Текст книги "Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)"

Бес, отвлекая Пиццу-Фейса от бесплодных попыток определения принадлежности соблазнительных частей тела, нашептал, что девушки девушками, но, вообще говоря, есть еще и бытовые проблемки, и что, вообще говоря, это безобразие со стороны «Петроэлектросвета» вторую неделю подряд присылать стандартные бланки с угрозами отключить электричество. И что, вообще говоря, не обеднеет «Петро-электросвет» и без его, Пиццыных, денежек. Пицца, разумеется, тоже нисколько бы не обеднел, заплатив по счету, но дело в принципе, нашептывал бес. В прин-ци-пе! Бороться с монополиями – дело принципа, дело совести каждого мелкого и среднего предпринимателя, и да здравствует… Ммм… Да и, вообще говоря, давненько мы не веселились, гей-гоп! Вообще говоря, нам нужен драйв, гей-гоп! Куда же нам без драйва? Особенно после фантазий Кисоньки и Заиньки, этаких шаловливых, этаких неугомонных самочек? Гей-гоп!!!

Пицца завозился, распихивая тюленьими своими боками сонных подружек, и воззвал:

– Девоньки! Лапоньки! Труба зовет! Просыпайтесь, лапоньки, на горшочек – и за дело!

– Жорочка, – сонным голоском спросила Георгия Константиновича то ли Кисонька, то ли Заинька, – а кофе?

– Юрочка, – поддержала ее вторая то ли Кисонька, то ли Заинька, – а грейпфрутовый сок?

– Сами, крошки мои, сами! Где кухня, вам известно. Делайте скоренько все свои делишки, а мне вы чуть позже понадобитесь. В качестве ассистенток. Я тут пока артподготовочку проведу, пристреляюсь быстренько. Заинька, ты ванну налей, будь так любезна.

И Пицца-Фейс, не забыв прежде дать по телефону руководящие указания Никите, включил портативный компьютер, дорогущую игрушечку последней модели, хитрую и мощную, пробежался по клавишам, ориентируясь на местности, и нагло полез в виртуальные дебри, начхав на запрещающие знаки, полосатые столбы с гербами и шлагбаумы. Он перепрыгнул контрольно-следовую полосу, а затем ползком-ползком, маскируясь, углубился на территорию враждебного государства, именуемого «Петроэлектросвет».

Кисонька (Пи-Эф решил, что пусть это будет Кисонька), которая по просьбе Пи-Эф достала из тумбы письменного стола два мощных аккумуляторных фонаря и поставила их рядом на ковер, чтобы были под рукою, уже некоторое время сидела у него на коленях и азартно целилась пальчиком в самую большую кнопочку, нетерпеливо ерзала и переспрашивала:

– Уже пора, Юрочка? Уже пора?

– Не совсем, детка. Потерпи, детка. Не елозь так попой, детка, – отвечал Пи-Эф, сноровисто перебирая пухлыми пальчиками клавиши и то и дело щелкая «мышкой».

Наконец он взял заключительный аккорд, гордо откинулся назад подобно виртуозу-маэстро и дал команду:

– Пора, Кисонька. Жми, детка.

Кисонька запищала тихо и восторженно в предвкушении чуда и ткнула пальчиком в «Enter». На мониторе что-то изменилось, но ожидаемого чуда не произошло. Она разочарованно и чуть капризно простонала, однако Георгий Константинович довольно хрюкнул, из чего Кисонька сделала вывод о благополучном состоянии дел.

– Ванна готова, Заинька? – громко позвал он.

– Готова, Юрочка, – отозвалась девица.

– Отлично, ангел мой, – похвалил Пи-Эф и велел Кисоньке слезть с его колен и держать наготове фонари. – В ванную, лапоньки, в ванную. Берите по фонарику и в ванную стройными рядами, – велел Пи-Эф, подхватил компьютер и понес его, держа перед собою обеими руками.

Ванная сверкала кафельной облицовкой, хрусталем флаконов и мыльниц, хромом и самоварной позолотой водопроводных штучек. Вода в огромном ванном корыте опалесцировала и благоухала, облагороженная дорогими солями, без которых Заинька не мыслила купания, и потому набухала целую пригоршню, уверенная в том, что затейник Юрочка с утра пораньше замыслил какую-то необыкновенную сексуальную мистерию. И нельзя сказать, что она целиком и полностью ошибалась: после бесовских выходок Юрочку, как правило, тянуло на плотские подвиги, тянуло к постельной акробатике, к соблазнительным излишествам, грубоватым и сытным, как жареная свинина.

– Ах, еще бы музычку сюда, – молвил Пицца-Фейс, стоя над ванной с компьютером в руках, – что-нибудь этакое, эпическое, Баха или Вагнера, «Полет валькирий», к примеру, хотя терпеть его не могу… Девочки, включайте фонарики, – велел Пицца. В глазах его бледно-зеленых полыхнул огнем острый красный перчик, и он медленно выпустил из рук компьютер, и тот погрузился на дно, испустив едкий дым и шипя отвратительно, словно исчадие ада.

И свет погас.

И свет погас в трех центральных районах. Погас на Седьмой Советской, где злостный хулиган Вариади, получив желанную порцию драйва, вздыбил плоть и отправился в постель со своими сообщницами, чтобы до прибытия сотрудников известных структур (а в том, что они явятся, Пицца изначально нисколько не сомневался) успеть по-язычески отметить победу над врагом в лице «Петроэлектросвета».

Свет на мгновение погас и на пересадке в метро, а, когда вспыхнул, Никита нос к носу столкнулся с этой мразью, сексуальным мародером Войдом, которого за каким-то чертом принесло на площадь Восстания. Свет погас на Петроградской стороне, на Зверинской улице, где Аня в слезах проклинала свою злую долю. Свет погас на Васильевском острове, где в старом доме на Третьей линии у допотопного решетчатого электрокамина, в который уж раз за последнее время листая семейный альбом, тихо предавалась воспоминаниям пожилая супружеская пара – Михаил Александрович Лунин и Аврора Францевна Лунина-Михельсон.

Свет погас в «Палас-отеле», где в лифте застряло только что прибывшее семейство Луниных-Михельсонов-Полубоевых, или Полубоевых-Луниных, или просто Полубоевых, как склонна была рекомендовать свое семейство великолепная, несравненная Оксана Иосифовна.

– Русские и сервис – понятия несовместимые, – с томной усталостью изрекла Оксана Иосифовна, шумно вздохнула и в темноте наступила на ногу сопровождавшему семейство служителю отеля, который тихо пискнул и на всякий случай прижался к пластиковой стенке, развернув ступни в первой балетной позиции, в надежде, что таким образом он сократит шансы быть травмированным острыми каблуками ее восьмидесятикилограммового великолепия. – Я же говорила тебе, Вадька!..

– Так уже поехали, – сморгнул во вновь вспыхнувшем ярком свете Вадим Михайлович Лунин-Михельсон, – и пяти минут не просидели. А в Хайфе, если ты, конечно, помнишь, мы как-то полчаса проторчали в лифте. В бытность твою вице-мэром, дорогая.

– Но свет там, между прочим, не гас, и кондиционер работал, а мы не стояли стоймя, а сидели на мягком диванчике… А тебе, Вадька, лишь бы меня подколоть, лишь бы гадость сказать. При чем тут мое вице-мэрство? Я что, электричеством ведала? Или все-таки в основном культурными мероприятиями? Подумаешь, там – полчаса, а здесь – пять минут! Пять минут, а не полчаса и не полтора, потому что мы иностранные граждане, а русским всегда было в кайф прогнуться перед заграницей! Это для тебя новость, а, Вадька?!

Лифт остановился, и двери распахнулись в мягко освещенный холл. Семейство, возглавляемое бурно кипящей Оксаной Иосифовной, препроводили в семейный «люкс». Оксана, у которой день был расписан по минутам, сразу же заняла ванную, откуда, перекрывая голосом шум воды, отдавала руководящие указания мужу и сыну. Они, впрочем, не обращали особого внимания на Оксанины распоряжения и, тихо переговариваясь о своем, мужском, секретном, легкомысленном, копошились в багаже, выуживая из чемоданов подходящую для Петербурга одежду.

– А ты, Яков, – заявила освежившаяся Оксана Иосифовна, выплывая из ванной в облаках душистого пара, – а ты, Яков, мог бы сопровождать меня на прием. Там будет очень влиятельный человек, раввин Изра…

– Оксаночка, радость моя, – раздраженно перебил жену Вадим Михайлович, – не забывай, радость моя, что у нас с Яшей тоже есть дела. Яшу, напомню тебе, ждут в консерватории, а раввинов с синагогами нам и дома хватает.

– Я всегда знала, что ты антисемит, Михельсон! – констатировала Оксана Иосифовна и, обернувшись к сыну, нежно поцеловала его. – Удачи тебе, Яшенька!

Когда же Оксана Иосифовна, расфуфыренная, позлащенная и надушенная, отбыла, отец с сыном, улыбнувшись и кивнув друг другу, с видом независимым и гордым отправились в сторону примеченного по пути бара. Дабы принять терапевтическую дозу коньячку, дозу, необходимую для восстановления в их тонких организмах метаболического баланса, регулярно нарушаемого мощными протуберанцами, энергетическими сгустками, спонтанно испускаемыми Оксаной Иосифовной, Ее Великолепием.

* * *

– Ну, Кит, – нудел в спину Никите блудодей Войд. Нудел от «Восстания» до «Чернышевской», где вышел вместе с Никитой. Прилип как банный лист. – Ну, Ки-и-ит, – нудел Войд и забегал вперед, и шел спиной вперед, и повалился бы на эскалатор, если бы Никита не удержал его, чисто инстинктивно ухватив за лацканы. И плюнул мысленно, пожалев, что удержал гадину. Так ему и надо было бы, если бы свалился и отбил себе что-нибудь важное, чтобы неповадно было с чужими девушками… чужих девушек… по чужим девушкам… Ммм, сволочь! Козел! Гад ползучий! Глюкало гламурное, одним словом, без чести и совести.

– Да пошел ты! – рявкнул Никитушка. Он иногда умел рявкнуть так, что в иных помещениях (не особенно комильфотных, само собой, помещениях) потолок осыпался до дранки, разбегались материны забубенные подруженьки и – рыжими ручейками – тараканы, дрожала в рюмках дрянная водка, а возмущенные соседи стучали в стену кулаками и чем ни попадя.

– Ну, Кит, – нудел пакостник, прижатый к Никите толпой на эскалаторе. Прямо в ухо нудел. – Ну послушай…

– Отвали, – обласкал Никитушка, – отвали, гнида вонючая. – От Войда и впрямь несло, как от завода парфюмерных изделий. – Иди и утопись в… в лосьоне от прыщей.

– Ну, Ки-ит… Нельзя же так… – страдал Ромчик. – Мы же старые друзья.

– Что?!! – снова взревел Никитушка, и на встречном эскалаторе старушенция продувного вида, сверчок-сморчок, бывшая шалава поколения шестидесятых из «Советской» гостиницы, присела от неожиданности и почувствовала, что опозорилась, и прокляла хриплым петушиным баском молодого придурка, етит его.

– Друзья, – упрямо врал Войд. – И поговорить бы… Мало ли что бывает между друзьями.

– Не о чем говорить, – отрезал Никита. – Отвали.

– Да некуда же! – Они, действительно, стояли на ползущих вверх ступеньках окруженные плотной толпой. – Слушай! Я бы и сам на твоем месте… Хмм… Нет, я понимаю! Сейчас ты считаешь меня предателем и… еще чем похуже. Но! Это не так, Никита.

– А как? – бросил в сторону Никита и сошел со сглаженных, уплывающих в тайный мир ступенек и, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу из метро.

– А так, – азартно сообщил Войд. – А так! Пойми, Кит, это неважно. Недоразумение. Порыв. Внезапно вспыхнувшая мимолетная страсть. С кем не бывает. С тобой не бывает? Слушай, я хочу…

– Что тебе надо? – резко остановился Никита, и подпрыгивающий сзади Войд налетел на него и развернулся вокруг своей оси. – Мне с тобой говорить не о чем. Не о чем!

– Кит! – воззвал Войд. – Я не хочу терять друга из-за какой-то… То есть нет, – испуганно завертелся он, понимая, что его сейчас пошлют в нокаут. – То есть… В общем, давай останемся друзьями, а? Что было, то было. Ну и… Я готов… это… к сатисфакции, что ли.

– Друзьями? Сто баксов – и мы друзья, – взметнул брови Никита и без всякого выражения посмотрел на егозящего Войда. – У меня, знаешь ли, материальные затруднения. Друг.

– Цена друга сто баксов? – растерялся Войд. – Но…

– Я, пожалуй, завысил цену. Прости, друг. И не на дуэль же тебя вызывать… Причин нет, если поразмыслить. Я тебе дам дружеский совет: сходи проверься в КВД. Я, понимаешь, работал много в последнее время, выламывался до полного бессилия. Поэтому не мог уделять должного внимания известной тебе даме. Дама оголодала, бедняжка, и ложилась под каждого второго с голодухи-то. Так что не пренебрегай дружеским советом, проверься.

Войд замер, словно прилип к мостовой, в ужасе округлил глаза и заткнулся, наконец, не в силах даже сглотнуть. Он был чрезвычайно мнительным парнем. А Никита быстро зашагал прочь, взвинченный и злой, прижимая локтем изрядно помятый сверток, посылочку для Пиццы-Фейса.

Все не нравилось Никите, ни бытие его нынешнее, сиротское, ни погода, разгулявшаяся к полудню, словно бы злорадствующая, словно бы осчастливленная его, Никитиными, неприятностями. Не нравилась ему и работа мальчика на побегушках, навязанная Пиццей. Вот именно.

Мальчик на побегушках. Это ж надо до такого дойти! Шестерить у Пиццы-Фейса. А после объяснения с Войдом вернулась головная боль, а с ней и тревога. Ну не несли его ноженьки по должному адресу на Седьмой Советской, хоть ты тресни! Тем не менее, что оставалось делать? Запихать посылочку в уличную урну, умять и сверху присыпать мокрыми листьями? Так ведь чуть не все урны в городе исчезли в один прекрасный момент пару лет назад, будто разбежались лучшей доли искать.

Впрочем, поздно соскакивать. Поздно. Вот он, этот дом, семь серых этажей, как семь ненастных небес, и вроде бы все спокойно вокруг. Трава в щелях асфальта, редкие прохожие да пара безалаберно, как-то поперек и наискось, будто в спешке, припаркованных автомобилей. Ничего такого страшного. Передать пакет, получить деньги, делов-то, рыба-Кит. А, ладно.

И Никита толкнул плечом дверь и ввалился в сыроватый полумрак парадной. Вызвал прокуренный лифт-громыхалку аварийного вида, от брезгливости локтем вдавил кнопочку нужного этажа и вознесся со скрипом, лязгом и скрежетом на четвертое небо (соответственно этажу).

Лифт на четвертом небе, как положено, дернулся и замер, разъехались узкие ворота-распашонка. Никита нажал ручку внешней решетчатой двери, сделал шаг и… И понял, что попал. Попал, пропади оно все пропадом, черт бы побрал Пиццу с его темными делишками!

На площадке, прямо у квартиры Пиццы-Фейса стояли, ноги на ширине плеч, три здоровенные фигуры в мышасто-сером, жестко перепоясанные, в жутких по топчущей силе сапожищах, с бритыми затылками и с автоматами, вольно, впрочем, дулами вниз свисающими с плеч.

Никита замер на мгновение, ошеломленный и перетрусивший, запаниковал и шагнул обратно в лифт, к полному недоумению стражей с автоматами, которые успели-таки его заметить. Никого они, собственно, не ждали, явились с конкретными указаниями задержать, коли понадобится, одного из нескольких хакеров, подозреваемых в хулиганстве с электричеством, ежели его причастность к преступной выходке подтвердится. А тут… Вылезает из лифта и сигает назад, сбледнув с лица. Сообщник, а? Едет вроде бы наверх. Пойти проверить? И мужики, поначалу неторопливо и с ленцой, но постепенно набирая ход, словно взявшая след свора, потопали наверх, туда, где громыхнул чердачный люк.

– На чердак ломанулся, – не без удивления заметил один из мышастых бугаев. – Точно, сообщник. – И вооруженная автоматами троица взлетела на последний этаж, где и вправду за спиною удиравшего во все лопатки Никиты громыхнул чердачный люк. Пиццын же сверточек Никита по пути бросил, во-первых, потому, что сверточек не его, а Пиццын, не иначе чертовщиной меченный, а во-вторых, без сверточка удирать ловчее, ясен пень.

А на чердаке мирным кружком расположилась невеликая компания одичавших городских людей в вымоченных дождем лохмотьях. Бомжики праздновали удачу. Удача заключалась в том, что при разгрузке товара в ближайшем двадцатичетырехчасовом «шопе» им повезло помимо оговоренных в устном контракте с магазинщиком Махмудом двух бутылок водки добыть путем неправедным еще четыре бутылки винища. То есть на каждого теперь приходилось по бутылке «Трех топоров» и еще по половине – водочки. И выставлена была эта добыча в центр круга и скромно светилась в лучах солнца, пробивавшихся сквозь худую крышу.

И вот прямо на это скромно светящееся счастье, заключенное в хрупком стекле, несся очертя голову Никитушка, не разбирая дороги. В нем, однако, проснулся какой-то, должно быть, антилопий инстинкт, так как он, не видя ничего перед собою, перепрыгнул все же через драгоценные склянки, а также и через пару встревоженно напрягшихся в полумраке фигур.

Длинными скачками Никита пересек чердак, скрипя черной отсыревшей щебенкой покрытия, и ногами вперед проскользнул в треугольное окно на крышу, вспугнул мокрую и взъерошенную, словно бомж, ворону. Ворона, истошно каркая, взмыла в поднебесье, извергнув обильный помет, а Никита затопотал по облезлому дырявому железу, опять-таки ведомый инстинктом, а не разумом, потому что кто же в здравом уме галопом носится по скользкой крыше, не обозрев горизонтов, не определив направления и под ноги не глядя.

Никиту преследовали двое, так как третий, подобрав многострадальный пакетик и убедившись, что в нем ничто подозрительно не тикает, понес его начальству на четвертый этаж. Те двое, что гнали Никитушку, не были наделены тонкой интуицией и потому с разбегу налетели на бомжовское богачество – расколотили сапожищами четыре драгоценные бутылки из шести. Две же были спасены одним из бомжиков, который, рискуя здоровьем, бросился телом своим на крепленое сокровище. То есть, собственно, под ноги ментам бросился, которые и кувырнулись благополучно, разметав честную компанию. Но быстро вскочили на ноги, перехватив автоматики и клацая предохранителями, и с досады грубо вопрошали, а не пробегал ли здесь один и куда пробегал, в какую дырку выскочил, так его мать.

Только кто же толком ответит тем, кто вино угробил? Поэтому бомжики замахали руками в разные стороны и от огорчения подпустили в атмосферу бранных слов, как будто слов этих в атмосфере нашей мало мыкается, таких же грязненьких и неприкаянных, как бомжики.

* * *

Пицца-Фейс, облаченный в шелковый стеганый халат и самого что ни на есть экзотического вида шальвары, падишахом восседал на диване в подушках и подушку же обняв, будто и не подушка это, а ублажившая его наложница. Пицца был доволен: все вышло так, как он хотел.

Свет в городе вырубился ненадолго, но переполоху было!.. Свисту было, суеты!.. Все положенные службы встали на уши, вся секретная паутина судорожно дергалась, ходила ходуном в стремлении поймать наглую муху, завернуть ее в кокон и казнить, казнить, казнить! А муха-то… Муха-то! Ха! И Пицца, преисполненный самодовольства, еле-еле, с трудом, держал лицо, чтобы не вылезла на свет божий неуместная в данной ситуации ухмылка. Чтобы фээсбэшный капитан по фамилии якобы Иванов, которого Пицца успешно убалтывал вот уже с четверть часа, вновь не насторожил уши, не сделал стойку, как пойнтер на утя-ти, или кого они там, пойнтеры, ловят.

Ах, как приятно, когда расчеты оправдываются! Они искали конкретную машину, а машина-то!.. Машина-то тю-тю! Нет у гражданина Вариади такой машины. А есть… Вот! Извольте видеть. Лишь старое «железо», такое старое, что было существенно уценено, когда Георгий Константинович, забывший, ей-же-ей, грехи молодости, смирив гордыню, его покупал. Не это ли свидетельство умерщвления его хакерской плоти? Да ни один уважающий себя сетевой флибустьер, даже самый захудалый, и близко не подойдет к этакому, дабы не оскверниться.

Ах, зачем вообще покупал? Но позвольте, капитан! Как же в наше время совсем без компьютера? Совсем без Интернета? А как же бизнес? Куда без электронной почты? Конечно же, господа, у Георгия Константиновича есть выход в Интернет, да, есть. Никто и не отрицает. Но заметьте! Пока эта «тачка», колымага эта, телега скрипучая, станет грузиться… Ну, вы меня поняли, господин капитан? Вот именно. Эту развалюшку и дитя неразумное вычислит еще на стадии, как бы это выразиться… На стадии попытки изыскания подходов к… вожделенной цели. Дитя неразумное вычислит! Не говоря уж о ваших этих… Я хочу сказать, не говоря уже о ваших асах.

– Ну подтвердите же, юноша! – воззвал Пицца к молодому человеку в штатском, который вполне профессионально копался в памяти Пиццыного «Пентиума» второй модели, приобретенного, оказывается, ради умерщвления плоти.

– Чисто, товарищ капитан, – кивнул компьютерщик, – и впрямь монастырь, а не машина. Он даже на порносайты не ходил. Святой человек! Все только дела, дела, сплошная аскеза. Новости экономики, курсы валют, прогнозы экономистов. А сегодня этот антиквариат и вовсе не включался.

– А почистить его, Павел, не могли? – обратился капитан Иванов к компьютерщику. – Георгий Константинович-то у нас тертый калачик. Нашалил, следы замел и сидит в обнимку с подушкой, святая невинность.

– Н-ну, – пожал плечами компьютерный Павел, – а зачем? Шалили-то все равно не с этой машины, а с чего-то навороченного. И где это навороченное?

– Где же это, навороченное-то, Георгий Константинович? – поинтересовался у Пиццы капитан.

– Ей-богу! – изобразил возмущение Георгий Константинович и с удовольствием вспомнил, как в промежутке между двумя любовными актами сбрасывал останки «навороченного» меж прутьями решетки на крышу лифта. Он пихнул подушку в шелковый бок и обиженно воскликнул: – Ей-богу, капитан! Снова-здорово! По-моему, ваши мальчики уже по третьему разу все обшаривают и обнюхивают, и в кухне, и в ванной, и в туалете, и на антресолях… И в спальне… Особенно в спальне. Последнее меня нервирует. Девушки молоденькие и ненасытные, могут позариться на ваших милых мальчиков, а я несколько ревнив.

Из спальни и впрямь доносились смешки, а через мгновение оттуда появился один из «мальчиков», встрепанный и взопревший.

– В спальне чисто, товарищ капитан, – смущенно пролепетал он и размазал по подбородку победно-красную помаду «Палома Пикассо». След губ другого оттенка, спелой малины от «Буржуа», расплылся у него на щеке и по переносице.

– Я же говорил, – огорчился Пицца-Фейс, взглянув на «мальчика», – девушки молоденькие и ненасытные. К тому же вы, господа, явились на самом интересном месте, не дали нам завершить процесс… Девушки не удовлетворены, бедняжки. А потому, раз уж вы ничего не нашли, не позволите ли нам продолжить? Но, разумеется, коньячку на посошок, господин капитан? «Хеннесси». Не соблазнитесь? От чистого сердца предлагаю. И мальчикам вашим тоже для успокоения, а то мои девчонки просто чертовки, когда разгорячатся.

– Что ж, – сказал капитан Иванов и принял рюмочку, – мы, должно быть, все же ошиблись, Георгий Константинович. Но как? Следы-то вели прямо к вам.

– Послушайте, господин Иванов, – утомленным голосом проныл Пицца, но в глазах его рыжел веселый перчик, – я что, по-вашему, дурак, чтобы следы оставлять? Я что, по-вашему, отморозок зеленый с переизбытком гормонов, чтобы бесполезные диверсии устраивать, лишь бы только сексуальное напряжение сбросить? У меня, как вы убедились, на шее две девушки, которые по молодости своей все время кушать хотят и просто… хотят. Мои гормоны на девушек работают. Я, господин Иванов, бизнес кручу, девушек кормлю и удовлетворяю. Это еще та работка, уж поверьте!

– Отчего же не поверить, – усмехнулся капитан Иванов. – Но ведь себе в удовольствие, а, Георгий Константинович?

– Не скрою, – благосклонно кивнул Пицца, – в удовольствие. Многие даже завидуют.

– А скажите-ка, Георгий Константинович, – заинтересовался капитан Иванов, – не завистники ли…

Но окончание вопроса застряло в капитановых недрах, когда в дверях возникла крупная серая фигура с помятым пакетиком в руках.

– У вас что, Рулейко? – строго спросил капитан. – Что вы там держите? Нам новорожденного под дверь подкинули?

– Не похоже на новорожденного, товарищ капитан, – отвечал мордоворот Рулейко. – Оно не пищит. Шуршит, это да, и легонькое, в общем-то. С килограмм, вряд ли больше. Его тут один скинул. Приехал на лифте, нас заметил, скинул и на чердак сиганул как чумовой. Сейчас по крышам уходит, а за ним – Крючков и Шалый. Это… преследуют.

– И… что? Чье это? Это не ваше ли, Георгий Константинович? – обернулся капитан Иванов к Пицце. Пицца спокойно попивал коньячок и казался довольным и умиротворенным.

– А! Это смотря по тому, что в пакетике. Может, и мое, – махнул он ручкой и пригубил коньячку. – Будьте здоровы.

– Георгий Константинович! – посуровел капитан. – Что в пакетике-то? Лучше сразу скажите.

– Так не знаю я! – развел руками Пицца. – Честное слово, капитан! Вот я сейчас на бумажке напишу и вам пока не покажу, а вы пакетик разверните. Потом прочтете мою записочку. Если там то, что я написал, тогда мое, не отрекусь.

Какое-то время ушло на то, чтобы найти понятых. И когда двое соседушек, обмирая от страха и любопытства, явились к Пицце на квартиру, капитан вскрыл пакет и обнаружил там…

– Порошок белого цвета. В мелкой расфасовке. Так. Героинчик, Георгий Константинович? Не ваше, разумеется, а?

– Как раз мое! Да вы записочку-то мою теперь прочтите, – напомнил Пицца и поудобнее устроился на подушках.

– «Порошок белого цвета», – развернул записку капитан и сурово взглянул на Пиццу-Фейса.

– А дальше-то, – подбодрил Пицца, – дальше-то что прописано? До конца читайте, господин капитан.

– «Порошок белого цвета», – перечел капитан. – «Толченый гриб дой-цзи-лянь». Значит, все же наркотики, господин Вариади.

– Да типун вам, капитан! – возмутился Пицца-Фейс. – Да я с роду!.. Какие наркотики?! Вы попробуйте!

– То есть как «попробуйте»? – изумился капитан Пицциной наглости.

– А так же, как коньячок, – ехидно проскрипел Пицца. – Точнее, щепоточку в коньячок. И ваши дамы будут вас на руках носить.

– Объясните же, наконец! – вскипел капитан. – Что это такое-то?

– Так ведь толченый гриб дой-цзи-лянь, как и написано. Присылает мне его один китайский друг. До чего вещь полезная! Вы вот можете сутками да с двумя девушками? И не врите, не поверю. А я могу. И, между прочим, никаких побочных эффектов, не то что от какой-нибудь виагры. Сердце не изнашивается, почки работают превосходно. Простата – поет!!!

– Понятые свободны, – деревянным голосом сказал капитан. – Ге-оргий Константинович, это правда, что вы сказали?

– Да чтоб я сдох, – поклялся Георгий Константинович и перекрестился на люстру. – Вот вам крест. Вы сами попробуйте, капитан. Я вам упаковочку презентую. Тут на пару месяцев на нескольких человек хватит. Вы только по чуть-чуть, мужики, по граммулечке, – обвел он взглядом присутствующих служителей закона. – Оно, конечно, даже если переберете, копыта не откинете, но вот день-другой будете приапизмом страдать.

– Благодарю, – процедил капитан, принимая пакетики и грозно взглянув на подчиненных, чтобы поняли: львиная доля – старшему по званию. – А что же ваш парень на крышу-то рванул?

– Так ведь идиот, – любезно объяснил Пицца-Фейс и нашарил под собой мобильник, чтобы вернуть «идиота». Свалится еще с крыши-то.

* * *

Старая кровельная жесть прогибалась и грохотала под ногами у Никиты, так грохотала, что он почти перестал воспринимать реальность. Ему казалось, что грохот – главный его преследователь. Никита терял соображение и, вместо того чтобы остановиться и оглядеться, он, как собака с навязанными на хвост жестянками, несся во всю прыть по косому скату, а за ним громыхало. Он так бы и несся, наверное, если бы не угодил в ржавую полынью и не провалился до колена, чуть не сломав ногу. Перепуганный, не в силах двигаться, он пролежал несколько секунд, осознавая свое тело. Затем выбрался из ржавой дыры, исцарапанный. Сел на скат, мельком пожалел изодранных джинсов и прислушался.

Грохотало. Сердце? И сердце тоже. А еще крыша под ногами преследователей по другую сторону конька. Его пока не видели, и этим стоило воспользоваться. Никита дополз до трубы, укрылся и огляделся. Из наблюдений следовало, что необходимо перебраться на крышу примыкающего дома. Возможно, там чердачные отдушины не заколочены намертво, возможно, найдется хотя бы одна вскрытая бомжами, как та, пока единственная, через которую он вылез на крышу.

Он подобрался, осторожно встал и выглянул из-за трубы. Преследователей по-прежнему не видно, стучат сапожищами по противоположному скату и, надо думать, так же оглушены, как и Никита только что был оглушен, и ничего не слышат. Поэтому имеется хороший шанс улизнуть. И тут в боковом кармане джинсов с электронной слащавостью громко-прегромко зазвучала тема Марии Магдалины из известной, стало быть, оперы.

Чертов Пицца!

Чертов Пицца, нашел время звонить. А может, это и не он, а те, кто явились в квартиру по Пиццыну криминальную душеньку. Заложил Пицца небось старого дружка под страхом побоев, и высвистывают теперь Никитушку представители силовых структур. О как!

Нельзя отвечать. Нельзя! Тем более похоже, что преследователи сквозь жестяной барабан услышали Марию Магдалину, предательницу (потому и замерли, и грохота больше не слышно), и сейчас побегут прямо на звук с автоматами на изготовку, будто он террорист и носит с собой бомбы. И Никита зашвырнул телефон на соседнюю крышу, где тот и сгинул, удачно влетев прямо в каминную трубу. И еще немного пел, пролетая по дымоходу, собирая со стенок паутину и древнюю копоть.

А крыша-то, куда улетел мобильник, была спасительной, той самой, на которой Никитушка рассчитывал найти чердачный выход. И теперь, получается, он сам себе перекрыл путь отступления, потому что преследователи, конечно же, бросились на звук мобильника, как аргонавты, возжелав сладкоголосых сирен. Чертов Пицца. Что же теперь делать-то?

Никита под прикрытием давешней трубы медленно-медленно переполз через конек и съехал к краю и вдоль остатков шаткой загородки, присобаченной когда-то, верно, для безопасности кровельщиков, прошел несколько метров, заметив, что там, если не трусить, можно спрыгнуть на крышу соседнего дома, пролетев метров пять вниз. Авось там повезет, и найдется вожделенный лаз.

Никита рухнул кулем, слегка отбил коленки, расцарапал ладони о разошедшийся кровельный шов, оглянулся вверх, никого, по счастью, не увидел и отправился от трубы к трубе, от одной косой пирамидки чердачного выхода к другой искать лаз. И не нашел ничего подобного. Все было надежно заперто и заколочено, кошке не пролезть. За что же кошкам такое наказание-то?

Он пнул ногой казавшуюся хлипкой дверцу чердачного окна, запертую с обратной стороны на висячий замок. Безрезультатно. Дверца оказалась гораздо крепче, чем выглядела. Он приналег плечом на доски, которыми был забит другой лаз. Занозил плечо сквозь свитер, а все зря. Хорошие были доски, прочные, шпалы, а не доски. И гвозди, которыми их прибили, тоже, должно быть, хорошие и большие, такими небось приколачивают рельсы к шпалам. Самое им место на чердаке.

«Самое место!» – отчаялся Никитушка. Хоть вниз сигай с шестого этажа или по водосточной трубе спускайся, ёкэлэмэнэ! Но мы-то не Джеки Чан из кино, однако. Мы – всего лишь оголодавший программер, которого за последние сутки постигло множество больших и не очень больших неприятностей, как то: и измена любимой, и подлое ограбление, и подстава со стороны друга, и матушкин очередной запой. Пропадет мать без сына, если сын сейчас полезет по трубе и, как пить дать, сорвется в полет. И – в лепешку, гадость какая.