Текст книги "Марчеканская вспышка (сборник)"

Пять сортов денатурата

Салеев находился в приятном расположении духа, отчего позволил себе в фривольной манере бродвейского мюзикла исполнить песенку из старинной жизни. Он напевал:

 
Было там вино «Улыбка»,
Были сигареты «Шипка»,
От акулы жареный пупок;
Был коньяк из южных штатов,
Пять сортов денатурата
И морковно-жареный шматок…
 

Пять сортов денатурата… Пять? В самом деле?

– Что-что, какого денатурата… – то?

– Первооснова одного из пяти вышеозначенных сортов… Очевидно же…

– У денатурата бывают сорта? Не представлял, что таковые могут иметься… Вот даже в словаре пишут, что…

…денатурированный спирт или денатурат, прибавлением некоторых веществ сделавшийся негодным для питья, употребляют для освещения, варки пищи, лабораторных и промышленных надобностей; освобожден от акциза…

– Ха! Ты невероятно юн, относительно истории развития человечества и его, человечества, стремления посетить запредельные дали немотивированного счастья за относительно невеликие деньги, а ещё лучше – задаром. Твоё понятие о денатурате искажено заблуждениями на бытовом уровне, причём настолько, что мне, как человеку правдивому и ужасающе энциклопедическому, придётся сделать тебе замечание! И негоже мерить поганым акцизом благороднейший из напитков, однозначное имя которому не найти ни здесь, ни в дальних палестинах… – постороннему взгляду Салеев показался бы возмущённым от бурного негодования. Но со мной подобный номер не прокатит. Я-то знаю, какая ироничная ижица прописалась в Славкиной душе и оттуда сейчас его устами читает наставление-сатиру – дабы окружающие могли проникнуться проблематикой густой этиленовой направленности.

– Итак, поговорим о денатурате как о сортовом продукте. Во-первых, денатурат бывает зажигательный. Это тот, что с примесью авиационного керосина. Он леденит желудок холодом Вселенной, чтобы взорвать потом раскалённой плазмой сверхновой звезды.

Во-вторых, сорт «эль капитано». Что тебе поведать про данный сорт? Он невероятно тягуч, с маслянистыми оттяжками от нефтеналивных танкеров, при неудачной компоновке вестибулярного аппарата вызывает немедленную тошноту и удушье.

Третья марка денатурата самая популярная в народе. Называется «Огни Москвы» по имени одних крайне востребованных во времена моей молодости духов. Денатурат парфюмерный (а’ля Патрик Зюскинд) пробуждает во мне всё невероятно доброе и нежно-прекрасное, едва я начинаю ощущать амбре, насыщенное сочным атмосферой свежеполитого летнего асфальта с нескучными афродизиаками Пятой улицы третьего Интернационала периода моего полового созревания.

С четвёртой разновидностью денатурата не всякий сможет совладать. Этот сорт зовется «Купила мама Лёше». Ты правильно угадал. Именно о галошах речь. Для употребления означенного продукта врачи настоятельно рекомендуют затыкать нос чем-нибудь сильнодействующим (например, резиновой пробкой для грелки или нашатырным 70-ти процентным компрессом).

И наконец, пятый сорт! Этот – с вершины всех галлюциногенных хит-парадов. Он для особых гурманов. Называется «Махавишну». Что-что? Насчёт нирваны ты почти попал. Денатурат в эфирной заливке – это настоящий улёт… Фантазия совершенств, откровение мироздания… омовение Будды в водах Ганга… хрестоматийное вознесение цепеллина в грозовом облаке с грузом каннабиса на борту… братание полинезийских людоедов со своими жертвами в разгар ритуально танца «кай-кай»…

Есть и другие сорта, не о них речь… Ты же требовал назвать пять, вот я и рассказал, как сумел. До всего же многообразия нам и дела никакого нет.

Так говорит Салеев…

Что вы, я не возомнил себя Фридрихом Н., поминающим говорящего Заратустру через два абзаца на третий. Ничуть не бывало. Просто к слову пришлось.

Помолчали нейтрально, будто и не знакомы вовсе. Потом Слава спросил со свойственным ему великодушным прямодушием библейского мудреца. Хотя, отчего Библия, если Салеев воспитан на откровениях сур Корана. Интересно, а в Коране есть свои «библейские мудрецы»? Нет, я вовсе не хотел обидеть пророков и других мудрых людей Востока. Просто дурацкое любопытство. Наверняка и «коранских мудрецов» хватает. Однако…

Славка спросил:

– А спирт-то – как списывать думаешь? Относительно-касательно или «по уму»?

– По уму – это что-то нематериальное? – поразилось моё удивлённое правосознание. Я же со своей стороны еле-еле успевал его, своё сознание, озвучивать. Просто опешил от неожиданности. – И каким образом прикажешь?..

– Проще простого. Ну скажи, можешь одним росчерком пера раскидать по базе данных спиртосодержащие течения замещения материальных процессов процессами же душевного испарения.

– Испарения?

– А ты думал? Не возгонки же…

– А то!

– Делай…

– И сделаю! Будь вполне осязаем для моего овеществления…

– Ага, пошути ещё, кучерявый.

И Славик сделался осязаем… Аки человек, коему не чужды мирские принципы добра, справедливости и смирного ладана. Я присоединился. Дозиметр не зашкаливало. В стороне Вифлеема не упало ни единой звезды. Дело сладилось…

И потом уже, незадолго до Нового года, мы с Салеевым снова сидели у нас на объекте. Нет, не просто сидели, картриджи для «лазерников» заправляли. А тут обед нечаянно нагрянул, хотя был, безусловно, ожидаем. По крайней мере, Славкой. Он же ещё за сорок минут до маркированного в трудовом распорядке времени перерыва объявил, как выстрелил.

– Жрать хочу, как из ведра! – сказал Салеев, хитро сощурив свою внутреннюю пару очков. Ой, не зря мы его стали в последнее время называть Очкастым Змеем, не зря. Но это другая история. История о двух парах очков. Внутренние – для гражданской жизни, наружные для трудовых свершений и подвигов.

– Ого! Льёт как из ружья… – ответил я, вовсе ни имея в виду осадки в виде дождя. Просто снегопад с сильным ветром вызывал неадекватные аллюзии с Г.Х. Андерсеном и его Снежной Королёвой (не знаю имени-отчества) в вашем покорном слуге.

А потом мы пошли по улице в поисках радости и утешения изнасилованным желудочным соком желудкам. Ветер был, какой попало, но в основном северо-восточный. Милое дело для 65-ой параллели в северном полушарии. В этих крайне Восточно-Европейских местах обыкновенно так и случается. Позёмок кружил под руку с позёмкой, а ноги наши несли нас со Славиком в сторону института общественного питания. Институт уже не замедлил расставить свои странные «рогатки» и «охренительный гололёд» (оба выражения Салеевские) на нашем праведном пути. А, может быть, всё-таки гололёд был охранительным? Он же так и не позволил нам упасть.

В кафе, где Славка обычно проводил время обеда, затеялись делать ремонт. Пришлось топать в другое место, теряя по дороге иллюзии о глобальном климатическом изменении в сторону потепления и, не дай Бог (!), всемирных потопов.

Кафе «Волна» (или, возможно, «Причал») встретило нас вполне радушно. И тут впервые речь зашла о…

…пангасиусе…

– Пангасиус…

– Как ты выразился? Это не ругательство, случаем?

– В обиходе – морской язык. Хотя на самом деле пресноводный канальный сомик из дельты Меконга. Филе из него очень нежное и вкусное. Только тиной отдаёт. Ты понял, в чём фикус-покус-то? Во-первых, не морской; и не язык, во-вторых.

– А-а-а… Значит, не болтливый, раз «не язык». Ясен месяц при чудной погоде. А на что похож сей кулинарный изыск?

– Как тебе сказать… Оленя-тюленя-апельсина… Одним словом, пангасиус…

* * *

– Дядя Слава! Как понимать Ваши странные аллегории?

– Элементарно… Доктор Шнапсен. Это Салеев таким образом подчёркивает мою классовую принадлежность к ведущим инженерам, которым вовсе не чужд момент употреблений без злоупотреблений. То есть, как это вы не поняли, в чём дело? Разговор о спирте веду. Техническом, разумеется. Ну вот, и опять не угадали. Не пили мы со Славиком спирт в тот раз. Даже не понюхали. У нас дела поважнее нашлись.

Нам бы привести в пристойное состояние «прижмуренный» матричный принтер, который уже семь лет без отдыха и сна печатает служебные телеграммы по сети АФТН в круглосуточном режиме.

Знал ли японский парень Epson, когда ковал на своём заводе в какой-нибудь Мацусите, что его детище будут эксплуатировать в такой чудовищной, изощрённой манере? Наверное, нет. Иначе бы никогда в жизни не позволил модели NX 1170+ обосноваться в нашем аэродромном диспетчерском пункте в качестве оконечного оборудования АРМ «Планета».

Нет, не позволил бы; наверняка, нет. Принтер износился до такого босяцкого состояния, что вал, по которому, как угорелая, носится каретка с печатающей головкой, выработался, и устройство принялось чудить. Слово на рулонной бумаге наезжало на слово, буква спешила оседлать букву, этим безобразием процесс печати приводил в замешательство диспетчеров АДП, и без того устававших воевать с непременно спешащими экипажами воздушных судов, которым вечно недосуг заполнять флайт-планы (по-русски – «вылетные») должным образом в соответствии с требованиями ICAO. А тут ещё эта напасть взялась, как по мановению, из недр telegraph roads (в обиходе – выделенные телеграфные каналы связи), как любил певать незабвенный Марк Нопфлер в своём знаменитом хите[36]36
  имеется в виду композиция «Telegraph road» из альбома «Love over Gold» (1982 г.) английской группы «Dire Straits»


[Закрыть] недалёкого прошлого.

Что такое, собственно, «выработался вал», поясню вкратце, а то большинство гражданских, чей труд не связан с механикой во всех её Ньютоновских проявлениях, могут принять мои слова за какое-нибудь замысловатое словесное извращение, развесистое, как Приполярная клюква.

А на самом же деле случилось вот что: вал принтера потерял часть своей идеально отцентрированной осанки из-за усердия каретки, в муфте которой часто коксуется прихваченная микрочастицами смазки бумажная пыль. По валу, потерявшему первозданную непорочность идеальной поверхности, головка проскальзывала, происходили «наезды» и «наскоки» букв на букву. А в результате – алфавитный разврат, непредусмотренный авторами исходных вариантов текста.

И что делать в таком случае? Покупать новый принтер? Разумеется. Но в нынешних невероятно овертикалившихся реалиях, когда госкорпорация по ОРВД решила контролировать все денежные потоки, вплоть до какого-нибудь захолустного Семипердяновска, финансирования ждать придётся от двух недель до месяца. Чуткая и вечно голодная до окучивания денежного русла столичная ботва… ой, нет, ошибся – не ботва, а братва – так усердно держит руку на пульсе, что на осознание полезности подобной иерархически-бухгалтерской практики не остаётся времени. Гораздо проще трудоустроить мелкопоместных бесталанных клерков в районе Ленинградского проспекта нашего дорогого (дороже Лондо´нов и Пэ´рижей в смысле стоимости проживания) третьего Рима.

И как же быть те самые две недели (или месяц), если верховоды с московской пропиской лучше нас знают, на что нужно иметь 100 %-ый резерв, а на что нет?

А быть нужно так: позвать Славку Салеева, кудесника скрюченных «винчестеров», великого реаниматора блоков питания («power good», не путать с названием сигнала, его второе имя), хромоногих лазерных приводов, померших «мамок» и, разумеется, принтеров с механическими болями в позвоночнике металлического естества самурайской закалки.

Позвал.

Кудесник дней моих суровых окинул взором близорукого татарского орла (очки наводили на эту мысль) предстоящее поле боя и произнёс весело, как только мог бы это сделать самурай, которому предстояла встреча с императором после того, как подведомственные сёгуну войска позорно бежали с поля боя:

– Шлифовать нужно. Вал совсем прохудился. Позорный вал, в общем. Дрель у нас есть?

– Разумеется. И шлифовальный ворс тоже, и паста ГОИ…

– Тогда приступим.

Салеев разоблачил свои сильные руки настоящего мусульманского гончара, разобрал принтер от японского трудоголика Epson-а и принялся подготовительными пассами создавать атмосферу операционной. Матричный самурайский красавец сиротливо скрипнул своими пластмассовыми шестерёнками, будто жалуясь на технический прогресс, заставивший его обнажаться перед странным татарским мачо с чуткими пальцами настоящего электрика с подводным стажем.

Процесс шлифования прошёл успешно, оставив массу следов на Славкиных верхних конечностях и лицевых органах мимического свойства, после чего он заглянул в раскрытую дверь шкафа с ЗИПом и произнёс своё уже ставшее знаменитым:

– Ну, Рабинович! У нас же тут полно технических нитяных перчаток, а ты молчал!

– Слав, я же не мог себе представить, что процесс окажется настолько грязным…

– Рассказывай! Всё ты знал. Теперь не отмоешься; я о твоём честном имени, а не о своих руках – имей это в виду.

Он незло взглянул в мою сторону и…

По законам жанра под гордым транспарантом «Триллер» Славка просто был бы обязан зловеще расхохотаться или, на худой конец, назвать меня мерзким червём, отъявленным негодяем, Рабиновичем в квадрате, квадратом члена в отставке или кем-то в этом роде… Однако ж, у нас здесь не Флорида, не Невада, не Калифорния и далеко не Сицилия с Корсикой. У нас всё душевнее, по-домашнему. Что называется, без пафосной чешуи позумента. Салеев просто хохотнул и назвал себя на татарский манер гуталин-малаем, то есть мальчиком из песни Леонида Агутина… А что вы так удивляетесь, будто не слышали, как по-татарски будет «негритёнок»? Ну, может быть, не совсем по-татарски, но по-Салеевски – так это точно!

А меня? Меня Славка наградил другим, не менее традиционным прозвищем, отчего я стал ещё более близок солнцеподобному микадо, относительно, его япона-мамы.

Руки же Славика, по правде говоря, оказались по самое «не могу» жутко чёрными, арап с удовольствием мог над ними прослезиться. Но Салеев не был бы Салеевым, если б ему пришло на ум унывать. Он только заметил, что с таким несмываемым (почти татуировочном в стиле Владимирского централа) окрасом очень удобно душить в темноте, если затаиться за дверью в тёмной комнате какого-нибудь криминального района Чикаго и, вообще, штата Мичиган. Он, кажется, ещё добавил:

– Это вам не в шкапчике сидеть!

Салеев, человек метафорично-эпический, по всей видимости, имел в виду Туманный Альбион, где старорежимные англичане привыкли хранить в шкафах викторианской поры скелеты своих усопших родственников.

Позднее мы сели с ним выпить чаю, как в том самом Альбионе принято. Эфиопское происхождение инженера Салеева, нагло вылезающее из рукавов пуловера, несмотря на то, что он смылил половину бруска мыла по фамилии «Земляничная поляна» с кинематографическим шведским акцентом, создавало эффект застолья в ночном, когда сумеречная прохладная мгла скрывает нетрадиционную расцветку кожи от картошки, запечённой в костре.

Правда вместо костра тьму нам разгонял монитор компьютера, а экспозицию «Светит месяц» в стиле модной инсталляции заменял торшер с кистями, принесённый кем-то из дома.

И тут я снова вспомнил наш давешний разговор, в котором присутствовала тема денатурированного спирта в части, касающейся его видов. Спросил:

– Слав, ты только пять сортов описал, а другие?

– И дался тебе тот денатурат? Поговорим лучше о чём-нибудь возвышенном.

– О чём это?

– Например, о пиве. Ты же любишь пиво, не отпирайся. И пьёшь его преизрядно. Но я не о тебе и твоих пристрастиях. Просто хочу сказать, что с приходом рыночных отношений – с их макроэкономическими апологетами во главе – качество ячменного напитка в стране сильно испортилось. Не согласен? А ты пил жигулёвское году этак в 78-ом? Причём «родные жигули», изготовленные в Самаре (тогда ещё Куйбышеве) или, на крайняк, в области. Это же амброзия – напиток Олимпийских богов, никак не меньше.

Вот раньше были настоящие «Жигули» и в моём родном городе – ведро выпьешь, а тебе ещё хочется.

Славка немного помолчал, а потом продолжил:

– Да-а-а-… И не хлебнуть теперь особо натурального продукта в Димитровграде. Собственно, и пивзавод местный, говорят, приказал жить долго и безбедно. А кому, ёлки-иголки приказал? Представляешь – разным мазурикам, которые и слово-то «честь» не слыхивали. Даже в пионерской дружине, даже в комсомольской организации. Посконные души, что и сказать. Хрен-брюле на комиксном ходу.

А ведь когда-то ломовой пивасик в Димитровграде производили – ни в сказке сварить, ни в кеги разлить – а только в бутылки с рельефными пробками, на которых даже номер ГОСТа видать: 3473-78! Закачаешься просто!

Помню, на пивзаводе нашем автоматику ставили. Ещё в советские времена. Автоматика и телемеханика – в далёкие советские и местами судьбоносные годы считалась наукой сродни продажной девке капитализма – кибернетике. Вроде бы парткомом академии наук официально не приветствуется, но без неё, «подстилки» – понимаешь ли – наукоёмкой, и деваться некуда.

Ага, о чём это я? О пиве! Это теперь димитровградский пивзавод на ладан дышит. Руководство акционерное, никудышное. А тогда… Тогда директор носил звучную фамилию, достойную легендарных красных командиров, и вполне ей соответствовал. И сей замечательный руководитель не испугался автоматизированных линий и такой непривычной формы трудовых взаимоотношений, как приглашение шабашников на социалистическое предприятие.

Стоит ли пояснять, что руководил летучей бригадой именно твой «дядечка седенький», как ты меня называешь? Думаю, нет. Так вот – первым делом заявился я в заводоуправление. Договор подписать, то да сё. Сам понимаешь, раз тоже шабашил в годы торжества советских технологических предпочтений, дело это – серьёзнее некуда. Чтобы после не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы по статье, скажем, 153 УК РСФСР (релиз от 27 октября 1960 года) в местах отдалённых не до крайности.

Так вот, заглядываю в приёмную. Секретарша мне кивает – проходи, мол! Но не очень уверенно кивает, будто не совсем убеждена в том, что следует посетителя без боя пропустить. Но я уже внутри, что говорить-то. Поздно, Клава, кушать «Новинет»[37]37
  «Новинет» – медицинский препарат контрацептивного действия.


[Закрыть], когда УЗИ двойню показывает по всем каналам.

Внутри, в начальственном логове, меня ожидал господин моего роста: невысокий, то есть. Невысокий, но меня-то раза в три пошире. На колобка сказочного похож удалью и статью. Причём – не обычного колобка, а такого, которому от лисы удалось уйти с явным преимуществом, круга на два.

А всем остальным убранством, включая костюм и партбилет, директор пивзавода ничем не отличался от представителя номенклатурного бомонда социалистической закваски.

Фамилия у колобка в костюме, готовом лопнуть от переполнявшего его содержимого, оказалась очень знаковой – Котлобай. Только я пивного димитровградского руководителя увидел, сразу понял – передо мной самый настоящий Котлобай. Герой трудового фронта! Без тени насмешки говорю эти слова.

Директор встретил меня встревоженной спиной, торчащей из-за огромного письменного стола. Головы не видно – похоже, чем-то важным был занят хозяин кабинета, если моё появление вызвало в нём некое раздражение.

– Из какого цеха? – осведомился он, приподняв румяный блин лица. – Что-то не припомню. Молодой специалист, что ли?

– Нет, я бригадир. Мы тут автоматику ставить будем. Вот договор принёс на подпись.

– Хорошо, тогда обожди. Я ещё… дегустацию с ночной смены не произвёл.

Произнеся эту судьбоносную для города и области сентенцию, Котлобай снова полез под стол, чем-то там задорно звякнул и поднялся, сжимая в руке пару бутылок пива. Теперь понятно – под столом руководителя стоял ящик с готовой продукцией. Вот, оказывается, что директор делал в не совсем обычной позе перед моим приходом: готовился к дегустации.

А потом, собственно, эта дегустация и началась. Происходила она так: Котлобай двумя пальцами – большим и указательным – натренированным движением откупоривал бутылку, а потом в один глоток заливал её содержимое себе в зевающую пасть видавшего вида льва. Прошу заметить, легко открывающихся пивных пробок в те времена ещё не было, зато крепкие социалистические пальцы директора, занимающего своё место не по блату, а по душе, уже наличествовали.

Прежде чем мой будущий работодатель сказал: «Уф, хорошо!» и вытер пот со лба носовым платком, более похожим на простыню для двухлетнего ребёнка (чем на предмет мужской куртуазности!), в его чреве растворилось, если я ещё не разучился считать от восторга, три литра ячменного нектара.

– Уф, хорошо! – сообщил Котлобай мировому разуму своё видение процесса пивоварения, а потом продолжил: – Ночной разлив сегодня удался. Хорошая продукция – созрело пиво. Тебе не предлагаю, поскольку молод ты ещё и дегустационному искусству, видать, не обучался. Ну, говори, что ли, с чем пришёл?

Какие слова я произнёс в ответ, думаю, не так уж и важно. Важно другое: сразу мы с таким директором общий язык нашли. Он, правда, сразу предупредил, что не станет особо со мной церемониться, если я своей автоматикой начну конечный продукт портить.

Так и сказал, собственно: дескать, увидишь ты, Славка, в жопе абрикосы (причём – с косточками), в случае изменения качества пива, им, Котлобаем, вынянченного.

Что и говорить, человек на своём месте – это звучит не просто гордо, но и архиправильно. Руководитель от номенклатурной братии, пивовар от Бога, убежавший от всех колобок Котлобай – тому ярким примером является.

Думаю, товарищ (слово-то какое забытое) директор настолько любил своё дело, что и пиво в Димитровграде в те времена выпускалось отличное, как говорят – «на ятЪ». Не могло быть иным попросту. Теперь не то. Пивзавод в моём родном городе загнулся – новые отцы-либерал-экономисты оказались не пивоварами, передающими своё искусство из поколения в поколение, а обычными менеджерами. А для менеджера главное – чтобы финансы делали новые финансы. Пипл хавает – и ладно. К чему за качеством следить, коли народ и без того пьёт, только б наливали. Вот и дождались. Нет больше в Димитровграде своего пива. А от консервантов разных у меня реакция аллергическая – будто наждаком по фасаду… как серпом по граблям, ёлки-иголки!