Текст книги "Избранные эссе"

13:05. Я всего на секунду заскочил в салон «Селебрити-шоу» на Палубе 7, чтобы глянуть на репетиции к кульминационному Шоу пассажирских талантов завтрашнего вечера. Два стриженных ежиком обгорелых парня из Университета Техаса исполняют танцевальный номер с минимальной хореографией под запись «Shake Your Groove Thing». Помощник директора круиза Ведущий Бинго Дэйв координирует самодеятельность со складного режиссерского кресла слева на сцене. Восьмидесятилетний старик из вирджинского Галифакса рассказывает четыре этнических анекдота и поет «One Day at a Time (Sweet Jesus)». Риелтор из «Сенчери 21» из Айдахо на пенсии исполняет длинное барабанное соло под «Caravan». Кульминационное Шоу пассажирских талантов, судя по всему, традиция 7НК, как и Особая костюмная вечеринка во вторник вечером[286]286
  Из-за таких штук в совокупности с микроменеджментом активностей «Надир» странно напоминает летний лагерь, куда я в раннем детстве ездил три июля подряд, – еще одно место, где вкусно кормили, все обгорали, а я проводил как можно больше времени в домике, избегая активностей с микроменеджментом.


[Закрыть]. Некоторые надирцы серьезно увлеклись и принесли собственные костюмы, музыку, реквизит. Гибкая канадская парочка танцует настоящее танго, вплоть до острых черных туфель и интердентальной розы. Затем – финал ШПТ, который, судя по всему, будет четырьмя подряд стендап-выступлениями от очень старых мужчин. Они выбредают один за другим. У одного трехногая тросточка, у другого – галстук, необычайно похожий на денверский омлет, третий мучительно заикается. Далее следуют четыре последовательных взаимозаменяемых номера, со своей подачей и юмором – словно эксгумированные капсулы времени из 1950-х: анекдоты про то, как невозможно понять женщин, как мужчины очень хотят играть в гольф, а жены в гольф им играть не дают, и т. д. От этих номеров идет такой же душок эпатажной немодности, из-за которого мои собственные бабушки с дедушками вызывают у меня разом жалость, благоговение и стыд. Один из престарелого квартета именует свое завтрашнее вступление «концертом». Тот, что с трезубой тросточкой, вдруг прерывается на середине длинного анекдота о том, как сбежал с похорон жены поиграть в гольф, и, ткнув наконечниками трости в Ведущего Бинго Дэйва, требует немедленного и точного прогноза явки на завтрашнем Шоу пассажирских талантов. Ведущий Бинго Дэйв как бы пожимает плечами, смотрит на свою пилку для ногтей и говорит, что трудно сказать, что от недели к неделе как бы по-разному, и тогда старик как бы потрясает тростью и предупреждает, что уж лучше бы явке быть существенной, а то он чертовски не любит выступать перед пустым залом.

13:20. «НД» не упоминает, что стендовая стрельба – состязательная организованная активность. Цена – один доллар за выстрел, но патроны приходится брать по десять штук, и там висит большая табличка, очертаниями отдаленно напоминающая ружье, с лучшим соотношением выстрелов X/10. Я опаздываю на корму Палубы 8; надирец уже стреляет, а несколько других стоят в очереди. Далеко внизу под кормовым релингом – большая пенистая «V» кильватера «Надира». Командуют мероприятием два угрюмых грека младшего чина, и наши переговоры по поводу моего позднего прибытия и направления оплаты за стрельбу на счет «Харперса» – из-за их английского, берушей и фоновой пальбы плюс того факта, что я никогда не брал в руки никакого оружия и даже смутно представляю, каким концом стрелять, – затянутые и запутанные.

Я в очереди седьмой и последний. Остальные конкурсанты в очереди зовут тарелочки «трапами» или «голубями», но на самом деле те похожи на маленькие диски, покрашенные в оранжевую краску типа «Дей-Гло», как дорогостоящая форма охотника. Оранжевый, предполагаю я, – для легкости прицеливания, и он явно помогает, потому что стреляющий сейчас мужчина с аккуратной бородкой и в авиаторах учиняет в небе над кораблем натуральный тарелкоцид.

Думаю, вам уже известны базовые правила стендовой стрельбы из кино и телевидения: обслуга у странного маленького катапультирующего устройства, вскидка, прицеливание и приказ подавать, комбинация «стук» и «бдзынь» от катапульты, краткий треск оружия и разрушение невезучей тарелки в воздухе. В очереди со мной одни мужчины – хотя среди зрителей, наблюдающих с балкона Палубы 9 позади и над нами, замечено немало женщин.

При наблюдении из очереди поражают три вещи: (а) то, что по телевизору кажется кратким треском, здесь – оглушительный рев, с которым, оказывается, в реальности стреляет дробовик; (б) стрельба кажется сравнительно простой, потому что теперь коренастый мужик постарше, сменивший у релинга парня с аккуратной бородкой, тоже отстреливает флуоресцентные тарелки одну за другой, так что позади «Надира» идет непрерывный дождь из оранжевого мусора; (в) летящая тарелка[287]287
  (предполагаю, что сделаны эти тарелки из какой-то экстрахрупкой глины для максимальной фрагментации).


[Закрыть] после попадания претерпевает пугающе знакомые полетные перипетии: распадающиеся обломки, смена вектора и характерный штопор в море жутко вызывают в памяти съемки катастрофы «Челленджера» в 1986-м.

Поразительная вещь (б) оказывается иллюзией сродни моей иллюзии о сравнительной легкости гольфа после просмотра гольфа по телевизору, которая держалась, пока я на самом деле не попробовал играть в гольф. Все предшествующие стрелки как будто палят с небрежной усмешкой и все выбивают 8/10 или выше. Но оказывается, что из шести мужиков у троих военное прошлое, двое – невыносимые братья-ретрояппи с Восточного побережья, которые каждый год неделями охотятся со своим «папа́» на разных быстролетящих птиц в южной Канаде, а последний не только пришел в собственных берушах плюс с собственным дробовиком в личном футляре с шелковым ложементом, но и устроил во дворе своего дома[288]288
  Слушайте, не буду тратить на это ваше время или свою эмоциональную энергию, но если вы мужчина и когда-нибудь решите предпринять люксовый круиз 7НК, то будьте умнее и последуйте совету, которому не последовал я: возьмите формальную одежду. И я не просто про пиджак с галстуком. Пиджак с галстуком подходят для двух ужинов 7НК, обозначенных «неформальными» (этот термин, по всей видимости, занимает какую-то категорию вроде чистилища между «кэжуал» и «формальными»), но для формального ужина полагается надевать либо смокинг, либо нечто под названием dinner jacket – это, насколько я понял, по сути то же самое, что и смокинг. Я же, такой балбес, заранее решил, что идея формальной одежды в тропическом отпуске абсурдна, и непреклонно отказывался покупать или брать напрокат костюм и мучиться гаданием, как его вообще упаковывать. Я был и прав, и не прав: да, формальная одежда – абсурд, но раз все надирцы, кроме меня, одевались в формальное для формальных вечеров, именно я – естественно, по иронии отвергший смокинг ровно по причине абсурдности, – оказался тем, кто выглядел на формальных ужинах 5⋆РК абсурдно – до боли абсурдно в футболке с изображением смокинга в первый формальный вечер и затем еще болезненней абсурдно в четверг, в похоронном пиджаке и брюках, которые уже пропотел и помял на самолете и пирсе 21. Никто за Столиком 64 и слова не сказал об абсурдной неформальности моего формального одеяния, но это было то отсутствие комментариев с глубоким напряжением, которое сопутствует только самым ужасным и самым абсурдным нарушениям социальных конвенций и которое чуть не довело меня после провала на Элегантном чаепитии до прыжка с корабля.
  Прошу, пусть моя балбесность и унижение послужат хоть какой-то цели: если поедете, последуйте совету и возьмите формальную одежду, как бы это ни казалось абсурдно.


[Закрыть] в Северной Каролине личное стрельбище. Когда наконец подходит моя очередь, мне дают беруши в чужой ушной сере, которые не лезут в ухо. Само ружье шокирующе тяжелое и воняет, как мне сказали, кордитом, который маленькими лобковыми спиралями все еще выходит из ствола после ветерана Кореи, стрелявшего до меня и сравнявшегося в счете с первым стрелком – 10/10. Два брата-яппи – единственные участники почти моего возраста, у обоих счет 9/10 и оба прохладно окидывают меня взглядом, стоя в одинаковых позах – по-школьному сутуло привалившись к правобортному релингу. Греческие офицеры, кажется, смертельно скучают. Мне вручают тяжелое ружье и говорят «упереться бедром» в кормовой релинг, а потом приложить приклад орудия, нет, не к плечу держащей руки, а к плечу руки, спускающей крючок, – моя первоначальная ошибка в этом отношении приводит к очень сбитому прицелу, при виде которого грек у катапульты выполняет неплохой перекат.

Ладно, не будем тратить на этот инцидент много времени. Просто скажу, что да, мой счет на стрельбе был заметно ниже счета других участников, а потом просто добавлю несколько равнодушных наблюдений во благо будущих новичков, подумывающих пострелять тарелочки с кормы мегакорабля 7НК в качку, и поедем дальше. (1) Определенный уровень продемонстрированного неумения обращаться с оружием приводит к тому, что все в округе, кто хоть что-то знает об оружии, одновременно собираются рядом с предостережениями, рекомендациями и полезными советами от папа́. (2) Многие советы из (1) сводятся к призывам «вести» запущенную тарелку, но никто не объясняет, значит ли это двигать стволом ружья по небу вслед за тарелкой или держать ствол в этакой статичной засаде чуть дальше по прогнозируемой траектории тарелки. (3) Стрельба в телевизоре не совсем нереалистична в том плане, что правда надо говорить «подавай» и странная маленькая катапультная штуковина правда производит бдзынькающий стук. (4) Не знаю, что такое «легкий спуск», но у дробовика его нет. (5) Если вы никогда раньше не стреляли из оружия, то позыв закрыть глаза в точный момент залпа фактически непреодолим. (6) Известная «отдача» от выстрела из дробовика – преуменьшение: в плечо не отдает, а бьет, причем больно, и отбрасывает на несколько шагов, так что бешено машешь руками в поисках равновесия, – и это, когда в них ружье, приводит к массовым крикам, падениям, а на следующий выстрел – к заметному убавлению толпы на галерее Палубы 9.

Наконец, (7): знайте, что движение неподстреленной тарелочки на фоне просторного ляпис-лазурного купола неба над открытым океаном – солнцеподобное, т. е. оранжевое, параболическое и совершается справа налево и что исчезновение тарелочки в море происходит ребром, без всплеска и печально.

16:00–17:00. Лакуна.

17:00–18:15. Душ, личная гигиена, третий просмотр надрывного последнего акта «Андре», попытка реабилитации шерстяных брюк и похоронного пиджака паром от душа для сегодняшнего ужина в 5⋆РК, чей дресс-код обозначен в «НД» как «формальный»[289]289
  (тот я, который, помните, отходит после тройного облома – сперва баллистического унижения, затем позора на Элегантном чаепитии, а теперь чести оказаться единственным человеком в пропотевшем шерстяном пиджаке вместо глянцевого смокинга, – и который вынужден заказать и выхлебать три «Доктора Пеппера» подряд, чтобы прочистить рот от неуступчивого послевкусия белужьей икры).


[Закрыть].

18:15. О составе и общей атмосфере С64 в 5⋆РК мы уже говорили. Сегодняшний ужин исключителен только своим напряжением. Помните, что отвратительная Мона решила преподнести сегодняшний день Тибору и метрдотелю как свой день рождения, в результате чего вечером нас ждали флажки, высокий торт и привязанный к креслу воздушный шарик – плюс Войцех возглавил отряд славянских уборщиков в церемониальной праздничной мазурке вокруг Столика 64, – а также общая хвастливая аура удовлетворения Моны (она, когда Тибстер поставил перед ней торт, хлопнула один раз перед лицом в ладоши, словно испорченный ребенок) и выражение безэмоциональной терпимости у бабушки с дедушкой Моны, которое невозможно прочесть или понять.

Вдобавок дочь Труди Алиса, чей день рождения, помните, действительно сегодня, в молчаливом протесте против лжи Моны всю неделю ничего не говорила об этом Тибору – т. е. о собственном дне рождения – и теперь сидит напротив Моны с тем лицом, какое ожидаешь увидеть у одного привилегированного ребенка, на глазах которого другой привилегированный ребенок получает все натальные радости и внимание, по праву ему не принадлежащие.

В результате всего этого Алиса с каменным лицом и я[290]290
  каковые СО, судя по всему, включают совместное проживание на $ Алисы и «долевое владение» Алисиным «саабом» 1992-го).


[Закрыть] установили сегодня за столом проникновенную и заряженную связь, объединившись в полном неодобрении и ненависти к Моне, и устроили, к увеселению друг друга, подлинный балет зашифрованных пантомим ножевых ранений, удушений и пощечин Моне – от нас с Алисой, – что, надо сказать, для меня после всех тягот дня стало веселой и терапевтической отдушиной для гнева.

Но самый напряженный поворот ужина – это когда мать Алисы, моя новая подруга Труди, чей салат с портулаком и эндивием, рисовый пилав и Тушеные Нежные Медальоны из Телятины сегодня просто слишком идеальны, чтобы приковать все ее критическое внимание, и которая, надо заметить, всю неделю не делала секрета из того, что не в особом восторге от Серьезного Парня Алисы Патрика или его Серьезных Отношений с Алисой[291]291
  Наверно, как минимум гарантирующее полный зал старому комику-надирцу с тросточкой.


[Закрыть], – когда Труди замечает и превратно истолковывает мою с Алисой шифрованную жестикуляцию и подавленные смешки как признаки какой-то назревающей романтической связи и снова начинает извлекать из сумочки и раскладывать фотографии Алисы, пересказывать историйки из детства Алисы, чтобы выставить ту чудесной и замять тему Патрика, в общем, надо сказать, ведет себя как сваха… и одно это уже плохо в плане напряжения (особенно когда в дело вступает Эстер), но теперь бедняжка Алиса – которая, даже глубоко озабоченная лишением дня рождения и ненавистью к Моне, все равно остается бдительной и смекалистой, – быстро понимает, что задумала Труди, и, похоже, в ужасе от мысли, что я, возможно, разделяю ошибку ее матери, будто наша связь может стать чем-то большим, чем антимонским альянсом, адресует мне какой-то безумный монолог в стиле Офелии с бессвязными упоминаниями Патрика и анекдотами о Патрике, из-за чего Труди корчит свою странную дентально-асимметричную гримасу и одновременно врезается в Тушеные Нежные Медальоны Телятины с такой силой, что от звука ее ножа по костяному фарфору 5⋆РК у всех за столом сводит зубы; и от нарастающего напряжения в подмышках моего похоронного пиджака начинают появляться свежие пятна пота и разрастаться почти до периметра поблекших соленых остатков оригинальных пятен с пирса 21; и когда Тибор делает у столика традиционный послезакусочный круг и спрашивает, Как Нам Все, я впервые с самого поучительного второго вечера не могу сказать ничего, кроме «хорошо».

20:45.

ШОУ СЕЛЕБРИТИ

«Селебрити крузес» С Гордостью Представляет

ГИПНОТИЗЕР

НАЙДЖЕЛ ЭЛЛЕРИ

Ведущий – ваш Директор Круиза Скотт Питерсон

ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ: Запись видео и аудио на любом шоу строго запрещена.

Дети, пожалуйста, во время шоу оставайтесь с родителями.

В первый ряд с детьми нельзя.

САЛОН «СЕЛЕБРИТИ-ШОУ»

Среди других хедлайнерских развлечений от «Селебрити» на этой неделе – вьетнамский комик, который жонглирует бензопилами, дуэт из мужа и жены, специализирующийся на романтических бродвейских попурри, но прежде всего поющий пародист по имени Пол Таннер, который произвел просто неизгладимое впечатление на Труди и Эстер со Столика 64 и пародии которого на Энгельберта Хампердинка, Тома Джонса и в особенности Перри Комо, судя по всему, так потрясали, что по просьбам зрителей вслед за кульминационным Шоу пассажирских талантов завтра ночью спешно запланировано его второе представление[292]292
  Акцент выдает в нем выходца из лондонского Ист-Энда.


[Закрыть].

Сценический гипнотизер Найджел Эллери – британец[293]293
  (Остается надеяться, не одновременно.).


[Закрыть] и поразительно похож на злодея из би-муви пятидесятых Кевина Маккарти. Представляя его, директор круиза Скотт Питерсон сообщает, что Найджел Эллери «имел честь загипнотизировать королеву Елизавету II и далай-ламу»[294]294
  Вот один: переплетите пальцы, поднимите перед глазами, а потом расплетите только указательные, чтобы они как бы смотрели друг на друга, и представьте, что их сводит какая-то непреодолимая магнетическая сила, и смотрите, правда ли пальцы, как по волшебству, будут медленно и неумолимо сходиться, пока не соприкоснутся спиралька к спиральке. По реально страшному и горькому опыту времен седьмого класса(а именно когда местный психолог на школьном собрании ввел нас в, предположительно, легкое состояние гипноза для какой-то «творческой визуализации», и десять минут спустя все в аудитории вышли из гипноза, кроме, к сожалению, вашего покорного слуги, и я в итоге провел в необратимом пучеглазом трансе четыре часа в кабинете школьной медсестры, пока впадающий в панику психолог выдумывал все более и более отчаянные меры, чтобы меня вытащить, и родители едва не засудили школу из-за этого эпизода, а я спокойно и прозаично решил впредь далеко обходить любой гипноз) я уже знаю, что чрезвычайно внушаем, и пропускаю все эти тесты, потому что ни за какие коврижки не выйду на сцену гипнотизера перед тремя сотнями голодных до развлечений незнакомцев.


[Закрыть]. Номер Найджела Эллери сочетает гипнотизерские приемчики с довольно стандартной болтовней и оскорблениями зрителей в духе Борщового пояса. И заодно оказывается настолько до нелепости уместным символическим микрокосмом всего люксового круиза 7НК, что его как будто устроили почти нарочно – из какого-то странного желания побаловать журналиста.

Во-первых, мы узнаем, что не на всех действует серьезный гипноз: Найджел Эллери подвергает весь зал ССШ в 300+ зрителей простым тестам «не-вставая-с-кресла»[295]295
  (хотя так и не разобрался, что же такое узел).


[Закрыть], чтобы определить, кто в ССШ достаточно «внушенчески одарен», чтобы присоединиться к скорому «веселью».

Во-вторых, когда на сцену поднимаются шесть самых подходящих субъектов, все еще сложно скрученных после тестов в креслах, Найджел Эллери долго заверяет их и нас, что не случится абсолютно ничего, чего бы они не хотели сами и на что не пошли бы добровольно. Затем он убеждает девушку из Акрона, что из левой чашечки ее лифчика слышится громкий латиноамериканский голос. Другую даму вынуждают почувствовать ужасный запах от мужчины в кресле по соседству – мужчины, который, в свою очередь, верит, что сиденье его кресла периодически нагревается до 100 °C. Другие три субъекта соответственно исполняют фламенко, верят, что они не просто голые, но и прискорбно обделены внешне, а также кричат «мама, я хочу пи-пи!» всякий раз, когда Найджел Эллери произносит определенное слово. Публика очень громко смеется во все нужные моменты. И действительно, есть что-то смешное (не говоря уже – символически микрокосмическое) в том, как хорошо одетые взрослые отдыхающие странно себя ведут, не сознавая причин. Как будто гипноз позволяет им строить фантазии столь яркие, что субъекты даже не знают, что это фантазии. Словно им уже не принадлежат собственные головы. А это, конечно же, смешно.

Но, пожалуй, самый поразительно всеохватный символ 7НК – сам Найджел Эллери. Скука и враждебность гипнотизера не только не маскируются – они довольно хитроумно внедрены в само развлечение: скука придает Эллери ту же ауру усталого профессионализма, из-за которой мы доверяем врачам и полицейским, а наиболее громкого и ревущего смеха от публики в салоне добивается как раз его враждебность – наверно, благодаря тому же феномену, который сделал Дона Риклза большой звездой в Лас-Вегасе. Сценический образ этого парня чрезвычайно враждебный и злой. Он издевательски пародирует американские акценты гостей. Он высмеивает вопросы как от субъектов, так и от публики. Его глаза по-распутински горят, и он говорит, что человек описается в кровати ровно в 3:00 или наложит кучу в офисе ровно через две недели. Зрители – на взгляд, в основном среднего возраста – раскачиваются от восторга, шлепают по колену и промокают глаза платком. Каждый момент своей обнаженной зловредности Эллери сопровождает сильными околоротовыми сокращениями и заверением с поднятыми руками, что он только шутит, что он нас любит и что мы просто замечательные люди, которые явно отлично проводят время.

Мне после целого дня Управляемого Веселья номер Найджела Эллери не кажется особенно изумительным, уморительным или развлекательным, – но и не кажется депрессивным, оскорбительным или вызывающим отчаяние. И это странно. Это то же странное чувство, с каким слово вертится на языке, но не вспоминается. Здесь налицо какой-то критически важный факт о люксовых круизах: тебя развлекает человек, которому ты откровенно не нравишься, и ты обижаешься, но в то же время чувствуешь, что заслуживаешь его неприязнь. Теперь все шесть субъектов выстроились станцевать синхронный канкан в стиле «Роккетс», и шоу приближается к кульминации. Найджел Эллери у микрофона готовится к чему-то, где, судя по всему, присутствует яростное размахивание руками и изумительная месмерическая иллюзия полета. Поскольку из-за собственной опасной внушаемости мне важно не следовать слишком старательно гипнотическим указаниям Эллери и не увлекаться, я в своем комфортном голубом кресле обнаруживаю, что ухожу все дальше и дальше в собственные мысли – как бы творчески визуализирую свой собственный конроевский момент прозрения, мысленно отстраняюсь и окидываю взглядом гипнотизера, субъектов, публику, салон «Селебрити-шоу», палубу и весь теплоход с точки зрения человека вне борта, визуализирую «MV Надир» в ночи, прямо в этот момент, пыхтящий на север на 21,4 узла, пока сильный теплый западный ветер волочит луну через моток облаков, слышу приглушенный смех, музыку, гул «пап» и шипение улегающейся воды, вижу, зависнув над этим ночным морем, старый добрый «Надир» – сложно светящийся, ангельски-белый, озаренный изнутри, праздничный, царственный, дворцовый… да, вот – как дворец: он бы казался плавучим дворцом, величественным и ужасным, любому несчастному в ночном океане, одинокому в своей шлюпке – или даже не в шлюпке, а просто и ужасно барахтающемуся человеку за бортом, плывущему вдали от суши. Этот глубокий и творчески визуальный транс – истинный и случайный подарок Н. Эллери – продержался все следующие день и ночь, которые я целиком провел в каюте 1009, в постели, в основном глядя в чистейший иллюминатор, в окружении подносов и разнообразных шкурок, чувствуя себя, может, немного отрешенно, но в основном хорошо – хорошо, что я на «Надире», и хорошо, что скоро сойду, хорошо, что я выжил (в каком-то смысле) после того, как меня избаловали насмерть (в каком-то смысле), – в общем, я оставался в постели. И хоть из-за статического транса я пропустил на следующий вечер кульминационное ШПТ и Прощальный полуночный шведский стол, а потом субботнее причаливание и шанс сделать снимок «После» с капитаном Г. Панагиотакисом, зато возвращение ко взрослым требованиям сухопутной реальной жизни оказалось и вполовину не таким ужасным, как я уже было поверил после недели Абсолютно Ничего.

1995, первая публикация – в 1996 году в журнале Harper's под названием «Shipping Out» – «Отбытие»

Из сборника Consider the Lobster and Other Essays

Что-то мне кажется, это действительно конец
О романе Джона Апдайка «По направлению к концу времени»

Лишь о себе… я пою, ибо нет у меня другой песни.

Джон Апдайк, «Мидпойнт», Песнь 1, 1969

Мейлер, Апдайк и Рот – Великие Мужчины-Нарциссы[296]296
  Далее ВМН.


[Закрыть], в свое время они доминировали в послевоенной американской литературе, сегодня же они состарились, и вполне закономерно, что перспектива их смерти служит своеобразной подсветкой приближающегося тысячелетия и всех этих онлайн-предсказаний о смерти романа в том виде, в котором мы его знаем. В конце концов, когда солипсист умирает, его мир уходит вслед за ним. А ни один американский романист не очертил внутренний ландшафт солипсиста лучше, чем Джон Апдайк; его восхождение в 1960-1970-е закрепило за ним славу одновременно и летописца, и главного голоса, вероятно, самого эгоцентричного поколения в истории со времен Людовика XIV. Как и Фрейда, Апдайка больше всего заботили смерть и секс (необязательно в этом порядке), и тот факт, что настроение его книг в последние годы стало еще более безрадостным, вполне понятен – Апдайк всегда писал в основном о самом себе, и с тех пор, как вышел неожиданно трогательный «Кролик успокоился», он стал исследовать все более и более открыто апокалиптическую перспективу собственной смерти.

«По направлению к концу времени» – это история о чрезвычайно эрудированном, успешном, нарциссистском и помешанном на сексе пенсионере, который в течение года ведет дневник, где исследует апокалиптическую перспективу собственной смерти. И еще это самый худший роман Апдайка (в сравнении с теми двумя дюжинами других его книг, которые я прочел), роман настолько неуклюжий и погрязший в самопотакании, что даже не верится, как автор мог позволить себе напечатать его в таком виде.

Боюсь, что предыдущее предложение можно считать заключением моей рецензии, и большая часть того, что я скажу дальше, будет просто направлена на доказательство/оправдание настолько неуважительной оценки. Во-первых, если позволите критику самому влезть в рецензию, ваш покорный слуга вовсе не озлобленный, брызжущий слюной ненавистник Апдайка из числа обычно встречающихся среди читателей младше сорока. На самом деле меня, наверно, можно классифицировать как одного из очень немногих фанатов Апдайка младше сорока. Я не настолько ярый фанат, как, скажем, Николсон Бейкер[297]297
  Американский писатель, автор книги «U and I: A True Story» (1991), в которой на основе романов Джона Апдайка исследовал взаимодействие читателя и писателя.


[Закрыть], но я все же верю, что «Ярмарка в богадельне», «Ферма» и «Кентавр» – великие книги, может, даже классика. И даже с тех пор как в 1981-м вышел «Кролик разбогател» и персонажи Апдайка начали становиться все более и более отталкивающими, причем, судя по всему, автор не замечал, что они отталкивающие, – я продолжал читать его романы и восхищаться блеском его описательной прозы.

Большая часть моих знакомых любителей литературы – это люди под сорок, многие из них женщины, и никого из них нельзя назвать большим поклонником послевоенных ВМН. Но особенно ненавидят, кажется, именно Джона Апдайка. И почему-то не только его книги: назовите имя этого бедняги – и вам придется несладко:

– Просто член с тезаурусом.

– У этого сукиного сына вообще есть хоть одна неопубликованная мысль?

– Он делает женоненавистничество литературой так же, как Раш[298]298
  Раш Лимбо (1951–2021) – американский консервативный общественный деятель, ведущий разговорного радиошоу.


[Закрыть] делает фашизм смешным.

И поверьте: это реальные цитаты, я слышал даже похуже, причем обычно они сопровождаются таким выражением лица, что сразу становится ясно – любые попытки переубедить собеседника, апеллируя к интенциональному заблуждению или рассуждая о чисто эстетическом удовольствии от чтения прозы Апдайка, не увенчаются успехом. Ни один из знаменитых фаллократов поколения Апдайка – ни Мейлер, ни Эксли, ни Рот, ни даже Буковски – не вызывает у читателей настолько сильной неприязни.

Разумеется, есть несколько очевидных объяснений подобной ненависти: зависть, иконоборчество, побочные эффекты политкорректности и еще тот факт, что наши родители почитают Апдайка, а это ведь очень легко – попирать то, что почитают твои родители. Но я думаю, глубинная причина, почему так много людей моего поколения не любят Апдайка и остальных ВМН, кроется в радикальной эгоцентричности этих писателей, а также в их неспособности относиться критически ни к себе, ни к своим персонажам.

Джон Апдайк, например, десятилетиями создавал протагонистов, которые, по сути, были одним и тем же человеком (ср. Кролика Ангстрома, Дика Мейпла, Пайта Хейнему, Генри Бека, преподобного Тома Маршфилда, «дядечку» из «Россказней Роджера») и все – отражениями самого Апдайка. Они всегда жили либо в Пенсильвании, либо в Новой Англии, были либо несчастливо женаты, либо разведены, и все – примерно возраста Апдайка. И всегда либо рассказчик, либо фокальный персонаж обладает присущим автору поразительным даром восприятия, они думают и говорят так же непринужденно пышно, так же синестетически, как и сам Апдайк. Они всегда неисправимо нарциссичны, похотливы, наполнены презрением и в то же время жалостью к себе… и глубоко одиноки – так, как может быть одинок только эмоциональный солипсист. Они, кажется, никогда не принадлежат ни к какому сообществу, не принимают чью-либо сторону. Хотя обычно все они семейные люди, они никогда никого по-настоящему не любят – и, хотя они всегда гетеросексуальны до сатириазиса, особенно они не любят женщин[299]299
  Если только, конечно, не считать за любовь долгие дифирамбы женским «священным вратам о многих губах» или вещи типа «это правда – вид ее пухлых губ, покорно растянувшихся вокруг моего распухшего члена, ее кротко опущенные веки наполняют меня религиозным покоем».
  1997, первая публикация – в том же году в журнале The New York Observer под названием «John Updike, Champion Literary Phallocrat, Drops One; Is This Finally the End for Magnificent Narcissists?» – «Джон Апдайк, главный литературный фаллократ, оплошал; неужели великолепным нарциссам все-таки пришел конец?»


[Закрыть]. Весь мир вокруг, как бы роскошно они ни описывали его, существует для них лишь до тех пор, пока вызывает впечатления, ассоциации, эмоции и желания в глубине их огромного эго.

Полагаю, что молодым образованным людям в 1960-1970-е годы, которые самым ужасным грехом на свете считали лицемерный конформизм и подавленность поколения их родителей, эвекция либидоцентричного «я» у Апдайка казалась свежей и даже героической. Но у молодых людей девяностых – многие из которых, разумеется, были детьми пылкой неверности и разводов, великолепно описанных Апдайком, и которые наблюдали, как весь этот дивный новый индивидуализм и сексуальная свобода деградировали до состояния безрадостного и аномического самопотакания «Поколения Я», – другие страхи, среди которых наряду с аномией, солипсизмом и типично американским одиночеством особняком стоит перспектива умереть, не полюбив за всю жизнь ничего и никого, кроме самого себя. Бену Тернбуллу, рассказчику из последнего романа Апдайка, шестьдесят шесть лет, и он ждет как раз такой смерти, и в то же время он до усрачки напуган. Хотя, подобно большинству протагонистов Апдайка, Тернбулл боится совсем не того, чего стоило бы бояться.

Издатели рекламируют «По направлению к концу времени» как амбициозную попытку Апдайка попробовать что-то новое, как вторжение в футуристическо-антиутопические традиции Хаксли и Балларда и в мир мягкой научной фантастики. На дворе 2020 год, и, как говорится, настали нелегкие времена. Китайско-Американская ядерная война унесла миллионы жизней, и централизованное правительство перестало существовать в том виде, в каком мы знаем его сегодня. Доллара больше нет; в Массачусетсе используют валюту, названную в честь Билла Уэлда[300]300
  Уильям Уэлд – губернатор Массачусетса в 1991–1997 годах.


[Закрыть]. Налоги отменили; местные бандиты крышуют зажиточных граждан и защищают их от других местных бандитов. Найдено лекарство от СПИДа, Средний Запад обезлюдел, многие районы Бостона разрушены бомбежкой и (предположительно?) облучены радиацией. В ночном небе, словно младший брат Луны, висит заброшенная низкоорбитальная космическая станция. Здесь обитают маленькие, но хищные «металлобиоформы», которые каким-то образом мутировали из-за токсичных отходов и теперь шатаются всюду, поедая электричество и иногда людей. Мексика захватила юго-запад США и угрожает полноценным вторжением, в то время как тысячи молодых американцев бегут на юг, за Рио-Гранде, в поисках лучшей жизни. Короче говоря, Америка умирает.

Футуристические элементы романа местами очень крутые и поистине могли бы служить достойным материалом для амбициозной попытки Апдайка попробовать что-то новое, если бы не были столь отрывочны и фрагментарны; в тексте они появляются в основном в качестве придаточных предложений к бесконечным описаниям каждого дерева, растения, цветка и кустарника вокруг дома рассказчика.

Девяносто пять процентов романа – это рассказы Бена Тернбулла о жизни вышеназванных растений (снова и снова, с каждой сменой времени года), о его хрупкой и подавляющей его мужское начало жене Глории, а также воспоминания о бывшей жене, которая развелась с ним из-за его измены, а еще мечты о молодой проститутке, которую он приводит в дом, стоит его жене, Глории, уехать. Также очень много места в романе занимают размышления Тернбулла о старении, неизбежности смерти и трагедии человеческого существования, и еще больше страниц посвящено его болтовне о сексе и о властности полового влечения, детальным описаниям того, как он желает самых разных проституток, секретарш, соседок, партнерш по бриджу, невесток, а также девочку из банды хулиганов, которым он платит за защиту, – тринадцатилетнюю девочку, чьи груди – «мелкие тугие конусы с сосками как ягоды жимолости» – Тернбуллу наконец удается потискать в лесу за домом, пока его жена не видит.

На случай если вам кажется, что мой отзыв звучит слишком сурово, вот немного статистических данных, иллюстрирующих соотношение попытки Апдайка «попробовать что-то новое» и его типичных романных приемов:

количество страниц о Китайско-Американской войне – причины, продолжительность, жертвы: 0,75

количество страниц о мутировавших смертоносных металлобиоформах: 1,5

количество страниц с описанием флоры, произрастающей вокруг дома Тернбулла в Новой Англии плюс описания фауны, погоды, а также размышления о том, как вид на океан меняется в зависимости от времени года: 86

количество страниц о мексиканском захвате юго-запада США: 0,1

количество страниц, посвященных члену Бена Тернбулла и связанным с ним мыслям и чувствам: 10,5

количество страниц с описанием жизни в Бостоне без коммунально-бытовых служб и полиции плюс размышления о последствиях ядерной войны в виде радиоактивных осадков или лучевой болезни: 0,0

количество страниц с описаниями тела проститутки, с особым вниманием к сексуальным частям этого тела: 8,5

количество страниц, посвященных гольфу: 15

количество страниц, на которых Бен Тернбулл говорит что-то вроде «Я хочу, чтобы женщина была развратной» и «Она была отличным куском мяса, и я надеялся, что она предложит себя за справедливую цену» и все процитированное ближе к концу этой рецензии, а также фразы вроде: «половые органы – это тираны, жертвующие всем ради прикосновения» и «беспощадное женское нытье – это цена, которую мы, мужчины, платим за наши не раз оплаканные привилегии, за силу, за непостоянство и за пенис»: 36,5.

Самые лучшие части романа – это полдюжины коротких вставок, в которых Тернбулл воображает себя разными историческими личностями: расхитителем гробниц в Древнем Египте, святым Марком, охранником в нацистском лагере смерти и т. д. Они как драгоценные камни, и читателю хотелось бы, чтобы их было больше. Проблема в том, что они не имеют никакого функционального значения, кроме разве что напоминания о том, что под настроение Апдайк умеет создавать действительно прекрасные художественные зарисовки. Сюжетно они оправданы лишь тем фактом, что рассказчик здесь – любитель науки (в романе есть мини-лекции по астрофизике и квантовой механике, написаны они красиво, но их доказательная база – на уровне понимания читателей журнала «Ньюсуик»). Тернбулл особенно увлечен субатомной физикой и тем, что сам он называет «теорией множества миров» – реально, кстати, существующей теорией, разработанной в 1950-е в качестве решения для некоторых квантовых парадоксов, вызванных наличием принципов неопределенности и комплементарности; теория эта на самом деле очень сложная и комплексная, но то, что описывает Тернбулл, выглядит скорее как «теория переселения душ», через которую и объясняется наличие в тексте всех этих вставных зарисовок, где Тернбулл проживает чужие жизни. Вообще, весь этот квантовый зачин выглядит ужасно неловко в том смысле, в каком неловкой кажется любая претенциозность, да еще и ошибочная.