Текст книги "Русские исторические женщины"

Царица Марья Ильинична, или, как ее тогда называли во всех государственных грамотах и других официальных актах, Марья Ильинична, из рода Милославских, была первой супругой царя Алексея Михайловича, но она была не первой избранной им невестой: честь эта выпала, было на долю другой девушки, которая кончила, впрочем, так же несчастливо, как и известная уже нам Марья Хлопова, первая невеста отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, потерявшая счастье быть царицею потому только, что была слишком большая любительница сладкого.

Первый выбор царя Алексея Михайловича пал было на дочь дворянина Рафа или Федора Всеволожского.

Вот как современник, находившийся в то время в Москве, шведский поверенный в делах, Фербер, говорит об этом событии в письме своем в Ригу, как о самой свежей новости дня (письмо писано 1-го марта 1647 года):

«14-го февраля его даровому величеству представлены были во дворце, в большой зале, шесть девиц, выбранных из 200 других назначенными для того вельможами, и царь избрал себе в подруги дочь незнатного боярина Федора Всеволожского; когда девица сия услышала о том, то от великого страха и радости упала в обморок; великий князь и вельможи заключили из того, что она подвержена падучей болезни: ее отослали на три версты от Москвы к одному боярину, чтобы узнать, что с ней будет, между тем родители ее, которые поклялись, что она прежде была совершенно здорова, взяты под стражу. Ежели девица сия получит опять ту же болезнь, то родители и друзья их должны отвечать за то, и будут сосланы в ссылку. Некоторые думают, что великий князь после. Пасхи женится на другой».

Значит, письмо писано через две недели после самого события.

Неизвестно, что оказалось по испытанию здоровья девушки в доме помянутого боярина, жившего от Москвы в трех верстах, но дальнейшие свидетельства об этом времени показывают, что Всеволожские были столь несчастны, что все сосланы в Сибирь, подобно тому, как туда же были сосланы и Хлоповы.

Другие же современные свидетельства утверждают, что Всеволожская действительно была испорчена. Так, сохранилась грамота царя Алексее Михайловича с 10-го апреля 1647 года, – то есть, менее чем через два месяца после смотрин невест, от царя писано в Кирилов-Белозерский монастырь о заточении крестьянина боярина Романова (двоюродного брата царя), Мишки Иванова, а в грамоте, между прочим, сказано: «послан к вам в Кирилов монастырь, под крепкое начало, боярина нашего Никиты Ивановича Романова крестьянин Мишка Иванов за чародейство и за косной развод и за наговор, что объявился в Рафове деле Всеволожского, и для ссылки отдан стряпчему Филипу Ерастеву; и как к вам сия наша грамота придет, а колодника Мишку Иванова к вам в Кирилов монастырь привезут, и вы б его, взяв, велели посадить под начал старцу добру и крепкожительну и велели его держать под крепким началом с великим бережением».

Следовательно, происки против Всеволожской действительно были, и несчастная девушка погибла от придворной интриги. Иностранцы упрекают в этом любимца царского, Морозова, которому не хотелось, чтобы Всеволожские породнились с царем, тем более, что он уже прочил за Алексея Михайловича Марью Ильиничну Милославскую, а за себя сестру Анну, что весьма правдоподобно, так как и Фербер говорит: «некоторые думают, что великий князь после Пасхи женится на другой». Ясно, что уже указывали на «другую»: она и была, конечно, Марья Ильинична Милославская.

Другой современник описываемых событий, известный Котошихин, со своей стороны, говорит в пользу того мнения, что несчастную Всеволожскую испортили из зависти ближние придворные боярыни, ходившие за девушкой, когда она, по обычаю, была уже взята во дворец и поступила на все права царевны.

У Котошихина обстоятельство это рассказывается таким образом: «Царь с патриархом советовал, и со властьми и с бояре и с думными людьми говорил, чтобы ему сочетатися законным браком; и патриарх и власти на такое доброе дело к сочетанию законные любви благословили, а бояре и думные люди приговорили. И сведав царь у некоторого своего ближнего дочь, девицу добру, ростом и красотой и разумом исполнену, велел взять к себе на двор и отдать в бережение в сестрам своим, царевнам, и честь над нею велел держать, яко и над сестрами своими, царевнами, доколе сбудется веселье и радость. И искони в Российской земле лукавый дьявол всеял плевелы свои, аще человек хотя мало приидет в славу и честь и в богатство, не возненавидети не могут. У некоторых бояр и ближних людей дочери были, а царю об них к женитьбе ни об единой мысль не пришла: и тех девиц матери и сестры, которые жили у царевен, завидуя о том, умыслили учинить над той обранной царевной, чтоб извести, для того надеялися, что по ней возьмет царь дочь за себя которого иного великого боярина или ближнего человека, и скоро то и сотворили, упоиша ее отравами. Царь же о том велми печален был, и многи дни лишен был яди; и потом. не мыслил ни о каких высокородных девицах, понеже познал о том, что-то учинилось по ненависти и зависти».

Во всяком случае Всеволожская была загублена и сослана в Сибирь.

Только уже через пять или шесть лет вспомнили о ней и об ее семье: в Сибири их сначала пересылали из одного города в другой – из Яранска в Верхотурье, из Верхотурья в Тобольск. В «Тоболеск» велено было отправить их «без мотчанья», а с ними велено послать «боярского сына добра, да стрельцов, да казаков сколько пригоже».

В 1652-м году Всеволожским позволили, наконец, переехать в одну из дальних деревень Касимовского уезда.

Но Алексей Михайлович недолго оставался без невесты, – и Морозов скоро достиг своих тайных целей.

О вторичном избрании невесты Котошихин говорит следующее:

«И после того времени случился царю быть в церкви, где коронован, и узре некоторого московского дворянина Ильи Милославского две дочери в церкве стоят на молитве, послал по некоторых девиц в себе на двор, велел им того дворянина едину мнейшую дочь взяти к себе в верх; а, как пение совершилось и в то время царь пришед в свои хоромы, те девицы смотрел и возлюбил, и нарек царевной, и в соблюдение предале ее сестрам своим, и возложиша на нее царское одеяние, и поставил к ней для обереганья жен верных и богобоязливых, дондеже приспеет час женитбы».

Затем Котошихин говорит и о самой женитьбе:

«Царю ж отложивше всякие государственные и земские дела правити и расправу чинити, почал с своими князи и бояры и оволничими и думными людьми мыслити о жинитбе своей, кого из бояр и из думных и из ближних людей, и из их жен, обрати в какой свадебной чин, во отцово и в материно место, и в сидячие бояре и боярыни, и в поезжаня, в тысяцкие, и в бояре, и дружки, и в свах, и в свещники, и в коровайники, и в конюшенной чин, и в дворецкие, также и с царевнину сторону сидячих бояр и бояронь и дружек и свах. И мысли о том многие дни, указал, для такия своее царския радости, думным дьякам росписати на роспись: кому в каком в том свадебном чину бояром и овольничим и думным и ближним людем, и их женам, в чинех же быти, по своему обранию, кого в какой чин излюбил не по родом и не по чином и не по местом, где кому в каком чину указано быти и тому по тому и быти, а написав тое роспись, закрепити им же дьяком и поднести себе. А свой царской указ бояром, и окольничим, и думным и ближним людем велел сказати, при многих людех: чтоб они к тому дни, в которой день у него будет радость, в том чину кому где указано быть, были готовы без мест, не по роду и не по чином; а как у него будет радость, и в те дни будет кто из них бояр и окольничих и думных и ближних учинять в свадебном деле, породой своею или местом или чином, какую смуту, и в том свадебном деле учинится помешка, и того за его ослушание и смуту казнити, безо всякого милосердия, а поместья его и отчины взяти на царя; также и после сватбы никому никого никакими словами о свадебных чинах не поносити, и в случаи не ставити, кто кого в чину выше ни был, а кто кого учнет поносити, а себя высити, и про то сыщется, и тому от царя быти в великой опале и в наказании».

Выше мы уже видели описание свадебной церемонии при женитьбе великого князя Василия Ивановича на Елене Глинской. А теперь у Котошихина читаем более подробное описание всего свадебного чина на свадьбе Алексее Михайловича и потому считаем не лишним привести здесь любопытный подробности, которые при описании свадьбы Василия Ивановича не были упомянуты.

Невеста в церковь явилась закрытой, равно она закрыта была и тогда, когда, перед выходом в церковь, ей чесали косу.

«А вшед в церковь царь и царевна станут среди церкви, блиско олтаря, и постелются под них на чем стояти обяри золотной сколько доведется, и с одну сторону царя держат под руку дружка, а царевну сваха; и протопоп, устройся в одеяние церковное, начнет их венчати по чину, – в то время царевну открывают, и возлагает на них протопоп венцы церковные, а по венчании подносить им из единого сосуда пити вина французского красного, и снимает с них церковные венцы, и взложат на царя корону. И потом протопоп поучает их, как им жити: жене у мужа быти в послушестве, и друг на друга не гневатися, разве некия ради вины мужу поучити ее слехка жезлом, зане же муж жене яко глава на церкве».

При возвращении новобрачных из церкви, по Москве звонят колокола.

«Начинается пир. И садятся за столы царь с царицею, а бояре и чин свадебный за своими столами, и начнут носити есть, и едят и пьют до тех мест, как принесут еству третью, лебедя, и поставят на стол: – и в то время дружка у отца и у матери, и у тысецкого, благословляются новобрачному с новобрачной итти опочивать, и они их благословляют словом же; и царь, и царица, и отец, и мать, и иные немногие люди и жены, провожают их до той палаты, где им опочивать, и проводя пойдут все прочь по прежнему за стол, и едят и пьют до тех мест, как от царя ведомо будет. А как начнет царь с царицей опочивать, и в то время конюшей ездит около той палаты на коне, вымя мечь ноголо, и блиско к тому месту никто не приходит; и ездит конюшей во всю ночь до света. И спустя час боевой, отец и мать, и тысецкий посылают к царю и к царице спрашивати о здоровье, и как дружка приходя спрашивает о здоровье, и в то время царь отвещает, что в добром здоровье: будет доброе меж ними совершилось; а ежели не совершилось, и царь приказывает приходить в другой ряд, или и в третьие и дружка потому же приходит и спрашивает. И будет доброе меж ими учинилось, скажет царь, что в добром здоровье, и велит к себе быти всему свадебному чину и отцем и матерем, а протопоп не бывает; а когда доброго ничего не учинитца, тогда все бояре и свадебный чин разедутца в печали, не быв у царя».

Когда свадебное торжество кончилось, то по всем городам царства разосланы были грамоты, в которых говорилось: «в города и уезды, по монастырем игуменом и строителем и чорным попом с братиею, а по погостам и по восточным церквам попом и диаконом и всем церковным причетником, и государевым князем и дворяном, и головам, и сотникам, и земским и церковным старостам и всем православным христианом» оповестить, что царь «сочетался законному браку, а радость его государская была января в 16 день нынешнего 156 году» (т. е. 1648), «и как к вам сия грамота придет, и вам бы молиться и молебны петь со звоном о их государском многолетном здравии, соборне и келейне, по церковному уставу, и чтоб всемилостивейший Бог даровал им благоверные года, в наследие рода их, и покорил бы Бог врагов и супостат их под нозе их, и царства бы его государево сохранил мирно и немятежно».

В 1650-м году царица Марья Ильинична родила дочь Евдокию, и вот, по случаю этого торжества, патриарх пишет «богомольные грамоты» к архиепископам и епископам:

«В нынешнем 158-м году, февраля в 19 день, по прошению у Всемогущего в Троице славимого Бога благочестивого и христолюбивого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии и его благочестивый и христолюбивые царицы и великия княгини Марьи Ильичны, Бог простил ее государыню благоверную царицу и великую княгиню Марью Ильичну, и родила ему государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Русии дщерь, благочестивую царевну и великую княжну Евдокию Алексеевну», и потому вновь повелевалось «соборне и келейне петь молебны со звоном».

Когда, в 1654-м году, Марья Ильинична родила сына Алексея, то об этом оповещалось по царству еще с большим торжеством и в «богомольных грамотах» не просто говорилось, что «Бог простил царицу», а «благодатию Своею всесильной простил», и событие это называлось уже не просто рождением царевны, а «всемирной радостию».

Рождается, наконец, и царевна Софья, будущая соперница царя Петра, и о ней уже в богомольных грамотах говорится очень коротко и не упоминается даже о пении молебнов со звоном.

Всего же от царицы Марьи Ильиничны царь Алексей Михайлович имел шесть дочерей и пять сыновей.

Но Марья Ильинична, по-видимому, не была любима народом, отчасти потому, что Милославские и Морозов, женившийся, спустя 10 дней после царской свадьбы, на сестре царицы, Анне, были немилостивы к народу особенно же первые, которых обвиняли в притеснениях и «граблениях православных людей». Оттого в царствование Алексея Михайловича неоднократно вспыхивали бунты, а в народе иногда поносилось имя царицы.

Таким поносителем, между прочим, оказался, в 1651-м году, во Пскове, посадский человек Гришка Трясисоломин, известие о котором читаем в следующей царской грамоте, повелевавшей отрезать Трясисоломину язык:

«от царя и великого князя Алексея Михайловича всей Руси, в нашу отчину во Псков, окольничему и воеводе нашему князю Василию Петровичу Львову да дьяку нашему Дмитрию Шубину: писал к нам ты, окольничей наш и воевода князь Василей Петрович да дьяк Иван Степанов, что псковитин посадской человек, Гришка Трясисоломин, говорил про царицу нашу и великую княгиню Марью Ильичну непристойные речи, и с пыток в том винился, и вы того Гришку велели держать за сторожею; и как к вам сия наша грамота придет, и вы б того вора, Гришку Трясисоломина, за его воровския непристойныя речи, велели казнить, вырезать ему язык, и сослали его в Великий Новгород с женой и с детьми, с приставом и с провожатыми, с великим береженьем».

Немало неприятностей испытала Марья Ильинична и во время свирепствовавшего тогда морового поветрия. Алексей Михайлович находился при войске, а царица оставалась одна и, в сопровождении патриарха Никона, спасалась от мора в Калязине, в тамошнем монастыре.

Когда царица ехала в Калязин, то ей донесли, что перед тем временем через калязинскую дорогу провезено было тело умершей от заразы думной дворянки Гавреневой. И вот, во избежание опасности от этого для царицы, велено было по обе стороны дороги, сажен на десять и более, наложить кучи дров и выжечь гораздо, уголья и пепел с землею свезти, и насыпать новой земли, привезя оную издалека».

Затем, по отсутствию царя, царице доносили, что в Москве проявилась Степанида-калужанка с братом Терешкой, которая рассказывает разные видения и запрещает, будто бы, печатать книги, так как в это время происходило предпринятое Никоном исправление и печатание церковных книг. Марья Ильинична, под руководством, конечно, Никона, отвечает на Москву: «Степанидка с братом своим Терешкой в речах рознились, из чего ясно, что они солгали, и вы бы вперед таким небыличным вракам не верили: печатный двор запечатан давно и книг печатать не велено для торгового поветрия, а не для их бездельных врак».

Царица Марья Ильинична скончалась 3-го марта 1669 года: «Божьими праведными судьбами – как говорилось в царских грамотах – наша великая государыня, благочестивая царица и великая княгиня Марья Ильична остави земное царствие и преселилась в вечный покой».

Через три года царь взял себе другую супругу, знаменитую мать преобразователя России и «Царя работника», Наталью Кирилловну Нарышкину, к характеристике которой мы и переходим.

Вообще же личность Марьи Ильиничны в памятниках того времени отражается бледным, как бы недоконченным образом, и образ этот много уступает образу ее преемницы, которая является живым человеком, выпестовавшим такого великого «сына Петруньку», каким она передала его России, умирая в тот самый момент, когда кончалась ее материнская миссия по отношению к сыну.

О сестре Марьи Ильиничны, Анне Морозовой, упоминается, что она будто бы спасла царя Алексея Михайловича, когда, во время псковского бунта, под царскую палату подкатили будто бы зелья.

Общественное и семейное положение царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, как матери будущего Преобразователя России, Петра Великого и политическая роль, выпавшая на долю сводной сестры ее сына, царевны Софьи Алексеевны и поставившая интересы этой последней в разрез с интересами ее сводного брата Петра, а следовательно, и в антагонизм к его матери, царице Наталье Кириловне, – так тесно связывают между собой обе эти личности – мачеху Наталью Кирилловну и падчерицу ее, царевну Софью, что мы не можем разделить их и в наших настоящих очерках, не можем вести отдельно характеристику той и другой: мачеха и падчерица почти везде являются вместе, хотя везде являются врагами, а потому они и в нашем очерке будут вместе, пока ранняя смерть мачехи не развязала окончательно рук ее энергической падчерице.

Все остальные женские личности этого цикла: Агафья Семеновна Грушецкая, Марфа Матвеевна Апраксина и царица Екатерина Алексеевна, играя второстепенные роли, как бы поглощаются этими двумя, более крупными историческими личностями, стоящими на рубеже новой России – знаменитой мачехой и еще более знаменитой падчерицей.

Наталья Кирилловна Нарышкина была второй супругой царя Алексея Михайловича, который женился на ней в 1672 г., по смерти первой супруги, царицы Марьи Ильиничны Милославской.

Наталья Кирилловна была дочь небогатого торусского дворянина, Кирилла Полуектовича Нарышкина, который одно время состоял в должности стрелецкого головы и находился на службе в Смоленске. Дочь Наталья сначала воспитывалась при нем, но потом ее взял к себе знаменитый боярин и любимец царя Алексея Михайловича, Артамон Матвеев. Жизнь Натальи у небогатого отца и впоследствии ставилась в укоризну царице Наталье Кирилловне, так что приверженец ее соперницы, царевны Софьи, Шакловитый, говорил потом Софье: «вспомни, государыня, какова в Смоленске была – в лаптях ходила»!

У боярина Матвеева Наталья получила блестящее по тому времени воспитание. Матвеев считался самым просвещенным, самым передовым в то время человеком во всей Русской земле. Он жил совершенно по-европейски: дом его украшен был картинами, часами; жена его не жила уже теремной жизнью и считалась женщиной образованной, а невестка, жена его сына, высокообразованного молодого человека, считалась единственной в России женщиной, которая не портила свое лицо румянами по примеру всех остальных русских боярынь, перенявших этот обычай едва ли не у татар еще во время, монгольского владычества. У Матвеева была труппа своих актеров из дворовых людей, и труппа эта давала представления, которыми тешился сам царь, отец Преобразователя России.

Воспитанная в таком блестящем и образованном семействе, Наталья Кирилловна могла естественно приобрести такие привлекательные качества, которых другие боярыни не имели и которые обратили на нее внимание царя. Алексей Михайлович решился на ней жениться, несмотря на бесчисленные возни, которые строились против этой женитьбы, вообще против второго брава, так как от первого брака у царя имелось уже обширное семейство, состоявшее из шести дочерей и пяти сыновей. Несмотря на подметные письма, разбрасываемые в грановитых сенях и в проходных, письма, в которых запугивали царя чародейством со стороны Матвеева, – царь привел свое намерение в исполнение.

Эта вторая супруга, царица Наталья Кирилловна, дала царю Алексею Михайловичу еще троих детей: сына Петра, великого впоследствии «Царя-работника», и дочерей Наталью и Федору.

Но вообще Наталья Кирилловна жила с мужем недолго – царь Алесей Михайлович умер еще очень молодым и очень не вовремя.

Во дворце, после смерти царя, осталось громадное царское семейство, но оно почти все состояло из женщин, из девушек. Это были известные уже нам царевны: Ирина, которую так неудачно отец хотел просватать за датского принца Вольдемара, Анна и Татьяна – старые, девушки, сестры царя Алексея Михайловича, потом Евдокия, Марья, Софья – соперница Петра, Екатерина и Марфа – дочери Алексея Михайловича от первого его брака, от Марьи Ильиничны Милославской, затем Наталья и Федора – дочери от второго брака, от Натальи Кирилловны Нарышкиной, и, наконец, сама Наталья Кирилловна, еще очень молодая вдова.

На такое значительное число женщин в царском семействе приходилось только трое мужчин, почти детей: один больной цынгой царевич Федор, другой тоже больной и малоумный Иван и третий – совсем еще ребенок Петр.

Во всем этом большом семействе выдавались только три личности: мачеха Наталья Кирилловна, собственно как мать маленького Петра, этого замечательного ребенка с самых ранних лет, падчерица первой, царевна Софья, и крошечный Петр.

Софья и Петр – это были две почти равные силы, хотя рожденные от разных матерей, но силы тожественные, обе полные энергии личности. Софья, даже по отзыву ее недоброжелателей и личных врагов, была «великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеского ума исполненная дева».

Учитель Софьи был знаменитый западно-русский монах и поэт Симеон Полоцкий. Западная Русь и влила отчасти в Русь восточную свежие силы и новые стремления, почерпнутые ей у Европы еще раньше Петра. Софья знала по-польски. Она читала жития святых, изданные на польском же языке известным западно-русским ученым Лазарем Барановичем. Польский дух, или скорее западно-русская образованность с ее идеями несомненно отразились на развит молодой, даровитой и восприимчивой царевны, и она первая из русских женщин, наравне с женой боярина Матвеева, вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих русских женщин, как меньший брат ее Петр прорубил потом окно в Европу, тоже для желающих, а иногда и для не желающих.

Одним словом, царевна Софья составляет переход от женщин допетровской Руси к женщинам Руси современной.

Симеон Полоцкий, посвящая молодой своей ученице свое сочинение – «Венец веры», так обращается к ней со своими силлабическими виршами, рифмованными не всегда удачно и гладко, с помощью польских ударений на вторых от конца слогах, звучащих противно русскому уху:

 
О благороднейшая царевна Софиа,
Ищеши премудрости выну небесные.
По имени твоему жизнь твой ведеши,
Мудрые глаголеши, мудрая дееши.
Ты церковныя книги обыкла читати
И в отеческих свитцех мудрости искати,
Увидевши же, яко и книга писася новая,
Яже «Венец веры» реченная,
Возжелала ту еси сама созерцати
И еще в черни бывшу прилежно читати,
И, познавши полезну в духовности быти,
Велела еси чисто ону устроити.
 

Естественно, что между честолюбивой и властолюбивой Софьей и Натальей Кирилловной должна была возникнуть вражда, сначала вражда падчерицы против мачехи, особенно же при тогдашних, почти первобытных понятиях, какие вообще соединялись с словом «мачеха», и потом вражда из-за власти, из-за царственного первенства маленького Петра, в котором мать буквально души не чаяла. К Софье примкнули другие царевны, ее сестры, числом семь, и, кроме того, тетки – сестры Алексея Михайловича, которые все, вторичной женитьбой брата на Наталье Кирилловне, оттеснены были на второй план, тогда как на первый план становилась молодая женщина, годившаяся им в дочери и еще недавно, будто бы, по уверению Шакловитого, «ходившая в лаптях». Ее должна была возненавидеть и вся семья Милославских, вся их обширная, почти заполонившая дворец, родня, по праву того, что первая жена царя была Милославская, а следовательно, и царские дети – все Милославские.

Когда умер Алексей Михайлович, Матвеев сначала скрыл его смерть и хотел посадить на престол маленького Петра, помимо старшего царевича Федора, из рода Милославских. Но бояре, не без влияния Софьи, разбили этот план: больного Федора, с распухшими от цынги ногами, вынесли на руках и посадили на трон. Началось целованье его царской руки.

Наталья Кирилловна должна была скрыться с маленьким Петром.

Рядом с больным царем и даже выше его нравственно – стала у престола Софья; рядом с ней поместились пять сестер и три тетки.

Мачеха была в загоне. Загон этот она чувствовала и слышала в криках известной «постницы», верховной боярыни Анны Петровны Хитрово, пользовавшейся громадным влиянием при дворе: Наталья Кирилловна была слишком по-новому воспитана и воспитана у такого человека, как Матвеев, у которого были свои комедианты, «лицедействовавшие по дьявольскому наущению», чтобы не быть гонимой со стороны боярыни «постницы».

Врагом Натальи Кирилловны и сторонником Софьи становится и Василий Семенович Волынский, вошедший в силу потому только, что его жена была большая модница, державшая хороших швеек, к которым и обращались с заказами все тогдашние боярыни и боярышни-щеголихи: так, костюм и женская мода начинают уже играть роль на рубеже старой и новой России, в эпоху борьбы двух молодых женских сил, одинаково и в одно время захлопнувших за собой двери теремов: мачехи Натальи Кирилловны и падчерицы Софьи Алексеевны.

Тот, на кого могла опереться Наталья Кирилловна, боярин Матвеев, заменявший ей отца, был немедленно сослан, вместе со своим образованным сыном, будто бы за чародейство, потому что читал с лекарем какую-то «черную книгу» и отравил царя: его сослали сначала в Лаишев, а потом еще в худшую ссылку – в Мезень.

Но этого мало: сослали и братьев Натальи Кирилловны, потому что все это нужно было ее сопернице, царевне Софье. Брата царицы Натальи, Ивана обвинили в желании убить царя.

– Говорил ты, Иван (так обвиняли брата Натальи Кирилловны), держальнику своему, Ивашку Орлу, на Воробьеве и в иных местах про царское величество при лекаре Давыдке: ты-де орел старый, а молодой-де орел на заводи ходит, и ты его убей из пищали, а как ты убьешь, и ты увидишь к себе от государыни царицы Натальи Кирилловны великую милость, и будешь взыскан и от Бога тем, чего у тебя и на уме нет. И держальник твой Ивашка Орел тебе говорил: убил бы, да нельзя, лес тонок, а забор высок. Давыдка в тех словах пытан, и огнем и клещами жжен многажды, и перед государем, и перед патриархом, и перед боярами, и отцу своему духовному в исповеди сказывал прежние-же речи: как ты Ивашку Орлу говорил, чтобы благочестивого царя убил. И великий государь указал и бояре приговорили: за такие твои страшные вины и воровство тебя бить кнутом и огнем и клещами жечь и смертью казнить, и великий государь тебя жалует, вместо смерти велел тебе дать живот, и указал тебя в ссылку сослать на Рязань, в Ряжский город, и быть тебе за приставом до смерти живота твоего.

Настало царство женщин. Так и несчастный вельможа-любимец Алексея Михайловича, воспитатель Натальи Кирилловны, Матвеев, пишет свои слезные просьбы из ссылки женщине, могущественной «постнице» Анне Петровне Хитрово, адресуя на имя мужа ее:

«Сугубой милости у тебя прошу – попроси милости и милосердия у государыни моей, милостивой боярыни Анны Петровны, чтобы она, видя мою невинность и слезы кровавые и непрестанные с червем моим, и разорение мое всеконечное, для воздаяния на небесах будущих благ в нескончаемом царствии, предстательствовала обо мне убогом у великого государя с тобой».

Удалив Наталью Кирилловну и маленького Петра, рассеяв всю их родню и всю их партию, царевна Софья, однако, скоро встретилась с новой, неожиданной соперницей.

Во время одного из крестных ходов, царь Федор Алексиевич заметил одну девицу, которая сразу произвела на него впечатление. Он велел узнать, кто она, и ему доложили, что это – Агафья Семеновна Грушецкая, племянница думного дьяка Заборовского и живет у него в доме, у своей тетки. Заборовскому тотчас же приказали не выдавать замуж племянницы до царского указа. Тогда партия Софьи-царевны, узнав о грозящей им опасности, старалась оклеветать Грушецкую и ее мать. Но ничто не помогло: девушка была оправдана от клеветы в глазах царя, и больной Федор женился на ней в 1680 году.

Грушецкая была родом полька. Но свидетельству одного польского писателя, хорошо знавшего тогдашние московские события и тогдашнее общество, Грушецкая принесла много добра московскому царству: по ее влиянию, в Москве заложено было несколько школ польских и латинских; москвичи начали стричь волосы, брить бороды, носить польские сабли и кунтуши. Грушецкая уговорила царя снять с воинов позорные женские охабни, которые должны были носить ратные люди, бежавшие с поля сражения. По ее же влиянию велено было вынести из церквей образа, которые ставили в храмах своих прихожане, каждый лично для себя, и этим образам, как своим богам-патронам, каждый исключительно молился и свечу ставил, а другим не позволял.

Разумеется, эти нововведения не могли не вызвать в Москве толков, сплетен, интриг: говорили о намерении царя принять «ляцкую веру», вспомнили и Димитрия-Самозванца и Марину Мнишек.

Конечно, всем этим не могла не руководить царевна Софья для своих видов, но ее опасения и тревоги за свое первенство были напрасны: ровно через год ее соперница Грушецкая уже не существовала: она родила сына, царевича Илью, и на третий день после родов (14 июля 1681 г.) умерла. Через шесть дней умер и царевич Илья.

Польского духу при дворе, стало быть, не осталось.

* * *

Но у властолюбивой царицы Софьи явилась еще новая соперница: меньше чем через год после смерти царицы Агафьи Грушецкой, болезненный царь женился на второй жене (14 февраля 1682 года). Это была девушка далеко незнатного рода: Марфа Матвеевна Апраксина.

Но, женившись 14-го февраля, царь Федор умер 27-го апреля того же года.

Царское семейство еще увеличилось одной женщиной, вдовой царицей Марфой, и еще уменьшилось одним мужчиной.

Царевна Софья самой судьбой, по-видимому, вынесена была на самый верх: все остальное теперь стояло ниже ее – и вдова-царица, бездетная Марфа Апраксина, и другая вдова-царица, мачеха Наталья Кирилловна с сыном Петром, и ее собственные сестры, и старые тетки-царевны: все стояло ниже нее во всех отношениях.

Но в это время воскресал как бы из мертвых ее старый враг – Артамон Матвеев, доселе томившийся в ссылке в Мезени. За него хлопотала у царя последняя его жена Марфа Апраксина, и он переведен был в Лух. Но еще более страшный удар ожидал Софью на другой лень после смерти брата, Федора Алексеевича: боярский и народный выбор пал на долю сына Натальи Кирилловны – маленького Петра: сын славной «лапотницы» был посажен на царство.