Текст книги "Олимп"

46

Харман пережил битву при Ардис-холле в реальном времени.

Увиденная чужими глазами, услышанная чужими ушами туринская драма хотя и внушала сильные чувства, но всегда казалась чем-то далеким, не имеющим отношения к жизни. И вот развлечение обернулось адскими муками. Вместо нелепой и явно вымышленной Троянской осады будущий отец наблюдал сражение настоящее (он чувствовал, он точно знал это), причем события не то разворачивались прямо во время просмотра, не то подавались в очень свежей записи.

Более шести часов провел мужчина под пеленой, утратив связь с окружающей действительностью. Он видел все, начиная от нападения войниксов около полуночи – и почти до восхода солнца, когда в Ардисе бушевало пламя и маленький соньер улетал на север, унося его возлюбленную – израненную, истекающую кровью, потерявшую сознание Аду, которую погрузили на борт, словно мешок с нутряным салом.

Харман с изумлением разглядел в капитанской нише Петира (где же Ханна и Одиссей?) и не удержался от вопля, когда кто-то из войниксов запустил тяжелым камнем, и молодой человек замертво рухнул на землю. О, сколько их, колонистов и близких товарищей, не дожили до утра: юная Пеаен была убита булыжником, красавица Эмма, потеряв руку, сгорела вместе с Реманом в заградительной канаве, Салас погиб, Ламана свалили… Похоже, привезенное от Золотых Ворот Мачу-Пикчу оружие не изменило хода битвы против разбушевавшихся войниксов.

Зритель громко стонал под кроваво-красной повязкой.

Спустя шесть часов изображение остановилось. Мужчина поднялся и отшвырнул пелену прочь.

Маг снова исчез. Харман прошел в небольшую уборную, воспользовался причудливым унитазом, дернул за бронзовую цепь, повернул фарфоровую ручку крана, плеснул воды себе в лицо и принялся жадно пить из пригоршни. Потом еще раз обыскал двухэтажный вагон.

– Просперо! ПРОСПЕРО!!!

Рев отдавался эхом во всех металлических углах.

Избранник Ады распахнул рывком двери балкона, запрыгнул на лестницу (чихать он хотел на бездну под ногами) и быстро полез на крышу летящего сооружения.

Студеный воздух обжигал щеки. Пассажир «протуринил» целую ночь напролет, и теперь по правую руку от него вставало холодное золотое светило. Уходящие на север толстые тросы тянулись все выше. Харман застыл у края, глядя прямо перед собой и сознавая, что не только вагон, но и сами башни карабкались кверху, должно быть, в течение многих часов. Равнинные джунгли растаяли в ночи, а Эйфелева дорога поднялась на предгорья и уже оттуда двинулась по настоящим хребтам.

– Просперо!!!

Скалы, темневшие в сотнях футов под ногами, отозвались раскатистым эхом.

Мужчина стоял на крыше, пока солнце не оторвалось от горизонта на две ладони, но и тогда не сделалось теплее. Харман понял, что замерзает. Канатный путь завел его в края из камня, льда и небес; все, что могло расти и зеленеть, осталось позади. Пассажир заглянул за край и увидел огромную ледяную реку: глетчер – так именовалось это явление в книге, которую он однажды «проглотил». Точно белая змея вилась между скал и заснеженных пиков, отражая слепящее солнце, морщась черными бороздами, увлекая за собой обломки утесов. Кое-где поток разрезали остроконечные каменные клинья.

С канатов над головой облетала, раскалываясь, крепкая наледь. Даже колеса маховиков гудели как-то холодно, по-особенному. На крыше качающегося вагона и на сбегающих книзу ступенях блестела прозрачная корка. Мужчина подполз к лестнице на больных руках, осторожно спустился, дрожа всем телом, раскачался, спрыгнул на заиндевелый балкон и шатко вошел в натопленную комнату.

Старец в синем халате стоял у камина, где жарко пылали дрова, и грел руки.

Несколько минут Харман стоял у стеклянных дверей, увитых кружевными морозными узорами. Его трясло от гнева и от озноба. Броситься на похитителя? Да, но как не хотелось очнуться на полу через десять минут, когда на счету каждое мгновение.

– Владыка Просперо, – усилием воли пленник заставил себя говорить учтиво и убедительно, – я согласен сделать все, что вы пожелаете. Я расшибусь в лепешку, но стану тем, кем вы скажете. Клянусь вам жизнью нерожденного сына или дочери. Только, пожалуйста, верните меня в Ардис. Моя жена ранена, возможно, умирает, и я ей нужен.

– Нет, – отрезал маг.

Харман устремился вперед. Сейчас он выбьет чертовы мозги из лысой башки старикана его же собственной палкой. Сейчас он…

В этот раз мужчина не потерял сознания. Высокое напряжение швырнуло его через комнату. Отскочив от упругой кушетки, супруг Ады оказался на четвереньках на затейливом ковре. Перед глазами поплыли алые круги. Харман зарычал и поднялся снова.

– В следующий раз останешься без ноги, – предупредил Просперо невозмутимым, будничным, совершенно не вызывающим сомнения тоном. – Так что к женщине своей не побежишь, а поскачешь.

Мужчина остановился.

– Что я должен делать? – прошептал он.

– Для начала сядь… Да не туда – к столу, оттуда виднее, что творится снаружи.

Пленник повиновался. Стеклянные панели по большей части оттаяли; солнечный свет резал глаза, отражаясь от ледяных утесов и глетчера. Местные горы все неистовее тянулись к небу: Харман еще не видел такого скопления высочайших пиков. Зрелище получалось намного внушительнее, чем у Золотых Ворот Мачу-Пикчу. Двухэтажная кабина воспарила над островерхим хребтом (ледяная река нырнула куда-то вниз и налево) и, дребезжа, коснулась очередной башни. Мужчина вцепился в край стола. Вагон покачнулся, подпрыгнул, проскрежетал по льду – и поскрипел себе дальше.

Девяностодевятилетний прильнул к морозному стеклу посмотреть, как удаляется башня. В отличие от прежних, черных построек эта сияла на солнце начищенным серебром. Изящные арки и тонкие перекладины напоминали паутинку в ярком блеске утренней росы. «Обледенела», – сообразил пассажир и повернул голову в другую сторону, куда уходили заиндевелые тросы, а там… Взору предстал белоснежный склон самой изумительной горы, какую только можно было… даже нет, невозможно было вообразить. К западу от нее, над убийственно острым, как нож мясника, зубчатым гребнем клубились тучи. Поверхность горы избороздили полосы: голый камень, лед, опять камень и, наконец, пирамида из чистого снега и сверкающего льда.

Вагон продолжал ползти по скрипучим канатам дороги, которая уводила по длинной гряде на восток от немыслимо прекрасного пика. В вышине, на крутом утесе, искрилась новая башня, далеко над ней – другая, а за ними, на маковке той самой колоссальной горы, вознесся непостижимо безупречный купол, молочную белизну которого нежно позолотил рассвет. Сооружение окружали четыре Эйфелевы башни, и все это вместе покоилось на меловом основании, уравновешенном над отвесной вершиной. От пьедестала к окрестным пикам тянулось по меньшей мере шесть подвесных мостов. Высотой, грациозностью и видимой легкостью каждая из арок стократ превосходила Золотые Ворота Мачу-Пикчу.

– Что это за место? – прошептал Харман.

– Джомолунгма, – ответил Просперо. – Богиня-Мать Мира.

– А здание на верхушке…

– Ронгбук Пумори Чу-му-ланг-ма Фенг Дудх Коси Лхотце нупцзе Кхумбу ага Гхат-Мандир Хан Хо Теп Рауца, – пояснил маг. – В этих краях оно известно под именем Тадж Мойра. Мы сделаем там остановку.

47

В ту первую промозглую ночь, проведенную Даэманом на Тощей Скале, войниксы, кишевшие у подошвы сотнями, если не тысячами, почему-то не стали нападать на людей. И во вторую – тоже. К вечеру третьего дня все страдали от голода, ран, простуд или гриппа; у многих начиналось воспаление легких. Левая рука Даэмана – та, на которой калибано откусил ему два пальца, – болела и лихорадочно тряслась, голова постоянно кружилась. Но твари так и не явились.

Ада пришла в себя на второе утро. Тело ее покрывали бесчисленные раны, порезы и ссадины, правая кисть и два левых ребра были сломаны, однако все это не представляло такой угрозы для жизни, как сильное сотрясение мозга и отравление дымом. Когда будущая мать наконец очнулась, ее терзали ужасная головная боль, острый кашель и смутные воспоминания о последних часах резни при Ардисе; впрочем, рассудок сохранял полную ясность. Ровным бесцветным голосом молодая женщина расспросила о тех, чью смерть она, как ей показалось, наблюдала, прежде чем лишиться чувств. Греоджи монотонно отвечал, и только глаза бывшей хозяйки особняка выдавали ее чувства.

– Петир? – глухо говорила она, стараясь не закашляться.

– Мертв.

– Реман?

– Тоже.

– Эмма?

– Погибла вместе с Реманом.

– Пеаен?

– Войниксы разбили ей грудь камнем. Скончалась уже здесь, на Тощей Скале.

– Салас?

– Убит.

– Оэллео?

– Тоже…

Перечислив еще два-три десятка имен, Ада бессильно откинулась на грязный мешок, подложенный под голову вместо подушки. Ее измазанное сажей и кровью лицо побледнело, точно бумага.

Даэман – он стоял здесь же, рядом, на коленях, с яйцом Сетебоса в рюкзаке, – прочистил горло.

– Кое-кто уцелел, кузина, – произнес он. – С нами Боман… И Каман. Каман – один из первых учеников Одиссея, он «проглотил» все книги по военной истории, какие сумел найти. Ламан, хотя и утратил четыре пальца на правой руке, защищая Ардис, тоже выжил, он где-то здесь… Тут Лоэс и Стоман. И некоторые из тех, кого я послал предупреждать остальные общины, – Кауль, Око, Эдида, Элла. Да, еще Том и Сирис.

– Хорошо, – промолвила женщина и зашлась кашлем.

Том и Сирис считались лучшими врачами в общине.

– Правда, медицинские инструменты и лекарства все пропали, – признался Греоджи.

– А что не пропало? – спросила Ада.

Пилот соньера пожал плечами.

– Оружие, только без боеприпасов, и одежда, кто в чем был. Несколько одеял и брезент – прятались под холодным дождем.

– Кто-нибудь вернулся в Ардис похоронить павших? – твердо, несмотря на хрип и кашель, произнесла будущая мать.

Греоджи покосился на Даэмана и отвел глаза в темную даль, за край высокой скалы, на которой сгрудились уцелевшие.

– Не вышло, – ответил он четким голосом. – Пробовали. Но войниксы… Там засада.

– Из Ардис-холла спасли хоть что-нибудь?

Пилот покачал головой.

– Ничего существенного. Все погибло, Ада. Все погибло.

Супруга Хармана лишь кивнула. Пожар уничтожил более двух тысяч лет фамильной истории, предмет гордости ее предков. Однако в этот миг она думала не о сгоревшем и разоренном особняке; судьба израненных, замерзших людей, загнанных на вершину голой скалы, – вот что целиком занимало мысли молодой женщины.

– А с едой и питьем у нас как?…

– Воду собираем брезентом после дождя, – оживился Греоджи, явно обрадованный переменой темы. – Иногда охотимся на соньере. В основном попадаются кролики, но вчера завалили лося. До сих пор выковыриваем дротики.

– Почему войниксы нас еще не поубивали?

В голосе Ады сквозило слабое любопытство.

– Вот-вот, – буркнул Даэман. – Хороший вопрос.

У него имелись кое-какие догадки, но делиться ими было рановато.

– Если что-то их и держит, – сказал пилот, – то явно не страх. В лесу этих тварей шныряет около двух-трех тысяч, а дротиков у нас хватит на несколько сотен. Войниксы могут залезть на скалу, когда захотят. Однако не лезут.

– Вы пробовали пробиться к факс-узлу? – полувопросительно проговорила молодая женщина.

– Там тоже была засада. – Греоджи махнул рукой и посмотрел в синее небо.

Впервые за долгое время выдался ясный день. Колонисты спешили просушить под солнцем сырую одежду и одеяла, расстилая их, точно сигнальные полотнища, на плоском акре вершины Тощей Скалы. Стояла жуткая зима, какой уже никто не мог припомнить, и все дрожали в жиденьких лучах рассвета.

– Мы проверяли, – сообщил Даэман. – В соньере умещается ровно двенадцать человек (и это вдвое больше положенного). Стóит посадить еще, машина отказывается лететь. Она и с дюжиной туда-сюда вихляет.

– Сколько нас тут, говорите? – переспросила Ада. – Всего полсотни?

– Пятьдесят три человека, – уточнил Греоджи. – Девять из них, включая тебя до сегодняшнего утра, были не в состоянии лететь из-за ран или болезней.

– Теперь восемь, – серьезно промолвила будущая мать. – Получается пять рейсов. Если, конечно, войниксы не нападут, как только мы начнем эвакуацию. И если нам будет куда бежать.

– Да уж, – согласился пилот. – Если будет куда.

Когда хозяйка Ардис-холла заснула – именно заснула, как уверял товарищей Том, а не впала в полубессознательное состояние, – Даэман взял свой рюкзак и, опасливо держа его на расстоянии, подошел к самому краю вершины. Внизу сновали враги, мужчина видел сквозь кроны деревьев их серебристые безголовые тела и кожаные горбы. Время от времени чудовища группами пересекали широкий луг, посреди которого возвышалась Тощая Скала, при этом вид у них был довольно целеустремленный. Почему-то никто из тварей даже не смотрел наверх.

К Даэману подошли Греоджи, Боман и темноволосая Эдида.

– Прыгать надумал? – окликнул товарища Боман.

– Нет, – отозвался мужчина. – Я тут прикидывал, сколько у нас осталось веревки. Можно ли опустить меня к войниксам, но так, чтобы они не достали?

– Около сотни футов найдется, – ответил Греоджи. – Повиснешь футах в семидесяти – восьмидесяти от серых уродов, хотя им это вряд ли помешает сцапать добычу. А с какой радости вдруг тебя туда потянуло?

Присев на корточки и положив рюкзак на скалу, кузен Ады извлек наружу яйцо Сетебоса. Товарищи присели рядом и недоуменно уставились на диковину.

Не дожидаясь вопросов, Даэман сам рассказал, откуда она взялась.

– Зачем? – только и сказала Эдида.

Мужчина вынужден был пожать плечами.

– Пришло как-то в голову… Показалось удачной идеей, вот и все.

– Сколько раз я расплачивалась за такие «просветления», – произнесла невысокая темноволосая колонистка.

Даэман подумал, что ей, наверное, уже исполнилось четыре полных Двадцатки. Хотя посещения лазарета лишали «старомодных» людей внешних признаков возраста, старшие всегда казались более уверенными в себе.

Бывший любитель бабочек поместил серебристое, слегка пульсирующее яйцо в небольшую расщелину – так, чтобы не укатилось, – и предложил:

– Потрогайте.

Боман решился первым. Он без боязни накрыл скорлупу ладонью, ожидая ощутить хоть немного тепла, – и тут же отдернул руку, точно ужаленный.

– Эй, что за черт!

– Да уж, – подтвердил Даэман. – Я испытал то же самое. Эта штуковина как будто высасывает из тебя силы, прямо из сердца. Или из души.

Пилот соньера и Эдида по очереди коснулись яйца, после чего вскочили и отодвинулись подальше.

– Разбей эту дрянь, – потребовала женщина.

– А вдруг Сетебос явится за своим добром? – нахмурился Греоджи. – Знаете, матери часто находят украденных детенышей. И при этом очень сердятся. Тем паче когда мамаша – огромный мозг на руках и с желтыми глазами…

– Я думал об этом. – Сын Марины умолк.

– Ну и? – сказала Эдида. За несколько месяцев их знакомства она проявила себя весьма здравомыслящей и сведущей особой, вот почему Даэман избрал ее участвовать в операции «предупредим-три-сотни-факс-узлов». – Хочешь, я сама его разобью? – спросила женщина, натягивая кожаные перчатки. – Давай посмотрим, как далеко мне удастся запустить эту мерзость. Может, даже по войниксу попаду?

Кузен Ады закусил губу.

– Проклятие, мы ведь не хотим, чтобы оно вылуплялось на Тощей Скале, – чертыхнулся Боман, наводя самострел на молочную скорлупу. – Зная, на что способна его мама-папа, я не удивлюсь, если даже мелкий детеныш всех нас прикончит.

– Погодите, – вмешался Даэман. – Вылупляться ему еще не время. Может, холод и не убил его, но замедлил созревание… Или как это называется у чудовищ… Сначала я бы хотел провести один опыт.

Они полетели на соньере, отключив защитное поле. Греоджи управлял, Боман с Эдидой целились из винтовок, стоя на коленях в кормовых нишах.

В тени между деревьями на дальнем конце луга копошились войниксы. Когда до них оставалось менее ста ярдов, машина зависла в ста футах над землей, вне досягаемости серых тварей.

– Ты уверен? – произнес пилот. – Все-таки они куда быстрее нас.

Испугавшись, что голос предательски дрогнет, сын Марины просто кивнул.

Диск устремился вниз, Даэман выпрыгнул, и соньер тут же отвесно вознесся над ним, словно клетка подъемника.

За спиной мужчины висела заряженная винтовка, но вместо нее он достал рюкзак и вынул яйцо Сетебоса, стараясь не касаться голыми руками скорлупы, которая даже под ярким солнцем тускло мерцала, будто радиоактивное молоко.

Даэман пошел навстречу врагам, протягивая к ним руки, словно предлагал подарок.

Войниксы медленно поворачивались, явно держа его в фокусе инфракрасных датчиков, запрятанных в металлические грудные клетки. Все новые чудовища появлялись из леса и замирали по краю луга.

Сын Марины покосился вверх, на соньер, парящий в шестидесяти футах над головой: Эдида и Боман застыли в нишах с арбалетами на изготовку. Впрочем, если твари, способные мчаться со скоростью более шестидесяти миль в час, бросятся на добычу, диск не успеет ни опуститься за ним, ни снова взлететь; а стóит войниксам ринуться скопом, тут уж никакие тучи дротиков не спасут.

Мужчина шагал вперед; яйцо Сетебоса наполовину торчало из рюкзака, точно подарок на Двадцатку в праздничной упаковке. Вдруг оно заворочалось, засветилось ярче, и потрясенный Даэман едва не выронил ношу. С минуту он неуклюже ловил ее, но удержал сквозь грязную, рваную материю и продолжал путь. Войниксы толпились уже совсем близко; кузен Ады почти обонял запах засаленной кожи.

Ноги и руки начали мелко дрожать. Собиратель бабочек устыдился сам себя. «Почему я не придумал другого выхода? Ума не хватило?» – сокрушался он. Однако другого выхода не было. Только не в том положении, когда уцелевшие колонисты жестоко страдали от ран и болезней, когда над ними нависла угроза голодной смерти.

До первой группы из тридцати с лишним серых тварей оставалось каких-то пятьдесят футов. Даэман поднял яйцо Сетебоса над головой, будто волшебный талисман, и твердо двинулся вперед.

Тридцать футов… Враги начали медленно пятиться к лесу.

Мужчина ускорил шаг, почти побежал. Войниксы отступали во все стороны сразу.

«Главное теперь – не споткнуться и не разбить яйцо». Воображение рисовало тошнотворные картинки: вот скорлупа хрустит, из нее на дюжинах тонких лапок выползает мозг-малютка, прыгает и вцепляется похитителю в лицо… Но сын Марины принуждал себя не останавливаться.

Попáдав на четвереньки, безголовые твари сотнями бросились врассыпную: ни дать ни взять перепуганные кузнечики, почуявшие шаги тяжелого хищника на доисторической равнине. Даэман бежал, пока не иссякли силы.

Тогда он упал на колени, прижимая к своей груди рюкзак. Яйцо беспокойно завозилось внутри, принялось вытягивать из сердца жизненные соки, и мужчина в ужасе отпихнул его, точно ядовитый плод. В каком-то смысле так оно и было.

Греоджи приземлил соньер поблизости.

– Боже мой, – повторял отважный пилот. – Боже мой.

Даэман кивнул.

– Полетели к подножию Тощей Скалы. Я подожду с яйцом, пока вы переправите вниз каждого, кто в силах пешком одолеть больше мили до факс-павильона, и пойду впереди. А ты возьмешь на борт ослабших и раненых, полетишь за нами.

– Что… – начала Эдида и, осекшись, покачала головой.

– Ну да, – сказал кузен Ады. – Я просто вспомнил, как выглядели войниксы, замерзшие возле Парижского Кратера. Лед захватил их бегущими прочь от Сетебоса.

Соньер полетел обратно к Тощей Скале всего в шести футах над землей. Сын Марины сидел на краю диска с рюкзаком на коленях. Войниксов не было ни на лугу, ни среди деревьев.

– Куда же нам факсовать? – спросил Боман.

– Не знаю, – устало промолвил Даэман. – Дорога длинная, по пути придумаем.

48

– Тебе понадобится термокожа, – сказал Просперо.

– Зачем? – рассеянно отозвался Харман, глядя во все глаза на прекрасный купол и мраморные арки Таджа Мойры сквозь прозрачные створки.

Вагон громко клацнул и встал на площадку юго-восточной Эйфелевой башни, взметнувшейся на углу огромного мраморного пьедестала, уравновешенного вместе с великолепной постройкой на пике Джомолунгмы. По примерной оценке мужчины, высота башни составляла тысячу футов, а высота белоснежного луковичного купола – в полтора раза больше.

– До земли отсюда восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, – сообщил маг. – В основном безвоздушное пространство. Температура на солнце – минус тридцать градусов по Фаренгейту. Снаружи веет ласковый ветерок мощностью в пятьдесят узлов. Синяя термокожа висит в шкафчике у кровати. Так что ступай облачаться. Свои тряпки и обувь не бросай: они тоже пригодятся. Крикни, когда наденешь дыхательную маску: я должен понизить давление внутри вагона, прежде чем открывать дверь мезонина.

Спускаясь на лифте с площадки на уровне тысячи футов, Харман рассматривал перекладины, арки, распорки сооружения – и не мог сдержать улыбки. Секрет белизны этой башни оказался прост: яркая краска по темному железу, из которого состояли прочие постройки Эйфелевой дороги. Подъемник и вся конструкция так содрогались под напором ревущего ветра, что побелка должна была облупляться в течение считаных недель или месяцев. Избранник Ады попытался представить себе бригаду маляров, постоянно работающих здесь, потом отбросил эту бессмысленную затею.

Мужчина решил до поры до времени во всем повиноваться магу: для начала это вызволит его из двухэтажной кабины. Где-то здесь, в этом ненормальном храме, или дворце, или усыпальнице, или как ее там, на вершине безумно высокой горы, Харман надеялся отыскать путь обратно, к любимой. «Если Ариэль умеет факсовать без помощи узлов и павильонов, то и я сумею… Уж как-нибудь».

Из лифта пленник вышел за Просперо на просторную площадь из песчаника и мрамора; вдали перед ними белел парадный вход внушительного купольного здания. Ветер буквально сшибал с ног; к счастью, гладкий камень почему-то совсем не обледенел.

– А маги что же, не мерзнут и не нуждаются в воздухе? – проорал мужчина в спину своему спутнику.

– Ничего подобного, – прокричал сквозь бурю старец. Реактивные струи ветра сдували в сторону длинные полы его синего халата, рвали седые волосы с почти облысевшей головы. – Просто в почтенном возрасте обретаешь кое-какие преимущества.

Харман двинулся вправо, раскинув руки для равновесия, и подошел к низкой, не выше двух футов, ограде из мрамора, которая опоясывала широкую площадь, будто скамейка вокруг ледового катка.

– Куда ты? – окликнул маг. – Осторожнее!

Девяностодевятилетний приблизился к самому краю и заглянул вниз.

Гораздо позже, изучая всевозможные карты, мужчина выяснит, что, застыв у перил на вершине горы, именуемой Джомолунгма Фенг, она же Куомолангма Фенг, она же Хо-Темпа Чини-ка-Рауца, она же Эверест (в зависимости от возраста и происхождения документа), смотрел на земли Тибета, или Китая, или Девятого Царства Хана, как их некогда называли, раскинувшиеся на сотни миль к северу.

А главное – и это потрясало сильнее всего – шестью милями ниже.

Тадж Мойра представлял собой целую городскую область, нахлобученную на пик Богини-Матери Мира, словно поднос, поставленный на острый камень, словно бумажный лист, надетый на вертел. Его равновесие казалось невероятным: так мог бы рисоваться своей инженерной смекалкой какой-нибудь юный бог.

Стоя у мраморных «перил» высотой два фута и шириной десять дюймов, Харман не отрываясь глядел с обрыва длиной двадцать девять тысяч футов, и ветер остервенело дул ему в спину, мечтая швырнуть в бесконечную пустоту. Некоторое время спустя карты поведают имена восточных и западных гор, ледника Ронгбук, расскажут о бурых китайских долинах, простершихся до изогнутой каемки мира и много далее, но сейчас это не имело значения. Отчаянно размахивая руками, будто мельница крыльями, лишь бы удержаться под натиском урагана, мужчина смотрел вниз с шестимильной высоты, да еще и с выступающей площадки!

Маг подождал, пока его спутник упадет на четвереньки и поползет к белой гробнице-храму. В трех десятках футов перед огромным порталом из мраморных плит вырастал небольшой заостренный валун, увенчанный пятнадцатифутовой пирамидкой изо льда. На глазах у Просперо – тот еле заметно улыбался, скрестив на груди руки, – девяностодевятилетний путешественник обхватил декоративный камень и, цепляясь за его шероховатости, кое-как поднялся на ноги. Так он и замер, обнимая валун, положив подбородок на ледяную верхушку, страшась обернуться на крохотную ограду и головокружительный обрыв: иначе, мерещилось ему, желание броситься к этой ограде и с этого обрыва пересилит все остальные чувства. Мужчина даже зажмурился.

– Так и простоишь тут весь день? – произнес маг.

– Я бы не против, – еще не разлепляя век, ответил Харман. – Кстати, что это за камень? Символ какой-нибудь? Памятник?

– Это вершина Джомолунгмы.

Старец отвернулся и вошел под изящную арку сооружения, которое сам называл Ронгбук Пумори Чу-му-ланг-ма Фенг Дудх Коси Лхотце нупцзе Кхумбу ага Гхат-Мандир Хан Хо Теп Рауца. Муж Ады заметил при входе полупроницаемую мембрану. Легкая рябь, пробежавшая по ней от прикосновения мага, лишний раз доказала Харману, что в этом случае он имеет дело вовсе не с голограммой.

Минуты спустя, все еще обнимая вершину-валун, когда маска вместе с очками почти обледенела из-за шквального снега и тело содрогалось, точно под ударами снарядов, мужчина рассудил: а что, если за мембраной, внутри непонятного здания, намного теплее?

Последние тридцать футов он уже не прополз, а прошел – правда, жутко сгорбившись, опустив лицо и широко расставив пальцы на повернутых вниз ладонях, готовый повалиться на четвереньки в любую секунду.

Под куполом Харман обнаружил единственное гигантское помещение. Мраморные ступени восходили к мезонинам, соединенным между собой такими же лестницами, которые обрамляли опрокинутый купол, – сотни и сотни уровней. Верхняя точка терялась где-то в туманной дали. То, что при взгляде из башни, а также из приближающегося вагона походило на маленькие дырочки, прорезанные в беломраморном полушарии украшения ради, теперь оказалось рядами бесчисленных окон из люцита[40]40
  Органическое стекло; обладает большой механической прочностью; применяется для остекления автомобилей, самолетов и т. д.


[Закрыть]. Яркие лучи озаряли тома в роскошных переплетах медленно ползущими квадратами, прямоугольниками, параллелепипедами света.

– Как думаешь, сколько тебе потребуется, чтобы все это «проглотить»? – спросил Просперо, опершись на посох и обводя взором несметные мезонины, полные книг.

Харман раскрыл было рот, но тут же захлопнул его. В самом деле – сколько? Недели? Месяцы? Даже если просто перемещаться от фолианта к фолианту, опускать ладонь на обложку и, увидев, как золотые буквы потекли по руке, сразу ее отдергивать, на овладение библиотекой уйдут годы. В конце концов мужчина произнес:

– Ты же говорил, функции не работают ни на Эйфелевой дороге, ни поблизости. Что, правила изменились?

– Посмотрим, – ответил маг.

Он углубился в собор. Посох гулко стучал по белому мрамору, и звук разносился все выше и выше под куполом с его безупречной акустикой.

А здесь оказалось по-настоящему тепло. Супруг Ады стянул перчатки и капюшон термокожи. Внутреннее пространство под куполом напоминало лабиринт, образованный беломраморными ширмами восьмифутовой высоты, весьма проницаемыми для взгляда, поскольку их покрывали филигранная резьба и неисчислимые отверстия в форме овалов, сердечек и листьев. Харман обратил внимание, что стены вокруг основания купола до самых мезонинов – а это приблизительно футов сорок – сплошь покрывали резные изображения раскрывшихся бутонов, виноградных лоз и сказочных растений, расцвеченных мозаикой из камней. Как и многие сотни мраморных щитов, сквозь путаницу которых Просперо куда-то повел своего спутника. Нечаянно приложившись ладонью к одной из ширм, пленник проникся сознанием, что мог бы где угодно это сделать, и всякий раз рука накрыла бы одновременно две или три картинки, а пальцы коснулись бы нескольких самоцветов.

– Что это за камешки? – полюбопытствовал он.

«Старомодное» человечество любило украшать себя побрякушками, но прежде мужчина как-то не задумывался, откуда роботы-сервиторы их достают.

– Камешки… – начал старик в синем халате, – Камешки, как ты выражаешься, имеют названия: яшма, агат, лазурит, гелиотроп и сердолик. Например, на этот крохотный листок винограда, которого я сейчас касаюсь пальцем, пошло тридцать пять разновидностей сердолика. Видишь?

Харман увидел. Ему понемногу становилось дурно от окружающего великолепия. По западной стене ползли трапецоиды света, и мрамор, инкрустированный тысячами драгоценных камней, сиял, переливался, искрился под солнцем.

– Где мы?

Мужчина заметил, что начал говорить шепотом.

– Это здание возводилось как мавзолей… усыпальница… – промолвил маг, поворачивая за новую беломраморную ширму.

Он так уверенно вел пленника к центру огромного сооружения, как если бы на полу были нарисованы желтые указательные стрелки. И вот оба встали перед аркой у входа в комнату, расположенную посередине лабиринта.

– Можешь прочесть, что здесь написано, Харман из Ардиса?

Избранник Ады всмотрелся в причудливые, витиеватые буквы, замысловато вырезанные на мраморе. Они совсем не походили на сочетания прямых черточек из привычных книг, однако, хорошо приглядевшись, мужчина узнал стандартный английский язык.

– Прочти-ка вслух, – изрек седовласый маг.

– «Войди с благоговейным сердцем в сию прославленную гробницу, где покоится прах Защитника Земли, Властителя Азии Хана Хо Тепа и его возлюбленной невесты Лиас Ло Амумджии, покорившей сердца всего мира и покинувшей это бренное пристанище в четырнадцатую ночь месяца Рахаб-Септема, на девятьсот восемьдесят седьмом году ханства».

– Ну и что думаешь? – осведомился Просперо, застыв под затейливой аркой и закрывая собою вход.

– Ты про надпись или про место?

– И то, и другое, – ответил старец.

Муж Ады потер подбородок и щеки, на которых уже пробивалась щетина.

– Ну, место какое-то… неправильное. Слишком большое. Слишком богатое. Все здесь чересчур. Разумеется, не считая книг.

Старец громко расхохотался. Эхо многократно повторило его смех.

– Согласен с тобою, Харман из Ардиса. Это здание было украдено: замысел, оформление, мозаики, шахматный узор во дворе… Украдено все, кроме библиотеки и мезонинов – они появились шестью веками позднее, по воле Раджахара Молчаливого, который приходился ужасному Хану Хо Тепу очень дальним потомком. Хан приказал увеличить рабочие чертежи первоначального здания ровно в десять раз. Тот, древний образец был чудесным воплощением любви. От него, естественно, не оставили камня на камне. Честолюбец велел сровнять красоту с землей, желая, чтобы в веках остался только его мавзолей. Так что перед нами скорее памятник дурной тяге к излишествам, нежели чему-то еще.

– Какое… интересное расположение, – глухо сказал девяностодевятилетний.