Электронная библиотека » Даниил Мордовцев » » онлайн чтение - страница 17


  • Текст добавлен: 31 июля 2015, 16:00


Автор книги: Даниил Мордовцев


Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Все планы Софьи рушились. Она была в страшном отчаянье. Когда хоронили ее брата-царя, она сама шла за гробом вплоть до собора: это был первый случай во всей истории московского царства, что царевна решилась показаться публично, идти пешком, и громким плачем не могла не обратить на себя внимание народа. Ее останавливали от этого, говорили, что это «непригоже», что такое поведение неприлично для царевны – но она никого не слушала.

Возвращаясь из собора во дворец, царевна продолжала громко плакать и говорила к народу:

– Видите, как брат наш царь Федор неожиданно отошел с сего света – отравили его враги зложелательные. Умилосердитесь над нами сиротами: нет у нас ни батюшки, ни брата: старший брат наш Иван не выбран на царство. А если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живых в чужие земли, к королям христианским.

Народ не мог не быть поражен этими словами.

В то же время поведение царицы Натальи Кирилловны показалось иным несколько предосудительными она не достояла в соборе до конца службы, и, простившись с покойником, увела с собой Петра.

Оскорбленные этим тетки царя, Анна и Татьяна Михайловны, тотчас же отправили к царице Наталье монахинь с укоризной:

– Хорош брат – не мог дождаться конца погребенья!

Царица Наталья отвечала монахиням, что Петр еще ребенок, что он не мог выстоять до конца службы не евши.

– Кто умер, тот пусть и лежит, а царское величество не умирал: жив! – резко заметил при этом брат Натальи Кирилловны, Иван, который, как мы видели, был сослан в Ряжск за то будто бы, что подговаривал Ивашку Орла убить «орла в заводи», и который, едва умер царь Федор, тотчас же и был возвращен сестрой из ссылки.

Но на стороне царевны Софьи, кроме ее родичей, Милославских, оставались еще князья Василий Васильевич Голицын, которого Софья любила больше, чем сколько следовало любить своего политического приверженца и подданного, и Хованский, лицо очень близкое к стрельцам, известный на Москве болтун и сплетник, которого и называли «Тараруем». С их помощью, а особенно с помощью стрельцов, можно было многое еще сделать.

Она и сделала… Недовольные некоторыми из своих начальников, стрельцы взбунтовались. Говорят, что известия о затеваемых стрельцами смутах были столько же приятны для царевны Софьи, сколько для Ноя приятны были лепестки масличной ветви, принесенной голубем в ковчег.

Софья старалась тайно подлить масла в огонь, и в этом помогали ей Хованский, Милославский, и особенно одна женщина из малороссийских казачек, Федора Семеновна Родимица, вдова, постельница: она ходила по стрельцам, носила им от царевны Софьи деньги и подогревала их на мятежный подъем несбыточными обещаниями.

Вот почему, едва сын Натальи Кирилловны был провозглашен царем, как она тотчас же вызвала из ссылки своего благодетеля и воспитателя Артамона Матвеева, который один мог уберечь ее с сыном: бразды правления тотчас перешли снова в его привычные руки.

Этого было достаточно для царевны Софьи и это была самая пора, чтобы поднять на ноги стрельцов.

Стрелецкая гроза разразилась 15-го мая 1682-го года, ровно в девяносто первую годовщину убиения Димитрия-царевича в Угличе. День этот заранее был назначен заговорщиками.

Услыхав, что будто бы царевич Иван задушен Нарышкиными, стрельцы с набатным звоном, боем барабанов, со знаменами и пушками двинулись к дворцу. Матвеев и все приверженцы царицы Натальи Кирилловны собрались в ее покоях. Послали за патриархом.

Стрельцам показали царевича Ивана, и они увидели, что он жив, что никто его не душил. Они было стихли.

Но неуместная выходка князя Михаила Долгорукого снова вызвала общий взрыв: за то, что он сделал на стрельцов окрик – началась резня. Долгорукого изрубили бердышами, Матвеева, которого хотела было защитить Наталья Кирилловна и который ухватился было, как за защиту, за маленького царя, вырвали у них из рук, сбросили на площадь, на стрелецкие копья, и изрубили на части.

Наталья Кирилловна, схватив царя, убежала в Грановитую палату.

Стрельцы рыскали по дворцу и искали Нарышкиных. Ошибкой убили стольника Салтыкова, и извинились в ошибке перед его отцом, сказав, что приняли покойного за Нарышкина – и отец еще угостил их водкой. Разрубили на части восьмидесятилетнего старика князя Долгорукого, сначала извинившись, что сгоряча убили его сына Михаилу, бросили труп старика на навозную кучу и на труп положили соленую рыбу.

Целый день искали Нарышкиных и свирепствовали во дворце. На другой день то же: все искали своих жертв, которые прятались двое суток то в комнатах царевны Натальи Алексеевны, маленькой сестры Петра, то у вдовы-царицы Марфы Матвеевны, и об их убежище знала одна лишь постельница Клушина.

Ожесточение бунтовщиков дошло до крайних пределов: от крови и вина они опьянели совершенно, и когда Хованский, «Тараруй», спросил их:

– Не выгнать ли из дворца царицу Наталью Кирилловну?

– Любо! любо! – отвечали ревом эти рассвирепевшие звери. Спасенья нельзя было ждать ни откуда. Надо было опасаться, что обезумевшие мятежники станут бить всех бояр. Поэтому приходилось выдать тех, кого они требовали, а главное – выдать Ивана, брата Натальи Кирилловны.

– Брату твоему не отбыть от стрельцов: не погибать же нам всем за него! – с сердцем сказала царевна Софья царице Наталье.

Бояре также просили царицу выдать брата, чтобы спастись самим.

Несчастного выдали: его ввели в церковь Спаса, перед смертью исповедали, приобщили, и, как умирающего, напутствовали и соборовали. Царевна Софья советовала ему взять образ и нести перед собой – не испугаются ли убийцы и не устыдятся ли образа.

Боязнь бояр не позволила даже сестре проститься с братом. Особенно торопил их старик князь Яков Никитич Одоевский, да и сцена прощанья была раздирательная.

– Сколько вам, государыня, не жалеть, а все уж отдать придется, – говорил он Наталье Кирилловне: – а тебе, Ивану, отсюда скорее идти надобно, а то нам всем придется погибать из-за тебя.

Ивана стрельцы пытали, но и под пыткой он молчал. Несчастного разрубили на части.

Поймали доктора Данила фон-Гадена. Его обвинили в отравлении царя Федора. Царица Марфа Матвеевна и царевны умоляли стрельцов пощадить его, уверяя, что все лекарства, которые давались больному парю, Гаден сам отведал в их глазах.

– Да он не только уморил царя Федора Алексеевича, – кричали стрельцы: – он чернокнижник: мы у него в доме нашли сушеных змей, и за это надо казнить его смертью.

Пытали и рассекли доктора на части.

Звери, думая, что совершили подвиг за царя, подошли ко дворцу и кричали:

– Теперь мы довольны. С остальными изменниками ваше царское величество чините что угодно, а мы за ваше царское величество, за обеих цариц, царевича и царевен готовы головы свои складывать!

Вот что наделала царевна Софья!

У царской матери, у царицы Натальи Кирилловны, не осталось никого: всех перебили. Остался только царь-ребенок. Ясно, что о борьбе со всемогущей Софьей ей и думать было нечего, – ей, которую князь Хованский называл «стрелецкой женкой», а сына ее – «стрелецким сыном», так как отец царицы Натальи Кирилловны – мы видели выше – был одно время стрелецким головой. Они остались без семьи, и современники справедливо назвали несчастную мать великого Преобразователя России – «бессемейной».

После стрелецкого погрома царевна Софья царствовала по всей своей воле: первый раз после первой русской княгини Ольги, мстившей древлянам за смерть мужа, Русской землей управляла женщина, и притом девушка, вместе с целым десятком других царевен. Все шло с докладами к царевнам «на верх»: знали только Софью, которая наградила стрельцов за верную службу, раздав им деньги и обещав еще по десять рублей на стрельца. Буяны эти переименованы были в «надворную пехоту» – тоже едва ли не по примеру «надворного» войска в Польше. Начальником «пехоты», говорят, сам себя выбрал «Тараруй».

Но в царевне Софье, по-видимому, был тот же реформационный дух, что и в ее маленьком брате Петре, будущем «царе-работнике»: она не остановилась на том, что было сделано. Хованский докладывал, что стрельцы и московские люди хотят, чтобы оба царевича царствовали вместе. Это значило, чтобы царевна Софья была правительницей до их возмужалости, по примеру Елены Глинской, матери Грозного, а Наталья Кирилловна отошла бы уже на третий план.

Буяны-стрельцы обедают во дворце каждый день по два полка. Задобренные едой и питьем, они упрашивают царевну Софью взять в свои руки кормило правления – быть правительницей. После долгих притворных отказов, она взяла то, что уже давно было в ее руках.

Но стрельцы все же не могли не сознавать, хотя смутно, что они наделали, что учинили они нехорошее дело, злодейское, что дело это – все-таки был бунт.

И вот, они подают царям челобитную:

«Сего пятого-на-десять мая, изволением Всемогущего Бога и Пречистая Богородицы, в московском государстве случилось побитье, за дом Пресвятые Богородицы и за вас, великих государей, за мирное (мирское) порабощение, и неистовство в вам, и от великих в нам налог, обид и неправды» – побиты такие-то и такие-то. «И мы, побив их, ныне просим милости – учинить на Красной площади столп и написать на нем имена всех этих злодеев (невинно побитых-то) и вины их, за что побиты, и дать нам во все стрелецкие приказы, в солдатские полки и посадским людям во все слободы жалованные грамоты за красными печатями, чтобы нас тогда бояре, окольничие, думные люди и весь ваш синклит и никто никакими поносными словами, бунтовщиками и изменниками не называли», и т. д.

Учинили им и столб. Дали грамоты за красными печатями. Но и этого было мало. Со стрельцами стали раскольники: им тоже хотелось, чтоб и их старая вера признана была делом хорошим, правым. Они требовали собора.

Доложили и об этом царевне Софье. Велено было позвать выборных раскольничьих, говорунов, опиравшихся на целую массу раскольников и стрельцов, в Грановитую палату, хотя раскольники и требовали, чтобы собор был на площади, перед всем народом: хотелось тоже, видно, побуянить. Им сказали, что царевнам и царице на площади быть непригоже, зазорно.

Хованский, желая запугать царевну, не советовал ей быть в палате при споре с изуверами.

– Буди воля Божья, но я не оставлю святые церкви и ее пастыря, – отвечала Софья.

Хованский начал пугать бояр.

– Просите, Бога ради, царевну, чтоб она не ходила в Грановитую с патриархом; а если пойдет, то при них и нам быть всем побитым.

Но она и бояр не послушалась. Со страхом и слезами маститый старец-патриах прошел в Грановитую палату не через Красное крыльцо, боясь изуверов, а по Ризположенской лестнице. Зато через Красное крыльцо велел пронести древние книги, славянские и греческие, чтобы показать изуверам и народу это оружие борьбы против церковного мятежа.

Раскольники вошли в Грановитую палату с крестом, Евангелием, образами, налоями и свечами.

На царских тронах они увидали двух царевен: Софью и тетку ее, Татьяну Михайловну, одну из наиболее уважаемых всеми личностей. Ниже, в креслах, сидели: царица Наталья Кирилловна, царевна Марья Алексеевна и патриарх. Остальные места были заняты архиереями, царедворцами, боярами и выборными от стрельцов.

– Зачем пришли вы в царские палаты и чего требуете от нас? – спросил патриарх коноводов раскольничьих.

– Мы пришли к царям-государям побить челом о исправлении православной веры, чтобы дали нам свое праведное рассмотрение с вами, новыми законодавцами, и чтобы церкви Божьи были в мире и соединены, – отвечал знаменитый изувер Никита, суздальский священник.

– Не вам подобает исправлять церковные дела, – сказал патриарх: – вы должны повиноваться матери своей, святой Церкви и всем архиереем, пекущимся о вашем спасении: книги исправлены с греческих и нашить харатейных книг по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись и не знаете, какую содержит в себе силу.

– Мы пришли не о грамматике с тобой говорить, а о церковных догматах! – закричал Никита. – Зачем архиереи при осенении берут крест в левую руку, а свечу в правую?

Когда, вместо патриарха, стал отвечать на это холмогорский епископ Афанасий, Никита бросился на него с поднятой рукой.

– Что ты, нога, выше головы ставишься? – закричал он. – Я не с тобой говорю, а с патриархом!

Выборные от стрельцов тотчас оттащили Никиту от Афанасия. Софья-царевна, возмущенная сценой, вскочила с трона.

– Видите ли, что Никита делает? – говорила она с негодованием. – В наших глазах архиерее бьет, а без нас и подавно бы убил!

– Нет, государыня, он не бил, только рукой отвел, – защищались раскольники.

– Тебе ли, Никита, с святым патриархом говорить? – продолжала царевна. – Не довелось тебе у нас и на глазах быть: помнишь, как ты отцу нашему и патриарху и всему собору принес повинную, клялся великого клятвой вперед о вере не бить челом, а теперь опять за то же принялся?

– Не запираюсь, – отвечал Никита: – поднес я повинную за мечом да за срубом, а на челобитную мой, которую я подал на соборе, никто мне ответа не дал из архиереев: сложил на меня Семен Полоцкой книгу – «Жезл», но в ней и пятой части против моего челобитья нет. Изволишь, я и теперь готов против «Жезла» отвечать, и если буду виноват, то делайте со мной, что хотите.

– Не стать тебе с нами говорить, и на глазах наших быть! – отвечала Софья, и приказала читать раскольничью челобитную.

Дочитали до того места, где говорилось, что Арсений-еретик и патриарх Никон поколебали душу царя Алексея.

Царевна Совья не могла этого вынести: слезы выступили у нее на глазах. Она опять вскочила с царского трона.

– Если Арсений и Никон патриарх еретики, – говорила она еще с сильнейшим негодованием: – то и отец наш и брат также еретики стали: выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи! Мы такой хулы не хотим слышать, будто отец наш и братья еретики – мы пойдем все из царства вон!

Она отошла от трона и остановилась поодаль.

Впечатление было потрясающее. Бояре и выборные заплакали.

– Зачем царям-государям из царства вон идти? Мы рады за них головы свои положить, – говорили они.

Но из толпы стрельцов послышались другие слова к царевне.

– Пора, государыня, давно вам в монастырь; полно царством-то мутить: нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет.

Но Софья обратилась сама на стрельцов:

– Все это оттого, что вас все боятся: в надежде на вас, эти раскольники-мужики так дерзко пришли сюда. Чего вы смотрите Хорошо ли таким мужикам-невеждам к нам бунтом приходить, творить нам всем досады и кричать? Неужели вы, верные слуги нашего деда, отца и брата, в единомыслии с раскольниками? Вы и нашими верными слугами зоветесь: зачем же таким невеждам попускаете? Ежели мы должны быть в таком порабощении, то царям и нам здесь больше жить нельзя: пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании, разорении.

Стрельцов сильно напугала эта речь: они видели, что останутся бунтовщиками в глазах всего государства.

– Мы, – отвечали они: – великим государям и вам, государыням, верно служить рады: за православную веру, за Церковь и за ваше царское величество готовы головы свои положить и по указу вашему все делать. Но сами вы, государыни, видите, что народ возмущен и у палат ваших стоит множество людей: только бы как-нибудь этот день проводить, чтобы нам от них не пострадать, а что великим государям и вам, государыням, идти из царствующего града – сохрани Боже! Зачем это?

Такие слова заставили Софью опять сесть на трон. При дальнейшем чтении челобитной она не раз схватывалась с раскольниками: она не могла победить своей возбужденности.

Когда раскольничьи коноводы-монахи были отпущены в том же озлоблении, в каком они и пришли, и, выйдя из Грановитой, хвастались перед народом на площадях, что переспорили всех и посрамили архиереев, Софья обратилась вновь к стрельцам:

– Не променяйте нас и все Российское государство на шестерых чернецов; не дайте на поругание святейшего патриарха и всего освященного собора!

– Нам до старой веры дела нет: это дело святейшего патриарха и всего священного собора, – отвечали выборные.

Но стрельцы уже шумели на площадях. Им выкатили по ушату водки на каждых десять человек – и они начали бить раскольников.

– Вы бунтовщики, возмутили всем царством! – кричали они. Раскольники разбежались. Никите отрубили голову. Других коноводов разослали по дальным местам.

После этого Софье оставалось только сломить самих стрельцов, которые подняли ее на трон, а могли и низвести с него.

Она сумела это сделать: она исполнила угрозу, что цари оставят Москву. Действительно, 19-го августа, во время крестного хода, государи не пошли в ход, испугавшись распущенных слухов, что их убьют, – и на другой день вся царская семья оставила Москву.

Напуганные, со своей стороны, стрельцы прислали в царевне и к царям выборных:

– Великим государям сказали, будто у нас, у надворной пехоты, учинилось смятение, на бояр и на ближних людей злой умысел, и будто у нас из полку в полк идут тайные пересылки, будто хотим приходить в Кремль с ружьем по-прежнему, и для того они, великие государи, изволили из Москвы выехать; но у нас во всех полках такого умысла нет и вперед не будет, – чтобы великие государи пожаловали, не велели таким ложным слухам верить и изволили бы прийти к Москве.

– Великим государям про ваш умысел неведомо: изволили великие государи из Москвы идти по своему государскому изволению, да и прежде в село Коломенское их государств походы бывали же, – был ответ стрельцам.

Оставалось Хованскому хитрить. Он вздумал пугать царевну и бояр слухами.

– Приходили ко мне новгородские дворяне и говорили, что их братья хотят приходить нынешним летом в Москву, бить челом о заслуженном жалованье, а на Москве сечь всех, без выбора и без остатка, – говорил «Тараруй».

Но Софью этим нельзя было напугать.

– Так надобно сказать об этом в Москве на постельном крыльце всяких чинов людям, а в Новгород, для подлинного свидетельства, послать великих государей грамоту, – отвечала царевна.

Приходилось Хованскому испугаться за последствия своей выдумки.

Но у Софьи на дороге недолго стоял этот беспокойный враг – стрелецкий атаман.

17-го сентября, в день именин Софьи, великим государям и сестре их царевне докладывано показание на Хованских:

– На нынешних неделях призывали они нас (доносителей) к себе в дом человек девять пехотного чина, да пять человек посадских, и говорили, чтобы помогали им достунать царства московского, и чтобы прийти большим собранием неожиданно в город и называть вас государей, еретическими детьми и убить вас, государей, обоих, царицу Наталью Кирилловну, царевну Софью Алексеевну, патриарха и властей, а на одной бы царевне князю Андрею жениться, а остальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри, да бояр побить: Одоевских троих, Черкаских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, которые старой веры не любят, а новую заводят. И как то злое дело учинять, послать смущать во все московское государство по городам и деревням, чтобы в городах посадские люди побили воевод и приказных людей, а крестьян подучать, чтобы побили бояр своих и людей боярских; а как государство замутится, и на московское бы царство выбрали царем его, князя Ивана, а патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые бы старые книги любили.

В тот же час государи и царевна Софья приговорили: «внновных казнить смертью».

В тот же день, в именины царевны Софьи, Хованские были схвачены, выслушали смертный приговор, и, за неимением на тот час палача, изменников Хованских «вершил на площади у большой московской дороги» тот, кто первый попался, умевший владеть топором.

Опасаясь такой же участи за свои «шумства», стрельцы засели в Москве, как в осаде. Царевна Софья поспешила вызвать войска из соседних городов. Стрельцы упали духом, – и покорились безмолвно,

Мало того, стрельцы раскаялись и в своих прежних делах: столб на Красной площади колол им глаза. Он сталь позорным пятном на их прошлом. Они вспомнили 15-е мая и страшное «побиение» невинных.

– Грех ради наших, – били челом раскаявшиеся стрельцы: – боярам, думным и всяких чинов людям учинилось побиение на Красной площади, и тем мы, холопы ваши, Бога и вас, великих государей, прогневали: по заводу вора и раскольщика Алешки Юдина с товарищи, по потачке всякому дурну названного отца их, князя Ивана Хованского и сына его князя Андрея, били челом все полки надворной пехоты, покрывая большие свои вины, чтобы вы, великие государи, пожаловали нас грамотами, чтоб нас ворами и бунтовщиками никто не называл, – и жалованные грамоты даны. По злоумышлению тех же Юдина и Хованских, били челом, чтобы на Красной площади сделать столп и написать на нем вины побитых – и столп сделан. И ныне мы, видя неправое свое челобитье, что тот столп учинен не к лицу, просим: пожалуйте нас, виноватых холопов ваших, велите тот столп с Красной площади сломать, чтобы от иных государств в царствующем граде Москве зазору никакого не было».

Столб сломали и стрельцов помиловали; дали им нового начальника, Шакловитого – и начали понемногу рассылать подальше от Москвы.

Царевна Софья продолжала почти единовластно заправлять Русской землей.

Началась война с турками, а там и знаменитые крымские походы любимца царевны, Василия Васильевича Голицына, походы неудачные, но давшие повод царевне обнаружить всю силу страсти к своему «Васеньке», «царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегателю» – звание Василия Васильевича Голицына.

«Свет мой, братец Васенька! здравствуй, батюшка мой, на многие лета! писала ему Софья по поводу известия об отражении им крымского хана: – и паки здравствуй, Божьею и Пречистые Богородицы милостью и твоим разумом и счастьем победив агаряне! Подай тебе, Господи, и впредь враги побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься: тогда поверю, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась, – будто я, верно, грешна пред Богом и недостойна; однако же, хотя и грешная, дерзаю надеяться на Его блогоутробие. Ей! всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. Посем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные»!

Еще большая нежность и страстность высказываются в другом письме Софьи, когда она получила известие о возвращении Голицына от Перекопа.

«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Зело мне сей день радостен, что Господь Бог прославил имя свое святое, также и Матери своей, Пресвятые Богородицы, над вами, свет мой! Чего от века не слыхано, ни отцы наши поведаша нам такого милосердия Божья. Не хуже израильских людей вас Бог извел из земли египетской: тогда чрез Моисея, угодника Своего, а ныне через тебя, душа моя! Славу Богу нашему, помиловавшему нас чрез тебя! Батюшка ты мой! Чем платить за такие твои труды неисчетные? Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, во мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собой. Письма твои, врученные Богу, к нам все дошли в целости. Из-под Перекопа пришли отписки в пяток 11 числа. Я брела пеша из-под Воздвиженского: только подхожу к монастырю Сергия чудотворца, к самым святынь воротам, а от ворот отписки о боях. Я не помню, как взошла – читала идучи! Не ведаю, чем Его, Света, благодарит за такую милость Его, и Матерь Его, и преподобного Сергия, чудотворца милостивого! Что ты, батюшка мой, пишешь о посылки в монастыри, все то исполнила: по всем монастырям бродила сама, пеша. А раденье твое, душа моя, делом оказуется. Что пишешь, батюшка мой, чтобы я помолилась: Бог, свет мой, ведает, как желаю тебя, душа моя, видеть, и надеюсь на милосердие Божье: велит мне тебя видеть, надежда моя. Как сам пишешь о ратных людях, так и учини. А я, батюшка мой, здорова твоими молитвами, и все мы здоровы. Когда даст Бог увижу тебя, свет, обо всем своем житье скажу. А вы, свет мой, не стойте, подите помалу: и так вы утрудились. Чем вам платить за такую нужную службу, наипаче всех твои, света моего, труды? Если бы ты так не трудился, никто бы так не сделал».

Но не все так смотрели на дела крымские, как вся проникнутая страстью царевна. Голицын был ее давнишней привязанностью: она скреплялась и общностью государственного дела, и обязанностью личных интересов. Царевна могла полюбить его, как одного из образованнейших молодых царедворцев того времени. Он много знал, много читал, жил роскошно: библиотека его отличалась редкими по тому времени книгами. Царевна также была образованнейшею женской личностью своего времени, как ученица Симеона Полоцкого. Ей посвящали книги, в честь ее писали стихи – виршами той эпохи. Уже в 1682-м году архидиакон Чудова монастыря Карион Истомин подал ей вирши, в которых просит царевну Софью дать Русской земле образованных учителей, открыть школы:

 
Умом убо самодержцев сущих,
Да государи они то изволят,
Обще Господа о том да помолят,
Наукам велят быти совершенным,
И учителем людем извещенным.
 

И ученые явились. Это были братья Лихуды-греки. Открылись школы: жизнь, видимо, начинала бить ключом, движение начиналось. Тут уже были и другие образованные люди, как мы упомянули: Артамон Матвеев, сын его Андрей, знавший по латыни и хорошо говоривший на языке Горация, и жена его, единственная женщина, не прибегавшая к татарским румянам. Тут же и Софья с Голицыным, сближение которых имело хорошую основу.

Но непродолжительно было счастье Софьи и Голицына; непродолжительно было и владычество их. Петр подрастал. А между тем Софья в государственных актах ставила свое имя рядом с именами братьев, царей и подписывалась «самодержицей всея Руси».

Даже в Венеции, когда русский посол Волков объявил, что в России с великими государями «соцарствует» царевна Софья, один сенатор в недоумении спрашивал: «Дож и весь сенат удивляются, как подданные ваши служат их царским величествам, таким превысоким и славным трем персонам государским»?

А царица Наталья Кирилловна, видя подрастающего сына, уже смело спрашивала прочих царевен:

– Для чего она стала писаться с великими государями вместе? У нас люди есть, и того дела не покинут.

У Петра уже завелись «потешные конюхи», как их презрительно называла Софья; но эти конюхи были опасны для нее.

Надо было опять подать руку стрельцам. Софья подала руку – и вместе рука об руку дошли: она до монастыря и вечного заточенья, стрельцы – до топора, плахи, колеса и пр.

Шакловитый, от имени Софьи, мутил стрельцов. Решились убить молодого царя и его мать.

– Хотят нас перевести, – говорил Шакловитый самым надежным стрельцам: – а мутит всем царица; меня хотят высадить из приказу, а вас, которые ко мне в дом вхожи, разослать всех по городам.

Стрельцы начинают советоваться, что делать с царями.

– Как быть, – говорил Чермный: – хотя и всех побить, а корня не выведешь: надобно уходить старую царицу, «Медведицу?»

Другие говорили, что за мать Петр будет мстить.

– Так чего и ему спускать? Зачем дело стало? – отвечал Чермный.

– У царя Ивана Алексеевича двери завалили дровами и поленьем, и царский венец изломали, – а кому ломать только с ту сторону? – говорили другие.

Порешили надеть венец на царевну Софью.

Но время стрельцов уже отошло. «Потешные конюхи», над которым» издевалась Софья, побеждали; и сами стрельцы скоро выдали своего Федьку Шакловитого. Его казнили с главными сообщниками; любимца Софьи, Василия Васильевича Голицына, сослали в Пинежский Волок – и там забыли.

Царевну Софью, вместо царского венца, ожидал монашеский клубок, как о том некогда и предсказывали ей стрельцы.

Казнив Шакловитого с сообщниками и разослав друзей Софьи, семнадцатилетний Петр писал своему старшему брату царю Ивану:

«Милостью Божьей вручен нам, двум особам, скипетр правления, также и братьям нашим, окрестным государем, о государствовании нашем известно; а о третьей особе, чтобы быть с нами в равенственном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша, царевна Софья Алексеевна, государством нашим учала владеть своей волей, и в том владении что явилось особам нашим противное, и народу тягости, и наше терпение, о том тебе, государь, известно. А ныне злодеи наши Федька Шакловитый с товарищи, не удоволяся милостью нашей, преступи обещание свое, умышляли с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем, и в том по розыску и с пытки винились. А теперь, государь братец, настоит время нашим обеим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужскими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то-б, государя, моего брата, воля склонилась, потому что учала она в дела вступать и в титла писаться собой без нашего изволения; к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасти, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!»

Итак, этому «третьему зазорному лицу» назначено было житье в Новодевичьем монастыре.

Из этого видно, что молодой Петр не только вошел «в меру возраста своего», но и «в меру силы».

Что же делала в это время мать его, царица Наталья Кирилловна, когда сын входил в «меру возраста своего?»

Много ей пришлось выстрадать и за себя, и за этого сына. Она была постоянно печальная, скучная, постоянно жаловалась, что похищают власть у ее сына, когда он еще не вошел в силу. Оттого скучно было у нее юному Петру, хотя он ее много любил; а она за него трепетала каждую минуту.

Наконец, ее сокровище вырывается у нее от рук – Петру не сидится дома: он уже в Переяславле, на озере, – «кораблики» строит, а мать тоскует по нему, не дождется писем. Но сын не забывает матери.

«Вселюбезнейшей и паче живота телесного дрожайшей моей матушке, государыне царице и великой княгине Наталие Кирилловне (пишет он матери). Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка, благословения прошу и о твоем здравии слышать желаю; а у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего 20 числа (апреля 1689 г.), и суды все, кроме большого корабля, в отделке; только за канатами и станет: и о том милости прошу, чтобы те канаты, по семисот сажень, из пушкарского приказу, не мешкая, присланы были. А за ними дело станет и житье наше продолжится. Посем паки благословения прошу».

Мать зовет его в Москву на панихиду по брату Федору, а Петр отвечает «быть готов только, гей, гей дело есть», – и все только о «корабликах» своих речь заводит: «о судах паки подтверждаю, что зело хороши все».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации