Текст книги "Зверь в тени"

Она забрала у меня стакан, все еще полный воды. А я мысленно поблагодарила ее за то, что она не последовала за мной в комнату дочери. Хотя в голове промелькнуло: «А куда она сама пойдет?» И сердце сжалось от жалости. В доме миссис Хансен осталось так мало свободного места! Она как будто заживо хоронила себя. Комната Морин тоже была не убрана, но оставалась единственным местом во всем доме, где я могла нормально дышать.

Сначала я выдвинула ящики из ее стола. Я не нашла в них дневника подруги, зато обнаружила ту самую рубашку, которую дала ей поносить настолько давно, что она уже стала мала нам обеим. На всякий случай я запихала ее в задний карман – чтобы показать миссис Хансен, доведись мне с ней столкнуться на выходе. Затем я провела рукой за зеркалом туалетного столика, обшарила все углы стенного шкафа, переворошила липкую коробку с губной помадой на прикроватной тумбочке. Ничего. В разочаровании плюхнувшись на кровать, я устремила взгляд в окно. На другой стороне улицы стоял дом Клода; окно его спальни находилось практически напротив. Ему не раз приходилось напоминать Морин, чтобы она зашторивала свое окно.

Я все обыскала. Осталось обследовать ее постель (место, где и я хранила свой дневник). Я сунула руку под матрас. «Зря…», – пронеслось в голове. Уж слишком банально, слишком по-девичьи это было: не только вести дневник, но и прятать его под матрасом. Не таков характер был у Морин. Как вдруг… пальцы нащупали жесткую дужку спирального переплета. Я поспешила вытащить находку – толстую линованную тетрадь; на передней обложке была нарисована собака, пускающая слюни, как бешеная. Под ней выведены слова: «Открой на свой страх и риск».

Палец заскользил по контуру собаки. Я не знала, что Морин умела рисовать.

Чего еще я не знала о близкой подруге?

Открыв первую страницу, я увидела два мрачных предложения; они были написаны, точнее, процарапаны ручкой с таким нажимом, что бумага порвалась и буквы задвоились на следующей странице.

«Если я исчезну, значит, меня убили. Не допустите, чтобы это сошло им с рук».

***

Голоса мужчин над головой стали громче, как будто они приближались.

Бет не обращала на него особого внимания, когда он стал захаживать в ресторан. Она лишь узнала в нем человека из своей прошлой жизни. Да, она, конечно, замечала, что иногда он поджидал, когда освободится столик в ее секции, а не садился за любой. И по ее коже пробегали мурашки от того, какие взгляды он бросал на нее, когда думал, что она этого не замечала. Он не сводил с нее глаз, даже когда разговаривал с другими людьми.

Но Бет все это замечала.

Проблема была в том, что он был одним из немногих мужчин, которые так вели себя с ней.

Каждой официантке приходилось сталкиваться с парнями, принимавшими профессиональную вежливость и учтивость за личное расположение. Бет никогда это не нравилось, но она хотя бы понимала это. Думала, что понимала. Бет полагала, что мужчины просто не умели сходиться с женщинами так, как умели сближаться женщины. У мужчин не имелось близких подруг, но была человеческая потребность в общении с представительницами противоположного пола. Все фильмы, телепрограммы и журнальные статьи убеждали их: это вы должны пойти и получить то, что вам хочется! Вам доступны все женщины без исключения. И разве можно было винить их за то, что они порой неправильно истолковывали поведение женщин, принимали их улыбки и обходительность за призыв к действию?

Именно так Бет думала раньше.

Теперь она поняла, что ошибалась.

И избавилась от заблуждения. Те мужчины, что не понимали слов, а продолжали преследовать женщину, не проявлявшую к ним никакого интереса, – были кончеными, сломанными, гнилыми людьми. Конечно, не все они пошли бы на похищение. Но каждый из них искал девушку или женщину, над которой можно было почувствовать свою власть, ту, которая, по их мнению, была ниже и слабее. Но что еще хуже, в их представлении все женщины были такими – существами низшего сорта, призванными удовлетворять их безумные желания и тем самым повышать их состоятельность в собственных глазах, помогать им самоутверждаться.

Он вынудил ее играть по его правилам прежде, чем Бет их узнала. Но теперь шоры с ее глаз спали.

Ей осталось совсем немного, чтобы извлечь костыль. Может быть, еще пара-тройка часов копания. Но если он войдет в комнату раньше, она больше не позволит над собой измываться. Не важно, успеет она отрыть костыль или нет. Она раздерет его лицо. Выкрутит яйца. Засунет кулак ему в глотку, как он делал с ней, и будет хохотать при этом, как неистовая банши…

Бет осознала, что жадно глотала воздух.

Он зашел в ресторан и за день до похищения. Вечерний наплыв посетителей уже начался; ему пришлось минут пятнадцать ждать, пока освободился столик в ее секции. Даже в суете Бет его сразу заметила. И он опять следил за ней глазами, пусть и делал вид, будто вообще не смотрел в ее сторону. Только это было очевидно – то, что он за ней наблюдал. Неужели он не понимал, насколько прозрачным было его поведение? Потом он, наконец, сел. Но даже не потрудился раскрыть меню, потому что всегда заказывал фирменное кушанье Пэнтауна – стейк по-солсберийски с картофельным пюре с подливкой и кукурузой со сливками. Но в тот день он впервые спросил у Бет, как ей отработалось в ту смену.

«Нормально, – ответила девушка и, откинув волосы с лица, выгнулась назад, чтобы заглянуть в кухню. Жареная рыба для седьмого столика была уже готова. – Вам как обычно?»

«А почему ты не поинтересуешься, как прошел мой день?» – рявкнул он довольно резким тоном.

Бет натянула на лицо свою лучшую улыбку: «Как прошел ваш день?»

«Плохо, до этой минуты».

Бет кивнула. Он сделал заказ. Все это было нормально! Абсолютно нормально!

Потом, когда народ схлынул, он даже расспросил ее о колледже. Ощущая себя великодушной с потолстевшим от чаевых карманом на фартуке, Бет рассказала ему, что запланировала через три недели поехать в Беркли. И он вроде бы остался доволен.

Порадовался за нее.

Он притворялся, искусно скрывал то, что на самом деле задумывал. Похоже, они все скрывают, что у них на уме, – эти злодеи, эти монстры. Бет вспомнила отца, и ее сердце чуть не раскололось надвое. Ее отец был порядочным человеком. Бухгалтером, любившим возиться в саду. Он женился на ее маме, еще будучи студентом колледжа, двадцать четыре года назад. Но их лица до сих пор озарялись любовью, когда они смотрели друг на друга. И до сих пор родители во всем поддерживали друг друга, даже когда бывали раздражены. Черт возьми, да они даже телевизор смотрели, держась за руки! И именно их любовь помогла Бет понять, что Марк не годился на роль ее «избранника навеки», хотя он был хорошим парнем. Действительно хорошим и добрым.

Голоса за дверью темницы стихли. Бет затаила дыхание.

Ее отец и Марк выросли в той же социально-культурной среде, что и похититель и тот парень, что был сейчас с ним. Но первым удалось стать порядочными и достойными людьми, не смотревшими на женщин свысока и не обращавшимися с ними как с недочеловеками, не скрывавшими своей истинной сущности, не подглядывавшими за женщинами, не злоупотреблявшими их добротой, не навязывавшими себя тем, кто не отвечал им взаимностью. А главное – не способными на насилие над женщиной.

А все почему? Потому что и ее отец, и Марк не были законченными подонками.

Кровь побежала по ее жилам, прилила к кулакам, наполнила силой ее ноги, натренированные пробежками и работой официанткой, даже несмотря на то, что Бет провела в темноте, на голодном пайке, уже целую неделю. В любом случае она больше не желала страдать и быть жертвой, позволявшей издеваться над своим телом и глумиться над своей душой.

Скрипнула дверная ручка. Это он? Уши Бет не уловили знакомого лязга ключей. Этот тупой ублюдок носил большую связку на ремне, под стать привратнику. Как будто эти ключи значили что-то еще, а не только то, что у него их было много.

Похоже, это он. Скорее всего, он.

Впрочем, это уже было неважно. Бет превратилась в тигрицу, готовую к броску, сгруппировалась, сконцентрировалась. Даже волоски на ее коже встопорщились, как шерсть у дикой кошки.

Голоса опять послышались, переросли во что-то, похожее на спор.

А потом удалились, и в ее сырой пещере снова воцарилась могильная тишина. Бет тяжело выдохнула. А затем метнулась к тому месту, где был присыпан землею костыль, и принялась отрывать его с энергией разъярившейся фурии.

Глава 26

– Кто хочет пончики?

Я скривилась от спазма в напряженной спине. Так происходило всегда, когда у матери случались хорошие дни. А они случались гораздо реже, чем плохие. Когда мама пребывала не в себе, я знала: нельзя терять бдительность, надо все время быть настороже. Но иногда, когда на маму накатывало хорошее настроение, я непозволительно расслаблялась, отвлекалась от действительности и уносилась мысленно в прошлое, вспоминая, какой она была прежде.

А потом, когда маму «перещелкивало», меня изводила боль.

– Я хочу! – вынырнула из-за моей спины Джуни с улыбкой до ушей.

Я покосилась на сестренку. Никто из нас ни разу не обмолвился, насколько оказалась мать близка к очередному «отпуску» накануне. Но именно в силу этого ее нынешний прекрасный настрой только сильней напугал нас обеих.

– Знаю, – сказала мне Джуни, проскользнув вперед, в наш уголок для завтрака. – Сегодня день, когда надо быть умницей.

Я выдохнула чуть легче. «Быть умницей» было нашей кодовой заменой напутствия: «Приготовься, день будет тяжелым». Так я объяснила Джуни, когда она чуток повзрослела и уже могла понять: некоторые дни выдавались паршивыми, от рассвета до заката, но в этом был и положительный момент, поскольку ты за один день выплескивал весь негатив. Зато на следующий день тебе везло во всем. Это как «принцип зебры»: темные полосы сменяются светлыми.

Мама улыбнулась мне:

– А ты, Хизер? Будешь пончики?

Сегодня она уложила волосы так, как мне нравилось, – стянув свои жесткие кудри не головной повязкой, а белым шарфиком, концы которого красиво падали на ее плечо. Мамин взгляд был ясным и живым, благодаря искусной подводке и перламутровым голубым теням ее глаза казались невероятно большими. Румяна были в тон губной помаде. И выглядела мама как телезвезда – даже на нашей кухне, возле аппарата для приготовления пончиков без масла. По-моему, в Пэнтауне у всех были подобные аппараты – последнее изобретение Сэма Пэндольфо: чугунная форма для одновременной выпечки шести пончиков. Оригинальный рецепт предполагал использование непросеянной муки и изюма, но мамины получались вкусней; она не добавляла в тесто изюм, зато посыпала их сахарной пудрой с корицей.

– С удовольствием, – растянула губы в улыбке я, усевшись напротив Джуни. – Спасибо.

За готовкой мама напевала песню Джорджа Харрисона «Мой милый Боже». А я поймала себе на мысли, что каждое покачивание бедрами, каждая ее улыбка, адресованная персонально одной из дочерей, действовали мне на нервы. Джуни, похоже, этого не замечала. Ее мысли были заняты другим.

– Лучше бы Морин не сбегала, – сказала она, потянувшись за пакетом с соком.

Мать на миг замерла, прекратила петь; ее лицо окаменело:

– Что?

Джуни кивнула:

– Морин сбежала пару дней тому назад. Вот почему мы не смогли выступить дважды на ярмарке.

– Кто тебе сказал, что Морин сбежала? – насторожилась я.

Я принесла дневник подруги домой и уже в своей комнате пролистала его до конца. Но обнаружила в нем только еще четыре записи. Все они были датированы этим летом, и во всех описывалось, во что Морин была одета (розовые бархатные шорты и футболку с розовыми рукавами для игры в софтбол), что она делала, количество мужчин, которым она это делала («сегодня двоим и только это! он обещал»), и сколько ей было заплачено («75 баксов, официанткой столько не заработаешь!»; «мужчины – глупые животные»). Прочтение этих записей укрепило мою уверенность в том, что шериф Нильсон знал, что случилось с подругой.

– Чарли, – ответила на мой вопрос Джуни, назвав мальчишку из ее класса, который жил от нас в двух кварталах. – Он сказал, что Морин убежала с плохой компанией.

– Ш-ш-ш! Не говори так о друзьях Хизер, – резко цыкнула на сестренку мать.

Я с удивлением уставилась на нее: мама редко принимала мою сторону.

– Ничего страшного, мам. Джуни просто повторила то, что слышала.

– Так что Морин? – решила уточнить Джуни. – Она правда общалась с плохой компанией?

Я задумалась над вопросом сестры. Эд исчез с моего радара, но еще не совершил ничего дурного, насколько я знала. Рикки строил из себя крутого парня, но по факту больше пыжился. Ант пытался ему подражать. Но оба еще были юнцами, и я хорошо их знала. А вот трое мужчин, что находились с Морин в том подвале? Они были прогнившими до мозга костей.

– Возможно, – пожала плечами я. – Но только Морин не сбежала.

– Откуда ты знаешь? – спросила мать.

Ее внезапный интерес к миру раздражил меня.

– У Морин не было причин для бегства. В ее окружении, в ее доме ничего не изменилось. С чего ей было сбегать? Ну и, кроме того, она бы мне сказала.

Чем чаще я повторяла эти слова, тем меньше мне в них верилось.

– Как мои прекрасные леди чувствуют себя сегодня утром? – появился на пороге кухни отец, повязывавший галстук на шее.

Он поцеловал маму в щеку, его рука задержалась на ее талии, и на этот раз мать не поспешила от него отстраниться.

Это не укрылось от внимания даже Джуни. И проигнорировать столь необычное поведение родителей сестренка тоже не смогла:

– Что с вами такое?

Отец с матерью переглянулись, заулыбались и захихикали; такого довольного «мурлыканья» я давно не слышала от обоих. Все в это утро было не так. И мое раздражение усилилось.

– Пап, а ты слышал что-нибудь еще о Морин или о той другой пропавшей девушке? – выпалила я. – Об Элизабет?

Улыбка слетела с лица отца.

– Увы, ничего. Но Джером со своей командой делают все возможное. Работают сутками напролет.

«Как же, поверила!»

– Значит, они больше не считают, что Морин сбежала?

– Я этого не говорил, милая. Но я знаю, что они прилагают все усилия, чтобы разыскать твою подругу, независимо от причины ее отъезда или бегства.

– В самом деле? – усмехнулась я.

– Хизер! – увещевательно проговорила мать. – Не дерзи отцу.

На миг мне захотелось вскочить и умчаться прочь, как поступают в телесериалах дети, когда их ругают родители. Но это был не сериал, и мне пришлось взять себя в руки (а иначе кто бы защитил Джуни, обезопасил ее от матери, переменись у той настроение?).

– Прошу прощения, – пробормотала я.

Приблизившись, отец сжал рукой мое плечо.

– Обещаю тебе: Морин найдется, – мягко проговорил он. – Тяжело, когда ожидание затягивается, но я тебя уверяю: офис шерифа округа Стернс относится к этому делу со всей серьезностью. А еще сегодня вечером я узнаю свежие новости. Я приглашен на ужин в дом Джерома.

Мое сердце екнуло.

Отец посмотрел на часы, явно намекая на то, что время для нашего общения истекло. И тут мама удивила всех нас.

– Я тоже хочу пойти, – заявила она.

– И я тоже хочу пойти, – повторила эхом за ней я.

У меня появлялась возможность проверить подвал!

Только Джуни промолчала.

Нос отца наморщился, пока он переводил взгляд с моего лица на мамино:

– Ты уверена, что хочешь, дорогая? Там будет скучно. Деловые разговоры.

– Уверена, – ответила мать, прильнув головой к груди отца и обвив руками его талию.

Я тоже любила так делать. И знала, как вкусно пахло от отца, как уютно и покойно становилось на душе в такой момент. Мама давно не прибегала к подобной уловке.

Ревность застала меня врасплох.

– Тогда решено, – заулыбавшись, произнес отец. – Сегодня вечером семейство Кэш в полном составе идет на званый ужин!

Глава 27

Отец настоял на том, чтобы мы поехали к шерифу Нильсону на машине, хоть и обмолвился, что мы могли туда дойти за пятнадцать минут. Ему не хотелось, чтобы «его прекрасный цветок увял» от беспощадной жары на исходе дня. Даже с возрастом они с мамой не избавились от склонности к манерной напыщенности в речи. Мать весь день пребывала в хорошем настроении: она буквально летала по дому, суетилась, вытирала пыль, поливала цветы. А еще пропылесосила ковровые покрытия. На обед она приготовила для меня и Джуни бутерброды из мягкого белого хлеба с бананами и арахисовым маслом и подала их нам со стаканом охлажденного молока. Мама даже испекла кекс, наполнивший весь дом волшебным ароматом. Не удержавшись, я положила руку на еще не остывший десерт и несколько минут наслаждалась его теплом, ласкавшим мне ладонь.

И все-таки я не теряла бдительности ни на секунду.

Хотя мне было отрадно наблюдать за тем, как преобразилась Джуни. Она словно расцвела в сиянии, исходившем от мамы, распустилась, как цветок под лучами солнца. Ближе к вечеру мать начала собираться на прием и позвала Джуни к себе в спальню, чтобы сделать ей прическу и помочь подкраситься. Я попыталась присоединиться к ним, но мама не позволила – сказала, что это «особенный момент, только для Джуни».

Насупившись, я надела на уши наушники и стала слушать композиции из альбома группы Blind Faith с одноименным названием «Слепая вера». А прослушав его, поставила «Делай так, как тебе нравится». Филигранная игра Джинджера Бейкера настолько увлекла меня, что я даже начала подумывать о том, как бы сбацать что-то подобное – пусть и с одним басовым барабаном против его двух. Но тут из спальни вышли мама с Джуни.

И я лишилась дара речи.

Мама выложилась по полной: ее волосы струились мягкими локонами, макияж был безупречным, как у королевы; приталенное зеленое платье идеально облегало потрясающую фигуру. А из Джуни получилась ее миниатюрная копия во всем – от кудряшек до зеленого платьица.

– Вы обе прекрасны! – восхищенно выдохнула я.

И со мной согласился отец, заехавший за нами после работы. Он тоже переоделся в еще более красивый костюм, почти торжественно сопроводил нас до автомобиля и, усадив в салон, повел его медленно к пэнтаунской «Обители привидений». Мы проехали мимо дома Морин. Он выглядел нежилым, даже мертвым: свет не горел ни в одной из комнат. «Завтра надо будет забежать к миссис Хансен, проверить, все ли с ней в порядке», – решила я.

А сегодня вечером все мои мысли были сосредоточены на другом – как пробраться в подвал Нильсона. Мне нужно было узнать точно, в его ли подвале мы видели Морин той ночью или в чьем-то другом.

***

– Похоже, мы приехали первыми.

Отец припарковал «Понтиак» в северном тупике 23-й улицы, перед голубым домом с грязновато-коричневыми ставнями – последним в ряду из пяти домов, до которых я сузила в своих мысленных расчетах «ареал поиска» проклятого подвала. Всю дорогу мать держала на коленях свой кекс, как хрупкий стеклянный сосуд. И сама она сидела так, словно была из стекла, – это я осознала, глядя на мамину спину и изучая линию ее плеч.

– Ты не сказал, что это будет вечеринка, – попрекнула она отца, нервозно озираясь по сторонам.

– Как же не сказал? Сказал, – весело ответил папа, не пожелав заметить ее обвиняющий тон, предостережение. – Я сказал, что Джером устраивает званый ужин.

– Но я думала, что только для нас. Что он пригласил только нас.

– Он пригласил лишь меня, если мы хотим точности, – хмыкнул отец, все еще не понимая, чем могли обернуться его слова. Как он мог быть настолько слепым? – Но Джером будет счастлив…

– По-моему, нам лучше вернуться домой, – проговорила с заднего сиденья я, задрожав и взмокнув одновременно. – Прямо сейчас.

Отец повернулся ко мне; его брови сдвинулись, на лбу появились крупные складки. Но он сразу же разгладился, как только папа увидел на моем лице обреченное выражение. Наконец-то, до него дошло!

– Да, конечно, – забормотал он. – Я должен был предупредить, что это будет большой прием. Ты извинишь меня, Констанс?

Машина затаила дыхание. Мимо на велосипеде проехал какой-то мальчишка. Джуни вскинула руку, чтобы помахать, но сдержалась и быстро опустила ее на коленку. Я – в напряженном ожидании – прикусила нижнюю губу.

– Глупость, – изрекла в итоге мать. – Зачем уезжать, раз приехали.

И мы дружно выдохнули.

Мама подождала, пока отец обошел машину, открыл дверцу и предложил ей руку. Мы с Джуни последовали за ними. С каждым шагом моя уверенность крепла: это был тот самый дом с тем самым подвалом, что поглотил Морин и заставил ее делать ужасные вещи. На это указывало все: и его местоположение, и мои ощущения, в доме не чувствовалось женского начала, у его парадной двери не было не только цветов, но даже декоративных кустарников. Одна трава, пешеходная дорожка и здание, напрочь лишенное домашнего уюта и тех располагающих, гостеприимных штрихов, что отличали большинство бунгало в Пэнтауне. Один большой, мрачный, унылый куб.

Но что это значило – если шериф Нильсон действительно насильно приводил Морин в свой подвал и вынуждал ублажать и себя, и друзей? И что означало ее исчезновение?

Это значило только одно: он был извращенцем, наделенным властью, и Морин никогда не найдут.

К тому моменту как мы подошли к парадной двери, я ощущала жуткое опустошение. Наверное, у Нильсона имелось что-то на Морин. Возможно, он застукал ее с материнскими таблетками или прознал про ее путешествия автостопом. И пообещал: если она развлечет его гостей, он про все это забудет. А потом, возможно, предложил Морин делать это за плату (как говорилось в ее дневнике). Быть может, Нильсон даже покупал ей украшения. Это объясняло появление у нее золотого кольца «Блэк Хиллз» и тех новых сережек с висюльками-шариками – настолько дорогих, что ни одна старшеклассница не смогла бы себе их позволить.

Дверь распахнулась. Перед нами возник шериф Нильсон; уголки его тонких красных губ под кустистыми усами выгнулись вверх:

– Гари пообещал приехать со всем семейством, и вот вы здесь!

– Я человек слова, – сказал отец, пожав руку Нильсону даже несмотря на то, что они наверняка пересекались в административном здании округа Стернс, причем не раз – там находились кабинеты обоих.

Мама вручила шерифу кекс, почему-то ставший меньше, чем он был в автомобиле:

– Надеюсь, вы найдете ему применение.

– Премного вам благодарен, Констанс. – Взяв одной рукой кекс, другой шериф приобнял маму. И прищурился через ее плечо на сестренку: – Джуни Кэш, ты повзрослела на пять лет с тех пор, как мы виделись в церкви на воскресной службе.

Джуни зарделась.

Мне стало не по себе; ведь теперь шериф должен был отвесить какой-нибудь комплимент и мне.

– Ты тоже хорошо выглядишь, Хизер, – произнес он, не отводя взгляда от Джуни.

– Спасибо.

– Ну, что же вы встали? Заходите! – посторонился Нильсон, пропуская нас в дом. – Позвольте налить вам вина. Остальные гости еще не подъехали, но должны появиться с минуты на минуту.

– А что пьешь ты? – спросил отец.

– Пока только колу, – ответил Нильсон. – Мне предстоят сегодня деловые переговоры.

– Мне тоже, – сказал папа.

– А кто еще у вас будет сегодня? – поинтересовалась мама, застыв в дверном проеме. Мне даже захотелось оттолкнуть ее, зайти в дом первой. Так не терпелось заглянуть в подвал! Шанс на то, что я ошиблась, еще оставался. Но мне нельзя было выдать себя.

– Мне проще вам сказать, кого не будет, – ответил Нильсон почему-то не матери, а отцу: – Этого ирландца из города.

– Гулливер не так уж плох, – улыбнулся отец так, словно они обменялись шуткой, понятной только им двоим.

– Ладно, согласен, – подмигнул ему шериф Нильсон и, пошагав через гостиную к ведерку со льдом и шеренге бутылок с ликером янтарного цвета, бросил через плечо – на этот раз уже маме – еще пару имен: – Я жду своего помощника Клуга с супругой и отца Адольфа.

– Ох, – слетело с маминых губ.

Все произошло так быстро – и нормальный разговор, и перемена в мамином настроении, и ужас, прорвавшийся изнутри нее наружу. Я оглянулась по сторонам: не услышал ли его еще кто-нибудь – этот тонкий намек на то, что мать утратила душевное равновесие? А она уже покачивалась в проеме парадной двери, как непривязанная дикая кошка, готовая вонзить когти в любого, кто рискнул бы посадить ее на цепь. Подобную перемену в матери я наблюдала множество раз. И такое поведение отнюдь не было проявлением свирепости. Оно было обусловлено желанием уцелеть. Голова мамы кренилась набок в поисках меня или, может быть, Джуни. Отец улыбался, болтал с шерифом Нильсоном – безразличный ко всему, кроме своего собеседника. А за ним виднелась открытая дверь с лестницей, выстланной ковролином. Лестницей, что вела вниз.

В подвал.

«Так близко…» Я едва не разрыдалась.

«Может, броситься вперед, сбежать вниз, удостовериться, что это та самая комната, в которой я видела Морин на коленях, и так же стремительно вернуться назад, пока мама совсем не развалится?» – лихорадочно завихрились мысли в голове. Для такого странного поведения требовалась причина. Как и оправдание для того, чтобы увезти мать. Задача была не из легких. Но выполнимая. Если бы удалось спасти Морин, я бы пошла на все!

От легкого прикосновения к коже я вздрогнула так, словно меня ударило током.

Рука Джуни искала мою ладонь; взгляд ее глаз, подведенных голубым карандашом, оставался прикованным к маме. Ну конечно! Сестра тоже услышала это «Ох…» Этот слабый, но жуткий намек. Мое сердце упало. Подвал был близко, очень близко, но бросить Джуни в такой ситуации одну я не могла.

Как вдруг…

Мы обе подскочили, услышав вой сирены. Следом за ней сгущавшиеся лиловые сумерки прорезали проблесковые огни; их блики заплясали на когтистых ветках деревьев. Перед домом шерифа под визг тормозов остановилась полицейская машина. Рука Нильсона потянулась к ремню – как будто за револьвером. Но он был не в униформе. Шериф метнулся на улицу, отец за ним следом.

Водительская дверца открылась, полицейский в униформе выкрикнул:

– Мы нашли ту девушку, Джером. Она в каменоломне.

Воздух стал душным.

«Живой? – захотелось выкрикнуть мне. – Вы нашли ее живой?»

– В машину, – скомандовал нам отец. – Живо!

– Дайте мне пару минут, – бросил шериф Нильсон, поспешив обратно в дом.

– Я отвезу семью домой. Встретимся на месте, – обратился отец к полицейскому; его лицо исказила угрюмость: – В какой именно каменоломне?

– В Карьере Мертвеца.