Текст книги "Олимп"

– Правда? – Мойра перевела взгляд на старца. – Очень мило с твоей стороны, юный Прометей. Но ты заблуждаешься, полагая, что миллион искусственных небесных объектов, многие из которых гораздо меньше острова Просперо, предназначались исключительно для наших целей. Конечно, среди них найдется дюжина с чем-то жилищ плюс несколько тысяч гигантских генераторов червоточин и Бран, уловители черных дыр, плоды наших ранних экспериментов межмировой программы путешествий… Однако в основном эти небесные тела обслуживали вас.

– Меня?

– Известно ли тебе, что такое факс?

Харман пожал плечами.

– Я всю жизнь этим занимаюсь.

– Разумеется, но знаешь ли ты, что это?

Мужчина испустил вздох.

– Мы никогда всерьез не задумывались. Впрочем, во время нашего последнего путешествия Просперо и Сейви разъяснили, что павильоны превращают наши тела в закодированную энергию и восстанавливают их вместе с разумом и опытом в другом узле.

Разбуженная кивнула.

– А ведь в узлах и павильонах нет необходимости, – произнесла она. – Это всего лишь уловка для того, чтобы вы, «старомодные», не совались, куда не положено. Такая форма квантовой телепортации перегружала компьютерную память даже с учетом самых продвинутых технологий. Ты хоть примерно представляешь себе, сколько занимают данные о молекулах одного человека, не говоря уже о целостном волновом фронте личности?

– Нет, – сказал избранник Ады.

Женщина указала на верхнюю точку огромного купола, но Харман догадался: на самом деле она имела в виду темно-синие небеса, где медленно кружились полярное и экваториальное кольца.

– Миллион орбитальных банков памяти, – сообщила Мойра, – каждый из которых посвящен одному человеку старого образца. Всякую ночь твоей жизни, Харман-Прометей, на небосводе меж громоздких машин, телепортационных устройств, использующих энергию черных дыр, спутников глобальной системы навигации, сканеров, преобразователей, компиляторов, приемников и передатчиков, обращалась звезда, нареченная твоим именем.

– А почему миллион? – спросил муж Ады.

– Таким задумывалось минимальное живущее поголовье, – пояснила двойница Сейви. – Подозреваю, что на сегодняшний день оно сильно сократилось. В мое время на Земле оставалось девять тысяч триста четырнадцать представителей вашего вида со встроенными и активированными наногенетическими функциями да несколько сотен тысяч вымирающих людей, устаревших даже по сравнению со «старомодными», взять хотя бы моего возлюбленного Ахмана Фердинанда Марка Алонцо Хана Хо Тепа, последнего в царской династии.

– Кто такие войниксы? – проговорил похищенный. – Откуда они взялись? Почему так долго молча служили нам, а потом, когда мы с Даэманом разрушили остров Просперо и лазарет, начали нападать на людей? Как их остановить?

– Столько вопросов сразу… – Мойра вздохнула. – Если хочешь получить ответы на все, тебе нужно знать контекст. А значит, придется прочесть эти книги.

Харман резко запрокинул голову и окинул взором изогнутые стены с нескончаемыми полками. Не имея возможности подсчитать количество томов на квадратный фут, он вслепую с ужасом прикинул: их тут не менее миллиона.

– Какие книги? – уточнил мужчина.

– Все книги, – промолвила разбуженная и отпустила его руку, чтобы описать ладонью широкий круг. – Знаешь, тебе это под силу.

– Мойра, не надо, – вмешался маг. – Ты убьешь его.

– Чепуха, – поморщилась женщина. – Он достаточно молод.

– Ему девяносто девять, – возразил старик в синем халате. – Тело Сейви, когда ты клонировала его для собственных целей, было на семьдесят пять лет моложе, и оно уже хранило воспоминания. Они и теперь с тобой. Наш друг – не tabula rasa[49]49
  Tabula rasa – от лат. чистая (вытертая) доска для письма, в переносном смысле нечто, совершенно лишенное собственного содержания.


[Закрыть].

Та, кого маг называл своей дочерью, пожала плечами.

– Он здоров и полон сил. Сам посмотри.

– Ты уничтожишь его, – повторил Просперо. – А с ним и одно из лучших наших орудий для победы над Сетебосом и Сикораксой.

Харман кипел от ярости и возбуждения.

– О чем вы тут говорите? – воскликнул он и быстро отдернул руку, когда женщина попыталась вновь накрыть ее своей ладонью. – Хотите, чтобы я «проглотил» все фолианты до единого? Это займет месяцы… годы. А то и декады.

– Не «проглотил», – поправила Мойра, – но съел их.

– А, съел, – протянул мужчина, соображая, свихнулась ли его собеседница, прежде чем сойти во временной саркофаг, или же мозг ее разрушили столетия воспроизведения – циклического, бесконечного, по клеточке, по нейрону.

– Вот именно, – подтвердила дама. – В том смысле, что подразумевался в Талмуде. Книги нужно не читать, а есть.

– Не понял.

– Тебе известно, что такое Талмуд? – осведомилась разбуженная.

– Нет.

Мойра указала опять на верхнюю точку гигантского полушария в нескольких этажах над головой.

– Там наверху, мой юный друг, в крохотном куполе чистейшего стекла спрятан чертог из жемчуга, хрусталя и золота, открытый в мир и маленькую ночь с чудесной маленькой луной.

– Вроде твоего саркофага? – уточнил Харман.

– Да нет, между ними нет ничего общего, – рассмеялась дама. – Этот гроб – лишь еще один узел в системе факсов, он веками воспроизводил меня, пока не настало время проснуться и взяться за дело. А мы говорим о машине, с помощью которой ты прочтешь эти книги и глубоко проникнешься ими, прежде чем вагон Эйфелевой дороги покинет вокзал Таджа через… – она покосилась на запястье, – пятьдесят восемь минут.

– Остановись, Мойра, – предостерег маг. – Разве он пригодится нам в войне против Сетебоса, если умрет или превратится в слюноточивого идиота?

– Замолчи! – рявкнула женщина. – Взгляни, ведь он уже идиот. Кажется, будто со дней Сейви всю их расу подвергли лоботомии. Но если мой замысел удастся и молодой человек выживет, он еще сумеет послужить и себе, и нам. – Она снова взяла Хармана за руку. – Чего ты желаешь больше всего на свете, о Харман-Прометей?

– Вернуться домой к жене, – ответил похищенный.

Мойра вздохнула.

– Не обещаю, что хрустальный чертог, вернее, глубокое познание всех этих книг, собранных за столетия моим бедняжкой Ахманом Фердинандом Марком Алонцо Ханом Хо Тепом, позволит тебе свободно факсовать обратно к супруге… Как ее имя?

– Ада.

Произнеся два коротеньких слога, Харман едва не зарыдал. Слезы душили его по двум причинам: во-первых, от жгучей тоски, во-вторых, из-за собственного предательства.

– К Аде, – закончила женщина. – Но можешь поверить, что ты никогда не увидишь ее живой, если упустишь эту возможность.

Мужчина поднялся и шагнул на лишенный перил каменный выступ в трех сотнях футов над холодным полом из мрамора. Запрокинув голову, Харман присмотрелся, но так и не разглядел вершины купола в семи сотнях футов над головой. Он увидел лишь неясную мглу, где повисли тонкой, почти невидимой черной паутинкой мостки переходов.

– Послушай, друг Никого… – начал Просперо.

– Заткнись, – оборвал его Харман. И бросил Мойре: – Идем.

57

– Ну вот, я провел квантовую телепортацию по твоим наводкам, – ворчит Гефест. – И где мы, провалиться мне в бездны Аида?

– На Итаке, – поясняет Ахилл. – Это скалистый остров, отменные ясли для мальчиков, мечтающих стать мужами.

– А по-моему – душный вонючий сортир, – бормочет бог огня, хромая по пыльной, усеянной острыми камнями тропинке вверх по крутому склону мимо пастбищ, где бродят стада коз и овец, навстречу постройкам, крытым алой черепицей, сияющей под немилосердным солнцем.

– Я здесь бывал, – произносит мужеубийца. – Первый раз – в детстве.

Тяжелый щит пристегнут на спине героя, меч надежно покоится в ножнах на поясе. Молодой блондин ничуть не взмок от жары или трудного восхождения, а вот ковыляющий следом Гефест пыхтит и обливается потом. Даже с бессмертной бороды кузнеца течет в три ручья.

Отвесная узкая дорожка обрывается на вершине холма, среди крупных зданий.

– Дворец Одиссея, – сообщает быстроногий, бодрым шагом одолевая последние пятьдесят ярдов.

– Ничего себе дворец, – фыркает калека, дохромав до высоких ворот, и сгибается пополам, упершись руками в изувеченную ногу, точно собирается извергнуть содержимое желудка. – Похоже на чертов свинарник.

Приблизительно в полусотне ярдов по правую руку от главного дома, на выступе, нависающем над скалой, вздымаются подобно каменному обрубку останки маленькой заброшенной крепости. Сам особняк, или Одиссеев дворец, возведен из дерева и камня поновее, но главные двери – кстати, они распахнуты, – составлены из пары древних обтесанных плит. Пол террасы аккуратно выложен дорогой терракотовой плиткой (здесь явно поработали лучшие ремесленники и каменщики), хотя и давно не видел метлы. Стены расписаны яркими красками. Белые колонны у входа перевиты рисованными лозами, на которых распевают сказочные пташки, однако вокруг достаточно и настоящего винограда, манящего живых птиц: в гуще спутанной листвы виднеется по меньшей мере одно гнездо. В тенистом преддверии за воротами, которые почему-то оставили настежь, мерцают на стенах сочные фрески.

Ахиллес шагает вперед, но Гефест хватает его за локоть:

– Осторожнее, сын Пелея. Там силовое поле.

– Не вижу.

– И не увидишь, пока не войдешь. Любой другой отдал бы концы, да и тебя, быстроногий мужеубийца, с твоим, как выразилась Никта, уникальным коэффициентом вероятности, ощутимо пнет под зад. Мои приборы намеряли свыше двухсот тысяч вольт, мало не покажется. Ну-ка отойди.

Бородатый карлик возится с коробочками и похожими на штопоры железками, висящими на кожаных нагрудных ремнях, вращает крохотные диски, применяет короткий жезл с зажимом типа «крокодил», чтобы закрепить на краю невидимого поля нечто вроде металлического дохлого хорька, затем соединяет разноцветными проводами четыре ромбоидных устройства и нажимает медную кнопку.

– Ну вот, – говорит бог огня. – Поле снято.

– За это и люблю верховных жрецов, – замечает Ахилл. – Пальцем о палец не ударят, а похвальбы-то…

– Показал бы я тебе «пальцем о палец», – ворчит Гефест. – Узнаю руку Геры, а машинки, кстати, – мои.

– Ну, тогда спасибо, – роняет Пелид и бодро проходит под каменной аркой в переднюю Одиссеева жилища.

Внезапно слышится грозный рык, и прямо из тени на человека бросается темный зверь.

В руке ахейца сверкает меч, но пес уже рухнул на пыльные плиты.

– Это Аргус, – говорит Ахиллес, поглаживая голову поверженного, тяжело дышащего животного. – Одиссей натаскивал его малым щенком десять лет назад, но уплыл к берегам Трои, не успев поохотиться с любимцем на кабана или лесного оленя. В отсутствие хозяина о псе должен был заботиться Телемах, отпрыск нашего хитроумного друга.

– Что ж, последние недели об этой твари никто не заботился, – произносит хромой Кузнец. – Сейчас издохнет от голода, бедолага.

И это правда; несчастный Аргус не в силах даже поднять морду и только следит огромными умоляющими глазами за рукой героя, что ласково треплет его по загривку. Шкура пса, потерявшая здоровый лоск, обвисла на выпирающих ребрах, точно изношенный парус на остове корабля.

– Не смог одолеть защитное поле Геры, – бормочет под нос Ахилл. – А здесь, готов поспорить, и есть-то нечего. Хорошо, если воды хватало в лужах и дождевых желобах.

Он достает из маленького мешка на поясе несколько хлебцев, позаимствованных в доме Гефеста, и предлагает парочку Аргусу. Тот через силу жует угощение. Оставив собаке еще три хлебца, грек поднимается на ноги.

– Здесь даже трупов нет, – подает голос калека. – По всей Земле, кроме Илиона, люди растворились, словно туман поутру, будь он неладен.

– Куда они подевались? – набрасывается быстроногий на хромоногого. – Что вы, бессмертные, с ними сотворили?

Ремесленник вскидывает ладони кверху:

– Слушай, сын Пелея, это не наших рук дело. Даже не великого Зевса. Планету опустошила иная, неведомая нам сила. Мы, олимпийцы, нуждаемся в поклонении. Когда никто не раболепствует, не возводит алтарей и не приносит жертв, разве это жизнь? С таким же успехом Нарцисс – а уж я-то с ним на короткой ноге – мог бы маяться в мире без единого зеркала. Нет, мы тут ни при чем.

– Думаешь, я поверю, что, кроме вас, есть и другие боги? – осведомляется Ахиллес.

– А как же, – отзывается бородатый карлик. – На больших блохах водятся блохи поменьше, но и по тем скачут свои насекомые, а те имеют собственных паразитов, и так далее, до бесконечности, что-то в этом роде.

– Умолкни, – обрывает его Пелид и, на прощание погладив повеселевшую собаку, поворачивается к богу спиной.

Минуя переднюю, путники вступают в главную комнату – или тронный зал, если на то пошло. В этих стенах много лет назад Одиссей с Пенелопой принимали в гостях Ахилла. Сын хитроумного героя Телемах, тогда еще робкий шестилетний мальчонка, едва дорос до того, чтобы несмело кивнуть собравшимся мирмидонцам и быстро уйти вслед за кормилицей. Нынче тронный чертог совершенно пуст.

Гефест сверяется с показаниями какого-то прибора в коробочке, произносит:

– Сюда, – и ведет мужеубийцу по коридору с яркими фресками в длинное полутемное помещение.

Это зал для пиршеств, и главное место в нем занимает стол длиной тридцать футов.

На столе, раскинув неестественно вывернутые конечности, распластался Громовержец. Он обнажен и громко храпит. Вокруг царит беспорядок: везде раскиданы кубки, чаши, прочая утварь, пол усеяли стрелы из огромного колчана, упавшего со стены; с другой же – сорван ковер, помятые края которого торчат из-под могучего торса спящего Отца бессмертных и смертных.

– Все ясно: это Неодолимый Сон, – ворчит Гефест.

– У меня даже уши заложило, – соглашается Ахиллес. – Как только стропила не треснут от храпа?…

Быстроногий осторожно шагает между заостренными стрелами, рассыпанными по полу. Мало кто из греков сознáется, что вымачивает наконечники в сильном яде, но все так делают, а пророчества матери Фетиды и древнего Оракула сулили непобедимому герою гибель от укола отравленным острием в единственную тленную часть его тела. Однако ни бессмертная родительница, ни Мойры не уточняли, где и когда это случится, а также чья рука пустит роковую стрелу. Обидно было бы наступить именно сейчас на проклятый наконечник и умереть в муках, не успев разбудить Зевса, дабы тот воскресил Пентесилею.

– Да нет, я имею в виду хренов наркотик, с помощью которого Гера его вырубила, – поясняет бог огня. – Я сам помогал создать это зелье в виде аэрозоля, а главную формулу вывела Никта.

– Но ты же растолкаешь Кронида?

– Думаю, да, думаю, да…

Бородач снимает с кожаных ремней, опоясавших его широкую грудь, какие-то мешочки, коробочки, заглядывает внутрь, достает разные диковины, принимается расставлять на столе подле исполинского бедра спящего пузырьки и крохотные приборы. Пока хромоногий карлик, важно пыхтя, возится с игрушками, Ахиллес впервые рассматривает вблизи Отца всех богов и людей, Повелителя Грозовых Туч.

Пятнадцатифутовая фигура Зевса, пусть даже развалившегося, раскинув ноги, на столешнице со скомканным ковром, производит неизгладимое впечатление. Безукоризненные пропорции, литые мускулы, умащенная борода струится идеальными колечками… Впрочем, если оставить в стороне такие мелочи, как размеры и совершенство форм, можно увидеть всего лишь крупного мужчину, который хорошенько потрахался и забылся сном. Божественный пенис немногим короче Пелидова клинка, по-прежнему розовый и набухший, бессильно покоится на умащенном стегне Верховного Олимпийца. Собиратель Облаков храпит и пускает слюну, как последняя свинья.

– Вот что его поднимет. – Гефест берет в руку шприц.

– Клянусь богами! – восклицает Ахилл, захлопав глазами при виде незнакомой штуковины с иглой длиннее фута. – Ты ведь не собираешься втыкать это в нашего Тучегонителя?

– Прямо в его лживое, порочное сердце. – Покровитель огня зловеще ухмыляется. – Здесь ровно тысяча кубических сантиметров божественного адреналина в смеси с раствором амфетаминов, составленным по моему особому рецепту. Единственное средство против Неодолимого Сна.

– Интересно, что сделает Громовержец, когда проснется? – говорит мужеубийца, прикрываясь круглым щитом.

Гефест пожимает плечами.

– Даже не собираюсь выяснять. Лично я мигом квитируюсь отсюда, едва вколю ему этот коктейль. Понятия не имею, что будет, когда Зевс оклемается здесь со здоровенной иголкой в сердце, но это уже не моя беда, сын Пелея.

Герой хватает бога за бороду и подтягивает к себе.

– Ну нет, если беда, то наша общая, хромоногий ремесленник, даже не сомневайся.

– Чего тебе надо, кратковечный? Или мне остаться и держать тебя за ручку? В конце концов, это была твоя дурацкая затея – нарушить сон Кронида.

– Знаешь, это и в твоих интересах тоже, калека, – произносит ахеец, не разжимая кулака с бородой.

Гефест щурит здоровый глаз.

– Почему?

– Поможешь в моем деле, – шепчет Ахилл в уродливое олимпийское ухо, – и через неделю сможешь воссесть на золотом престоле в Зале Собраний вместо Зевса.

– Как это?

Бог тоже переходит на шепот, по-прежнему щуря глаз, но уже скорее от жадности, чем от недоверия.

Не повышая голоса и не выпуская косматой бороды, сын Фетиды излагает кузнецу заманчивый замысел.

Зевс пробуждается с ревом.

Верный своему слову Гефест ретировался, едва только ввел адреналин в могучее сердце Отца Бессмертных, задержавшись лишь на миг, чтобы выдернуть иглу и отшвырнуть шприц подальше. Тремя секундами позже Громовержец уже уселся, завопил так, что мужеубийца закрыл уши ладонями, – и вот олимпиец вскакивает на ноги, опрокинув тяжелый тридцатифутовый стол, и крушит южную стену дворца Одиссея.

– ГЕРА!!! – грохочет бог. – ЧТОБ ТЕБЕ ПРОВАЛИТЬСЯ!!!

Быстроногий, конечно, не позволяет себе присесть на корточки и закрыться руками, но все-таки отступает на шаг, увидев, как Зевс разносит остаток стены, потом оторванной балкой разбивает в щепки висячую свечную люстру размером с тележное колесо, ударом гигантского кулака разрушает поваленный массивный стол и начинает яростно метаться из угла в угол.

В конце концов бессмертный вроде бы впервые замечает мужчину, застывшего на пороге передней.

– ТЫ!

– Я, – соглашается Ахиллес, сын Пелея.

Его клинок покоится в ножнах, щит из учтивости пристегнут за плечом, а не надет на руку; пустые ладони открыты. Богоубийственный кинжал, полученный от Афины для покушения на Афродиту, надежно спрятан за широким поясом.

– А ты что забыл на Олимпе? – ревет Громовержец, не обращая внимания на свою наготу.

Он потирает лоб гигантской левой ладонью; Ахилл замечает бьющуюся жилку, налитые кровью глаза. Очевидно, Неодолимый Сон проходит не без последствий.

– Мы не на Олимпе, владыка Зевс, – негромко произносит мужеубийца. – Это остров Итака, укрытый потайным золотым облаком, и здесь – пиршественный зал Одиссея, Лаэртова сына.

Громовержец, прищурясь, оглядывается. Потом еще мрачнее хмурит лоб. Наконец вновь опускает взор на кратковечного.

– И сколько я спал, смертный?

– Две недели, Отец, – отвечает Пелид.

– Ты, аргивянин, быстроногий мужеубийца, ты же не мог разрушить чары моей белорукой Геры, к какому бы зелью она ни прибегла. Кто из богов и зачем вернул меня к жизни?

– О Зевс, повелевающий грозовыми тучами, – Ахилл старательно изображает смирение, потупив очи, как это часто делали другие в его присутствии, – я расскажу все, что тебе будет угодно знать. И знай: в то время, когда почти все бессмертные олимпийцы оставили своего повелителя, среди них остался по крайней мере один верный слуга. Но прежде осмелюсь просить об одном благодеянии…

– Благодеянии?! – ревет бог. – Я тебя так облагодетельствую, что век будешь помнить, если еще раз откроешь рот без разрешения. Стой и помалкивай.

Великан тычет пальцем в одну из трех уцелевших стен – ту, с которой рухнул колчан с отравленными стрелами. Поверхность расплывается и заменяется трехмерным изображением, точно как в голографическом пруду в Большой Зале Собраний.

Сын Пелея смекает: перед ним вид сверху на дворец Одиссея. Вот и оголодавший Аргус. Собака доела хлебцы и ожила настолько, что уползла в тень.

– Гера наверняка оставила бы защитное поле под золотым облаком, – бормочет Кронид. – А его мог снять один Гефест. Ладно, я с ним позже потолкую.

Зевс опять поднимает руку. Виртуальный дисплей перемещается на вершину Олимпа: всюду пустые чертоги, брошенные колесницы.

– Сошли на Землю поиграть с любимыми игрушками, – бубнит себе под нос Громовержец.

У стен Илиона кипит сражение. Судя по всему, силы Гектора теснят аргивян с их осадной техникой обратно к Лесному Утесу и даже далее. Земля содрогается от оглушительных взрывов. В небе темно от бесчисленных стрел, между которыми носится два десятка летающих колесниц. Над бранным полем блистают, перекрещиваясь, алые лучи и острые зигзаги молний: боги люто бьются друг с другом, пока их любимцы проливают кровь на земле.

Тучегонитель качает головой.

– Нет, ты видишь, Ахиллес? Они же больные, словно кокаинисты или законченные картежники. Свыше пяти веков миновало с тех пор, как я одолел титанов, этих первых оборотней, низвергнув Крона, Рею и прочих чудовищ в газообразную бездну Тартара; мы развили собственные божественные силы, распределили роли на Олимпе… спрашивается, ради ЧЕГО???

Сын Фетиды помалкивает: недвусмысленного приказа говорить еще не было.

– ПРОКЛЯТЫЕ ДЕТИШКИ С ИХ БИРЮЛЬКАМИ!!! – рычит Зевс, и герой опять затыкает уши. – От них не больше проку, чем от подсевших на героин или же от сопливых подростков Потерянной Эпохи, уткнувшихся в свои видеоигры. После долгой декады заговоров и тайной борьбы вопреки моему строгому запрету (а сколько раз они замедляли время, чтобы наделить своих любимцев нанотехнической мощью!) эти глупцы не успокоятся, пока не доведут игру до страшного конца, приложив все силы, лишь бы дать победу своей команде! КАК БУДТО, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ОТ ЭТОГО ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ ИЗМЕНИТСЯ!!!

Ахиллес уверен: какой-нибудь слабак – то есть любой другой смертный – на его месте уже повалился бы на колени, визжа от боли; впрочем, и быстроногому слегка не по себе от ультразвуковых волн могучего рокота.

– Все как один помешаны. – Рев Зевса становится более сносным. – Надо было пять лет назад записать их в общество Анонимных Илионщиков, тогда нынче не пробил бы час расплаты. Но Гера и ее союзники перешли все границы.

Между тем Пелид внимательно следит за ходом бойни. Изображение на стене так объемно, так правдоподобно, что можно подумать, из дома прорублена дверь прямо в шумные, залитые кровью долины Илиона. Ахейцы во главе с неповоротливым Агамемноном явно сдают позиции. Сребролукий Аполлон – похоже, самый опасный среди бессмертных на этом поле сечи, – теснит летающие колесницы Ареса, Афины и Геры обратно к морю, хотя, с другой стороны, это еще не окончательный разгром. И в воздухе, и на земле картина пока неясная. При виде горячей схватки в жилах героя вскипает кровь: его так и тянет ринуться в бой, бросить своих мирмидонцев в ответное наступление и убивать, убивать, убивать, покуда копыта коней и колеса его повозки не застучат по мраморному полу Приамова дворца, причем желательно, чтобы позади, оставляя багровый след, волочилось привязанное тело Гектора.

– НУ??? – грохочет Кронид. – Говори!

– О чем, о Великий Отец всех богов и людей?

– Какого… благодеяния… ты от меня ожидал, сын Фетиды? – осведомляется Громовержец, успевший за время просмотра полностью облачиться.

– Владыка, в награду за то, что я отыскал и разбудил тебя, прошу возвратить жизнь Пентесилее в целебных баках и…

– Пентесилее? – рокочет олимпиец. – Этой северной амазонке? Этой стервозной блондинке, что угробила родную сестру Ипполиту ради своего никчемного трона? Как же она умерла? И что за дело у нее до тебя или наоборот?

Герой скрипит коренными зубами, однако еще не поднимает пылающего яростью взора.

– Я люблю ее, Отец Зевс, и…

Бог разражается хохотом.

– Влюбился, говоришь? Сын Фетиды, я давно слежу за тобой – как очно, так и на расстоянии, через голографические пруды; помню тебя еще сопливым юнцом под началом многотерпеливого кентавра Хирона, но ни разу не видел, чтобы ты воспылал страстью к даме. Вспомнить хотя бы девчонку, родившую тебе сына и брошенную, точно бесполезная ноша, когда ее мужчину потянуло на подвиги – вернее, на грабеж и по бабам. А теперь он влюбился в безмозглую белокурую телку с копьем?… Так я и поверил!

– Я люблю и хочу, чтобы она была здорова, – сквозь зубы цедит Пелид.

Все его думы занимает чудесный кинжал за поясом. Впрочем, Афина не стеснялась обманывать прежде, и если она солгала насчет свойств этого клинка… надо быть полным дураком, чтобы пойти против Громовержца. Конечно, мужеубийца уже показал себя кретином, явившись просить Зевса о подобной услуге. Однако он продолжает, не отрывая взора от пола, хотя и сжав руки в кулаки:

– Идя на битву, амазонка получила от Афродиты особые духи…

Кронид опять хохочет:

– Надеюсь, не Девятый Номер! Что ж, дружище, тебя поимели на всю катушку. И как умерла эта бабенка? Нет, погоди, я сам посмотрю…

Бессмертный машет десницей в сторону экрана; картинка затуманивается, перемещаясь во времени и пространстве. Подняв глаза, герой видит, как обреченные амазонки скачут во весь опор по красным равнинам у подошв Олимпа навстречу гибели. Клония, Бремуза и их сестры по оружию падают, пораженные стрелами и клинками врагов. А потом Ахиллес на экране, метнув надежное отцовское копье, пронзает Пентесилею насквозь и вместе с крепким конем пригвождает к земле, словно извивающееся насекомое.

– Отличный удар, – грохочет Зевс. – И теперь ты желаешь воскресить ее в одном из баков?

– Да, владыка, – отвечает Пелид.

– Ума не приложу, кто тебе рассказал о Чертогах Целителя, – ворчит Громовержец, расхаживая взад и вперед, – но знай: даже Сороконожке не под силу вернуть к жизни покойника, если тот кратковечный.

– Повелитель, – глухо, упрямо произносит быстроногий, – чары Афины сберегли тело моей возлюбленной от всякого тления, так что еще возможно…

– МОЛЧАТЬ!!! – Зычный рев Кронида отбрасывает Ахиллеса спиной вперед к экрану. – ДАЖЕ В ПЕРВОМ ПАНТЕОНЕ БЕССМЕРТНЫХ НИКТО НЕ УКАЗЫВАЛ ЗЕВСУ, ЧТО ВОЗМОЖНО И НУЖНО ДЕЛАТЬ, НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О ЖАЛКОЙ, БРЕННОЙ КУЧКЕ МУСКУЛОВ!!!

– Да, Отец, – мужеубийца поднимает глаза на бородатого исполина, – но я надеялся…

– Молчать, – повторяет Зевс намного тише, и быстроногий убирает ладони от ушей. – Я ухожу. Пора уничтожить Геру, низвергнуть ее с сообщниками в бездонные глубины Тартара, покарать и прочих богов, да так чтобы впредь не забывали, а потом наконец-то стереть с лица планеты армию захватчиков-аргивян. Кичливые, льстивые греки, вы мне уже всю плешь проели… – Он медленно направляется к двери. – Ты на Земле Илиона, отпрыск Фетиды. Дорогу домой отыщешь сам, это займет несколько месяцев, не больше. Возвращаться под неприступные стены Трои не советую: живых ахейцев ты там не найдешь.

– Нет, – возражает Пелид.

Бог резко поворачивается к нему, улыбаясь в бороду.

– Что ты сказал?

– Я сказал – нет. Ты обязан исполнить мою просьбу.

Ахиллес надевает свой щит на руку, точно собираясь на битву, и вынимает меч.

Тучегонитель смеется, запрокинув огромную голову.

– А если не исполню… что тогда, незаконный сынок Фетиды?

– Иначе я накормлю изголодавшегося Одиссеева пса во дворе печенкой Зевса, – твердо отвечает герой.

Кронид усмехается и качает головой.

– Знаешь ли, почему ты жив до сих пор, насекомое?

– Потому что я Ахиллес, сын Пелея, – молвит ахеец и надвигается на противника, жалея о верном боевом копье. – Величайший воин и благороднейший из героев, неуязвимый в любой сече, друг убиенного Патрокла, никогда не склонявший голову ни перед кем из людей… или бессмертных.

Громовержец еще раз трясет головой.

– Ты вовсе не сын Пелея.

Быстроногий замирает на полпути.

– Что ты несешь, Повелитель Мух и Конского Дерьма? Отец мой – Пелей Эакид, кратковечный, разделивший ложе с богиней моря, потомок древнейшего рода царей, правящих мирмидонцами.

– Нет, – отрезает великан и теперь уже сам делает два шага навстречу Ахиллу, дабы возвыситься над собеседником. – Фетида произвела тебя на свет не от семени какого-то там Пелея, а понесла от меня.

– Да ты!.. – Мужеубийца пытается хохотнуть, но у него получается сиплый лай. – Бессмертная мать говорила мне как на духу, что…

– Твоя подводная мамаша врет и не краснеет, – ухмыляется Тучегонитель. – Примерно три декады назад я возжелал Фетиду – пусть и не совсем богиню, зато смазливее большинства кратковечных. Правда, Мойры, эти чертовы бухгалтерши со счетами памяти ДНК, предупреждали, что любое наше дитя принесет беду, сможет повлечь мою гибель и даже разрушить власть Олимпа.

Сквозь дыры в шлеме очи быстроногого пылают злобой и неверием.

– И все-таки я захотел мокрогрудую, – продолжает Зевс. – Ну и добился своего. Но сперва принял облик обычного земного парня, с которым у твоей матери что-то было. Однако не заблуждайся, ты рожден от моего божественного семени, о сын Фетиды. Думаешь, почему морская богиня услала тебя подальше от недоумка Пелея, отдав на воспитание старому кентавру Хирону?

– Врешь! – рычит человек.

Громовержец чуть ли не печально поводит головой из стороны в сторону.

– Еще мгновение, и ты умрешь, юный Ахилл, – молвит Отец бессмертных и смертных. – Однако знай, что я сказал истинную правду.

– Тебе меня не убить, Повелитель Крабов.

– Это верно. – Громовержец потирает бороду. – Сам – не смогу, спасибо Фетиде: позаботилась. Едва узнав, что ее обрюхатил не женишок Пелей, этот кастрированный червь, она разведала о предсказании Мойр и смекнула, что я прикончу тебя по примеру собственного папаши Крона, который поедал родных отпрысков, лишь бы не допустить в грядущем каких-нибудь мятежей и вендетт. Я бы так и сделал, юный Ахилл, проглотил бы тебя еще во младенчестве, когда бы мокрогрудая не погрузила ребенка в пламя вероятностей чистого Небесного огня. Ты – квантовый урод, единственный во вселенной, незаконный отпрыск Фетиды и Зевса. Гибель твоя (а ведь даже мне неизвестны подробности, Мойры всего не раскрыли) предначертана совершенно точно.

– Тогда сразись со мной, Владыка Грязных Сортиров! – восклицает Пелид и кидается вперед со щитом и клинком наготове.

Зевс поднимает руку. Быстроногий застывает на месте. Кажется, время замерзло.

– Убить я тебя не смогу, мой горячий побочный сын, – бормочет олимпиец как бы себе под нос. – Но что, если плоть отделить от костей и растерзать на составляющие клетки, на молекулы? Долго же придется ей собирать себя по крупицам – несколько столетий в лучшем случае, – и я не уверен, будет ли этот процесс безболезненным.

Окаменевший Ахилл чувствует, что способен говорить, однако не раскрывает рта.

– Или отослать тебя подальше, – Тучегонитель указывает на потолок, – туда, где нет воздуха, пригодного для дыхания. Занятная головоломка для квантовых сил вселенной.