Текст книги "Пять дней в Париже"

– Послушай, Оливия, ты должна пообщаться с прессой. Иначе люди подумают, будто ты где-то прячешься. Ты четыре дня провела в коме, и я не хочу, чтобы вся страна вообразила, что у тебя теперь не все в порядке с головой.

Впрочем, Энди разговаривал с ней, будто так оно и было. Она же не могла думать ни о чем другом, как о разговоре с братом, который произошел утром. Эдвин был сам не свой, и Оливия могла только догадываться, что он чувствует. Примерно то же, через что прошла она, когда умер Алекс. Если не хуже, ведь он потерял не только детей, но и жену. И вот теперь Энди требует, чтобы она, сидя в кресле-каталке, дала пресс-конференцию.

– Мне все равно, что они подумают, я ни перед кем не буду выступать, – твердо сказала она.

– Не хочешь, а придется! – рявкнул Энди. – У нас с тобой договор.

– Мне от тебя тошно. – И с этими словами Оливия отвернулась от него.

А когда на следующий день нагрянули репортеры, она не стала с ними разговаривать. Она выставила парикмахера, выставила визажиста и отказалась выйти из палаты. Журналисты решили, что с ними играют в какие-то игры, и Энди был вынужден провести пресс-конференцию в больничном коридоре без нее. Он объяснил, как его жена страдает из-за того, что осталась жива, в то время как близкие ей люди погибли. По его словам, он тоже из-за этого страдает. Но было трудно поверить, что Энди Тэтчер способен на такие чувства. Если что и мучило его, так это желание попасть в Белый дом, причем любой ценой.

Он не собирался упускать возможность разжалобить своих потенциальных избирателей и на следующий день запустил к ней в палату троих репортеров. Когда же Оливия увидела их, она испугалась и расплакалась, так что два санитара вытолкали незваных гостей за дверь. Впрочем, перед тем как уйти, они сумели сделать несколько снимков, а оказавшись снова в коридоре, принялись живо обсуждать случившееся с Энди.

Наконец репортеры ушли, а он вернулся к ней в палату. Не успел Энди переступить порог, Оливия вскочила с кровати и набросилась на него.

– Как ты только мог?! Как ты посмел? Эдвин только что потерял семью, а меня еще не выписали из больницы! – разрыдалась она, бессильно колотя его кулаками в грудь.

На это он ответил ей, что должен был убедить всех, что она жива и здорова, что не тронулась умом, как некоторые уже стали подозревать. Иначе зачем ей прятаться от людей?

Энди было наплевать, как важно для нее сберечь чувство собственного достоинства. Его политическая карьера – вот что было для него самым главным.

Питер увидел злосчастные фото по телевизору в тот же вечер, и от жалости к ней даже заныло сердце. Оливия лежала на койке в больничной рубашке. Боже, какая она хрупкая, какая испуганная. В глазах застыла безысходность. По словам одного из репортеров, у нее все еще была пневмония. В общем, это был трогательный снимок, призванный разжалобить публику, что, собственно, и требовалось ее мужу. Питер выключил телевизор, но Оливия по-прежнему стояла у него перед глазами.

Состояние Оливии улучшилось настолько, что ее пообещали выписать уже к концу недели, и тут она удивила мужа. Она заявила Энди, что не вернется домой вместе с ним. Оливия уже обсудила этот вопрос с матерью. Ее ждут в Бостоне. Она какое-то время поживет в родительском доме.

– Но это же полная чушь! – возмутился Энди, когда она сообщила ему о своем решении по телефону. – Ты не маленькая девочка. Ты нужна мне здесь, в Виргинии.

– Это еще зачем? – с вызовом спросила Оливия. – Чтобы ты каждое утро запускал ко мне в спальню репортеров? Моя семья пережила трагедию, и я хочу в это трудное время быть с родными.

Она не винила Энди в том, что случилось. Шторм не его вина, это природная стихия. Другое дело, как он потом вел себя. Ни чувства собственного достоинства, ни сострадания, ни хотя бы внешнего соблюдения приличий. И Оливия знала, что никогда ему этого не простит. Энди даже в несчастье эксплуатировал их – и ее, и ее семью.

И не собирался в этом останавливаться. Когда, выписавшись, она спустилась в вестибюль больницы, ее уже поджидала там настоящая армия репортеров. А ведь Энди единственный, кто знал о времени ее выписки. Так что узнать об этом журналисты могли лишь от него. Затем свора газетчиков появилась у дверей дома родителей Оливии, но ее отец быстро сумел избавиться от них.

– Не беспокойте нас, – заявил губернатор, и они его послушались.

Он согласился дать короткое интервью, однако пояснил, что ни его жена, ни дочь, ни конечно же сын в данный момент просто не в состоянии отвечать на вопросы журналистов.

– Я уверен, вы меня поймете, – доброжелательно добавил он и согласился на один-единственный снимок. Что касается миссис Тэтчер, то он может сказать лишь одно: в это нелегкое время его дочь выразила желание быть рядом с матерью и братом, который также сейчас находится в их доме. После случившейся трагедии ему больно возвращаться к себе домой, не говоря уже о том, чтобы делиться своими чувствами с журналистами.

– Скажите, правда ли, что после трагедии между Энди Тэтчером и его женой произошла размолвка? – выкрикнул один из журналистов.

Вопрос застал губернатора врасплох. Подобное даже не приходило ему в голову. Вечером того же дня он задал этот вопрос жене – вдруг ей известно что-то такое, чего не знает он сам.

– Не думаю, – ответила Дженет Дуглас и нахмурилась. – Оливия мне ничего не говорила.

Впрочем, оба знали, что дочь им многое недоговаривает. В последние годы она столько пережила и предпочитала хранить свои мысли и чувства при себе.

А вот Энди, когда ему был задан тот же вопрос, счел своим долгом пожаловаться на жену и даже заявил, что если Оливия в ближайшее время не вернется к нему, то скоро поползут разные слухи.

– Я вернусь, как только буду к этому морально готова, – холодно ответила Оливия.

– И когда именно? – Через две недели Энди возвращался в Калифорнию, и ему необходимо было, чтобы она присоединилась к нему.

Вообще-то она планировала поехать на несколько дней в Виргинию, но его настойчивые требования только отвращали ее. Оливия тянула с возвращением, и к концу недели мать наконец решилась задать ей вопрос.

– Что происходит? – мягко спросила Дженет Дуглас, когда Оливия сидела у нее в спальне. У матери часто случались приступы мигрени, и она лежала в постели с холодным компрессом на голове. – Скажи, у вас с Энди все в порядке?

– Все зависит от того, что имеешь в виду под «все в порядке», – отозвалась Оливия. – Все как обычно, ни хуже, ни лучше. Ему просто действует на нервы то, что я не подпускаю к себе прессу и не раздаю на потребу таблоидам слезливые интервью. Но дай ему день-другой, как он наверняка устроит очередную пресс-конференцию.

– Политика творит с людьми странные вещи, – мудро заметила мать.

Кому, как не ей, было дано это знать. И еще то, какую цену за это приходится платить. Даже недавняя мастэктомия не осталась ее личным делом. Нет, об этом было громогласно объявлено по телевизору, и даже показано интервью с лечащим врачом. Но Дженет Дуглас была женой губернатора и прекрасно знала малоприятную изнанку своего положения. Под зорким оком прессы она прожила почти всю свою сознательную жизнь, что не могло не отразиться на ее здоровье и душевном состоянии. И вот теперь та же история повторяется с ее дочерью. Да, победа на выборах дается дорогой ценой, впрочем, поражение – тоже.

Оливия посмотрела на мать. Интересно, как бы отреагировала та, скажи она ей всю правду. Оливия ломала голову над этим вопросом уже несколько дней. И теперь знала, как ей поступить.

– Я ухожу от него, мама. Я больше не могу. Я пыталась сделать это в июне, но он горел желанием включиться в президентскую гонку, и я согласилась остаться с ним на период избирательной кампании, а если он победит, то еще на четыре года.

Оливия с несчастным видом посмотрела на мать. Произнеся это вслух, она пришла в ужас от собственных слов.

– Он обязался выплачивать мне за это по миллиону в год. Но самое смешное – мне все равно. Потому что эти деньги – сродни подкупу. Я согласилась лишь потому, что когда-то любила его. Но, похоже, я не слишком-то любила Энди даже в самом начале. В том, что я не люблю его теперь, нет никаких сомнений. Но я больше не могу.

И ничто не сможет меня удержать, мысленно добавила она.

– В таком случае и не надо, – спокойно ответила мать. – Тут даже десяти миллионов будет мало. Никакие деньги не принесут счастья. Тем более не стоит рушить из-за них свою жизнь. Чем раньше ты уйдешь от него, Оливия, тем лучше. Я сама зря не сделала этого много лет назад, но теперь уже поздно. Я едва не превратилась в алкоголичку, угробила собственное здоровье и не добилась в жизни того, к чему всегда стремилась. Наши отношения не складывались, что не могло не отразиться и на вас, наших детях. И если тебе не нужна такая жизнь, если ты хочешь сбросить с себя этот груз, чем раньше ты это сделаешь, тем лучше. – Со слезами на глазах она взяла руку дочери и сжала ее. – И что бы там ни сказал твой отец, я целиком и полностью на твоей стороне. – Дженет Дуглас с нежностью посмотрела на дочь. Одно дело – бросить политику, и совсем другое – мужа. Кто знает, вдруг ее брак еще можно спасти? – А как же Энди? Что будет с ним?

– Мама, между нами много лет уже ничего нет. Мы давно стали чужими.

Дженет кивнула. Внутренне она была готова услышать нечто подобное.

– Я так и подумала. Просто не была уверена. – Она улыбнулась дочери. – Твой отец решит, что недавно я ему солгала. Он спросил у меня, все ли с тобой в порядке, и я ответила: разумеется. Хотя, сказать по правде, меня мучили сомнения.

– Спасибо, мама. – Оливия обняла ее за плечи. – Я люблю тебя.

Мать только что сделала ей бесценный подарок, дала материнское благословение.

– И я тебя тоже люблю, моя дорогая, – ответила она, обнимая дочь. – Поступай, как считаешь нужным, и не переживай, что по этому поводу скажет твой отец. Ничего, как-нибудь переживет. Они с Энди какое-то время повозмущаются, а потом угомонятся. К тому же Энди еще молод и при желании всегда может снова жениться. А Вашингтон от него никуда не уйдет. Главное, не давай ему принуждать себя, Оливия, если тебе самой это не надо.

Для дочери Дженет мечтала об одном: чтобы та, наконец, обрела свободу.

– Я не вернусь к нему, мама. Ни за что и никогда. Мне давно следовало уйти от него, еще до того, как родился Алекс, или сразу после того, как он умер.

– Тебе еще не поздно начать жизнь сначала, дорогая, – мягко сказала Дженет, коря себя за то, что сама не решилась когда-то на такой шаг. Ради мужа она пожертвовала всем: собственной карьерой, друзьями, мечтами. Каждая, даже самая мельчайшая капля ее энергии расходовалась на политическую карьеру мужа. Нет, для дочери она не хотела такой судьбы. – И что ты намерена теперь делать?

– Попробую писать, – застенчиво ответила Оливия, и мать рассмеялась.

– То есть круг замкнулся. Значит, пиши и не позволяй никому встать у тебя на пути.

Они проговорили весь день, а затем вместе приготовили в кухне ланч. В какой-то момент Оливия едва не проболталась про Питера, но в последний момент сдержалась.

Правда, она сказала, что, возможно, вернется во Францию, в рыбацкую деревушку, к которой прикипела душой. Лучшее место для того, чтобы писать, трудно придумать: здесь ее никто не найдет. Мать придерживалась иного мнения.

– Ты не можешь прятаться вечно, – сказала она.

– Почему бы нет? – с печальной улыбкой возразила Оливия. В данный момент ей хотелось лишь одного – исчезнуть, правда, теперь на законных основаниях, и никогда больше не сталкиваться с назойливой прессой.

В тот вечер Эдвин составил им компанию за ужином. Было видно, что брат убит горем, но Оливии, по крайней мере, удалось немного отвлечь его. Несмотря на недавнюю трагедию, он каждый день следил за тем, как обстоят дела в Вашингтоне, – звонил, получал факсы.

У Оливии с трудом укладывалось в голове, как брат находит в себе силы об этом думать. Увы, даже пережив ужасную личную драму, он оставался копией их отца. Политика была его стихией, так же как для Энди. Кстати, в тот же вечер она позвонила мужу и сказала, что приняла важное для себя решение.

– Я к тебе не вернусь, – сообщила она.

– Ты опять за свое, – раздраженно ответил Энди. – Или ты забыла про наш договор?

– В нем ничего не говорится о том, что я должна следовать за тобой везде и повсюду во время президентской гонки. Там лишь сказано, что, если я это делаю, мне полагается миллион долларов в год. Считай, я только что сэкономила для тебя кучу денег.

– Ты не можешь так поступить! – В его голосе слышалась неподдельная ярость. Как она смеет предавать его в такую минуту, когда на карту поставлено все.

– Это почему же? Могу. Завтра я уезжаю в Европу.

На самом деле до отъезда оставалось несколько дней, но Оливия хотела, чтобы он понял: все кончено.

На следующее утро Энди уже был в Бостоне, и, как и предсказывала ее мать, отец занял его сторону.

Впрочем, ей уже тридцать четыре года, она давно не девочка и знает, что ей нужно. А главное, она знает, что никто на свете не удержит ее рядом с ним.

– Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься?! – орал на нее отец.

Энди посмотрел на него с благодарностью.

– Да, – негромко ответила она, переводя взгляд с отца на мужа. – От лжи и разбитого сердца. Я знаю, что это такое, и уверена, что с меня уже хватит. Как-нибудь обойдусь без них. Ах да, я еще забыла про эксплуатацию.

– Не строй из себя бог знает кого! – раздраженно бросил ей отец. Он был политиком старой закалки и, в отличие от Энди, более приземленным человеком. – Подумай только! Это такая жизнь! Такие возможности!

– Согласна, для тебя это так и есть, – ответила Оливия, глядя на отца с сожалением. – Но для меня – это жизнь, полная компромиссов и разочарований невыполненных предвыборных обещаний. Я же хочу для себя настоящей жизни, рядом с настоящим человеком. А если такого не встречу, согласна на одиночество. Оно меня не пугает. Главное, быть как можно дальше от политики и никогда больше не слышать этого слова.

Говоря эти слова, Оливия покосилась на мать и увидела, что та одобрительно кивает.

– Ты круглая дура, вот ты кто! – рявкнул отец.

Когда Энди, злой, как черт, вечером уезжал от них, он заявил, что Оливия дорого заплатит за свое решение.

И это была не пустая угроза. Через три дня, когда она уезжала во Францию, в бостонских газетах появилась история, которая могла появиться там только с подачи Энди. В ней говорилось, что после недавних трагических событий, во время которых погибли трое членов их семьи, Оливия перенесла травматический стресс и была срочно госпитализирована с нервным срывом. Ее муж якобы переживает за нее, и хотя в статье этого не было сказано открытым текстом, в ней, однако, содержался намек, что психическое состояние Оливии ставит под сомнение совместное проживание супругов. Вся статья была написана таким образом, чтобы вызвать сочувствие к Энди, которого судьба связала с ненормальной женой.

В общем, он, как мог, выгораживал себя. Если Энди признает, что у его жены поехала крыша, значит, у него есть основания бросить ее. Один ноль в его пользу. А может, два ноль или даже десять?

И что в итоге? Отправил ли он ее в нокаут? Или же она, пока он отвернулся, сбежала от него и тем самым спасла себе жизнь? Ответов на эти вопросы у нее не было.

Когда Питер прочел эту статью, то заподозрил, что она напечатана с подачи Энди. Потому что Оливия в ней была не похожа на себя, по крайней мере, на ту, которую он знал.

Так это или нет, проверить он не мог. В статье не говорилось, в какую клинику ее поместили. Всей правды ему никогда не узнать, и от тревоги за нее он не находил себе места.

B четверг, во второй половине дня – через несколько дней после того, как Оливия сообщила Энди о своем решении, – мать отвезла ее в аэропорт.

Дженет Дуглас посадила дочь в самолет и дождалась, когда тот взлетит. Хотела убедиться, что с дочерью все в порядке и она действительно улетела во Францию. Оливия избежала судьбы, которая могла бы погубить ее как личность. Дженет Дуглас знала это по своему печальному опыту и с легким сердцем наблюдала, как крылатая машина взмыла в воздух и взяла курс на Париж.

– Счастливого пути, Оливия, – прошептала она в надежде, что дочь вернется на родину еще не скоро. Зачем спешить? Здесь ее ждет только боль, мучительные воспоминания и мужчины-эгоисты, стремящиеся во что бы то ни стало подчинить ее себе.

Дженет была счастлива: Оливия теперь будет жить во Франции. Как только самолет скрылся в вышине, она дала знак телохранителям и, облегченно вздохнув, покинула здание аэровокзала.

Глава 10

Был конец августа. Кейт с детьми по-прежнему находилась на Мартас-Винъярде. Питер продолжал получать факсы с отчетами об исследованиях. Увы, с каждым днем напряжение между ним и тестем нарастало. Ко Дню труда его можно было ощутить едва ли не кожей. Даже мальчишки, и те его почувствовали.

– Что там такое между отцом и дедом? – спросил как-то раз в субботу Пол.

Кейт нахмурилась, однако ответила:

– С твоим отцом в последнее время трудно, – как можно спокойнее произнесла она. Впрочем, от сына не укрылось, что вину за разлад она возлагает на их отца.

– Они что, из-за чего-то поцапались?

Сын был уже взрослым, чтобы понимать такие вещи, мать же всегда старалась быть с детьми искренней, тем более что в семье, как правило, никто не «цапался». Впрочем, сыновья знали, что время от времени между их отцом и дедом возникали трения.

– Они разрабатывают новый препарат, и не все у них ладится, – ответила Кейт.

На самом деле все было не так-то просто, и она это знала. Сколько раз она просила Питера быть помягче с отцом. Нервы у Фрэнка были взвинчены все лето, а в его возрасте это не шло ему на пользу. Впрочем, даже Кейт была вынуждена признать, что отец бодр и энергичен как всегда. В семьдесят лет он каждый день по часу играл в теннис, а по утрам проплывал в бассейне целую милю.

– Понятно, – ответил Пол. Похоже, такое объяснение его устроило. – Тогда ничего страшного.

Все правильно. Что значат для шестнадцатилетнего подростка проблемы с каким-то викотеком, даже если они тянут на многие миллионы долларов.

На вечер планировалась грандиозная вечеринка, посвященная окончанию лета. Должны были собраться все их друзья, перед тем как через пару дней всем предстояло разъехаться по домам.

Младших сыновей, Патрика и Пола, ждала школа, старший, Майк, уезжал учиться в Принстон. В понедельник все семейство возвращалось в Гринвич. В связи с предстоящим отъездом Кейт предстояло немало хлопот: закрыть на зиму их собственный дом, дом отца, переделать массу других дел.

Когда Питер вошел в спальню, она разбирала одежду. Он постоял, наблюдая за ней. У него выдалось трудное лето. Двойная утрата – угроза неудачи с викотеком и разлука с Оливией – давила на него тяжким грузом на протяжении всего лета.

Его переживания по поводу викотека сказывались буквально на всем. Постоянное давление со стороны Фрэнка, равно как и тайное участие Кейт в делах, в которых она ничего не понимала, лишь усугубляло его душевные терзания. Кейт постоянно встревала между ним и отцом, которого она старалась всячески оберегать.

Но факт оставался фактом: то, что случилось с Питером во Франции, перевернуло его мир. Причем не по его воле. Он искренне желал вернуться назад и продолжить жить, как жил до встречи с Оливией, но у него не получилось. Это было сродни тому, чтобы распахнуть окно и увидеть прекрасный вид, а потом снова наглухо заколотить окно досками.

Он стоял на одном месте, тупо глядя на стену, и вспоминал, что там промелькнуло перед его взглядом. Пейзаж, который он видел вместе с Оливией, невозможно было забыть. И хотел он того или нет, Питер знал, что его жизнь изменилась навсегда. Нет, он не собирался ничего менять, не планировал никуда уезжать. Он так и не поговорил с Оливией – несколько звонков в клинику не в счет, ведь он разговаривал с медсестрой. Но забыть Оливию он все равно не мог. Случившаяся с ней трагедия привела его в ужас. То, что она едва не погибла, казалось ему своего рода возмездием за те счастливые дни во Франции. Но почему жертвой стала она, а не он? За что наказывать Оливию?

– Прости, это было не самое лучшее лето, – грустно сказал Питер, присаживаясь на кровать. Кейт была занята тем, что убирала в коробку свитера, перекладывая их пакетиками нафталина.

– Ну, не такое уж оно и плохое, – мягко возразила она, оглянувшись на него с верхней ступеньки стремянки.

– Для тебя нет, а для меня да, – честно признался он. Все лето Питер чувствовал себя несчастным. – Столько всего навалилось, – пояснил он, не вдаваясь в подробности.

Кейт снова улыбнулась ему, но затем глаза ее сделались серьезными.

– Вот и отец говорит то же самое. Ему тоже пришлось несладко.

Кейт имела в виду викотек. Он же подразумевал удивительную женщину, с которой встретился в Париже.

После знакомства с Оливией возвращаться домой к Кейт было невыносимо. Кейт, такая независимая, такая хладнокровная и самостоятельная. Последнее время они практически ничего не делали сообща, разве что иногда выбирались на вечеринку к друзьям или играли в теннис с ее отцом.

Питеру же хотелось большего. В свои сорок четыре года ему неожиданно захотелось любви. Захотелось душевной близости, дружбы, а еще свежести чувств и даже остроты ощущений. Ему хотелось прижаться к ней, почувствовать близость ее тела. Хотелось, чтобы она хотела его. Увы, он знал Кейт уже двадцать четыре года, и между ними практически не осталось романтики. В их браке было уважение, были общие интересы, но когда она ложилась рядом с ним, в нем больше ничего не трепетало. А в те редкие мгновения, когда он хотел ее, у Кейт почти всегда находилась какая-нибудь отговорка.

Они очень мало времени бывали наедине, и его это тяготило. В общении с Оливией он понял, чего ему недостает. Все, что он пережил с Оливией, – все, что они делали, о чем говорили, – наполняло его пьянящим восторгом. Жизнь с Кейт была похожа на скучную школьную вечеринку. Время, проведенное с Оливией, – на бал с принцессой из волшебной сказки. Это, конечно, было нелепое сравнение. Он даже улыбнулся своим мыслям, однако тотчас поймал на себе недоуменный взгляд жены.

– Что тут смешного? Я только что сказала, как тяжело воспринял осложнения с викотеком мой отец.

Вообще-то он не услышал ни слова из того, что она ему говорила, так как мысли его были поглощены Оливией Тэтчер.

– Ничего удивительного, если речь идет об управлении компанией вроде нашей, – довольно холодно прокомментировал Питер. – Это тяжкое бремя, огромная ответственность. Никто не обещал, что это будет легко.

Боже, как он устал слышать разговоры о ее отце. Отец, отец, всегда и всюду ее отец.

– Кстати, я как раз думал об этом. Почему бы нам с тобой не съездить куда-нибудь? Полагаю, нам не помешало бы на время сменить обстановку.

Тем более что в отличие от предыдущих лет их отдых на Мартас-Винъярде никак не назовешь удачным.

– Почему бы нам не съездить в Италию или куда-нибудь еще? На Карибы или на Гавайи?

Поездка наверняка внесла бы в их жизнь разнообразие, вернула бы, пусть частично, трепет и тепло первых лет их брака.

– Сейчас? – удивилась Кейт. – Но почему? Уже сентябрь. У меня тысяча разных дел, да и у тебя тоже. Нужно собрать младших в школу, а на следующих выходных отправить в Принстон Майка.

Она посмотрела на него так, как будто сомневалась в его здравомыслии. Но Питер не желал уступать, он хотя бы пытался преодолеть их взаимное отчуждение.

– Тогда давай отдохнем после того, как дети разъедутся. Я ведь не имею в виду сегодня. Можно подождать несколько недель. Что ты на это скажешь?

Он с надеждой посмотрел на нее.

Кейт спустилась со стремянки. Питер все так же не сводил с нее взгляда, но, увы, в душе у него ничего не шевельнулось. Может, путешествие на Карибы что-то изменит?

– Думаю, в сентябре тебе лучше присутствовать на слушаниях в FDA. Разве тебе не нужно к ним готовиться?

Питер не стал говорить ей, что не собирался там присутствовать, какие бы планы ни вынашивал ее отец. Впрочем, его он тоже туда не допустит. Они не имеют права ставить себя под удар лишь потому, что существует призрачный шанс, что к тому времени проблемы с викотеком разрешатся.

– Это моя головная боль, – заметил он. – Главное, скажи мне, как только освободишься, и я организую поездку.

В его планах значились лишь слушания в Конгрессе по поводу ценовой политики на лекарства, на которых он согласился выступить. Знал он и то, что при необходимости его выступление там можно перенести, ибо это скорее был визит вежливости и дело престижа, нежели вопрос первостепенной важности. Лично для него семья была куда важнее.

– У меня в сентябре много заседаний совета, – уклончиво ответила Кейт и открыла следующий ящик со свитерами. Понаблюдав, как она перебирает вещи, Питер задался вопросом, что стоит за ее словами.

– То есть ты никуда не хочешь ехать?

Если это так, он должен знать. Может, у нее какие-то свои планы? Внезапно Питера, подобно молнии, пронзила безумная мысль. Что, если у Кэти с кем-то роман? Что, если она избегает его именно по этой причине? В конце концов, почему с ней не может такое случиться? Раньше подобное ему даже не могло прийти в голову, а сейчас он почувствовал себя глупцом: Кейт все еще хороша, довольно молода и наверняка найдутся мужчины, которым она понравится.

Впрочем, ему не хватило смелости прямо спросить у нее, так ли это на самом деле. Кейт всегда держалась довольно отстраненно, сдержанно, и спрашивать у нее, не завела ли она случаем с кем-то роман, значит, поставить себя в глупое положение. Он лишь пристально посмотрел на нее. Кейт как ни в чем не бывало продолжала убирать вещи на зиму.

– Скажи, есть какая-то причина, почему ты не хочешь никуда съездить со мной? – спросил Питер довольно резко.

Она подняла на него глаза и сказала в ответ нечто такое, что лишь еще больше разозлило его:

– Это было бы несправедливо по отношению к моему отцу. Он так расстроен из-за викотека. У него столько забот! С нашей стороны было бы верхом эгоизма нежиться где-нибудь на пляже, пока он с утра до ночи безвылазно сидит за рабочим столом.

Питер попытался скрыть свое раздражение. Ему до смерти надоело переживать из-за Фрэнка. Он уже восемнадцать лет только этим и занимается.

– А может, немного эгоизма пошло бы нам только на пользу? – стоял на своем Питер. – Скажи, разве тебя не беспокоит то, что мы женаты уже восемнадцать лет, но последнее время мы совсем отдалились друг от друга, перестали разговаривать по душам, проводить время вместе?

Он пытался донести до нее свои мысли, но отнюдь не собирался вселять в нее тревогу. Однако Кейт насторожилась.

– Что ты хочешь этим сказать? Что я тебе надоела? И тебе нужна экзотическая обстановка, чтобы придать нашим отношениям пикантности? – Она обернулась и пристально посмотрела на него. На какой-то миг Питер растерялся и сразу даже не нашелся что ей ответить. Кэти была гораздо ближе к правде, чем он посмел бы признаться ей.

– Нет, я просто думаю, что было бы неплохо на какое-то время уехать от твоего отца, детей, автоответчика, твоих заседаний и даже викотека. Потому что даже здесь, на отдыхе, меня постоянно преследовали дела. Ощущение такое, будто я не покидал рабочего кабинета. Просто хочется взять и уехать куда-то, где меня бы никто не отвлекал. Где мы могли бы спокойно поговорить, напомнить самим себе о том, что нам нравилось, когда мы только познакомились или когда поженились.

Кейт ответила ему улыбкой. Похоже, она начала его понимать.

– Думаю, у тебя кризис среднего возраста. А еще ты нервничаешь из-за слушаний в FDA. Вот тебе и хочется куда-нибудь убежать, и ты решил сделать это с моей помощью. Забудьте об этом, молодой человек. С вами все будет в порядке. В один прекрасный день все твои заботы закончатся, и мы все будем гордиться тобой.

Она произнесла эти слова с улыбкой, а у него же все оборвалось внутри. Боже, она так ничего и не поняла. Не поняла, что ему хотелось от нее чего-то такого, чего он уже давно не получал. Равно как и то, что он не намерен присутствовать на слушаниях в FDA. Единственное, на что он дал согласие, – выступить в Конгрессе по поводу ценовой политики на лекарственные препараты.

– Это никак не связано с FDA, – твердо произнес Питер, пытаясь сохранять спокойствие и не желая дальше продолжать эту тему. Он уже наслушался вдоволь про FDA от ее отца. – Кейт, FDA здесь ни при чем, я говорю о нас с тобой.

Увы, продолжению разговора помешали сыновья. Майку понадобились ключи от машины. Патрик ждал внизу с двумя приятелями и хотел узнать, осталась ли в холодильнике замороженная пицца, потому что они, мол, умирают от голода.

– Я как раз собралась в магазин, – крикнула им Кейт, и момент был упущен.

Она повернулась и, взглянув на него через плечо, сказала:

– Не переживай, все будет хорошо.

С этими словами Кейт вышла из спальни. Питер остался сидеть на кровати, ощущая себя ненужным и потерянным. По крайней мере я сделал попытку, утешал он себя. Впрочем, Кейт не смогла понять, что он пытался донести до нее. Единственное, что занимало ее внимание, это отец и слушания в FDA.

Фрэнк вновь завел об этом разговор на вечеринке. Это было все равно что слушать заезженную пластинку. Питер при первом же удобном случае попытался сменить тему. Фрэнк говорил, что он должен быть «молодцом», главное – «продержаться». Он был уверен, что рано или поздно их исследовательские команды доведут викотек до ума и новый препарат поступит на рынок без всяких огрехов. Если же они испугаются, если пойдут на попятную и откажутся от слушаний в FDA, то, как он выразился, «потеряют лицо». По мнению Фрэнка, отказ стал бы для всех «красным флажком»: мол, внимание, они столкнулись с серьезными проблемами.

– На то, чтобы вернуть себе реноме, потребуются годы. Да ты и сам знаешь, как оно бывает, стоит только поползти слухам. На викотек навечно ляжет черное пятно.

– По-моему, как раз наоборот, Фрэнк, – ответил Питер, держа в руке бокал вина. Он уже наизусть знал, что ему скажет тесть. Оба так и оставались на диаметрально противоположных позициях.

Питер отошел от тестя при первой же подвернувшейся возможности. А спустя какое-то время заметил, как тот разговаривает с Кейт. Он прекрасно знал, что они обсуждают, и ему было неприятно наблюдать это. Он мог поклясться, что тема ее разговора с отцом – отнюдь не поездка на Карибы или Гавайи. Как не сомневался и в том, что его план поездки на отдых с женой так и останется планом.

В тот вечер он больше не поднимал эту тему в разговоре с Кейт. В последние два дня было вообще не до разговоров, потому что они готовили дом к отъезду. Зимой здесь никто не жил, они же вернутся сюда не раньше следующего лета.