратились в призраки.

Когда еда закончилась, он сказал:

– Я голоден.

– Подожди, дорогой Биллиш, скоро я принесу тебе еще мяса игуаны. Тебе понравилась игуана, верно? Специально для тебя я готовила ее в молоке.

– Я голоден! – выкрикнул он.

Лицо жены ледяного капитана стало озабоченным, и она ушла. Вскоре Билли услышал, как она разговаривает с какими-то незнакомыми людьми. Жилы на его шее напряглись словно канаты, когда он пытался разобрать слова. Но те остались непонятными, лишенными всякого смысла. Он лежал, высоко подняв ноги, и потому плохо понимал звуки речи, доносящиеся до него. Как только он снова перевернулся, смысл слов стал ему понятнее.

– Мама, – говорил нетерпеливый голос Имии, – не глупи. Домашние притирания и питье не спасут Биллиша. У него редкая болезнь, о которой я читала в древних свитках. Это либо костная лихорадка, либо смертельное ожирение. Но симптомы стертые, возможно потому, что он действительно из другого мира, о котором постоянно говорит, и его организм отличается от нашего.

– Имия, дорогая, я ничего не знаю об этом и ничего не могу тебе сказать. Но думаю, что еще немного мяса не наделает ему большого вреда. Может быть, ему понравится гвинг-гвинг…

– По причине его повышенной чувствительности ко всему чужеродному у него в любой миг может развиться булимия. Таковы симптомы смертельного ожирения. В этом случае его лучше будет привязать к кровати.

– Неужели это обязательно, дорогая? Он всегда казался мне таким тихим.

– Когда ожирение скрутит его, он перестанет быть тихим, мама, и станет неукротимым, словно дикий зверь.

Голос, в котором едва заметно сквозило презрение, принадлежал молодому мужчине. Человек говорил терпеливо, но скучно, словно лектор, в тысячный раз выступающий перед желторотыми юнцами. Голос принадлежал мужу Имии, Судье.

– Что ж, не буду спорить, все равно я в этих делах не разбираюсь. Я просто надеюсь на то, что с ним все обойдется.

– Никто не верил в то, что костная лихорадка или смертельное ожирение в это время Великого Года могут оказаться заразными, – отозвалась Имия. – Но, возможно, Биллиш заразился этой болезнью от фагоров, которые считаются ее переносчиками.

Некоторое время разговор продолжался в том же духе, потом внезапно Имия и Судья оказались в комнате Билли. Они стояли над его кроватью и смотрели на него.

– Ты поправишься, – сказала Билли Имия, чуть-чуть наклонившись к нему и проговаривая слова одно за другим, словно он плохо понимал человеческую речь. – Мы вылечим тебя. Но ты можешь стать буйным, и нам придется привязать тебя к кровати. Ты понимаешь меня, Биллиш?

– Умру. Все равно.

Путем огромного напряжения всех сил ему ненадолго удалось превратиться из дерева в обычного человека.

– Костная лихорадка и ожирение – в обоих случаях вирус один. Один микроб. Я не могу объяснить. Действие различное. Зависит от времени года. Великого Года. Это правда.

Силы покинули его. Судорога снова сковала тело. Лишь мгновение он оставался в сознании. Болезни Гелликонии не были его специализацией, но вирус «геллико» давно уже превратился на Аверне в легенду, несмотря на то, что последняя эпидемия на планете случилась давным-давно, за несколько поколений до рождения теперешнего населения станции. Авернцы были знакомы с действием вируса по записям, хранящимся в банках памяти Аверна. Те, кто в бессилии смотрел с неба на мучения Билли, видели в них четкое подтверждение древней легенде, повторяющейся в финале каждый раз, когда новый победитель «Каникул на Гелликонии» ступал на поверхность планеты.

Активация вируса несла с собой невыносимые мучения, но, к счастью, только в течение двух кратких периодов Великого Года: через шесть местных веков после самого холодного времени Года, когда планетарные условия начинали медленно улучшаться, и поздней осенью, после долгого периода жары, который сейчас переживала Гелликония. В первом случае вирус проявлял себя приступами костной лихорадки; во втором случае болезнь называлась «смертельное ожирение». Ни один житель планеты не мог избежать этого бича; болели обязательно все. В обоих случаях смертность составляла приблизительно пятьдесят процентов. Те, кто выживал, становились соответственно на пятьдесят процентов легче или тяжелее, иначе говоря, лучше подготовленными к грядущей жаре или холодам.

Вирус был тем природным механизмом, благодаря которому человеческий метаболизм приспосабливался к кардинальным переменам климата, сотрясающим Гелликонию. Билли менялся.

Стоя рядом с кроватью Билли, Имия молчала, сложив руки на высокой груди.

– Не понимаю. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты все можешь знать? Ведь ты не бог, поскольку будь ты богом, ты не болел бы…

Теперь все, даже звуки голоса, загоняли его глубже в недра сковывающего его древесного ствола. Но он сумел выдавить:

– Это одна болезнь. Два… существенно отличающихся проявления. Ты доктор, поймешь.

Имия поняла. Она снова присела с ним рядом.

– Если это так, тогда… хотя почему нет? Ведь у нас существует две флоры. Есть деревья, которые цветут и плодоносят только раз в 1825 малых лет, но есть и другие деревья, которые цветут и плодоносят каждый малый год. Многое разделено на две половины, но в то же время все существует в единстве.

Сказав это, она плотно сжала губы, словно испугалась, что выболтала секрет, видимо, сообразив, что подошла к краю чего-то недоступного ее пониманию. Вирус «геллико» не во всем соответствовал двойственности гелликонской флоры. Но в одном Имия была права – она вовремя вспомнила о двойной природе цикла жизнедеятельности растений. После того, как восемь миллионов лет назад Беталикс был захвачен в плен Фреиром, все живое на поверхности Гелликонии начало подвергаться усиленной бомбардировке разнообразными излучениями, следствием чего стали бурные генетические мутации и обилие новых видов ранее почти неизменных растений и животных. В то время как одни деревья продолжали цвести и плодоносить как прежде – иначе говоря, пытаться цвести и приносить плоды каждый из 1825 малых лет Великого Года, какими бы ни были климатические условия, – другие коренным образом перестроили свой метаболизм и давали плоды лишь раз за 1825 малых лет. Одним из таких растений был известный раджабарал. Абрикосовые деревья за окнами комнаты Билли не приспособились к обновленному климату и вымирали и во время невыносимой жары и во время небывалых холодов.

Крохотные складки, зародившиеся вокруг рта Имии, свидетельствовали о том, что она всеми силами пыталась продраться сквозь частокол сложных абстрактных рассуждений; но теперь вместо этого она ухватилась за несколько оброненных Билли слов. Разум подсказал ей, что если сказанное им правда, то правда эта будет иметь громадное значение – если не сию минуту, то уж наверняка несколько веков спустя, когда, как следовало из полуистлевших свитков, смертельное ожирение должно разыграться с новой силой.

Уноситься мыслями в такую даль времени было не в обычаях местных жителей. Имия кивнула Билли и сказала:

– Я подумаю над твоими словами, Биллиш, и доложу об этом на следующем съезде Общества врачей. Если нам удастся понять истинную суть этого недуга, тогда, возможно, мы сможем найти способ его лечения.

– Нет. Для тех, кто выживает, болезнь необходима…

Но он видел: ничто из сказанного им она не примет на веру, он никогда не сможет объяснить ей свою точку зрения. И нашел компромисс:

– Я уже рассказывал об этом твоему отцу, – просипел он.

Она сразу же забыла о медицинских проблемах. Отвернувшись от Билли, Имия замолчала, ушла в себя, задумалась. Когда она заговорила снова, ее голос был ниже и значительней, даже сел от напряжения, словно и ей приходилось общаться из внутренней темницы.

– О чем еще ты говорил с отцом? Чем вы с ним занимались? Я имею в виду в Борлиене. Он там, наверное, без меры пил? Я слышала, на его корабле была молодая женщина – это правда? Она плыла с вами от самого Матрассила, так? Он предавался с ней плотским утехам? Ты должен мне все рассказать.

В ожидании немедленного ответа она наклонилась над ним, в точности как недавно ее брат.

– Он и сейчас пьет. Так у него там была женщина? Я прошу тебя, Биллиш, ответь мне, ради моей матери.

Страстность, с которой были сказаны последние слова, поразила Билли; от испуга он попытался поглубже укрыться в своем дереве, чувствуя, как смыкаются слои коры, отгораживающие его чресла от внешнего мира. Срываясь пузырьками с его губ, слова понеслись к далекой уже поверхности.

Имия затрясла его за плечи.

– У него была там плотская связь? Скажи мне. Если хочешь, умирай, но только скажи.

Он попытался кивнуть. Что-то промелькнувшее в его совершенно уже нечеловеческих чертах подтвердило догадки Имии. На ее лице появились одновременно и осуждение, и удовлетворение.

– Боже мой, вот как они пользуются своим преимуществом над женщинами! Моя несчастная праведница мать страдала без мужа годами, а он развлекался с южанками! Я так и знала. Узнала еще несколько лет назад. Для меня это было настоящим потрясением, кошмаром. Мы, димариамцы, люди почтенные и нравственные, не то что эти дикари с южного материка, которых я, надеюсь, не увижу никогда…

Яростные выкрики Имии постепенно стихли, и Билли попробовал запротестовать. Из его горла вырвался только невразумительный хрип. Этот звук вызвал новую волну негодования Имии.

– А эта девушка, тоже, верно, невинная душа, что стало с ней? А каково, скажите, ее правоверной матери? Вот уже много лет подряд по нашему уговору брат в подробностях сообщает мне обо всем, что творит отец… Мужчины настоящие свиньи, у них в голове нет ничего, кроме похоти, она правит ими, они не способны держать слово…

– Ее зовут…

Но имя Абази так и кануло навсегда в небытие – железная рука судороги сдавила гортань Билли.

Мрак окутал Лордриардри. Фреир исчез, закатившись на западе. Птичьи трели стали тревожными. Зависнув низко над горизонтом, Беталикс светил над водой прямо над чешуйчатыми созданиями, во множестве лежащими вповалку на прибрежной полосе. Туман сгустился, закрыв звезды, а с ними и Ночного червя.

Прежде чем отправиться в спальню, Эйви Мунтрас решила отнести Билли немного супа. Но чем больше он ел, тем больший голод снедал его. Его судорога и неподвижность прошли, и внезапно, не совладав с собой, он набросился на Эйви, впился зубами ей в плечо и вырвал кусок мяса. Потом, крича и с окровавленным ртом, бросился вон из комнаты, совершенно безумный. Такой была последняя стадия смертельного ожирения – булимия. Из своих комнат высыпали остальные члены семейства Мунтрасов, рабы принесли лампы. Билли был изловлен, закован в кандалы и накрепко привязан к кровати.