Текст книги "Урусут"

V

Полковник Рашин читал аналитический отчет, и лицо его все зеленело и зеленело. Перед ним по стойке «смирно» стоял Кердыев – сесть ему Леонид Алексеевич не предложил. Когда замначальника Пятого управления закончил, он откинулся в кресле и глубоко задумался.

– Кажется, Артур, мы сели в лужу, – наконец сказал он.

– Ничего мы не сели. Ну, подтвердилось, что мальчик – шизик. Нам-то что до этого? Пусть теперь в психушке лечат.

– Дурак! – хлопнул ладонью по столу хозяин кабинета, да так, что майор вздрогнул. – Трижды дурак! Сядь!

Подчиненный опустился на краешек стула. Шеф потер себе глаза.

– Значит, так. Полчаса назад ко мне по поводу Белолобова заходил старый друг – мы Минское училище вместе заканчивали – из Первого главного управления.

– Ого!.. – вырвалось у Кердыева.

– Из управления «К».

– Ого-го! А контрразведка почему мальчишкой интересуется?!

– Контрразведке он на фиг не нужен. Друг зашел ко мне потому, что он друг.

– Не понял.

– У пацана есть дед-академик. Он старый, на пенсии, но не в этом дело. Он историк. Когда-то, в факультативном порядке, преподавал историю в военной академии имени Фрунзе. Студенты его любили. А один так вовсе увлекся историческими вопросами и чуть было профессию не поменял. Вовремя остановился, но дружба осталась на всю жизнь.

– И?

– Что – «и»? Фамилия его – Петров. Простая такая. Никогда не слышал?

– Ой, – заерзал на стуле Алиевич, – не поверите, вот прямо так вертится, вот где-то рядом, рядом… – тут вдруг физиономия его застыла, он с трудом выдавил из себя: – Генерал-полковник Петров Василий Иванович, главком Сухопутных войск, замминистра обороны, Герой Советского Союза?

– Майор, все-таки что-то такое в тебе есть. Память, во всяком случае, цепкая. Итак: какая-то крыса, откуда, как, когда, письмом, по телефону, не знаю, стукнула старшему Белолобову, что его внука взяли на Кавказе наши люди и что видели его в аэропорту Минвод.

– И?

– Да что ты все икаешь! Иди, мля, воды попей! Дед поехал к Петрову, тот сразу сделал запрос.

– Когда? – губы у Кердыева задрожали.

– Я же говорю, примерно полчаса назад.

– Это значит, что у нас есть два-три часа.

– Правильно мыслишь. Потому что если выяснится, что мы применили дознание к психически больному ребенку, то я и ты в это здание больше не вернемся. И следующих званий у нас не будет. И выслуги лет тоже. В каком состоянии Белолобов?

– Подыхает.

– Что?!

– Бредит, в сознание не приходит, весь синюшный, куда-то несколько килограмм ушло, врач приходил, ничего понять не может.

– А сколько вы ему вкололи?

– Три куба.

– И что тут непонятного? Артурик, если мы его в таком виде отдадим, и он через неделю кончится, нас даже рядовыми в Афган не пошлют. Лишат званий, наград – и уволят к черту. Такую честь мундира Андропов отстаивать не станет. У нас вообще никакой зацепки по антисоветской деятельности нет?

– Да ну, вы же читали отчет. Мальчишка думает, что на Эльбрусе попал под ледник – на Эльбрусе ледники уж лет двести не сходили. Далее: у него якобы есть дочь Нина, он якобы часто бывает в Европе.

– Да может, он молодой, да ранний, и успел родить!

– Маразм, конечно, но мы проверили на всякий случай. Нет дочери, не бывал за границей.

– А что это за муть такая – «роснефть», «газпром», «втб»?

– Нефть и газ, больше ничего не понятно. Причем они тут вообще – бес его знает.

– А этот… Тренер?

– Романов Юкшиных в Москве – море, но нет никого, кто интересовался бы единоборствами, и тем более – чтобы какое-то время провел в Японии.

– Тупик.

– Нет.

– Почему? – оживился полковник. – У нас есть хоть один шанс?

Кердыев покраснел и выпалил:

– Уничтожим все документы! Сделаем так, что его у нас вообще не было!

– Фантаст! Документы – да, но он же придет в себя и расскажет все, что вспомнит!

– Физическое устранение.

– Что?

– Физическое устранение. Тело – в крематорий.

Рашин вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Пару раз он поднимал взгляд на подчиненного и сокрушенно качал головой. Наконец, бросился обратно в кресло, наклонился к майору через стол и сказал почти шепотом:

– Свидетелей – до фига.

– Ничего подобного. Опасны только срочник Уткин, дежурный по блоку, и два срочника, которые вбегали по вызову, когда малыш Степанцова мутузил. Всех троих – сегодня же переводом на Дальний Восток. Лейтенанты Савельев, Стручков, Лукин и доктор Малышев сами участвовали в применении препарата – ребята мальчишку привязывали, а Малышев колол.

– Да у Малышева столько за душой – он и так рот не откроет. Остается Рядко.

– И ваш секретарь.

– Не смеши. Потому они мой секретарь, что умеет держать язык за зубами. А с Рядко справимся.

– Как? Парень настолько выслужиться хочет, что сдаст кого угодно когда угодно кому угодно.

– А мы ему и поручим – привести приговор в исполнение. Скажем, сверху указание дано. Срочно. А чтоб веселее получилось – пообещаем сразу через звезду перескочить.

– Из лейтенанта – в капитаны? – с недоверием спросил майор.

– Угу. Лично займусь.

– Тогда – вот вам и надежный человек в вашу команду. Правда, остаются бесконтрольные кухарка, дежурные, водители, что везли его из аэропорта. Ну и спецкоманда, что будет труп жечь.

– Офонарел? Кто запрос до кухарок доводить будет? Это уж мне позволь решать. А у спецкоманды такая подписка о неразглашении, что им и членам Политбюро не разрешено ничего рассказывать.

– Прикажете приступить?

– К чему?

– К работе с документами.

– Чтоб ни кусочка пепла не осталось. Малышев ампулу ценного препарата пусть на себя возьмет, как разбившуюся. Спишут, не страшно. Приказ по срочникам должен быть готов в течение десяти минут.

– Есть. Разрешите выполнять?

– Разрешаю.

Кердыев, какое-то время назад ссутулившийся, с опущенными плечами, вскочил с выпяченной грудью, ловко развернулся на каблуках и ринулся на выход.

Рашин наклонился к микрофону и задал вопрос:

– Лейтенант Рядко на смене?

– Секунду!

Зашуршали бумаги.

– Так точно!

– Ко мне. Мигом.

* * *

Олега рвало. Сердобольный Уткин раздобыл ржавый тазик с отломанной ручкой, но в него еще надо попасть. Чувствовал себя, как после наркоза, только в десять раз хуже. Фашисты. Что же он им наболтал? И не дергают – видно, ничего особенного, иначе Алиевич уже бы победоносно прыгал по камере. Как же хреново! Как же хреново! Но подыхать тут никто не собирается, не дождетесь.

Звякнул засов, заскрипела дверь. Вошел Гриша, как всегда, подтянутый, молодцеватый. Вот единственное лицо, которое приятно здесь видеть. «Если все же удастся перебраться обратно, – подумал Белый Лоб, – найду этого человека обязательно – хорошо у него дела в 2012-м будут, плохо ли – все равно подарю тыщ пятьсот».

– Привет, Гриш! – сказал он, вытирая лицо одеялом – что уж тут стесняться. – Извини, плохо выгляжу.

– Ничего. Привет, Олег.

Белолобову то ли почудилось, то ли на самом деле гэбист чуть подрагивал и выглядел бледнее обычного – ну да ладно.

– Если меня на допрос, предупреди своих сразу – могу им костюмчики заблевать.

– Нет, не на допрос. Тебя в больницу отправляют.

– А с чего это доброта такая? – искренне удивился арестант.

– Не знаю, – скривился Рядко, – наверное, не хотят, чтобы ты помер здесь.

– А с чего это вдруг я должен помирать? – спросил Олег и тут же легонько постучал себя по губам ладонью. – Правильно, правильно, чего это я. Лечиться. Срочно лечиться.

Сполз с кровати, начал торопливо одеваться.

– А куда меня? В какой-либо тюремный изолятор?

– Нет, – после довольно-таки длительной паузы сказал Григорий, – в «Склиф».

– Да ну? – окаменел Белолобов. – Это «с концами», что ли, отпускают?

– Не знаю! – почему-то зло бросил чекист. – Может, в отдельную палату с охраной, может, в общую. Мое дело тебя в «скорую» посадить, больше ничего не известно.

– Так идем, – Олег улыбнулся во весь рот. «Склиф»! Уговорить, уболтать кого-нибудь, и позвонить деду! Фиг с ним: приговор, отсрочка, колония – справимся! Ого-го-го!

Быстро топали по коридору, на лестнице Гриша первым шагнул вниз.

– Ты куда? – ужаснулся Белый Лоб.

– Туда… – на лице Рядко появилась испарина.

– Там «пыточная»!

– Какая, е-мое, «пыточная»?

– Меня там вчера какой-то химией бронебойной накачали – чуть не сдох! – заорал Белолобов.

– Да там комнат сорок! – в свою очередь закричал здоровяк. – И выход во двор, где уже должна ждать машина! Или ты хочешь, чтобы тебя через парадный подъезд на площадь с оркестром?

– Ну да, – согласился Олег. – Не надо с оркестром. Пошли.

Спустились по лестнице и зашагали по коридору совсем в другую сторону от того ответвления, где находилась «операционная». Белый Лоб вздохнул с облегчением.

– Гриш, – спросил он на ходу. – Скажи, как твоя фамилия?

– Зачем тебе?

– В будущем отблагодарю тебя по-честному. Ты единственный нормальный человек в этой камарилье.

Лейтенант задержал шаг, вынул из наплечной кобуры заранее снятый с предохранителя пистолет Макарова и выстрелил арестанту в затылок.

– Рядко, – произнес он. – Моя фамилия – Рядко.

Пуля вышла у Белолобова через правый глаз, сплющилась о стену и упала на пол. Левая нога подломилась, и тело, странно дернувшись еще в воздухе, завалилось на бок. Вокруг головы быстро образовалась лужа крови. Здоровяк вывел флажок предохранителя из положения «огонь» и вложил оружие обратно в кобуру. Развернувшись, пошел вдоль коридора до ближайшего телефона. Набрал номер и сказал в трубку:

– Приказание выполнено. Объект напротив комнаты номер восемнадцать. Присылайте зачистку.

Григорий ненавидел подвал. Он, конечно, считал себя неверующим, но мог согласиться, что аура этого места премерзкая. Может, тут и не летают привидения замученных людей и не взывают к отмщению загубленные души, но то, что находиться здесь противно – это точно. Поэтому он не стал дожидаться спецкоманды по утилизации трупов из двух отмороженных старожилов, а поднялся на этаж выше, вынул сигарету и закурил в лестничном пролете.

Появились мужики в комбинезонах.

– Привет, – буркнул старший. – Где, говоришь, труп?

– Напротив восемнадцатой.

– Ага. Бывай.

– Пока.

Лейтенант с легкостью вбежал по лестнице на нужный этаж, зашел к себе, снял и бросил на спинку стула пиджак, сунул в стакан с водой маленький электрокипятильник – хотя, что чай? Руки подрагивали, он бы с удовольствием выпил чего покрепче. Заверещал телефон. Он с готовностью снял трубку.

– Лейтенант Рядко, – представился, как обычно.

– Ря-я-я-ядко-о-о! – орал полковник. – Ко мне, живо!

Григорий с удивлением положил трубку обратно, надел пиджак и помчался к начальнику. В дверь даже не постучался – его очень сильно ждали.

– Иди, иди! – зашипел на него секретарь, размахивая руками.

В кабинете, как зверь, готовый к прыжку, стоял Кердыев, а Рашин наматывал круги вокруг стола. Увидев вошедшего, Леонид Алексеевич едва ли не с кулаками набросился на подчиненного.

– Где Белолобов!? – закричал полковник. – Где, сука, этот гаденыш? Куда ты его, гондон, отпустил?

– Белолобов ликвидирован, – опешил громила и сделал шаг назад. – Как приказано…

– Где, сука, он ликвидирован?!

– Там, где положено – напротив комнаты номер восемнадцать.

– Нет трупа напротив комнаты номер восемнадцать! – кривляясь, как паяц, начальник присел и развел руки. – И напротив других комнат нет! И вообще в подвале нет!

Лейтенант решил, что его подставляют. Он выхватил пистолет.

– Ты что? – окостенел полковник.

Григорий вынул обойму.

– Вот! – ради большей убедительности тоже на высоких тонах заговорил он. – В обойме нет одного патрона! Точно в затылок! Пуля на полу валяется – я заметил, как она от стены отскочила! Кровищи – море! А если труп кто спер – я тут причем? Только на какой хрен он кому-то нужен? И что значит – «отпустил»? Из подвала выхода нет! Куда там можно уйти?

У Рашина перехватило дыхание, глаза бешено вращались.

– Майор, – сипло сказал он. – Проверь.

– За мной, – скомандовал Алиевич, и вдвоем с Григорием они побежали, перепрыгивая ступеньки, молча, не тратя время на бесполезные слова.

Домчались до подвала, лейтенант увлек Кердыева за собой и опешил. Давно ко всему привыкшие члены спецкоманды стояли и спокойно курили. Тела не было.

– Вот кровь, – уверенно показал Рядко, – целая лужа. Как видите, свежая. Вот след от моей пули, – он ковырнул ямку на стене. – О! Гильза! – наклонился и поднял ее, поднес к носу майора. – Проведем баллистическую экспертизу – из моего пистолета, нет?

– Твою мать! – зарычал Кердыев.

– Эй, – позвал их один из ребят, – вы тут хоть сутки ругайтесь, нам-то что делать?

– Можете идти! – продолжал рычать Алиевич.

Те пожали плечами, спокойно прошагали мимо них.

– Давай к Рашину, – простонал непосредственный начальник.

Поднимались уже не так быстро, как спускались минутой ранее.

Полковник в кабинете смотрелся в зеркало – видимо, искал новые седые волосы.

– Нет трупа, – доложил майор. – Кровь, след от пули, гильза – есть, трупа – нет.

– А, может, то кровь животного, а Белолобов уже по канализации на свободу лезет? – Леонид Алексеевич развернулся и тяжело посмотрел на подчиненных. – А, Рядко?

Лейтенант, не сдержавшись, фыркнул.

– Малышев анализ крови за пять минут сделает и скажет, чья она – собачья, свиная или человеческая.

Хозяин кабинета вдруг рассмеялся.

– Богу – и то три дня потребовалось, чтобы на небо вознестись. А тут – раз! – и испарился.

Подошел к шкафчику, достал полбутылки коньяку, чайные тонкостенные стаканы, разлил по пятьдесят.

– Что стоите, – позвал коллег. – Вперед, за Родину.

Те с готовностью схватились за емкости.

– Не смейтесь, – произнес полковник, – но я хочу выпить за упокой души Белолобова Олега Ивановича. Каким-то чувством я начинаю постигать, что ухайдокали мы немножко не того.

– Ну, пусть земля ему пухом, – сказал Алиевич, поднимая стакан.

– Каким «пухом»?! Тела – нет! Никого не хоронили, в землю не клали! Ты когда-нибудь башкой станешь думать?

– Извините, – опустил голову майор.

– Теперь сидим и ждем. Тупо ждем. Если Петров до нас не доберется… Ох. А если доберется, то нас даже во внутренние войска охранять зэков в Ханты-Мансийском крае не возьмут. Не чокаясь!

Выпили.

Коньяк с приятной теплотой побежал по крови.

Часть 11. Февраль 2012 года. Москва-Эльбрус-Москва

I

Около пяти часов вечера Анна лежала на диване, подложив под локоть подушку, упираясь ступнею левой ноги в валик, и разговаривала по домашнему телефону с подругой Натальей, когда в комнату вошла Нина и просто остановилась перед ней.

– Что, котик? – зажав трубку ладонью, спросила Анна.

Нина молчала и выглядела какой-то ошеломленной. Мать испугалась.

– Да говори же, ну!

– Я, – ребенок рукой показал в сторону своей комнаты, – сижу в интернете. Случайно захожу на «мэйлру», и там первая новость сверху – на Эльбрусе сошел ледник. Есть разрушения и жертвы.

– Ну… – Анна не понимала.

У Нины дрожали губы.

– Папа на Эльбрусе!

– Я перезвоню, – сказала мать в трубку и отключилась. – Котенок, милый, папа на Чегете! – и самой хотелось в это верить.

– Папа на Эльбрусе! – топнула Нина ногой. – На Чегете – гостиница, а подняться он хотел на Эльбрус!

– Тихо-тихо-тихо, – Анна вскочила, обняла малышку и прижала ее голову к своей груди. – Мы же еще ничего не знаем, верно? И, по-моему, папа должен был вчера подняться, нет?

– Подъем может занимать несколько дней!

– Ну, подожди, ты же знаешь – папа умный, папа ловкий, он просто не может попасть под ледник, это просто невозможно!

– Я тоже так думаю! – Нина отстранилась. – Но нельзя же сидеть сложа руки и ничего не делать!

– Да, да, – Анна вскочила в поисках своего мобильного телефона. – Сейчас, милая, сейчас. Минуту-минуту. Ага, вот.

Схватила аппарат и начала искать номер Ширко. Пальцы дрожали. Неправильно ввела данные в поисковик. Со второго раза получилось. Раздались гудки.

– Ну, давай же! – вырвалось у нее.

Гудки шли беспрерывно. Она сбросила вызов и набрала номер секретарши супруга. Вот та схватила трубку немедленно. Не дожидаясь ее привычных приветствий, Анна закричала:

– Люба, найди мне Ширко! Немедленно!

– Анечка, Анечка, что случилось?

– Люба!

– Да, да, одну минуту…

Анна принялась ходить взад-вперед по комнате, Нина не сдвинулась с места и только не сводила глаз с матери. Последняя держала трубку у уха, потом прижала ее плечом, а руками погладила дочку по волосам. Та никак не отреагировала. Наконец, «Эл-Эл» вернулась.

– Анечка, сожалею, но Павел Борисович на совещании.

– Я тебе, сука, – неожиданно для себя самой вдруг выкрикнула Анна, – через десять минут приеду, глаза выцарапаю! Быстро дай мне Ширко!

– А-а-анечка! Да вы… Да я сейчас… Да что же случилось, Господи…

Через секунд двадцать опять раздался голос секретарши:

– Анечка, соединяю…

После двух гудков абонент снял трубку:

– Да, Аня.

– Паша! Ты знаешь, что происходит на Кавказе?

– Да, знаю.

– Олег в порядке?!

– У нас нет с ним связи.

– Как – нет связи?!

– Он сам так захотел.

– И что? Что делать?!

– Ждать.

– Так просто? И все?

– Поверь, – голос друга семьи стал жестче, – что, как бы это цинично ни звучало, твой муж для нас не менее важен, чем для тебя, пусть и по другим причинам. Мы на МЧС выходим каждые десять минут. Информации – нет!

– Что, – голос женщины срывался, – совсем никакой?

В трубке что-то затрещало, зашуршало – Анна поняла, что Павел прикрыл микрофон ладонью, чтобы выругаться.

– У их группы есть спутниковый телефон. Но он не отвечает. Однако, это еще ничего не значит.

– Как – ничего?!

– Чтобы спутниковый телефон заработал, они его сами сначала должны включить. Но им еще не пользовались. Ни разу. По-моему, не видели необходимости. И главное: я с Олегом знаком дольше, чем ты, и поверь, твой муж не такой человек, чтобы погибнуть под куском льда.

– Я знаю!

– Вот и хорошо. Весь отряд МЧС Нальчика в полном составе на Эльбрусе. На данный момент известно следующее: сошел многовековой ледник, снес все, что можно – гостиницы, канатные дороги, деревья. Есть жертвы, но живых тоже много. К вершине шло две группы – Олега и еще одна. Про них вестей пока нет.

– Я еду к вам в офис.

– Анна! В этом нет необходимости.

– В этом есть необходимость! – и она отключилась, чтобы не вести никчемный спор.

Схватила первую попавшуюся сумку, бросила туда кошелек, косметичку, салфетки влажные, салфетки сухие, заметалась по комнате, чтобы не забыть еще что-нибудь важное – ах, ну конечно, ключи от машины, так, так, вроде все – вышла в коридор обуваться, а там Нина стоит – в куртке, в шапке, со своей сумкой, из которой торчит неизменный «айпэд», и уже в сапогах.

– Котенок, ты куда? – опешила мама.

– С тобой.

– Тебе папа объяснял, когда ты просилась к нему на работу, у них детям появляться запрещено. Любым детям!

– Я не буду сидеть дома одна! – дочка, как обычно, топнула ножкой. – У них в приемной есть Wi-Fi, я буду следить за новостями по интернету и ждать тебя!

– Ну, хорошо, милая, прости, прости! – Анна несколько раз поцеловала ее во влажные щечки и мокрые глазки. – Конечно, вместе. Конечно, едем.

Когда зашли в лифт, Нина вдруг выпалила:

– Мама, не волнуйся, папа жив.

– Конечно, жив! – через силу улыбнулась мать. – Иначе и быть не может!

– Нет, ты не понимаешь. Если бы он умер, я бы почувствовала.

– Как это – почувствовала?

– Сердцем, – постучала себя малышка кулачком по левой стороне груди. – Сердцем.

Кажется, именно в этот вечер на дороги выехала вся Москва. Впрочем, так кажется каждый вечер.

– Ну! Ну! – Анна сигналила, подрезала, объезжала, по ее мнению, слишком неповоротливых, обгоняла справа.

– Мама, не врежься, – укоризненно сказала Нина.

– Мы чуть-чуть торопимся, – пробурчал водитель, еще раз просигналил, вырвался на оперативный простор и уверенно дал газу.

– Мама! – произнес ребенок. – Нам надо лететь к папе на Кавказ. Мы ему нужны.

– Мы поговорим об этом, – мать уже поворачивала к бизнес-центру. Охранник не торопился поднимать шлагбаум. Анна опустила стекло.

– Белолобова! – рявкнула она равнодушной харе. Харя кивнула и открыла проезд.

К лифту бежали, держась за руки. В холле Нина – видимо, проделывала это не в первый раз, мать даже успела удивиться, – плюхнулась на диван. Анна же помчалась к кабинету мужа. Там сидела бледная Любовь Леонидовна.

– Здрасьте, – вскочив, сказала она почему-то шепотом.

– Здравствуйте. Откройте кабинет – я шубу брошу.

– Конечно, конечно, – засуетилась «Эл-Эл».

Анна посмотрелась в зеркало мужа, поправила волосы, кинула взор на бесчисленные дочкины фотографии, хмыкнула и пошла к Ширко. У него в кабинете сидели Сумуновский и Безуглов. Увидев Белолобову, оба сразу встали, сдержанно поздоровались и вышли. Анна заметила, что они старательно прячут глаза. Нехороший знак, нехороший!

– Что скажешь? – спросила она у Пашки.

– Идем, – потянул он ее за собой.

– Куда?!

– К шефу.

– А больше ничего не пояснишь?!

– Нет.

Анна чертыхнулась, глаза против воли начали наполняться слезами. Шла за Ширко, все вокруг мутнело. Остановилась, вынула салфетку, промокнула веки. Увидев ее, секретарша поднялась, подошла к двери кабинета начальника и приоткрыла ее, знаком предложив войти. Анна посмотрела на Пашу, тот отрицательно покачал головой. Ну что ж, одна, так одна.

Президент компании чистил ножом карандаши. Увидев Анну, привстал, молча кивнул, показал на кресло перед собой и опустил свое грузное тело обратно. Женщина присела и сразу утонула в этом дизайнерском чуде, попыталась устроиться удобнее, закинуть ногу за ногу – все равно никак не получалось. Николай Владимирович все точил и точил и, только закончив работу, начал говорить.

– В группе твоего мужа было восемь человек. Вышли они примерно в начале девятого утра. Ледник сошел в 10:12. То есть они попали прямо под него. На 17:36 найдено семь трупов членов группы. Олега среди них нет. Но… надежды мало.

У Анны затряслись плечи.

– Но она все-таки есть?

– Подполковник МЧС, курирующий из Москвы операцию на Эльбрусе, сказал – один процент.

– Один? Почему один? Труп же не нашли?

– Анна, – вздохнул Владимирович, – лучше бы нашли.

– Что вы такое говорите?!

– Что они шли ввосьмером, рядом. То, что трупа твоего мужа нет, означает не то, что он жив, а то, что, допустим, его тело придавило толщей льда метров в десять, а то и пятнадцать. Этот лед никто не будет поднимать. Мы его даже похоронить не сможем.

Слезы текли, но как-то сами по себе, рыдания не возникло. Анна вытирала их, и все.

– А что означает «один процент»?

– Ну, – скривился президент, – «один процент» означает Голливуд. То есть Олег мог упасть в расщелину, а ледник пройти над ним. Но Эльбрус исхожен вдоль и поперек, и таких расщелин там попросту нет. Далее: у них было самое современное, самое лучшее, самое дорогое снаряжение. Если бы твой муж упал куда-то, то он бы давно выбрался наружу.

– А если его засыпало снегом, если искать, там, с собаками – так это, по-моему, делается?

– Тот же подполковник сказал: человек под снегом живет максимум три часа. Прошло почти восемь. Ань, смирись. Высота горы – километров пять. Ты представляешь, какую площадь надо исследовать, чтобы кого-то найти? И ледник шел до самого подножья. Скорость – сто пятьдесят километров в час. По пути вообще любого могло перемолоть в крошку. Извини за прямоту.

Анна не могла сидеть в этом дурацком кресле, созданном для того, чтобы отдыхать в нем и нежиться. Не до отдыха. Она вскочила:

– Сколько у моего мужа денег?

– Понятия не имею, – прижал руку к сердцу Владимирович. – Это же нас он заставлял рисковать миллиардами, забирая с успешных операций свою комиссию, а на кровные денюжки покупал долгосрочные облигации. Так иногда, баловался всякими штучками, но по мелкому. О будущем думал. О далеком. А вон как вышло…

– Ну, примерно?

– На нем два процента акций компании – это твердых миллионов двадцать. До кризиса, – скривился президент, – насчитали бы больше. Других денег – миллионов тридцать. А может, двадцать. А может, сорок. Для подведения полного баланса и выхода в кэш понадобится месяц, не меньше. К тому же я знаю, что он по одному ему известным причинам покупал такие диковинные бумаги, боливийские, например, которые, если честно, на фиг никому не нужны. То есть пока на них покупателя найдешь, времени потребуется еще больше. Но Ширко с Сумуновским тебе все соберут, не сомневайся. Ни копейки на сторону не уйдет.

– Я не о том. Сейчас, срочно, какие его деньги можно использовать? Или просто взять деньги в долг под залог тех же облигаций?

– Зачем тебе, Ань?

– МЧС заключает коммерческие договора? Так, чтобы не совать взятки, а именно обозначить фронт работ, заплатить, а они сделали?

– Кхе! Почти все государственные организации заключают коммерческие договора. Кроме, конечно, производителей плутония. Да и то – не уверен. А что ты хочешь?

– Я хочу заплатить деньгами Олега МЧС, чтобы из Москвы направили самолет со специалистами, с как можно большим количеством специалистов, с необходимым оборудованием, в помощь к нальчикским специалистам, для того чтоб на коммерческой основе они исследовали эту самую «огромную площадь» и нашли тело моего супруга. Я хочу, чтобы моя дочь могла прийти на могилу отца и возложить на нее цветы, а не ставить обелиск в чистом поле, зарыв в землю вместо гроба его джинсы!

– Аня, Анечка! Ну зачем это тебе? Я понимаю, что тебе больнее, во сто крат больнее, но нам тоже тяжело. Так что я тебе скажу: думай о дочери в другом смысле. Те три-четыре миллиона, которые ты выбросишь на операцию, в успехе которой никто не уверен, с гораздо большей пользой можно потратить на будущее твоей Нины. А память живет не на кладбище, не в кубометре земли над гробом, а в душах людей! Поверь мне, как человеку, который воевал, терял друзей: после смерти тело – всего лишь ветхая плоть, хоть кремируй, хоть закапывай – все равно, а погибшему – сильнее всех «все равно»!

– А если он еще не погиб? – слезы окончательно высохли. Анна склонилась над столом шефа своего мужа. – Так вы поможете или нет?

– А-а-а! – простонал Николай Владимирович. – Иди в Олежкин кабинет, сиди там, жди, я звонить в МЧС буду. Пусть с тобой пока Ширко останется.

– Я, – показала Анна рукой за спину, – лучше к дочке в холл пойду. Она у меня там за новостями по «айпэду» следит.

– А зачем ты дочку привезла? С ума сошла?

– Это она мне про Эльбрус сказала. Первая. В интернете вычитала. Как я ее могла одну оставить?

– Ну… Тогда правильно.

Он взял трубку.

– Ларис… Там в холле дочка Белолобова. Пусть охрана пропустит в кабинет отца. Да, в виде исключения. Сейчас туда мать подойдет.

Опустив трубку, он сказал:

– Аня, твои деньги – хоть яхты покупай, хоть на благотворительность отдавай. Но я тебя не понимаю…

– Я не так много смертей видела, как вы. Для меня это вообще – первая серьезная смерть. Потому и по-другому к ней отношусь.

– Ладно, иди! – проворчал президент компании и снова снял трубку.

Анна прошла по коридору, выглянула в холл. Заметив ее, Нина сразу вскочила.

– Ну что ты даже шапку не сняла? – пожурила ее мать. Стащив головной убор, привела в порядок ей вспотевшие волосы. – Идем.

– Куда?

– В папин кабинет.

– А можно?!

– Можно.

– У тебя какие новости? РБК пишет, что погибло двадцать четыре человека, зато из-под снега, льда и завалов строений извлечены сорок шесть! А эвакуировано около семидесяти! Погибло меньше, чем осталось в живых!

– У меня еще нет новостей, – сказала Анна, проходя мимо охранника и кивая ему.

Дошли до «Любови-Моркови». Увидев Нинку, та сразу засуетилась.

– Солнышко, чайку с конфетами сделать тебе?

Дочь посмотрела на мать, сморщила носик и с сомнением произнесла:

– Папа не любит, когда я ем много сладкого…

– А ты не ешь много, – посоветовала Анна. – Съешь чуть-чуть.

– Тогда – буду!

В кабинете дочурка сняла курточку, положила ее на диван и принялась осторожно вышагивать по всему периметру кабинета, заглядывая через стекла в шкафы, трогая пальцами различные предметы, наконец, дошла до рабочего стола и села в отцово кресло.

– Мам! – позвала она Анну, указывая на свои же многочисленные снимки. – Папа хранит мои самые старые фотографии! Смотри, какая я здесь маленькая!

Мать подошла и встала рядом.

– Это я вас снимала, – пояснила она. – Это Париж, сады Тюильри. А это мы все вместе на Мальте, тебе три годика. А это – Лазурный берег.

– И кто мне купил такую глупую панаму?

– Я.

– Не верю, – улыбнулась дочка. – Мам, а почему у папы столько моих фотографий?

– Ну, – опять предательски полезли слезы, – наверное, потому что он тебя очень любит.

– Мам, – Нина сделала долгую паузу. – Когда людей эвакуируют, у них же спрашивают фамилии?

– Наверное…

– Мама!

– Спрашивают.

– И если папиной фамилии никто не назвал, значит, его еще не нашли?

Анна вздохнула и обошла стол с другой стороны.

– Среди погибших папы нет. Но среди эвакуированных – тоже.

Вошла Эл-Эл с чаем и конфетами.

– Я лимон отдельно положила – не знаю, любишь или нет. А вот эти конфеты мне самой очень нравятся.

– Спасибо, – сдержанно ответила девочка.

Любовь Леонидовна погладила ее по голове и вышла.

Нина взяла одну из конфет в руку, повертела и положила обратно.

– Нельзя исключать, что его засыпало снегом. Или придавило льдом. Он мог сломать ногу, поэтому у него не получается выбраться самостоятельно. Он ждет помощи. И он жив, иначе бы я уже все знала.

– Ты у меня умница. Вот мы и просим дополнительных спасателей. Чтобы искать папу.

– Правда? – дочка вскочила и обняла Анну. – Мама, я тебя люблю.

Вошел Ширко.

– О, Нина собственной персоной. Привет, выскочка.

– Привет, задохлик.

– А у тебя нос к лицу прирос.

– А у тебя ушки на макушке.

– Я маму заберу на пять минут?

Нина насупилась.

– Ну почему вы всегда ко мне так относитесь! Почему я не имею права знать, что происходит? Зачем опять эти секреты! Все равно ведь вам придется потом сказать правду! Почему позже, почему не сейчас?!

Павел внимательно посмотрел на Анну, та кивнула.

– Тогда присядем, – предложил Ширко, и они уселись за «клиентский» столик, где Олег обычно пил чай-кофе с важными гостями. Устроившись, Паша начал: – Мы договорились с МЧС о самолете в Минводы. Полный штат, борт под завязку. Повезут оборудование, позволяющее бурить лед на большую глубину, также распиливать его на куски, то есть полностью, до квадратного метра, исследовать площадь. Лариса сейчас готовит договоры, когда борт прибудет на место, они уже будут подписаны и с их стороны. Заказчик – наша компания, но деньги, Анна, твои.

Та кивнула. Дочка слушала со всей серьезностью.

– Вносится депозит – сумму нам назовут позже, еще считают-пересчитывают. Если возникают дополнительные затраты, мы заранее даем гарантии, что их покроем.

Анна еще раз кивнула.

– Существует проблема. На бурение льда точно не дадут согласия местные власти, потому что это может привести к повторному сходу ледника. Теоретически это возможно, практически – нет. Он просто сдвинулся ниже, остановился, и – все. Но власти упрутся. Поэтому я полечу вместе с сотрудниками МЧС, чтобы договариваться лично. Ну, ты понимаешь, о чем я.