Текст книги "Избранные эссе"

«Люблю тебя, Бриттани!»

«Как ты натянула это платье, детка?»

«Посмотри сюда!»

«Твоя мама знает, где ты сейчас?»

Румяный тридцатилетний мужик с пластиковым стаканом пива протягивает из толпы руку и очень демонстративно щиплет за грудь одну из «бэшек» прямо перед нами. Она шлепает его по руке, не сбавляя ходу. Мы не видим ее лица, поэтому не знаем, как она отреагировала и отреагировала ли вообще. На этот счет у нас, впрочем, есть обоснованное предположение.

Мистер Дик Филт идет следом за нами, положив ладони на плечи ваших корреспондентов (мы, по сути, его выносим). У всех до сих пор звенит в ушах, и Филт почти кричит: «Вы знаете, в феврале у нас проходит церемония награждения XRCO. Премии критиков фильмов „18+“, сечете? Они не в Вегасе, и там ничего не подстроено. И при этом у них там такой же трындец».

1998, первая публикация – в том же году в журнале Premier с названием «Neither Adult Nor Entertainment» – «Не развлечение и не для взрослых»

Из сброрника Both Flesh and Not: Essays

Федерер во плоти и нет

Почти все, кто любит теннис и следит за мужским туром по телевизору, за последние годы наверняка испытывали то, что можно назвать Моментами Федерера. Это когда во время игры молодого швейцарца у вас отваливается челюсть, глаза лезут на лоб и вырываются звуки, на которые из соседней комнаты прибегает супруг/супруга, чтобы посмотреть, все ли с вами в порядке. Эти моменты переживаются еще интенсивнее, если вы играли в теннис достаточно, чтобы понимать всю невозможность того, что только что было сделано на ваших глазах. У всех нас есть свои примеры. Вот один. Финал Открытого чемпионата Америки 2005 года, Федерер подает Андре Агасси в начале четвертого сета. Средний по продолжительности розыгрыш с ударами с отскока с характерной схемой в виде бабочки сегодняшней силовой игры с задней линии, Федерер и Агасси дергают друг друга из стороны в сторону, каждый готовится к победному удару с задней линии… как вдруг Агасси бьет с бэкхенда мощный кросс, который ведет Федерера далеко налево, и Федерер успевает, но слишком коротко подрезает бэкхендом с вытянутой руки в точку в паре метров за линией подачи, чем, понятно, Агасси и кормится, – и, пока Федерер пытается развернуться и оказаться опять в центре, Агасси входит в корт, чтобы встретить короткий восходящий мяч, и мощно бьет в тот же самый левый угол, в противоход Федереру, и ему удается: Федерер все еще рядом с углом, но бежит к центральной линии, а мяч теперь направляется в точку позади, где он только что был, и времени развернуть тело нет, и Агасси за этим бэкхендом выходит под углом к сетке… а Федерер теперь берет и мгновенно включает заднюю передачу и как бы отскакивает назад на три-четыре шага, невозможно быстро, чтобы ударить форхендом из бэкхендового угла, пока весь его вес движется назад, и этот форхенд – ракета с подкруткой, по линии, мимо Агасси у сетки, который бросается за мячом, но тот пролетает мимо, прямо по боковой линии, и приземляется точно в правом углу на стороне Агасси, победный, – и, когда он приземляется, Федерер еще пританцовывает задом наперед. И воцаряется знакомая секундочка шокированного молчания нью-йоркских зрителей, а потом они взрываются, и Джон Макинрой с цветными наушниками говорит по телевизору (в основном как будто самому себе): «Как можно пробить победный с такой позиции?» И он прав: учитывая позицию Агасси и его скорость мирового класса, Федерер, чтобы обвести его, должен был послать этот мяч в пятисантиметровый коридор, и он смог – задом наперед, без времени на подготовку, не вкладывая вес в удар. Это невозможно. Какая-то «Матрица». Не знаю, какие звуки это спровоцировало, но супруга говорит, что вбежала – по всему дивану попкорн, а я стою на одном колене и глаза у меня как глазные яблоки из магазина приколов.

Короче говоря, это только один пример Момента Федерера, и всего лишь по телевизору, а правда в том, что телевизионный теннис по сравнению с живым теннисом – примерно то же, что порно по сравнению с прочувствованной реальностью человеческой любви.

С журналистской точки зрения, особых новостей о Роджере Федерере у меня для вас нет. Он в свои двадцать пять – лучший из ныне живых теннисистов. Может, лучший в принципе. Биографиям и очеркам несть числа. Только в прошлом году о нем был сюжет в «60 минутах». Все, что вы хотите знать о мистере Роджере Федерере – о его прошлом, родном Базеле, разумной, неэксплуатирующей поддержке со стороны родителей, юниорской карьере, его ранних проблемах с психологической устойчивостью и темпераментом, его любимом юниорском тренере, о том, как гибель этого тренера в 2002 году одновременно потрясла и закалила Федерера и помогла ему стать тем, кем он стал, о тридцати девяти титулах Федерера в мужском одиночном, восьми «Больших шлемах», необычно спокойных и зрелых отношениях с его девушкой, которая путешествует вместе с ним (что в мужском туре редкость) и ведет его дела (что в мужском туре неслыханно), олдскульном стоицизме, крепости духа, спортивном поведении и очевидных достоинстве, вдумчивости и щедрости души в целом, – все это легко найти. Гуглите на здоровье.

Данная статья – больше о зрительском восприятии Федерера и контексте этого восприятия. Конкретный тезис: если вы никогда не видели этого молодого человека в игре вживую, а потом видите во плоти на священной траве Уимблдона, в буквально иссушающем зное, сменяемом дождем и ветром, в течение двух недель 2006-го, то вас, скорее всего, ждет, как выразился один из водителей автобусов прессы, «почти религиозный опыт, на фиг». Сперва соблазнительно представить, что это очередное преувеличенное клише, к которым прибегают люди для описания ощущения Момента Федерера. Но фразочка водителя оказывается правдой – буквально, на миг даже экстатически, – хотя нужны время и серьезная насмотренность, чтобы разглядеть эту правду.

Красота – не цель соревновательного спорта, но спорт высокого уровня – лучшее место для выражения человеческой красоты. Примерно те же отношения между отвагой и войной.

Человеческая красота, о который мы здесь говорим, это красота особого типа, ее можно назвать красотой кинетической. Ее сила и притягательность универсальны. Она никак не связана с сексом или культурными нормами. А связана она, кажется, скорее с примирением людей с тем, что у них есть тело[442]442
  В теле есть много чего плохого. Если это не настолько очевидная истина, что нужны примеры, можно просто быстро перечислить боль, зуд, запахи, тошноту, старение, обвисание, сепсис, неуклюжесть, болезни, физические ограничения – все до единого барьеры между нашей физической волей и нашими реальными возможностями. Разве кто-то сомневается, что нам нужна помощь в примирении? Что мы ее жаждем? В конце концов, умирает именно тело.
  Очевидно, есть в теле и немало замечательного – просто это куда труднее прочувствовать и оценить в реальном времени. Великие спортсмены, – словно редкие, пиковые, чувственные прозрения («Как я рад, что у меня есть глаза, чтобы видеть этот рассвет!» и т. п.), – похоже, могут катализировать наше осознание того, как прекрасно касаться и видеть, двигаться через пространство, взаимодействовать с предметами. Конечно, великие спортсмены способны со своими телами на такое, о чем остальные могут только мечтать. Но в этих мечтах и суть – они дорогого стоят.


[Закрыть].

Конечно, в мужском спорте никто не говорит вслух о красоте, или грации, или теле. Мужчины могут признаваться в «любви» к спорту, но эта любовь всегда сопряжена с символикой войны: поражение или наступление, иерархия рангов и положений, навязчивое анализирование статистики и техники, племенной и/или национальный дух, униформа, шум толпы, стяги, биение в грудь, боевая раскраска и т. д. По не совсем понятным причинам большинству из нас комфортнее с кодами войны, чем любви. Может быть, и вам тоже, и в таком случае обратите внимание на совершенно воинственного мезоморфа Рафаэля Надаля из Испании – настоящий мужик-мужик, с оголенными бицепсами и самоподбадриваниями в стиле кабуки. К тому же Надаль заклятый враг Федерера и главный сюрприз Уимблдона этого года, поскольку он специалист по игре на глине и никто не ожидал, что он пройдет здесь первые круги. Тогда как Федерер в полуфинале обошелся вообще без сюрпризов и соревновательной драмы. Он обыграл каждого оппонента так, что телевидение и печатная пресса переживают, что его матчи скучны и по эффектности не могут тягаться с националистическим пылом Мирового кубка[443]443
  Американские СМИ переживают особенно, потому что в этом году ни один американец любого пола не дожил даже до четвертьфинала. (Если любите малоизвестную статистику: это первый случай на Уимблдоне с 1911 года.)


[Закрыть].

Но мужской финал 9 июля – мечта всех и вся. Надаль против Федерера – это повтор финала Открытого чемпионата Франции прошлого месяца, где победил Надаль. Федерер пока что проиграл за весь год только четыре матча, но все – Надалю. И все-таки большинство из этих матчей были на медленном корте из глины – лучшей поверхности Надаля. Федерер лучше на траве. С другой стороны, жара первой недели подсушила скользкие корты Уимблдона и сделала их медленнее. Не стоит забывать и то, что Надаль адаптировал свою игру на глине для травы: двигается ближе к задней линии при ударах с отскока, усиливает подачу, преодолевает аллергию к сетке. В третьем раунде он выбил абсолютно всю дурь из Агасси. Телесети в экстазе. Перед матчем на Центральном корте, за стеклянными горизонтальными бойницами над южной оградой корта, пока на корт в новой форме «Ральф Лорен», похожей на детскую форму морячков, выходят линейные судьи, комментаторы едва не подпрыгивают в своих креслах. Финал этого Уимблдона – история мести, динамика царь-против-цареубийцы, яркие контрасты характеров. Страстный мачизм Южной Европы против утонченного клинического мастерства Севера. Дионис и Аполлон. Топор и скальпель. Левша и правша. Номера 2 и 1 в мире. Надаль – человек, который довел до самого предела современную силовую игру на задней линии… против человека, который преобразил эту современную игру, чья точность и разнообразие не менее важны, чем его скорость и быстрые ноги, но который и на удивление уязвим или нервничает из-за того первого. Британский спортивный журналист, восхищаясь с коллегами на трибуне прессы, произносит – дважды: «Это будет война».

Плюс мы в соборе – на Центральном корте. И мужской финал всегда проходит во второе воскресенье двух недель – этот символизм Уимблдон подчеркивает тем, что никогда не устраивает игр в первое воскресенье. И ветер с моросью, все утро опрокидывавший знаки парковки и выворачивавший зонтики, за час до матча вдруг прекращается, и как раз когда с Центрального снимают брезент и устанавливают сетку, появляется солнце.

Под аплодисменты выходят Федерер и Надаль, ритуально кланяются ложе знати. Швейцарец – в спортивном пиджаке цвета сливочного масла, который на него нацепил «найк» для нынешнего Уимблдона. На Федерере – и, возможно, только на нем одном – сочетание пиджака с шортами и кроссовками не выглядит абсурдно. Испанец пренебрегает любой верхней одеждой ради того, чтобы показать свои мускулы. Они со швейцарцем оба в «найке» – вплоть до совершенно одинаковых белых платков с галочкой «Найк», повязанных прямо над третьим глазом. Надаль подтыкает волосы под свой платок, а Федерер нет, и то, как он приглаживает и ерошит упавшие на платок пряди, – главный федереровский тик, который могут видеть телезрители, как и навязчивое возвращение Надаля к полотенцу болбоя между розыгрышами. Но есть и другие тики и привычки – мелкие преимущества просмотра вживую. Та особая забота, с которой Роджер Федерер вешает пиджак на спинку свободного стула у корта, вот так, чтобы не мялся, – здесь он это делал перед каждым матчем, – есть в этом что-то инфантильное и странно умилительное. Или то, как он обязательно меняет ракетку во время второго сета – новая всегда в одном и том же прозрачном целлофановом пакете, заклеенном синим скотчем, который он аккуратно снимает и всегда передает болбою на выброс. Привычка Надаля постоянно вытаскивать длинные шорты из зада, пока стучит мячиком перед подачей, то, как он всегда настороженно поглядывает по сторонам, проходя по задней линии, словно заключенный, который боится заточки. И в подаче швейцарца есть что-то странное, если присмотреться поближе. Когда Федерер держит мячик и ракетку перед собой, он, прежде чем сделать подачу, всегда помещает мяч перед вилкой, чуть ниже головы, ровно в отверстие в форме «V», всего на миг. Если мячик ложится не идеально, он его поправляет. Это происходит очень быстро, но все-таки каждый раз, и на первой подаче, и на второй.

Теперь Надаль и Федерер ровно десять минут разогревают друг друга; судья следит за временем. В этих профессиональных разогревах чувствуются очень строгий порядок и этикет – но телевизионщки решили, что вам это видеть неинтересно. На Центральном корте умещаются тринадцать тысяч человек с мелочью. Другие несколько тысяч поступили так же, как некоторые здесь поступают добровольно каждый год, т. е. заплатили у входа полную цену за билет со свободной рассадкой, а потом собрались – с корзинками для пикника и спреем от комаров – смотреть матч перед огромным телеэкраном снаружи Корта 1. Если кто-то может это объяснить – пожалуйста.

Сразу перед игрой у сетки церемониально подбрасывают монетку, чтобы решить, кто подает первым. Очередной уимблдонский ритуал. Почетный жеребьевщик в этом году – Уильям Кейнс в сопровождении судьи и рефери турнира. Уильям Кейнс – семилетний мальчик из Кента, заболевший в два года раком печени и каким-то образом переживший операцию и ужасную химиотерапию. Здесь он представляет Cancer Research UK[444]444
  Британский онкологический исследовательский центр.


[Закрыть]. Он розовощекий блондин, по пояс Федереру ростом. При жеребьевке толпа одобрительно ревет. Федерер все время отстраненно улыбается. Надаль на другой стороне сетки пританцовывает на месте, как боксер, мотая руками перед собой, как маятник. Не знаю, показывают американские телесети жеребьевку или нет, входит эта церемония в контракт или они вставляют рекламу. Когда Уильяма Кейнса уводят, слышатся новые крики зрителей, но рассеянные и неорганизованные, большинство не очень понимает, как реагировать. Как будто стоило ритуалу кончиться – и все осознали, почему здесь был этот ребенок. Когда ребенок с раком подбрасывает монетку в этом финале мечты, захватывает ощущение чего-то важного, чего-то одновременно комфортного и нет. У этого ощущения, что бы оно ни значило, то свойство, когда понимание вертится где-то на языке, но остается неуловимым по меньшей мере первые два сета[445]445
  Вообще-то это не единственный инцидент за вторую неделю Уимблдона с Федерером-и-больным-ребенком. За три дня до мужского финала в маленьком людном кабинете Международной федерации тенниса на третьем этаже, сразу рядом с пресс-центром, проходит Особое Приватное Интервью с мистером Роджером Федерером((Только из соображений экономии места и из-за элементарного неправдоподобия здесь не приводится полное описание хлопот, необходимых для организации такого интервью. Вкратце, это почти как древняя сказка про человека, который лезет на огромную гору, чтобы поговорить со стариком в позе лотоса на вершине, только в этом случае гора целиком и полностью состоит из спортивных бюрократов.)). Сразу после этого, когда представитель Ассоциации теннисистов-профессионалов (АТП) уводит Федерера через черный ход на следующее мероприятие по графику, подходит один из парней из МФТ (который все Особое Интервью громко болтал по телефону) и просит Роджера уделить минутку. Этот человек с таким же слабым неконкретно-иностранным акцентом, как у всех ребят из МФТ, говорит: «Слушайте, ненавижу этим заниматься. Обычно я этим не занимаюсь. Это для моего соседа. Его сын болен. Они проводят благотворительный праздник, все уже запланировано, и я прошу вас подписать футболку или еще что, ну знаете – что угодно». Кажется, он сгорает от стыда. Представитель АТП буравит его взглядом. Но Федерер просто кивает, пожимает плечами: «Не проблема. Завтра принесу». Завтра – мужской полуфинал. Очевидно, парень из МФТ имел в виду футболку самого Федерера – может, с матча, с настоящим потом Федерера (Федерер после матчей бросает зрителям использованные напульсники, и те, на кого попадает, скорее в восторге, чем в отвращении). Парень из МФТ, трижды очень быстро поблагодарив Федерера, качает головой: «Ненавижу этим заниматься». Федерер, все еще на полпути на улицу: «Не проблема». И это правда не проблема. Как и все профи, Федерер во время матча несколько раз меняет футболку, и он запросто может попросить одну отложить, а потом подписать. Не то чтобы Федерер здесь прям Ганди – он не задерживается, чтобы узнать подробности о ребенке или его болезни. Не притворяется, что ему интересней, чем на самом деле. Просьба – просто еще одно мелкое и слегка отвлекающее обязательство. Но он говорит «да», и он не забудет – это видно. И это его не отвлечет; он не позволит. В этом он тоже хорош.


[Закрыть].

Красоту топового спортсмена почти невозможно описать прямо. Или воссоздать в ощущениях. Форхенд Федерера – великолепный текучий хлыст, бэкхенд – одноручник, хоть плоский, хоть с верхней подкруткой, хоть резаный – причем у резаного удара такая сила, что мяч в полете меняет форму и скачет по траве где-то на уровне лодыжки. У его подачи скорость мирового класса, а по степени пласировки и разнообразию к нему и близко никто не подходит; движение при подаче гибкое и неэксцентричное, специфическое (по телевизору) только из-за угреподобного щелчка всем телом в момент удара. Его интуиция и чувство корта – потусторонние, а работа ногами – лучшая в игре: в детстве он был еще и одаренным футболистом. Все это правда, и тем не менее ничто из этого по-настоящему не объясняет и не позволяет представить тех ощущений, которые испытываешь, когда видишь игру этого человека вживую. Когда лично лицезреешь ее красоту и гениальность. К эстетике надо вести в большей степени через околичности, опосредованно или – как поступил Аквинский с собственной неописуемой темой – пытаться определить подобные вещи в категориях того, чем они не являются.

И первое здесь: это нетелегенично. По крайней мере, не полностью. У телевизионного тенниса есть свои достоинства, но у этих достоинств есть свои недостатки, и главный – некоторая иллюзия близости. Замедленные повторы, крупные планы и графика – за всеми этими преимуществами зрители даже не понимают, как много теряется при трансляции. И большая часть того, что теряется, – чисто физическое ощущение топового тенниса, чувство скорости, с которой движется мяч и реагируют игроки. Эту потерю легко объяснить. Приоритет телевидения во время розыгрыша – охват всего корта, внятный вид, чтобы зрители видели обоих игроков и общую геометрию игры. Следовательно, телевидение выбирает точку зрения над головой и за одной из задних линий. Вы, зритель, на высоте и смотрите сверху вниз из-за корта. Эта точка зрения, как вам скажет любой студент-художник, ведет к «перспективному сокращению» корта. Реальный же теннис, как ни крути, трехмерный, но изображение на экране телевизора – только 2D. Потерянное (или, скорее, искаженное) на экране измерение – это длина реального корта, двадцать четыре метра между задними линиями; и скорость удара, с которой мяч преодолевает эту длину, на телевидении смазывается, а вживую – страшно наблюдать. Это может звучать абстрактно или преувеличенно – в таком случае извольте посмотреть вживую какой-нибудь профессиональный турнир, особенно на дальних кортах в первых кругах, где можно сидеть в пяти метрах от боковой линии, и прочувствуйте разницу сами. Если вы видели теннис только по телевизору, вы просто не представляете, с какой силой профи бьют по мячу, как быстро он двигается[446]446
  Подачи лучших часто достигают скорости в 200–210 км/ч, это правда, но что вам не скажут данные с радаров или графики – что удары с отскока мужчин-бейслайнеров сами по себе часто летят с превышением 150 км/ч, а это скорость фастбола в высшей лиге. Если подойти к корту профи поближе, то слышно реальный звук мяча в полете – как бы жидкое шипение от комбинации скорости и вращения. Вблизи и вживую вы также лучше поймете «открытую стойку», которая стала настоящей эмблемой силовой игры с задней линии. В конце концов, этот термин означает «не поворачиваться до конца боком к сетке перед ударом с отскока», и одна из причин, почему столько силовых бейслайнеров бьют из открытой стойки, – в том, что мяч летит слишком быстро, чтобы успевать поворачиваться.


[Закрыть], как мало игрокам остается времени на реакцию и как проворно они могут двигаться, вращаться, бить и перегруппировываться. И нет никого быстрее – или, по крайней мере, никого, кто делает это с той же обманчивой легкостью, – чем Роджер Федерер.

Интересно, но то, чего телевидение не может скрыть, так это ум Федерера, ведь зачастую выражением его ума является угол. Федерер способен видеть – или создавать – бреши и углы для победных ударов, которые больше никто не может предвидеть, и телевизионная перспектива идеальна для просмотра и пересмотра этих Моментов Федерера. Труднее по телевизору оценить то, что зрелищные углы и победные удары не берутся из ниоткуда: они обычно готовятся за несколько ударов и зависят столько же от скорости или пласировки coup de grace[447]447
  Смертельный удар (фр.).


[Закрыть], сколько от манипуляции Федерера позицией оппонента. А для понимания, как и почему Федерер способен управлять другими спортсменами мирового класса, в свою очередь, нужно техническое понимание современной силовой игры с задней линии – обеспечить которое, опять же, телевидение не способно.

Уимблдон странный. Это воистину Мекка игры, собор тенниса; но, находясь там, сохранить соответствующий уровень почитания было бы легче, если бы турнир не стремился навязчиво напоминать, что это собор тенниса. Причем с любопытной смесью тяжеловесного самолюбования и неудержимого самовозвышения и самобрендирования. Почти как в кабинете заслуженного лица, где стены увешаны всеми, какие он только получил в жизни, табличками, дипломами и грамотами, и каждый раз, заходя, приходится смотреть на стену и что-нибудь говорить, выражая свое восхищение. Стены Уимблдона – вдоль почти всех крупных коридоров и проходов – покрыты плакатами и табличками с фотографиями прошлых чемпионов, списками интересных фактов о Уимблдоне, историческими данными и проч. Кое-что из этого интересно, кое-что – попросту странно. Например, в Уимблдонском музее лаун-тенниса есть коллекция всевозможных видов ракеток, которыми здесь пользовались на протяжении десятилетий, и одна из множества табличек в коридоре Миллениум-билдинг[448]448
  Это строение больших размеров (и, предположительно, шестилетней давности), где размещаются зоны и штабы уимблдонской администрации, игроков и СМИ.


[Закрыть] снабжает экспонат снимками и дидактическим текстом – чем-то вроде истории ракетки. Вот – sic – кульминационная концовка этого текста: «Современные облегченные рамы из передовых материалов, таких как графит, бор, титан и керамика, с увеличенными головами среднего размера (220–230 квадратных сантиметров) и большого размера (280 квадратных сантиметров) целиком преобразили характер игры. Сегодня доминируют сильно бьющие игроки с мощной верхней подкруткой. Игроки в стиле серв-энд-воллей и те, кто полагается на тонкость и точность, практически исчезли».

Кажется по меньшей мере странным, что такой диагноз продолжает висеть у всех на виду на четвертый год владычества Федерера в Уимблдоне, ведь этот швейцарец привнес в мужской теннис точность и тонкость, невиданные (как минимум) со времен зенита Макинроя. Но эта табличка – просто показатель силы догмы. Почти двадцать лет партийная линия заключалась в том, что определенные усовершенствования в технологии ракеток, в подготовке и силовой тренировке превратили профессиональный теннис из игры, основанной на проворности и элегантности, в игру атлетизма и брутальной силы. И как этиология сегодняшней силовой игры на задней линии эта линия в целом верна. Сегодняшние профи действительно заметно больше, сильнее и лучше подготовлены[449]449
  (Некоторые, как Надаль или Серена Уильямс, больше похожи на мультяшных супергероев, чем на людей.)


[Закрыть], а ракетки из высокотехнологических композитов правда повысили скорость и вращение. Потому-то вопрос, как в мужском туре доминирует совершенная элегантность Роджера Федерера, вызывает массовое догматическое смятение.

Есть три способа рационально объяснить взлет Федерера. Один затрагивает мистику и метафизику и, по-моему, ближе всех к истине. Остальные больше опираются на технические стороны и подходят для хорошей статьи.

Метафизическое объяснение: Роджер Федерер из тех редких сверхъестественных спортсменов, которые как будто освобождены, хотя бы частично, от действия некоторых законов физики. Среди хороших аналогий здесь Майкл Джордан[450]450
  Когда во время вышеупомянутого Особого Приватного Интервью Федерера попросили привести примеры спортсменов, чьи выступления кажутся ему красивыми, тот сперва упоминает Джордана, потом Коби Брайанта, потом «футболистов вроде… которые, типа, играют очень расслабленно, вроде Зинедина Зидана: он прикладывает серьезные усилия, но кажется, что для результата ему не нужно стараться».
  Ответ Федерера на следующий вопрос, что он думает, когда знатоки и другие игроки называют его игру «красивой», интересен в первую очередь потому, что этот приятный, интеллигентный и любезный (как и сам Федерер) ответ на самом деле ничего не сообщает (потому что, по справедливости, если люди называют тебя красивым, что можно об этом сказать? Вот что бы вы сказали? Глупее вопроса не придумаешь): «Дело в том, что люди замечают первым; для них это автоматически то, в чем ты „лучший“. Когда смотришь на Джона Макинроя, – ну, знаете, в первый раз, – что видишь? Видишь парня с невероятным талантом, потому что так, как играл он, больше никто не играл. Как он обходился с мячом – это на уровне ощущений. А потом переходишь к Борису Беккеру – и сразу видишь сильного игрока, знаете?((NB: главные разговорные тики Федерера – „может“ и „ну, знаете“. В конечном счете эти тики полезны, потому что служат напоминанием, как он пугающе молод. Если интересно, лучший теннисист в мире носит белые спортивные штаны и рубашку из микроволокон с длинным рукавом – возможно, „Найк“. Но без пиджака. Его рукопожатие умеренно сильное, хотя сама рука – как столярный рашпиль (по очевидным причинам: как правило, руки у теннисистов очень мозолистые). Он чуть больше, чем кажется по телевизору, широкоплеч, грудь колесом. Сидит рядом со столом, заваленным козырьками и головными повязками, на которых расписывается фломастером. Сидит со скрещенными ногами, приятно улыбается и выглядит очень расслабленным: не крутит нервно фломастер. Общее впечатление – что Роджер Федерер либо очень славный парень, либо очень хорош в обращении со СМИ, либо (скорее всего) и то и другое.)) Когда видите мою игру, вы видите „красивого“ игрока – и, может, уже после этого, может, видите, что он быстрый, может, видите, что у него хороший форхенд, может, потом видите, что у него хорошая подача. Но сперва, знаете, у вас есть база, и, по-моему, это здорово, знаете, мне очень повезло, что меня зовут „красивым“, ну, знаете, за стиль игры. Другим сперва достается „осторожный“, кому-то – „силовой игрок“, еще кому-то – „быстрый“. У меня это „красивый игрок“, и это реально круто».


[Закрыть], который не только нечеловечески высоко прыгал, но даже зависал на миг-другой дольше, чем позволяет гравитация, и Мухаммед Али, который реально «парил» над рингом и наносил два-три джеба за время для одного. Со времен 1960-х, наверное, наберется еще полдесятка примеров. И Роджер Федерер – из этого типа, типа людей, которых можно назвать гениями, или мутантами, или аватарами. Он никогда не торопится и не теряет равновесия. У него приближающийся мяч висит на долю секунды дольше, чем положено. Его движения скорее гибкие, чем атлетичные. Как Али, Джордан, Марадона и Гретцки, он кажется одновременно и более, и менее материальным, чем его соперники. Во всем белом (этим требованием к форме Уимблдон до сих пор упивается безнаказанно) он особенно похож на то, чем вполне может (как мне думается) являться: существо из плоти и одновременно каким-то образом из света.

В том, что мяч услужливо зависает при замедлении, словно подчиняясь воле швейцарца, есть реальная метафизическая истина. Как и в следующем случае. После полуфинала 7 июля, где Федерер уничтожил Йонаса Бьоркмана – не просто победил, а уничтожил, – и сразу перед обязательной послематчевой конференцией, где Бьоркман, друг Федерера, говорит, что ему очень приятно «побывать на лучшем месте на корте», чтобы видеть, как швейцарец «играет максимально близко к совершенству», Федерер и Бьоркман болтают и веселятся, и Бьоркман спрашивает, насколько же неестественно большим казался Федереру мячик на корте, и тот подтверждает, что мячик был как «шар для боулинга или баскетбольный мяч». Он просто отшучивается – скромничает, чтобы Бьоркман не расстраивался, делает вид, что сам удивился, как необычно хорошо сегодня сыграл; но еще он частично раскрывает, что такое для него теннис. Представьте, что вы человек со сверхъественно хорошими рефлексами, координацией и скоростью и что вы играете в теннис высокого уровня. В игре вы не почувствуете, что обладаете феноменальными рефлексами и скоростью; скорее вам покажется, что это теннисный мячик какой-то такой большой и медленный и что у вас всегда хватает времени его отбить. Т. е. вы не почувствуете ничего вроде тех (эмпирически реальных) быстроты и навыков, которыми вас наделяет живая аудитория, глядя на мячики, несущиеся так, что шипят и расплываются в глазах[451]451
  Доказательство этого заявления от самого героя на Особом Интервью: «Интересно, потому что на этой неделе Анчич [Марио, высокий хорват из топ-10, которого Федерер победил в четвертьфинале в среду] играл на Центральном корте против моего друга – ну, знаете, швейцарского игрока Вавринки [Станисласа – напарника Федерера на Кубке Дэвиса], – и я ходил смотреть оттуда, где, ну, знаете, обычно сидит моя подруга Мирка [Вавринец, бывшая теннисистка из топ-100, закончившая карьеру из-за травмы и теперь, по сути, оказавшаяся в роли Алисы Б. Токлас для Федерера], пошел посмотреть… впервые с приезда на Уимблдон пошел смотреть матч на Центральном корте, и тоже даже удивился, насколько подача, ну, знаете, быстрая и как быстро надо реагировать, чтобы отбить мяч, особенно когда подает такой парень, как Марио [Анчич, известный своей бешеной подачей], знаете? Но как только сам выходишь на корт, то все вообще по-другому, знаете, потому что видишь только мяч, реально, а скорости мяча не видишь…»


[Закрыть].

Скорость – это еще не все. Теперь мы переходим к технике. Теннис часто называют игрой дюймов, но это клише по большей части относится к тому, куда падает мяч. В плане же удара по летящему мячу теннис – игра микрометров: исчезающе малые изменения в момент удара сильно повлияют на то, как и куда отправится мяч. Тот же принцип объясняет, почему даже малейшая неточность прицеливания при стрельбе из винтовки приводит к промаху, если цель очень далеко.

В качестве иллюстрации давайте все замедлим. Представьте, что вы, теннисист, стоите сразу за задней линией вашего левого угла. Мяч подают под ваш форхенд – вы поворачиваетесь боком к траектории мяча и начинаете заносить ракетку для ответного форхенда. Визуализируйте до того момента, когда вы входите в удар; мяч теперь прямо перед вашим передним бедром, сантиметрах в пятнадцати от точки соприкосновения. Рассмотрим некоторые действующие переменные. В вертикальной плоскости – смена угла лица ракетки всего на пару градусов вперед или назад определит соответственно резаный удар или удар с подкруткой; перпендикулярная ракетка даст плоский драйв без вращения. В горизонтальной – легчайший сдвиг лица ракетки влево или вправо и столкновение с мячом где-то на миллисекунду раньше или позже определят кросс или удар по линии. Дальнейшие легкие изменения в дуге движения и завершения этого удара с отскока решат, как высоко ваш мяч пройдет над сеткой, – что в совокупности со скоростью замаха (а также некоторыми характеристиками приданного вращения) повлияет на то, как глубоко или мелко приземлится мяч на корте противника, как высоко отскочит и т. д. Естественно, это только самые обобщенные различия – типа сильная подкрутка против слабой, острый кросс против не такого острого и т. д. А ведь есть еще и такие аспекты: как близко подпустишь мяч к телу, каким хватом пользуешься, насколько подогнуты колени и/или движется вперед твой вес, можешь ли ты одновременно следить за мячом и видеть, что делает после подачи оппонент. Все это тоже играет роль. Плюс тот факт, что ты не сдвигаешь статичный объект, а скорее меняешь направление и (в разной степени) вращение приближающегося снаряда – в профессиональном теннисе приближающегося на скорости, на которой сознательное мышление невозможно. Первая подача Марио Анчича, например, часто доходит до 210 км/ч. От задней линии Анчича до вас двадцать четыре метра, а значит, его подача добирается до вас за 0,41 секунды[452]452
  Для упрощения мы здесь производим расчет для мяча, летящего по прямой. Пожалуйста, не присылайте поправки. Если хотите включить в уравнение отскок и, следовательно, рассчитать пройденное мячом расстояние как сумму коротких сторон тупоугольного треугольника((Чем медленнее поверхность теннисного корта, тем ближе к прямоугольному треугольнику мы подходим. На быстрой траве угол отскока всегда тупой.)), то вам никто не мешает, вперед – получите от двух до пяти дополнительных сотых секунды, а это большой роли не играет.


[Закрыть]. За это время два раза быстро моргнуть не успеешь.

Вывод: профессиональный теннис играется в слишком короткие для осознанного действия интервалы времени. И тем не менее эффективный ответ на подачу зависит от огромного множества решений и физических подстроек, которые куда сложнее и обдуманнее, чем моргнуть, подскочить от испуга и т. д.

Для успешного ответа на сильную подачу требуется то, что иногда называется «кинестетическим чутьем», т. е. способность контролировать тело и его искусственные продолжения с помощью сложных и очень быстрых систем распределения задач. В английском есть целое облако терминов для различных частей этой способности: чутье, точность, форма, проприоцепция, координация, зрительно-моторная координация, кинестезия, грация, контроль, рефлексы и т. д. Для многообещающих юниоров отточить кинестетическое чутье – главная цель тех жестких ежедневных тренировочных режимов, о которых мы часто слышим[453]453
  Важна и физическая подготовка, но в основном потому, что физическая усталость первым делом поражает кинестетическое чутье. (Другие враги – страх, самоосознание и крайнее огорчение, почему в про-теннисе тонкая душевная организация и встречается так редко.)


[Закрыть]. Тренировка здесь идет и на мускульном, и на неврологическом уровне. Бить тысячу ударов, день за днем, развивать способность «чутьем» добиваться того, чего не может обычная сознательная мысль. Постороннему такая однообразная практика часто кажется выматывающей или даже жестокой, но посторонний не чувствует того, что происходит внутри игрока: тонкая подстройка, снова и снова, и ощущение эффекта каждой перемены, которое обостряется все больше и больше, удаляясь от нормального сознания[454]454
  Наверное, лучшая дилетантская аналогия – опытный водитель, который может принимать миллион крошечных решений и подстроек для хорошей езды, не обращая на них по-настоящему внимания.


[Закрыть].

Время и дисциплина, которых требует серьезная кинестетическая тренировка, – одна из причин, почему топ-профессионалами обычно становятся те, кто посвящает теннису большую часть сознательной жизни начиная (самое позднее) с подросткового возраста. Например, Роджер Федерер оставил футбол и все отождествляемое с детством и отправился в швейцарский национальный центр обучения теннису в Экубленсе в тринадцать. В шестнадцать он бросил школьную учебу и вступил в серьезные международные состязания.

Всего недели спустя после ухода из школы Федерер выиграл на юниорском Уимблдоне. Очевидно, это под силу не каждому юниору, который посвящает себя теннису. Следовательно, не менее очевидно, что нужно что-то больше, чем время и тренировка, – еще есть чистый талант и его разные степени. У ребенка должна быть экстраординарная (и измеряемая) кинестетическая способность, чтобы годы практики и тренировок стоили того… зато дальше, со временем, из общей массы игроков начинают сепарироваться и подниматься сливки. Так что один тип технического объяснения превосходства Федерера: он просто больше одарен кинестетически, чем остальные профи-мужчины. Всего капельку, ведь в топ-100 кинестетически одарены все, но ведь и теннис – игра дюймов.

Ответ правдоподобный, но неполный. Возможно, он был бы полным в 1980-х. Но в 2006-м справедливым вопросом будет, почему такой талант вообще до сих пор имеет значение. Вспомните правду о догме и табличке в Уимблдоне. Каким бы он ни был кинестетическим виртуозом, Роджер Федерер сейчас доминирует среди крупнейших, сильнейших, самых тренированных и натасканных профи-мужчин в истории игры, использующих термоядерные ракетки, с которыми, говорят, тонкая калибровка благодаря кинестетическому чутью уже не релевантна – это как насвистывать Моцарта на концерте «Металлики».

Согласно надежным источникам, история почетного жеребьевщика Уильяма Кейнса такова: в два с половиной года мать однажды нашла у него уплотнение в животе и отвела к врачу, и опухоль диагностировали как злокачественную. Дальнейшее, конечно, представить невозможно… как маленький ребенок проходит химиотерапию – серьезную химиотерапию, как его матери приходится это видеть, нести его домой, ухаживать за ним, потом возвращать для новой химиотерапии. Что она отвечала на вопрос ребенка – главный, очевидный? И кто ответил бы на ее вопрос? Что негротескного вообще может сказать какой-нибудь священник или пастор?

Во втором сете финала Надаль ведет 2:1 и теперь подает. Федерер выиграл первый сет под ноль, но потом слегка расслабился, как с ним иногда бывает, и быстро отстал по брейкам. Сейчас, когда у Надаля «больше», идет розыгрыш на шестнадцать ударов. Надаль подает на 20 км/ч быстрее, чем в Париже, и делает это по центру. Федерер форхендом посылает высоко над сеткой медленный мяч, – это может сойти ему с рук, потому что Надаль никогда не входит в корт за подачей. Испанец бьет форхенд с типично сильной подкруткой глубоко под бэкхенд Федерера; Федерер отвечает бэкхендом с еще более сильной подкруткой – удар почти для глиняного корта. Это неожиданно, и Надаль сдает назад, слегка, и его реакция – низкий сильный короткий мяч, который приземляется сразу за язычком линии подачи на стороне форхенда Федерера. С большинством противников Федерер на таком мяче мог бы просто закончить розыгрыш, но одна из причин, почему ему тяжело с Надалем, – тот быстрее остальных, может то, чего остальные не могут, так что Федерер просто бьет с форхенда плоский кросс со средней силой, стремясь не к победному удару, а к низкому, мелкому мячу, который выведет Надаля вперед и на правую сторону – сторону бэкхенда Федерера. Надаль на бегу сильно бэкхендит по линии под бэкхенд Федерера; Федерер подрезает обратно по той же линии – медленным и парящим от обратного вращения мячом, – чтобы Надаль вернулся на прежнее место. Надаль подрезает мяч обратно – уже три удара по одной и той же линии, – Федерер срезает мяч снова в то же самое место, на этот раз даже еще более медленный и парящий, и Надаль ведется и сильно бьет по той же линии с двух рук – Надаль как будто теперь окопался на правой стороне, он больше не уходит между ударами в центр задней линии, Федерер его малость загипнотизировал. Тут Федерер пробивает очень сильный, глубокий бэкхенд с верхней подкруткой – тот самый, который шипит, – слегка на левую сторону задней линии Надаля, тот успевает и форхэндит кросс, и Федерер отвечает еще более сильным и тяжелым кроссом с бэкхенда, на самую заднюю линию и на такой скорости, что Надалю приходится бить форхенд с задней ноги, а потом торопиться в центр, потому что мяч опять приземляется где-то в метре от Федерера со стороны его бэкхенда. Роджер Федерер выходит этому мячу навстречу и бьет с бэкхенда совершенно другой кросс – в этот раз короче и острее, под таким углом, который никто не ожидал, и такой сильный и размазанный в воздухе от вращения, что тот падает мелко и едва-едва в пределах боковой линии и резко взмывает после отскока, и Надаль не может подойти и остановить его и не может добраться сбоку вдоль задней линии из-за угла удара и верхней подкрутки, – конец розыгрыша. Зрелищный победный удар – Момент Федерера, но вживую видно, что еще это такой победный удар, который Федерер начал готовить за четыре или даже пять ударов. После первого слайса по линии все было задумано швейцарцем так, чтобы маневрировать Надалем, убаюкать его, нарушить ритм и баланс и открыть себе тот последний невообразимый угол – угол, невозможный без мощной верхней подкрутки.