Текст книги "Гимназистка. Под тенью белой лисы"

– Хорошо, Елизавета Дмитриевна, посодействую, тем более что Николай Петрович, как и вы, отказался выбирать награду, а службу у Ольги Александровны таковой точно не назовешь.

Львов развернулся и вышел. Благодарности я ему лепетала уже в спину, но он лишь наклонил голову, показывая, что услышал и принял. Высокие гости двинулись дальше. Соколова же, судя по его громким воплям, потащили совсем не на экскурсию по университету. А я осталась одна. Казалось бы, можно спокойно посидеть над книгой, но что-то мешало погрузиться в чтение. Какая-то мысль билась на краю сознания, никак не позволяя отвлечься, но и понять, что я упустила, тоже не выходило.

Конец моим мучениям положил Тимофеев, вернувшийся в лабораторию после проводов высокого гостя.

– Ну вы и учудили, Елизавета Дмитриевна, – с порога сказал он.

– Я случайно упала, – честно призналась я. – И очень испугалась.

– По вам это было не слишком заметно. Ваша сцена с Софьей Данииловной, знаете ли, была очень некрасивой.

Я всполошилась, что он может выставить меня из лаборатории насовсем, и быстро сказала:

– Я испугалась, сильно ударилась и мало чего понимала. Разве можно меня винить? К тому же я ни слова не сказала об увлечении Соколова антиправительственными заговорами. А то получится, что мы знали и промолчали.

Тимофеев вздохнул.

– Вздорный он человечек, но в некоторых вопросах настоящий талант, – проворчал он. – Правда, теперь таланту этому расцветать придется где-нибудь на периферии и только после отбывания срока.

– Срок за шутку?

Я поначалу удивилась, но вдруг подумала, что в характере Соколова было перепутать свертки и взять не тот, а сверток с бомбой вполне может ждать своего часа где-то в укромном месте. И я бы очень не хотела в этот час пересечься с аспирантом или с кем-нибудь из его товарищей. Судя по тому, что Тимофеев мне ничего не ответил, он тоже сильно сомневался в том, что аспирант хотел лишь пошутить.

– Вы говорили, Филипп Георгиевич, что исследования моего деда до сих пор не повторили, – сказала я, лишь бы перевести разговор на другую тему и прервать нехорошее молчание. – Что вы имели в виду?

– У него была прекрасная методика встраивания лечебного артефакта в тело пациента, – Тимофеев с готовностью поддержал новую тему.

– А зачем встраивать? – удивилась я. – Насколько я понимаю, достаточно простого контакта с кожей.

– Неправильно понимаете, Елизавета Дмитриевна, – ехидно ответил Тимофеев, явно садясь на своего любимого конька. – Если артефакт встраивать, и не просто так, а правильно, то работать он будет куда эффективнее. Тоньше настройка. Меньше потери магической энергии. Потерять, опять же, артефакт невозможно.

– Но если это такое полезное направление, почему за столько лет не нашли методику встраивания? – удивилась я.

– С чего вы взяли, Елизавета Дмитриевна, что не нашли? – усмехнулся Тимофеев. – Извиняет вас лишь то, что вы слишком далеки пока от целительства. Методики существовали и до вашего деда, возникали и после. Так что мы встраивали, встраиваем и будем встраивать.

Он лихо подмигнул.

– Но чем принципиально отличается методика моего деда? – продолжила я допытываться. – Или вы сказали так цесаревичу для красного словца?

– Что вы, Елизавета Дмитриевна? – удивился Тимофеев. – Методика Седых действительно была уникальной, передать он ее не успел, потому что говорил, что хочет сначала довести до ума, а уж потом выносить на суд общественности. Но, увы, получилось как получилось.

Он грустно развел руками.

– Вы так и не ответили на вопрос про принципиальное отличие от других методик, – напомнила я.

– Разве? – удивился он. – Артефакты, встроенные по его методике, становились частью тела, понимаете? Их никак нельзя было обнаружить даже на аурном плане, и тем не менее они работали так, как надо. До сих пор есть пациенты, которые ходят с артефактами Седых и в других не нуждаются.

Он продолжал еще что-то говорить, но я уже не слушала, потому что внезапно поняла, где находится артефакт, за которым все охотятся. Но понимание не делало меня ни на йоту счастливее, потому что мало знать, где лежит, надо еще уметь достать.

– Филипп Георгиевич, – прервала я Тимофеева, который вовсю продолжал изливать на меня сожаления о целом пласте знаний, ушедшем с моим дедом, – наверное, можно понять, как их встраивать, если извлечь. Вы же извлекаете артефакты?

– Помилуйте, Елизавета Дмитриевна, зачем извлекать работающие артефакты, подвергая тем самым жизнь пациента опасности?

– А профилактические работы? Неужели никто не проверяет, не дают ли артефакты сбоя?

– Елизавета Дмитриевна, такие артефакты перестают работать только со смертью носителя, – торжественно сказал Тимофеев. – Это раз. А два – даже если бы мы захотели извлечь артефакт, вживленный Седых, мы бы не смоги этого сделать.

– Почему? – удивилась я, холодея от нехороших предчувствий.

– Потому что обычными методами его невозможно найти. Он есть, но его как бы нет. Я подозреваю, что использовался авторский вариант пространственного кармана, но, чтобы обнаружить вход в него, нужно понимать методику Седых, а это пока никому не удалось.

Глава 20

Итак, оказалось, что мне жизненно необходимо найти записи моего дедушки. Но как подступиться к поискам? Чтобы понять кого-то, нужно думать, как он. Или хотя бы попытаться это сделать. Но даже чтобы только попытаться, нужно хоть немного знать того, чью шкуру хочешь на себя примерить. А что я знала о Седых? Да, собственно, почти ничего: талантливый целитель, которого были бы рады видеть в любом клане, из-за замужества дочери оказался привязан к Рысьиным. А вместе с ним и Звягинцев, который тоже мог устроиться не хуже в другом месте. А вот что Седых представлял из себя как человек, я понятия не имела. Были ли у него какие-то ограничения, или мой родственник считал, что ради достижения целей все средства хороши? На кой черт он засунул проклятый артефакт в меня, свою единственную внучку? И как его теперь доставать? Подозреваю, что даже если кому в голову придет разобрать меня на клеточки, артефакт достать не удастся. Возникает интересный вопрос: что случится с артефактом после моей смерти? Вывалится ли он или так и останется на другом плане бытия? А если вывалится, будет ли неповрежденным? Боюсь, это можно проверить только опытным путем, а я к таким экспериментам совершенно не готова. Что ж, придется выяснять окольными путями.

– Филипп Георгиевич, я бы хотела вернуться к книге Воронова.

– Елизавета Дмитриевна! – возмутился Тимофеев. – Я же вам все объяснил!

– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши слова, просто хотела уточнить, не опасно ли вообще проводить такие исследования? Что будет, если артефакт повредится? Сила зверя рассеется? Или?..

– Точно это вам никто не скажет, но, скорее всего, попытается воссоединиться с хозяином, – проворчал Тимофеев. – С чего вы вдруг озаботились таким странным вопросом, Елизавета Дмитриевна?

– Даже не знаю, Филипп Георгиевич. Но если человек что-то делает небрежно, то это может привести к печальным последствиям. А мне показалось, вы упрекали господина Воронова именно в небрежности.

Я старалась отвести подозрения, но Тимофеев слишком уж недоверчиво на меня посмотрел и ответил:

– Не в небрежности, а в подтасовке фактов, в подгонке их к нужному результату. Да и не проводил он никаких опытов с артефактами, в которых заключена частица зверя, он занимался только описанием.

Этот взгляд Тимофеева мне совершенно не понравился, он смотрел так, словно сканировал, и я прямо нутром чувствовала, что заведующий лабораторией изучает мою ауру. Ауру, в которой, если верить отвергнутой книге, инфернальная лиса успела нагадить. А вдруг на самом деле Тимофееву близки выводы Воронова о превентивном уничтожении носителей лишнего зверя и только научные разногласия мешают с ними согласиться?

– Вы так странно на меня глядите, – не выдержала я.

– А? – очнулся Тимофеев. – Извините, Елизавета Дмитриевна, вы так старательно переводили разговор на работу Воронова, что я невольно заподозрил, что вам пришлось столкнуться с таким артефактом и в результате пострадать.

– В самом деле? – несколько нервно ответила я.

– Поэтому я посчитал необходимым изучить вашу ауру, – пояснил слишком спокойный после такого изучения Тимофеев.

А больше он ничего не пояснил, поэтому пришлось его подтолкнуть:

– И что же вы там увидели?

– Да ничего особенного. Вы совершенно здоровы, и зверь ваш тоже совершенно здоров. Он еще растет, хотя уже видно, что сильный. Недаром у вас проблемы с княгиней Рысьиной.

– И это все? – удивилась я.

– А что я еще должен был увидеть? – в свою очередь удивился Тимофеев. – Хорошая чистая аура. Разве что… Вам явно покровительствует кто-то из богов, так?

– Наверное, – повела я плечами, не зная, считать ли отношение Велеса покровительством. Конечно, он для меня очень много сделал, но именно сейчас, когда мне так необходима его помощь, отказывается со мной разговаривать. А ведь от моей удачи или неудачи зависит очень многое.

Но Велес Велесом, а сейчас меня куда больше обеспокоило то, что Тимофеев ничего не увидел, хотя изучал настолько внимательно, что я не могла не заметить. Этому могло быть несколько причин. Во-первых, Тимофеев все прекрасно разглядел, но говорить ничего не стал из соображений, мне непонятных, но непременно для меня опасных. Во-вторых, мою ауру мог закрыть Велес – не зря же заведующий лабораторией отметил божественное покровительство. В-третьих, лиса могла к этому времени исчезнуть. Наверное, не такой уж плохой вариант, но при одной мысли об этом появилось глухое беспокойство и желание проверить перед зеркалом, там ли она.

– Я все понимаю, Елизавета Дмитриевна, – снисходительно улыбнулся Тимофеев. – Покровительство бога – не то, чем делятся с представителями посторонних кланов. Но видят боги, на месте Фаины Алексеевны я постарался бы найти с вами общий язык, потому что именно это нужно Рысьиным.

Возможно, он успел бы сказать еще что-то не менее интересное, но наш разговор прервался появлением еще одного действующего лица. Вошедшая была не намного меня старше. Вошедшая? Нет, влетевшая. На лице девушки был написан самый настоящий ужас.

– Папа! – выпалила она с порога и тут же бросилась Тимофееву на шею. – Я так испугалась. Мне только что рассказали, что у вас случилось.

– Боги мои, Анечка, да что такого случилось? – необычайно участливо заворковал Тимофеев. – Этот болван Соколов решил глупо пошутить, а далее уже просто раздули. Вот хоть Елизавету Дмитриевну спроси. Она как раз тут была.

Девушка порывисто ко мне повернулась. Пальто ее было не застегнуто, и под ним виднелась не только строгая юбка, но и белый халат. Дочь заведующего лабораторией целительских артефактов явно решила пойти по стопам отца если не в артефактном направлении, то в целительском точно. Внешне она была куда приятнее первой представительницы клана Соболевых, да и во взгляде не было презрительного высокомерия, отличавшего Софью Данииловну. Хотя, возможно, все дело в том, что первая была невестой цесаревича?

– Это действительно была некрасивая шутка Соколова, Анна Филипповна, – подтвердила я.

Пусть сама я в этом сомневалась, но подвести Тимофеева не могла: очень уж умоляюще он на меня глянул.

– Мне рассказали совсем другое, – чуть успокоившись, возразила Анна. – А именно, что Соколов пришел сюда с бомбой, желая убить Михаила Александровича, и только ваша самоотверженность, Елизавета Дмитриевна, помешала ему это сделать.

Я отметила, что она упомянула лишь цесаревича, хотя тот приходил с невестой, которая явно находилась в родстве с Тимофеевыми. Тем не менее приязни к ней не испытывали ни отец, ни дочь.

– Не было там никакой бомбы. Сверток с книгами, – чуть поморщилась я, вспоминая, как глупо выглядела на полу рядом с неудачливым бомбистом.

– С Соколова сталось бы и настоящую бомбу пронести, – нахмурилась Анна. – Он такой… странный.

Пожалуй, странный – не самое удачное определение аспиранта. Я бы сказала, что его странности граничат с душевной болезнью и уж точно не должны оставаться незамеченными либо целителями, либо стражами правопорядка.

– Помилуй, душенька, кто бы его допустил с настоящей бомбой? – успокаивающе сказал Тимофеев. – Охрана цесаревича не зря жалованье получает. Ничего Михаилу Александровичу не грозило.

– Я бы не была в этом столь уверена. В прошлый раз, папа, ты меня тоже успокаивал, а потом выяснилось, что покушение было самым настоящим. И если бы не один из охранников, закончилось бы это печально для Львовых.

Я опять пожалела, что не успела расспросить Николая, что же такое случилось. Но я уверена в одном: если что-то печально закончится для Львовых, это для меня не столь страшно, как если это что-то печально закончится для Хомяковых.

– Львовы не столь малочисленны, чтобы гибель цесаревича стала критичной, – возразил Тимофеев.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – вспыхнула его дочь.

Все страньше и страньше, как говорила незабвенная Алиса[3]3
  Героиня сказки Л. Кэрролла «Алиса в Стране чудес».


[Закрыть]. Я переводила взгляд с отца на дочь, пытаясь понять… нет, не что они говорят, а о чем они умалчивают.

– Ты ушла с занятий? – резко сменил тему Тимофеев.

– Нет, у нас как раз закончилась лекция, когда я услышала про тот ужас, что у вас случился.

Голос ее дрогнул, и я испугалась, что успокоившаяся было Анна сейчас расплачется.

– Это вы про Софью Данииловну? – «наивно» уточнила я. – Мне тоже она показалась слишком плохо воспитанной для того места, на которое претендует. «Ужас» – слово, которое ее прекрасно характеризует.

Глаза Анны сразу зажглись симпатией. Ее же отец успешно справился с улыбкой, заменив ее строгим взглядом и выразительным покашливанием:

– Елизавета Дмитриевна, не нам с вами осуждать выбор цесаревича.

– А он был? – уточнила я. – Или за него выбрали?

– Елизавета Дмитриевна! – воскликнул Тимофеев. – Мне казалось, что вы меня не способны шокировать больше, чем сегодня в коридоре. Но я ошибался.

– А что было в коридоре? – заинтересовалась Анна.

– Ничего интересного, поверь, душа моя, – мрачно посмотрел на меня Тимофеев.

По-видимому, повтора слова «задница» его нервная душа не выдержала бы, поэтому пришлось принять вид записной скромницы и опустить глаза долу, показывая, как мне стыдно за столь вопиющее нарушение правил приличия.

Анна подошла к моему столу, наверняка собираясь расспросить непосредственную участницу утренних событий, и этого душа Тимофеева тоже не выдержала.

– Елизавета Дмитриевна, уже обеденное время, – с сильным нажимом сказал он, выразительно щелкнув крышкой карманных часов. – Пропускать приемы пищи вредно для здоровья, так что вы можете идти. Но не задерживайтесь, вы мне будете нужны после обеда.

– Хорошо, Филипп Георгиевич, постараюсь не задерживаться.

Я захлопнула книгу, и Анна сразу обратила внимание на название.

– У Седых дельные книги, Елизавета Дмитриевна, – одобрила она. – Пишет легко и понятно.

– Честно говоря, мне пока не все понятно, – призналась я, – но я разберусь.

– Тогда вам надо что-то попроще, – предложила она. – А уж потом вернуться к Седых. Зачем вы за него сразу взялись?

– Это книга моего деда, понимаете?

– Какой у вас замечательный дед, – пылко сказала Анна, прижав руки к груди.

Тимофеев сверлил меня тяжелым взглядом, поэтому я больше ничего объяснять не стала и сразу отошла от стола. Но по пути завернула к зеркалу. Для посторонних – прическу поправить, для себя – проверить, что там с лисой. Беглый взгляд показал, что лиса никуда не делась, разве что стала выглядеть несчастнее. Дольше рассматривать я не стала: не хватало еще потерять сознание в присутствии свидетелей. Слухи здесь расходятся только так, в этом я убедилась. Кто знает, во что трансформируется обычный обморок в глазах местных сплетниц: в недоедание или в беременность.

– До свидания, Филипп Георгиевич, – подчеркнуто вежливо сказала я, берясь за ручку двери.

– Я с вами, Елизавета Дмитриевна, – спохватилась Анна. – Мне тоже нужно пообедать.

За порог она выскочила, делая вид, что не слышит отцовского «Анна, вернись». Наверное, решила, что от меня скорее раздобудет нужную информацию, чем от отца. Вон как выразительно смотрит, прикидывая, с чего начать разговор.

– Елизавета Дмитриевна, а зачем вам работа в лаборатории папы?

– Хочется финансовой независимости. Фаина Алексеевна меняет свое отношение ко мне чуть ли не несколько раз на дню, – пояснила я.

– Почему?

Анна удивилась вполне естественно, поэтому я решила не оставлять ее несколько бестактный вопрос без ответа.

– С одной стороны, я дочь ее любимого сына, а с другой – нежеланной невестки. Мою мать Фаина Алексеевна не слишком жаловала, а я на нее похожа.

– Да, мне папа рассказывал про брак ваших родителей, – неожиданно с сочувствием ответила Анна.

– Рассказывал? – неприятно удивилась я. – Зачем?

– О, не подумайте, это не из-за вас, – спохватилась она. – Просто как пример, к чему приводит брак с человеком, который стоит много тебя выше. Кстати, папа считает, что ваш дедушка погиб как раз из-за этого.

– Из-за чего? – Я чувствовала себя совершенно запутавшейся.

– Из-за того, что его дочь была не пара Рысьину, – пояснила Анна. – Не маг, не оборотень.

– Положим, магия у нее как раз была, – чуть более резко, чем хотелось бы, ответила я, потому что внезапно вспомнила, на что она потратила свою последнюю магию: на убийство дочери.

– Очень слабая, уж простите, Елизавета Дмитриевна, мне так рассказывал папа, – с извиняющейся улыбкой уточнила Анна.

– Пусть так, но какое отношение это имеет к смерти моего дедушки?

– Он стремился доказать, что этот брак Рысьиным полезен. В результате влез в какую-то смертельную авантюру вместе с зятем.

Это уже становилось интересным. Возможно, о пропаже артефакта знает куда больше людей, чем я думала. Но Анна говорила несколько отстраненно, словно беседа, которую мы вели, ее не слишком привлекала.

– И в какую, ваш папа не говорил? – Я искоса на нее взглянула.

– Нет, подробностей он не упоминал, только что та стоила обоим жизни. И что это был конфликт с Волковыми.

– С Волковыми? – удивилась я. – Тогда странно, что моя бабушка продолжает с ними общаться.

– Тогда ничего не доказали, а подозрения остаются только подозрениями… Елизавета Дмитриевна, а расскажите, что произошло утром? – выпалила она, не в силах больше сдерживаться. – Михаилу Александровичу действительно ничего не угрожало?

– Разве что Софья Данииловна… – Анна даже не улыбнулась, продолжая требовательно на меня смотреть, поэтому я коротко обрисовала случившееся: – В остальном охрана оказалась на высоте и сразу скрутила Соколова, в свертке которого были книги, а не бомба. Но сверток они тоже обезвредили на всякий случай. Прикрыли сразу защитным куполом, а уж потом начали изучать.

– Но я слышала, что вы…

– Я просто упала, – твердо ответила я.

– А Софи? Она… – Анна замялась.

– Она тем более не пострадала.

– Нет, я не о том. Понимаете, Елизавета Дмитриевна, ходят слухи, что Львовы очень недовольны этой помолвкой и только и ждут повода ее расторгнуть.

– Тогда Софья Данииловна ведет себя непозволительно глупо, – заметила я. – Потому что сегодня она точно дала такой повод.

Мы вышли из здания и остановились на крыльце, поскольку дальше нам было не по пути. Я знала, где находится университетская столовая, и было это совсем не в той стороне, куда я сейчас пойду. Но бросить собеседницу на полуслове казалось неправильным. К тому же она рассказывает очень занимательные вещи.

– Анна Филипповна, вы же учитесь на целителя?

– А? – Она словно очнулась от своих мыслей. Судя по ее лицу, не слишком веселых. – Да, третий курс.

– Может, вы составите мне компанию за обедом и расскажете немного о студенческой жизни? – попросила я.

А заодно я узнаю, как так получилось, что от Соболевых делегировали совсем не ту барышню. Обмолвки что самого Тимофеева, что его дочери были очень уж характерными. Или дело как раз в том, что наследнику нужна только невеста-оборотень?

Глава 21

С Анной мы очень быстро перешли на ты. Возможно, этому поспособствовало то, что я отправила Полину к княгине с запиской, после чего в красках рассказала о требованиях Свиньиной-Морской поменять имя моей прислуге.

– Наслышана про Полину Аркадьевну, – засмеялась Анна. – Лично не знакома, но наслышана. Ее отец занимается поставками в армию. Практически все через него проходит, даже наши артефакты.

– Ваши? Целительские?

– Наши, соболевские. Я клановые имела в виду, – чуть нахмурилась Анна. – Скорее всего, напрямую было бы дешевле для бюджета, но напрямую не получается.

– Почему? – удивилась я. – Невеста цесаревича из Соболевых, неужели клану не дают никаких послаблений?

– Цесаревич – не император, невеста – не жена, – совсем хмуро ответила Анна. – Пока даже даты свадьбы не назначено.

– А как получилось, что она стала невестой? Возможно, вопрос бестактный, но меня извиняет то, что не так давно я потеряла память и теперь не всегда понимаю, что прилично, а что нет.

– Лиза, менталисты что говорят? – совсем по-врачебному оживилась Анна. – Потеря памяти – это не приговор.

– В моем случае – приговор. Сказали, что восстановить невозможно. На мне было использовано заклинание из запрещенных. Повезло, что в живых осталась.

– У папы есть хороший приятель-менталист. Возможно…

– Вряд ли. Если даже Велес отказался.

– Велес? Он к тебе приходил? – восторженно выдохнула Анна. – Ну ты и счастливица. Он так редко кого-то удостаивает беседой.

– За меня просил один из тех, кто им отмечен.

За разговором мы не забывали есть. Потому что болтовня болтовней, но скоро нам разбегаться: одной на работу, второй на занятия – и лучше бы это делать не на голодный желудок. Забавно, но, когда я сказала Полине, что будет обедать еще одна персона, прислуга только приняла к сведению, никак не показав, что готовила только для меня. Но, судя по обеду, готовила с запасом, так что хватило на обеих, да еще и осталось.

– Тогда понятно. Нет, ничего неприличного в вопросах выбора невесты цесаревича нет. Любой клан, имеющий девушку указанного возраста и нужных качеств, может предложить кандидатуру.

– Одну?

– Одну, – чуть омрачилось лицо Анны.

– И кандидатура должна быть оборотнем с магией?

– Это сочетается редко, поэтому по правилам соискательница должна иметь хотя бы что-то одно. У Софьи магии нет, только хорошее владение артефактами. Для неодаренного, разумеется.

Софья Данииловна явно не вызывала у нее симпатии, хотя Анна старалась говорить беспристрастно, не выпячивая отрицательных черт и не утаивая положительных. Правда, хорошее владение артефактами, на мой взгляд, не такое уж выдающееся достижение.

– И из всего списка Михаил Александрович выбрал Софью Данииловну?

– Не совсем так. Выбор делал не только он. Учитываются многие факторы. Скорее всего, Соболевы что-то пообещали Львовым. Что-то весомое.

– Скорее всего? Ты не знаешь? – удивилась я.

– Мы не относимся к верхушке клана. – Она гордо вскинула голову. – Хотя мой отец – значимая величина в целительстве, в дела клана его не посвящают.

Тема была ей явно неприятна, поэтому я перестала расспрашивать про клановые дела и перешла на дела целительские. Анна с радостью переключилась и рассказывала о занятиях и лекциях с большим энтузиазмом.

– А вы уже практикуете? – заинтересовалась я. – Или считают, что вы пока слишком мало знаете, чтобы исцелять?

– Исцеляем, но под присмотром. Правда, в конце практики мне доверяли первичный осмотр проводить самой, без куратора.

– Слишком большой поток больных?

Она рассмеялась:

– Что ты! Практику я проходила в Императорской лечебнице. Откуда там большой поток?

– В Императорской? Туда, наверное, сложно попасть на практику?

– Сложно, – подтвердила Анна. – И берут только лучших. С нашего курса пятерых направили. Не думай, меня взяли не потому, что папа просил, а потому, что я стараюсь учиться так, чтобы быть его достойной.

– Я ничего такого и не думала, – улыбнулась я.

Действительно, Анна не была похожа на тех, кто живет за счет успехов родителей. У нее наверняка были свои грандиозные планы. Вон как сияет, когда рассказывает о занятиях, – почти так же, как когда упоминает Михаила Александровича, в которого она точно влюблена, хотя и пытается это скрыть.

– А Императорская лечебница считается самой-самой? Получается, там лучшее оборудование и целители?

– В клановых бывает получше, – честно ответила Анна. – Но на практику в клановые лечебницы только своих пускают, а у Соболевых они…

Она замялась, не желая говорить плохо о лечебницах своего клана, но и не находя хороших слов для них.

– Оставляют желать лучшего? – предположила я. – Но почему? Я слышала, что соболевские артефакты очень ценятся.

– Не соболевские, горностаевские. Да, Соболевы наследовали Горностаевым, но ряд технологий к ним не перешел. К тому же… – она немного помялась, видимо, не считая корректным сообщать такие подробности. – К тому же даже те артефакты, что есть, зачастую не используются.

– Почему? Умений персонала не хватает?

– Потому что этим вопросом ведает Сонина мама, а она строго запрещает использовать артефакты.

– Потому что энергозатратно?

– Потому что они могут сломаться, – явно кого-то передразнивая, ответила Анна. – А если сломаются, то в лечебнице этого артефакта уже не будет, понимаешь?

– Не понимаю. Зачем тогда они нужны, если ими не пользоваться?

– Вот-вот, – кивнула Анна. – Я тоже не понимаю, а вот Соня – и понимает, и поддерживает мамину политику. С одной стороны, она помогает комплектовать лечебницы нужными артефактами, а с другой – требует, чтобы те лежали в сейфах во избежание порчи. Если она при проверке обнаруживает, что подаренным артефактом пользовались, устраивает такой скандал, что главный целитель лечебницы зарекается трогать артефакты вообще.

– Но это уже не благотворительность…

– Вот-вот, видимость одна, – вздохнула Анна, бросила взгляд на часы и всполошилась: – Ой, мне пора, а то на занятия опоздаю.

– Заходи, если будешь пробегать мимо, – предложила я.

– И ты заходи. Сейчас я адрес запишу.

– У меня такие сложные отношения с Рысьиными, что, боюсь, если выйду из университета, назад могу не зайти, – фыркнула я. – Так что только вы к нам.

По лицу Анны было видно, что ей ужасно хочется узнать, что у меня за сложности, но время ее поджимало, поэтому она торопливо попрощалась и убежала, пообещав зайти если не ко мне, то в лабораторию папы точно.

А Мефодий Всеславович, напротив, проявился.

– Опять вы во что-то влезли, Елизавета Дмитриевна, – он даже не спрашивал, а утверждал. – Очень уж вы взбудоражены.

– В моем положении ровно не сидится, – согласилась я. – Я знаю, где артефакт. Только как его достать, понятия не имею. Нужны записи деда, а они пропали.

– А без них никак? – деловито уточнил Мефодий Всеславович.

– Без них никак. Там утерянная методика.

– Добро. Поспрошаю местных домовых. Может, знают что.

Он исчез так же быстро, как и появился, а я отправилась в лабораторию. Покушение покушением, а от работы меня никто не освобождал.

К этому времени Тимофеев успел отобедать и успокоиться, поэтому находился в умиротворенном состоянии. Или, как вариант, настроение ему улучшил тот факт, что своего аспиранта он увидит еще не скоро. То, что Соколова до сих пор не отпустили, говорило о том, что в версию шутки правоохранительные органы не поверили или это была шутка, за которую положен срок.

Несмотря на уверения Тимофеева, что я ему буду после обеда очень нужна, он прекрасно обходился без моей помощи, что-то себе мурлыкая под нос и отвлекая меня от чтения. Теперь я прицельно изучала книгу деда, рассчитывая там найти хотя бы намек на способ извлечения запиханного в меня артефакта. Но отвлекало не только пение Тимофеева, невольно думалось и о том, выполнит ли Львов мою просьбу, и если выполнит, то как скоро я увижу Николая. Постоянно маячащая рядом с моим хомяком Ольга Александровна злила даже на расстоянии.

Подумалось, что зря я не уточнила у Анны, насколько сильно влияние монархической семьи на внутриклановые дела. Но настроения мне это не испортило. Мне даже петь захотелось, почти как Тимофееву, но я себе воли не дала. Петь нам точно хотелось разное, а мешать хорошему настроению начальника – плохая затея. Как бы не пришлось мне после наезда Львовых на Рысьину переселяться опять в казенное жилье. Тогда деньги с этой работы окажутся весьма кстати. И это еще не считая опыта, который я тут приобретаю. Кстати, об опыте…

– Филипп Георгиевич, может, вам нужно помочь?

Он замер и посмотрел так, словно напрочь забыл о моем присутствии. Но благодушие тут же вернулось на его физиономию, он небрежно махнул рукой в мою сторону, чуть не свалив со стола держатель с пробиркой, поймал его в последний момент и невозмутимо сказал:

– Спасибо, Елизавета Дмитриевна, пока не надо. Потом что-нибудь сделаете. Читайте пока.

В результате я просидела над книгой до вечера. Правда, безрезультатно: никаких указаний не нашла. Признаться, в глубине души рассчитывала, что именно родственная кровь позволит углядеть нечто, недоступное другим. Не зря же говорят, что кровь не водица? Оставалось надеяться, что она проявит себя по-другому, поскольку в этом вопросе от нее прока не было.

Мой уход Тимофеев отметил легким кивком, не отрываясь от замеров. Ужасно хотелось расспросить, что он делает, но, поскольку он поместил один артефакт в другой, от которого почти не отрывал взгляда, даже строчил почти на ощупь на листе какие-то цифры и символы, было понятно, что проявление научного интереса сейчас неуместно. Но если бы не занятия, я бы осталась и непременно расспросила по окончании опыта, что он делает, потому что второй артефакт явно представлял собой нечто для первичного испытания целительских.

В этот раз на занятиях Полины Аркадьевны не было. Сомневаюсь, что до нее удалось донести их бессмысленность, скорее, она уверилась, что сам факт оплаты даст ей вскоре вожделенную магию. Или решила, что с ее талантами ничего страшного не случится, пропусти она одно занятие или даже больше. В любом случае ее отсутствие никого не обеспокоило и отзанимались мы, спокойно отрабатывая указанные техники. А то, что преподаватель пару раз вздрогнул при звуке открывающейся двери, так у каждой профессии свои риски.

Жаль, но по вопросу аурного зрения опять не удалось получить консультацию, потому что в конце занятия преподаватель заявил, что опаздывает и не может уделить никому даже минуты своего драгоценного времени. Убегал он и в самом деле так, словно за ним гналась толпа крэгов. Я было расстроилась, но вспомнила, как Филипп Георгиевич меня осматривал на предмет влияния магии темных артефактов, и решила, что про ауры можно поспрашивать и у него. Или хотя бы узнать, что можно почитать.