Текст книги "Зверь в тени"

Глава 17

– Что случилось вчера ночью?

Я отпрыгнула от холодильника. Я не слышала, как в кухню вошла мать. Даже не подозревала, что она уже проснулась. «О Боже, неужели ей все известно? Неужели она знает, что я позволила Анту сфотографировать себя в лифчике?» Едкий запах костра, впитавшийся в мои волосы, внезапно стал таким резким, что у меня все поплыло перед глазами.

– О чем ты, мама?

Она была в своем лучшем халате, волосы накручены на бигуди, макияж нанесен безукоризненно.

– О твоем выступлении на окружной ярмарке. Оно ведь было вчера вечером, разве не так?

От облегчения у меня снова закружилась голова.

– Все прошло хорошо. Правда, хорошо, мама. – На сердце потеплело при воспоминании о концерте. – Народу было много, может, несколько сотен человек. Они пришли посмотреть выступление известной группы, но, по-моему, мы им тоже понравились.

Мать прищурилась.

– Не хвастайся, Хизер. Это нехорошо.

Она подошла к кофейнику, вытащила его из гнезда кофеварки.

– Он холодный.

Я тоже подошла к нему и пощупала.

– Наверное, папа ушел очень рано.

– Или вообще не возвращался домой этой ночью.

Волоски на тыльной стороне моей шеи встопорщились.

– Он не ложился спать?

Иногда я натыкалась на отца, когда он поутру выскальзывал из кабинета, и успевала заметить одеяло и смятую подушку на диване за его спиной. Папа обычно печально кривил губы, бормотал что-то о беспокойном сне мамы. С некоторых пор входить в его кабинет запрещалось. «Это мое личное королевство», – заявил как-то отец. И не мне было подвергать сомнению его слова. Я знала, каких усилий это стоило маме.

Она прикрыла глаза веками.

– Я этого не говорила.

Она напоминала мне свою мать – мою бабушку, – когда так выглядела. Ту самую бабушку Миллер, которая подарила Джуни четырехстороннего Фредди, жила в Айове и удостаивалась наших посещений каждый год на Пасху и Рождество. Все предметы мебели у бабушки были в плотных, сморщенных полиэтиленовых чехлах, а из конфет у нее имелись только ириски. Но ко мне и Джуни она относилась по-доброму. А я иногда перехватывала ее взгляд, устремленный на дочь; он был таким же, как у мамы, смотревшей сейчас на меня, – словно она заподозрила кого-то в шулерском карточном трюке и теперь решала, как на это отреагировать.

– Я приготовлю свежий кофе. – Схватив кофейник, я пошагала к раковине, чтобы его вымыть, но мама остановила меня.

– Я сама могу это сделать, – пробурчала она. – Джуни еще спит?

– Да, – поколебавшись, ответила я.

Мама вела себя странно.

«Внимание! Боевая готовность!» – скомандовал мне внутренний голос.

И в этот миг я вспомнила, кому принадлежала фраза, преследовавшая меня в тоннелях той ночью. «Нельзя жить во мраке и быть довольной». Эти слова мама сказала миссис Хансен, матери Морин, вскоре после инцидента со мной. Это был едва ли не последний раз, когда мама открыла входную дверь. На пороге стояла миссис Хансен с красным и опухшим от слез лицом. Тогда она еще была миловидной и стройной, нарядно одетой, с волосами шелковистыми и блестящими, как у кошки. Это было до того или примерно в то самое время, когда отец Морин ушел из семьи.

«Нельзя жить во мраке и быть довольной», – рубанула с плеча мама и захлопнула дверь перед носом гостьи.

– Хорошо, – произнесла она, возвратив меня из прошлого на кухню. – Джуни необходим хороший сон и отдых, чтобы кости стали крепкими. Я прослежу за тем, чтобы она съела ланч, а потом пошлю ее к вам – порепетировать. – Кисть мамы устремилась ко мне, на миг замерла в нерешительности, но тут же продолжила движение и в итоге похлопала меня по руке. – Вы же там будете?

Бросив быстрый взгляд через ее плечо, я вновь перевела глаза на маму. «А передо мной точно она?» Вот уже столько месяцев мать не выходила из своей комнаты раньше полудня, но еще больше времени прошло с тех пор, как она интересовалась моим расписанием или прикасалась ко мне.

– Откуда ты узнала, что у нас сегодня репетиция?

На мамином лице появилось такое выражение, будто я сморозила какую-то чушь.

– Вы репетируете в любое свободное от работы время. И тем более не сделаете исключение сегодня, в день своего второго концерта. Кто бы сомневался!

Я улыбнулась, отчаянно желая обнять маму, но не отваживаясь это сделать.

– Все так.

– Возможно, я сегодня приеду, послушаю, как вы играете. А то все удовольствие достается одному папе. – Мама на секунду замолкла. – Тебе повезло иметь близких подруг. У меня они тоже когда-то были, ты помнишь.

Я кивнула. Я это помнила.

***

Я обдумывала ту встречу всю дорогу, пока шла к Морин. Пыталась разобраться, что да как. Многого из того, что происходило в первые несколько лет моей жизни, я не помнила. Наверное, как и большинство детей. Тогда мама с папой всегда были рядом, заботились о том, о чем им полагалось заботиться. Тогда в доме звучал смех и вся семья собиралась за столом за завтраком, обедом или ужином. У меня имелся целый альбом, доказывавший, что мы бывали даже в Диснейленде (я сидела у папы на плечах с ушами Микки-Мауса, а мама с пышной, взбитой прической, приподнявшись на острых мысках, целовала его в щеку). А еще у меня в памяти отложилось, как мама и миссис Хансен смеялись. Однажды они хохотали так сильно, что у миссис Хансен из носа брызнуло кофе. На самом деле, миссис Хансен присутствовала в большинстве моих воспоминаний из раннего детства; они с мамой были близки, как настоящие сестры.

А потом родилась Джуни.

После этого миссис Хансен перестала к нам приходить. Мама исчезла из моих воспоминаний, ее практически вытеснил из них образ отца. Я помнила, как он готовил вместо мамы завтрак, как отвозил меня в школу в дождливые дни. Изредка моя память все же оживляла образ мамы из той поры – сильной, энергичной, блиставшей на вечеринках и суетившейся на кухне за приготовлением ужина из четырех блюд. Увы, похоже, ей это дорого обошлось. Она еще оставалась прежней – на пятьдесят процентов – пару месяцев.

До того случая со мной.

Моя рука тянется к морщинистому рубцу на месте уха.

– Привет, ты как?

– Привет.

Я чуть не прошла мимо Бренды, прислонившейся к стволу огромного тенистого клена в переднем дворе Морин. Когда-то мы качались на качелях, подвешенных к его ветвям. А сколько гор листьев мы выгребли из-под него за прошедшие годы!

– Морин еще не подошла? – Я кивнула на закрытую дверь гаража.

Оттолкнувшись от клена, Бренда шагнула под испепеляющий солнечный свет. Мне потребовалась все самообладание, чтобы не ахнуть во весь голос при виде ее заплывшего глаза, под которым красовался иссиня-черный фингал.

– Что стряслось?

Бренда задвинула за уши прядки волос.

– Какую версию ты хочешь от меня услышать? Ту, что я рассказала родителям, или правдивую? – поинтересовалась она. А когда я не ответила, потерла рукой нос. – Я реально лажанула прошлой ночью. Шла-шла и врезалась в дерево.

– Это ты сказала родителям? – При воспоминании о том, как агрессивно вел себя с подругой Рикки, мои плечи напряглись. – Брен, кто тебя ударил?

Бренда покачала головой и посмотрела мне прямо в глаза:

– Никто. Я на самом деле врезалась в дерево. В тот большой дуб неподалеку от кострища. Я вроде бы пошла облегчиться за ним, а кончилось все тем, что саданулась лицом о толстенную ветку. Но, оставшись с Рикки, я и правда рискую быть избитой. У меня с ним все кончено, Хизер. Даже не знаю, что на меня нашло этой ночью.

Я открыла рот, чтобы рассказать Бренде о том, что у меня вышло с Антом. Слова уже готовы были слететь с языка, но стыд оказался сильней. Я не хотела, чтобы Ант сделал тот снимок, но и не остановила парня. При мысли о том, кому он мог его показать, меня прошиб холодный пот.

Сглотнув, я прищурилась на дом:

– Пойдем, что ли, разбудим Морин?

Глава 18

С годами мне становилось все тягостнее заходить в дом Морин.

К Бренде или Клоду я заходила без стука и даже не парилась. «Здорово, Хизер», – приветствовали меня братья Бренды, когда еще жили с ней под одной крышей. «Будешь сок?» – предлагала мать Клода.

Когда-то и у Морин было так же. Но миссис Хансен стала меняться примерно в то же время, что и мама.

– Постучишься? – спросила Бренда, указав на свой подбитый глаз.

– Конечно. – Вырвавшись из утренней духоты, я ступила на ступеньку крыльца.

По нему невозможно было представить, что тебя ждало внутри дома. На диване, обитом оранжевым велюром, громоздились коробки. В углу валялась пачка сложенных газет. Кучи временами становились выше, но никогда не уменьшались.

Постучав, я замерла в ожидании. Мы знали порядок. Повторный стук не побудил бы миссис Хансен ускорить шаг, но наверняка вывел бы из себя.

– Когда ты вернулась домой? – спросила я Бренду, решив скрасить ожидание пустой болтовней.

– Не слишком поздно. – Несмотря на повышенную влажность, подруга скрестила руки на груди. И отвела взгляд. – Мы с Рикки заблудились в лесу, потом целовались… Что было дальше, я почти не помню. Но я хорошо помню, как мы вернулись к костру, а тебя и Анта там уже не было. Мы еще посидели немного. А затем мне захотелось писать. И я напоролась на этот чертов сук. Осознав, как сильно я наклюкалась, попросила Рикки отвезти меня домой. Видела бы ты, как он разозлился. Ему ужасно этого не хотелось, но все же он меня отвез. Я прошмыгнула в заднюю дверь. Отец еще не спал. Я наткнулась на него в коридоре. – Лицо Бренды скривилось. – Хизер, я ему соврала.

Родители Бренды, Рой и Шерил, любили своих детей, но держали их в ежовых рукавицах. Рой был спортивным директором в Университете Святого Иоанна, а Шерил устроилась на неполный рабочий день в медико-санитарную часть при колледже после перехода дочери в старшую школу. Они оба души не чаяли в Бренде. И я даже завидовала бы ей, не будь она моей лучшей подругой.

– Что ты сказала папе?

– Я сообщила ему, что протусила на ярмарке всю ночь, с тобой и Морин. А когда он увидел мой синяк, я сказала, что мне его поставила карусель. Отец сделал вид, будто поверил. Но от меня так разило, Хизер! Он не мог не догадаться, что я напилась.

Вид у Бренды стал совсем несчастным.

– Если он смирился с Джерри и Карлом, он поймет и маленькую Бренду, – подбодрила ее я.

На губах подруги заиграла благодарная улыбка.

– Надеюсь. Как бы там ни было, ему не придется наставлять меня на путь истинный по поводу Рикки. Это ошибка, которую я не намерена повторять. Этой ночью…

Дверь рывком распахнулась, и в проеме застыла хмурая миссис Хансен – в платке на голове и в очках «кошачий глаз» на переносице. Недавно я встретила ее без очков и еле узнала. Очки придавали форму и цвет ее одутловатому лицу кремового оттенка. Красивый шелковый восточный халат зеленого цвета был небрежно затянут пояском. От женщины исходил резкий запах – макулатуры с цветочным душком. Но я была к нему готова.

– Доброе утро, миссис Хансен. Вы не могли бы позвать Морин? Нам нужно репетировать.

Миссис Хансен посторонилась, пропуская нас в дом.

– Она еще спит. Можете пойти и разбудить ее.

Я вспомнила, как папа разговаривал с женщиной на барбекю у соседей (когда она еще заливисто смеялась, закидывая голову назад, и тесно общалась с мамой). Папа рассуждал о Пэнтауне, о нашей прекрасной общине и сетовал на то, что люди за пределами Сент-Клауда полагали, будто своим обозначением на карте он обязан только провалившемуся проекту Пэндольфо да тюрьме на окраине города. Миссис Хансен тогда пробормотала: «Провал и тюрьма? Да так и есть». А ее пальцы с такой силой впились в стакан с пуншем, что он пролился через край, покрыв ее руку красной липкой пленкой.

Ее реакция показалась мне странной, но потом они с отцом исчезли в тоннеле, потому что папа захотел ей что-то показать, а я позабыла о том барбекю. И не вспоминала до этой минуты, пока не увидела, как эта женщина отошла в сторону, потупив взгляд, – эта женщина, привыкшая смотреть любому человеку прямо в глаза до тех пор, пока тот не отворачивался под ее безудержный хохот.

«Провал и тюрьма? Да так и есть».

Я спросила как-то у отца: не переживал ли он из-за того, что стало с домом миссис Хансен? До появления на свет Джуни, когда мама притаскивала меня туда и бросала перед телевизором рядом с Морин, в нем не было коробок. А если они и появлялись, то стояли только в нескольких углах – помеченные и аккуратно составленные в стопки. Но после бегства отца семейства из города коробки заполонили все комнаты. И попасть из одного конца дома в другой можно было лишь по узкому проходу между ними. Коробки с барахлом, приобретенным на дворовой распродаже, мешки с одеждой, связки газет и непрочитанных журналов «Жизнь и время» грудились по обе стороны от него до самого потолка. Кухня держалась до последнего, но даже она превратилась в складское помещение с единственным свободным пятачком перед холодильником (ведь его надо было как-то открывать). Духовкой Морин с матерью больше не пользовались, хотя варочная панель оставалась ничем не занятой.

Несмотря на огромное количество вещей, дом до недавнего времени сохранял чистоту. Он был подобен большому безопасному гнезду, чего, похоже, миссис Хансен и добивалась. Но в какой-то момент в одной из куч или недоступных отдушин сдох грызун, и гадкий запах его разлагавшейся тушки начал преследовать тебя повсюду. Вот тогда я и рассказала обо всем отцу.

«Хорошие женщины – хорошие хозяйки, поддерживающие в доме чистоту и порядок; а хорошие соседи занимаются своими делами и не суют нос в чужие», – сказал папа. Он был умным. Я почти всегда соглашалась с тем, что он говорил, но в тот раз задумалась. И додумалась до того, что миссис Хансен не помешала бы помощь. Я попыталась донести это до Морин, но та заявила, что у ее матери такой дом, какой ей нравится.

– Спасибо, – пробормотала я и, втянув воздух, прошмыгнула мимо нее в тот самый один-единственный проход. Он вел прямо к лестнице с ответвлением в гостиную. Я даже расслышала звук работавшего телевизора, но разглядеть, что там шло, не смогла. Я начала подниматься по лестнице; Бренда следовала по пятам. Мне показалось, что проход стал уже, нежели был, когда я заходила к Морин в предыдущий раз. Во всяком случае, мои локти тогда ни за что не цеплялись. Вонь разлагавшегося зверька тоже усилилась. «Наверное, достигла пика и теперь пойдет на спад», – понадеялась я.

Дойдя до двери подруги, обклеенной плакатами с Энди Гиббом, я позвала:

– Морин? Ты уже собралась или нет? Мы пришли за тобой!

Стукнув в дверь, я вошла.

Беспорядок в комнате Морин отличался от того, что царил в остальной части дома. Он был обычным: на полу валялось больше одежды, чем висело и лежало в шкафу и комоде, а туалетный столик был усеян тюбиками помады, туши и сверкающими сережками. Кровать Морин была не застелена.

И пуста.

– Загляни в ванную, – велела я Бренде, но она уже пошла по коридору.

Через несколько секунд Бренда вернулась:

– Ее там нет.

***

Нам стоило немалых усилий уговорить миссис Хансен позвонить в полицию. Сначала нам пришлось убеждать ее в том, что Морин наверху не было. И даже после того, как мы проверили все уголки в доме, где теоретически мог уместиться человек, миссис Хансен продолжала твердить, что тревожиться не о чем.

Но не в характере Морин было взять и исчезнуть. И уж Бренду она предупредила бы обязательно.

Бренда тоже сомневалась в необходимости обращения в полицию, но я настояла, подначиваемая внутренним голосом. А он не сомневался: «Что-то случилось. Что-то очень скверное». Наконец, миссис Хансен позволила мне позвонить в офис шерифа.

Оттуда прислали Джерома Нильсона.

Мы стояли в ожидании на переднем крыльце, так что сразу увидели его подъехавшую машину. Шериф Нильсон был плотным, даже толстоватым человеком. А вот ростом не вышел. И все равно он был одним из тех мужчин, что выглядят гораздо крупнее и выше, чем есть. Возможно, дело было в униформе и в том, как он ее носил. А еще в его громовом, гулком голосе. Когда Нильсон направился к нам, Бренда демонстративно отвернулась – как и накануне вечером, когда он заговорил с нами перед концертом. На этот раз я объяснила невежливость подруги синяком.

Сама я встретила шерифа на середине пешеходной дорожки и повторила ему то, что уже сказала диспетчеру. Нильсон тотчас согласился с мнением миссис Хансен: повода для беспокойства нет.

– Морин, наверное, сбежала.

У меня не достало отваги вступить в спор с шерифом, но тут у моего локтя возникла Бренда с неестественно напряженным лицом:

– Она не сбежала. У нас сегодня вечером еще одно выступление. На ярмарке. Она бы ни за что на свете не пропустила его.

Я порадовалась, услышав, что Бренда беспокоилась о Морин не меньше меня.

Шериф Нильсон изучил ее подбитый глаз. Во всяком случае, я так подумала. Его глаза скрывали солнцезащитные очки со светоотражающим эффектом. Но губы сжались в тонкую линию.

– Поступим так: если Морин не появится на концерте, тогда и начнем задавать вопросы.

Шериф улыбнулся поверх наших голов миссис Хансен. Та стояла в проеме парадной двери, чтобы податься вперед или метнуться назад – в зависимости от ситуации.

– Как тебе такое предложение, Глория? – повысив голос, спросил Нильсон. – Нам еще рано тревожиться за Морин. Она появится на ярмарке сегодня вечером, я в этом убежден. А пока что повода задействовать все полицейские ресурсы на поиски твоей дочери нет. Правильно?

Мать Морин пожала плечами.

Похоже, что-то в этом жесте не понравилось Нильсону.

– Как у тебя дела, Глория? Не хочешь пригласить меня на чашечку кофе?

Шериф направился к крыльцу. Миссис Хансен нахмурилась, попятилась в дом, но дверь не закрыла. Мы с Брендой остались на пешеходной дорожке.

– Морин не явится сегодня на концерт, – пробормотала себе под нос Бренда. – У меня дурное предчувствие.

То же самое ощущала и я. И потому сильно нервничала. Стоило мне закрыть глаза, в памяти всплывала сцена: Морин, стоявшая на коленях. «А что, если те незнакомцы с ней что-то сделали?»

– Может, рассказать шерифу… о том, что мы увидели в чужом подвале? За чем застали Морин?

Бренда резко развернулась, и поначалу мне даже показалось, что она на меня наорет. Из-за того, что я упомянула о том, что мы договорились забыть. Но злости на лице подруги я не увидела. Я разглядела на нем изумление. А потом его сменил страх.

– Хизер, шериф Нильсон был там. Я думала, ты поняла.

Глава 19

Квадратная спина шерифа заслонила от нас миссис Хансен. Его мясистые руки свисали по бокам. А мое ухо опаляло неровное дыхание подруги, ожидавшей моей реакции. Только я молчала. Мне сделалось так хреново, словно Бренда ударила меня под дых.

«Шериф Нильсон был там?»

Я закрыла глаза, вспомнила свет стробоскопов, руку, сжимавшую затылок Морин и толкавшую ее голову к себе, и… этот знакомый медный идентификационный браслет на запястье гораздо более тонком, чем у шерифа. Мои глаза распахнулись.

– Соображай, – прошипела Бренда.

Вспышки света. Поделенное между ним и темнотой пространство. Мой высвеченный корпус и скрытое тьмой лицо. Как и у тех троих мужчин в подвале, выстроившихся в ряд. Морин в центре, поворачивающаяся к нам. А потом вскрик Бренды. И стук закрывшейся двери. Но уже после того, как третий мужчина, замыкавший ряд – с заплывшей жиром талией, – опустил голову вниз. Я не видела его лица, но этому мужчине и не нужно было его показывать, потому что я знала все его повадки и жесты. Я изучила их, сидя позади него в церкви.

На глаза навернулись слезы.

– Вот черт!

Бренда кивнула:

– Я была уверена, что ты разглядела его не хуже меня. Вот почему я так напряглась вчера, когда он подошел к сцене. Ты заметила, какой расстроенной была Морин? – Бренда бросила еще один недобрый взгляд на парадную дверь; шериф Нильсон уже вошел внутрь. – Пошли отсюда.

– А кто еще там был? – выдохнула я, когда мы завернули за угол.

Даже под прикрытием зеленых ветвей соседских деревьев я уже не ощущала себя в безопасности.

Бренда развела руками:

– Я видела только его лицо. Его и Морин, когда она обернулась. Похоже, они находились в подвале шерифа. Я проезжала мимо на велосипеде, но до конца не уверена. Нильсон живет на 23-й улице, так что если это и был другой дом, то его находится неподалеку.

Шериф округа устроил у себя в подвале развратную вечеринку. У меня волосы встали дыбом.

– Как Морин туда занесло?

Бренда потерла шею:

– Я не знаю, Хизер. Честно, не знаю. Морин никогда мне не рассказывала ни о чем таком. Ты же ее знаешь. Ей нравится мужское внимание. И она любит бабки. Может быть, она там получала и то, и другое.

У меня екнуло сердце. То же приходило в голову и мне. Но почему-то услышать это предположение собственными ушами оказалось страшнее, чем обдумывать его. Теперь, когда мы заговорили об этом, нам с Брендой просто необходимо было все обсудить. Начистоту.

– Там ведь были взрослые мужчины? Разве то, чем они занимались, законно? По-моему, нет.

– По-моему, тоже. – Бренда покосилась через плечо на дом Хансенов. – Я надеялась, что к нам пришлют не Нильсона. А что, если это он сделал что-то с Морин, чтобы заставить ее молчать? И поэтому ее нет дома?

Я покачала головой. Шериф Нильсон работал с моим папой. Он приходил в наш дом. Он был служителем Закона.

– То, что он делал в подвале с Морин, было, безусловно, отвратительно. Но похитить ее из-за этого? Нет! Мне в это не верится. Тем более, что Морин хранила его тайну. Уж если она нам ничего не сказала, значит, она никому об этом не рассказала. Да и что Нильсон мог сделать с Морин?

– Привязать ее где-нибудь, – предположила Бренда. – Он же не знал наверняка, что она не выдаст его секрет.

Я схватила руку подруги:

– Ты серьезно?

Бренда выдернула кисть:

– Нет. Не знаю. Просто мне тревожно.

– А Морин говорила тебе что-нибудь, пока вы ехали на вечеринку в каменоломне?

Глаза Бренды расширились:

– Я думала, что она ехала с вами.

***

Бренда ушла, чтобы подготовиться к дежурству в доме престарелых, где она подрабатывала в полсмены. А я слишком разнервничалась, чтобы сидеть в четырех стенах, и отправилась на велосипедную прогулку. Сначала у меня не было конкретного маршрута. Я бесцельно крутила педали, ища глазами Морин и медные идентификационные браслеты на мужских запястьях. Солнце нещадно припекало щеки и нос, не заботясь о том, что мне и без того было больно.

В итоге я оказалась у 23-й улицы. Большинство людей были на работе либо попивали холодный чай на своих балконах или верандах, но по пути к «Обители привидений» на окраине Пэнтауна я проехала мимо мистера Питта, подстригавшего газон. Его лицо прикрывала бейсболка, а когда он мне помахал, солнце забликовало в каком-то блестящем предмете на его запястье. Мой желудок наводнила кислота. Но когда мистер Питт опустил руку, я увидела, что это были просто часы.

Я быстро свернула на 23-ю улицу. Этот микрорайон Пэнтауна я знала плохо, но почему-то решила, что подвал, в котором мы видели Морин, находился в одном из пяти домов. Все они выглядели запустелыми; похоже, хозяева их покинули. Но в то же время они ничем не отличались от типичных одноэтажных домов Пэнтауна и совсем не походили на логова тьмы, в которые распутные мужчины завлекали юных девушек ради плотских утех.

– Смотри, куда едешь!

Я чуть не врезалась в какого-то парня на тротуаре. Негодующе зыркнув на меня, он сразу отвернулся. Я разглядела его лишь мельком – примерно одного возраста с Рикки, запавшие бегающие глазки, без усов, но с подбородком, ощетинившимся бородой, как у Эйба Линкольна. «Где-то я его уже видела… Может, среди покупателей в “Зайре”?»

– Извините! – прокричала я в спину парню.

А он, ругнувшись себе под нос, быстро удалился прочь.

Я же поехала домой.

***

Бет пробудилась из-за шума над головой. Сначала ей показалось, что заскрипели ступеньки, потом почудились голоса – мужской и женский. Но Бет уже потеряла счет времени, утратила способность распознавать звуки и перестала ухаживать за собой. Ее одежда стала жесткой и вонючей. Зубы покрылись толстым слоем вязкого налета.

Она останется здесь навсегда. Выхода нет. Ее никто не спасет.

И больше ничего не имело значения.

Бет хлопнула себя по лбу. Ударила ладонью по голове, пытаясь выбить из нее опасную мысль: нельзя допустить, чтобы она закрепилась в сознании.

«Надо держать себя в руках, воображать побег, представлять свою жизнь после этого кошмара…» Как же она станет учительницей, если не будет бороться?

Ей нужно было обрести свободу, выбраться из чертовой страшной темницы. У нее еще были дела в этой жизни.

Она, ее жизнь имели значение.

И надежда все-таки была.

Крошечная, но была.

Бет кое-что обнаружила. Какую-то форму в грязи, край чего-то, неровное, зазубренное ребро. Голая ступня Бет задела его, когда она в очередной раз кружила по зловещей камере. Она бы не заметила его, не обостри тьма до предела ее чувства. Бет опустилась на колени, принялась шарить пальцами вокруг. Она водила ими, пока ногти не стали расслаиваться и крошиться. Пока не почувствовала себя истощенной, как изголодавшаяся собака.

И тогда Бет заснула, привалившись к стене. Но она была готова вернуться к поискам, к раскопкам. Там что-то было. И оно имело значение.

Все имело значение.