Текст книги "Зверь в тени"

Глава 53

– Разжуй ее! – пропел Рикки. – Я хочу услышать ее хруст.

Что-то происходило у нас под ногами. Звуки были приглушенными, но походили на борьбу. Времени оставалось мало. Я раскусила таблетку; по пересохшему рту разлилась горечь – такая сильная, что даже язык онемел.

– Ух ты! – воскликнул Рикки и, отпустив Джуни, выхватил из моей руки пузырек. – Эд был прав насчет убийства людей. От того, что ты лишаешь жизни другого, ничего особо не меняется. И вкус у еды на утро такой же. И люди улыбаются тебе, как всегда. Но в одном Эд ошибся. И знаешь, в чем?

Я помотала головой. В голове завертелась мысль: «Если я схвачу Рикки за талию, Джуни хватит времени, чтобы сбежать?»

– Он назвал меня мальчишкой из-за того, что я не захотел спускаться к той девке. Ну, и кто теперь мальчишка? – Рикки запрокинул голову и высыпал в рот почти все таблетки – так много, что некоторые отскочили от его зубов и упали на пол. Я увидела, как он стал их разжевывать; зубы парня усеяли пенистые хлопья. – Черт возьми, и кто теперь такой же крутой, как Эд Годо? Кто теперь главный Убийца Округа Стернс? Давайте же повеселимся немного!

Джуни медленно отодвигалась от Рикки. Но он кинулся к ней и наверняка схватил бы, если бы не дверца люка, отделявшая меня от сестры. Она вдруг дрогнула, потом скрипнула и начала приподниматься.

Я застонала.

– Черт, что за фигня, – пробормотал Рикки, сощурив глаза. – Ант, сдерни с лампы платок. Эд не любит, когда комната желтая.

– Я не накрывал платком лампу, – отозвался Ант, тоже не сводя глаз с дверцы люка. – И комната не желтая.

Глава 54

Дверца люка, поначалу открывавшаяся нерешительно, вдруг резко откинулась в сторону и с гулким стуком ударилась о пол. Джуни охнула и подбежала ко мне. Мы обе попятились к дальней стене, ближайшей к входной двери. Из отверстия в полу высунулась окровавленная рука.

А за ней вынырнула женщина.

Как восставший из могилы зомби в фильме ужасов.

У меня перехватило дыхание. Женщина была запятнана кровью, глаза горели огнем, как у дикого зверя.

Но я узнала ее по рыжим волосам.

Это была Бет Маккейн.

Она поднялась по лестнице как кошка – настороженно, размеренно, спиной ко мне и Джуни. А потом мелкими шажками двинулась к нам. Нижняя челюсть Рикки отвисла, как будто кто-то вытащил зажимы. Она просто отвалилась.

Ант внезапно стал белее полотна.

– Пипец, – выдохнул он, переведя взгляд с Рикки на Бет, а потом на крышку люка. – Ни хрена себе расклады.

А Бет продолжала подбираться к нам. Наконец, она поравнялась со мной и Джуни, замерла лицом к Рикки на кухне и Анту возле спальни, с дверью к свободе за своей спиной и разверзнутым зевом люка посреди комнаты. От Бет пахло кровью и страхом. Она была истощена – один скелет, обтянутый обвисшей кожей; вялые мышцы просто болтались растянутой бесформенной паутиной на костях. В руке Бет сжимала кусок дерева или металла – непонятно чего, – заляпанный кровью; а еще я разглядела прилипший к нему клок лоснящихся черных волос.

Не стой я так близко к двери, я бы не услышала тихое царапанье ее ногтей по ручке. Настолько гипнотизирующими, притупляющими зрение были ее движения.

Наконец, Бет повернулась ко мне.

И от того, что я увидела в ее глазах, кровь в моих жилах похолодела.

– Бежим, – просто сказала Элизабет.

Глава 55

Она сорвалась с места так, словно отлично знала каменоломни. Да так оно и было, скорее всего. Ведь Бет тоже была девчонкой Сент-Клауда. Мы с Джуни последовали за ней. Я почувствовала легкое головокружение – то ли от страха, то ли из-за проглоченной белой таблетки. Но я ведь съела только одну.

«Она не убьет меня? Нет?»

Позади нас кого-то вырвало; а затем раздался флегматичный крик Рикки:

– Мы все равно вас поймаем!

Мы обогнули кострище, у которого я сидела меньше недели назад, и побежали к гранитной горе по другую сторону карьера. Бет прокладывала нам путь к ее вершине, Джуни наступала ей на пятки, я замыкала нашу цепочку. Я надеялась, что Бет знала дорогу и нас не ждал безвыходный тупик наверху. Я обернулась посмотреть, насколько мы опередили наших преследователей. Яркий лунный блеск высветил Рикки, он отставал от меня всего на пятьдесят ярдов, из ноздрей парня свисали длинные струи соплей. Он выглядел разъяренным, перескакивал с камня на камень, как горный козел. Но где же был Эд? Насколько он отстал от Рикки?

Бежавшая впереди Бет чувствовала себя на гранитной стене так же уверенно, как Рикки. Она ловко перепрыгивала с валуна на валун, поворачивалась, протягивала руку Джуни, пособляла ей, как могла. Шаги Рикки стали громче. Мне хотелось убежать от него, но слева от меня чернела непроглядная вода карьера, предупреждавшая: «Будь осторожна, или я поглощу тебя всю, как Морин». Я так и не прыгнула с вышки в тот день, в парке. Морин нырнула первой. Следом Бренда собрала в кулак все свое мужество и тоже прыгнула в воду. А я не смогла. Я даже не отважилась подняться на вышку.

– Давай! Скорее! – послышался сверху призыв Джуни.

Рикки издал странный булькающий звук. Похоже, он меня догонял. Даже мучимый рвотой, он был лучшим бегуном в сравнении со мной. Рикки съел много таблеток, но они исторглись из его желудка вместе с рвотой. А мое сердце строчило, как пулемет. Я даже испугалась: как бы его не заклинило. Я попыталась подогнать свое тело, заставить его лезть в гору быстрей. За Бет и Джуни. Но чем выше я взбиралась, тем больше возрастал риск падения вниз. Из-за страха высоты голова закружилась еще сильней. Я постаралась не смотреть вниз.

Но услышала издевку Рикки:

– Беги, не беги, но тебе от меня не спрятаться.

Его голос прозвучал совсем близко, всего метрах в трех от меня. Я попыталась рывком увеличить дистанцию, но камни были острые, а глаза заливал мутный пот.

– Давай! – позвала меня Бет.

Она уже стояла на вершине – силуэт, очерченный светом луны. Мне показалось, что она готова побежать дальше, умчаться отсюда без оглядки. Но вместо этого Бет развернулась и поспешила на помощь Джуни. Схватив сестренку за локоть, она потащила ее за собой, извинившись передо мной взглядом.

Я поняла, что он значил.

Бет не оставила бы Джуни. Она влекла ее за собой, в безопасное место.

Мне захотелось зарыдать от благодарности. Но в этот миг рука Рикки вцепилась в мою лодыжку. Я лягнула его с такой силой, что чуть не потеряла равновесие. Еще немного, и я бы покатилась кубарем вниз, в черный водоем, мерцавший в пятнадцати метрах под нами, в холодные, когтистые, серые лапы призрака, сторожившего карьеры. В попытке удержаться я вонзила ногти в каменную породу. Рикки перевернул меня на спину, лицом к себе, у самой кромки гранитной стены. Моя рубашка задралась, и острая гранитная игла, проткнув оголившуюся кожу, впилась в позвоночник. «Только не смотри вниз!»

Заплывшие, налитые кровью глаза Рикки блеснули злобой. По подбородку стекала струйка слюны. Он выпустил мою лодыжку, вытащил из-за пояса нож – наш кухонный нож! – и занес его обеими руками над моей головой. Словно собирался принести меня в жертву.

Джуни вскрикнула.

Рикки покачнулся.

А потом соскользнул и рухнул в воду.

***

Или я его столкнула. История, которую я потом рассказывала, менялась изо дня в день.

Бет божилась, что все было правильно.

– Тебе надо было выжить, крошка, любой ценой, – повторяла она.

Глава 56

В ту ночь, в полицейском участке, я попыталась объяснить шерифу Нильсону, что за таблетки находились в пузырьке из-под анальгетика.

– Там были таблетки для сердца, успокоительные «пилюли счастья» и аспирин, – сказала я, продолжая кутаться в одеяло, хотя еще час назад перестала дрожать. – Я пыталась предостеречь Рикки перед тем, как он их проглотил.

– Конечно-конечно, – пробормотал Нильсон; лицо шерифа перекосил спазм, лоб затянулся пленкой пота; острый запах его тела уже начал разъедать мне ноздри и глотку.

Шериф опрашивал меня в отдельном кабинете, с глазу на глаз; и исписал кипу бумаг прежде, чем я добралась до этой части рассказа – о том, как Рикки проглотил таблетки, которые я принесла с собой, решив убить Эда.

Я указала на его блокнот:

– Вы это запишете?

Шериф постучал пальцем по голове. «Я все держу здесь», – сказал мне этот жест.

– Нет надобности, – произнес Нильсон вслух.

Я нахмурилась:

– А вскрытие вы будете производить? Чтобы узнать, из-за чего Рикки умер? Из-за этих таблеток, которые взял у меня?

Рот шерифа изобразил холодное подобие улыбки.

– Без надобности, – повторил он, а потом встал и вышел из комнаты.

Я проводила его взглядом и, наконец, поняла, с чем мы столкнулись, в какой ситуации мы оказались.

Наконец-то я это поняла.

Отец с шерифом заправляли в Сент-Клауде всем. Их «шоу» должно было продолжаться. И оба держали в руках по гигантскому ластику. Все, что выходило за рамки их постановки – как, например, рука отца, прижимавшая голову Морин к его паху, или шериф Нильсон, фотографировавший напуганных девочек на своем яблочно-зеленом ковролине, – все это попросту было неважным. Стиралось. Уничтожалось.

Именно в тот момент, когда шериф сказал мне, что вскрытия не будет, я осознала: у них был ластик даже для этого, для вещей, которые мы делали, когда они нас раскусили.

А еще они пытались научить нас применять ластик друг к другу, стирать неудобные подробности из нашей жизни. Вот почему мы избегали разговоров о маме, сжегшей мое ухо, или о захламленном доме миссис Хансен.

Осознание этого подействовало на меня, как яд. Во мне как будто что-то умерло.

Вот только, невзирая на все, что я узнала, на огонь, разгоревшийся во мне после того, как нашелся медный идентификационный браслет, меня продолжала коробить страшная мысль: у нас не было шансов. Даже если бы стали играть по их правилам.

Если такое могло происходить в моем доме, в моем окружении, это могло иметь место везде.

Я размышляла об этом, когда в комнату заглянул агент Райан. Он зашел меня проведать, убедиться, что со мной все в порядке. Единственный человек, пожелавший дать, а не отнять. И что-то в его поведении – а вел он себя так, словно хотел и извиниться, и сразиться ради меня со злодеями – напомнило мне Клода.

– Шериф Нильсон заставлял мою подругу Морин делать ужасные вещи перед тем, как она погибла, – выпалила я, собрав все свое мужество и приготовившись сделать самое трудное из всего, что мне приходилось до этого делать.

Я решилась рассказать об отце.

Агент Райан наклонил голову, бросил взгляд назад через плечо, а затем вошел в комнату и притворил за собой дверь.

– Что он заставлял ее делать?

Наступил момент истины, а я почувствовала: мне с этим не справиться.

Зубы сами прикусили язык.

Мы в Пэнтауне привыкли хранить наши тайны. Не выносить сор из избы.

А потом… Вы не поверите в то, что случилось потом. К нам в этом тусклом, убогом кабинете присоединились мои подруги. Морин с ее неизменной позицией «Да пофиг!» и Бренда с ее непоколебимой стойкостью и крепостью духа. Они появились в ту минуту, когда я больше всего в них нуждалась. Я не видела их, не чувствовала их запаха, но я ощущала их присутствие рядом. Мы трое выросли вместе, мы вместе создавали музыку в «Вальхалле», смеялись, шутили, грустили. Мы были связаны незримыми нитями. Я прикоснулась к одиночной сережке, потерла кольцо настроения, подаренное мне Брендой перед первым и единственным концертом, который мы дали вместе, втроем. Оно приобрело нездоровый желтовато-зеленый цвет. Но мне уже стало пофиг. Потому что я почувствовала в себе силы сделать задуманное. Я должна была это сделать.

– Не только шериф, но и мой отец тоже, – сказала я. Мне показалось, будто я ступила на ломкий лед, но пути назад уже не было. – Он заставлял Морин делать ужасные вещи, а ей исполнилось только шестнадцать. И она была не единственной. У меня есть фотографии.

Агент Райан внимательно выслушал всю мою историю. А когда я разревелась так сильно, что не могла говорить, он взял меня за руку и просидел так со мной, терпеливо ожидая, когда я успокоюсь. И глаза у него были такие печальные… Но главное – он мне поверил!

Рассказав обо всем, я спросила агента, признался ли Ант. Я видела, как полицейские вывели его в наручниках из хижины. Знала, что он тоже находился где-то в здании, в каком-нибудь унылом кабинете. Или уже в КПЗ?

Агент Райан сидел напротив меня, сцепив руки на столе, как в молитве. Услышав мой вопрос, он закрыл глаза, выдержал так несколько секунд, а затем открыл глаза:

– Антон просил поговорить с тобой.

Меня словно током ударило.

– Для чего?

Но не успела я задать этот вопрос, как сама нашла ответ на него. Ант нуждался в прощении. Отчаянно нуждался.

Агент Райан понаблюдал за мной с минуту. А потом произнес:

– Ты не обязана это делать. Но если надумаешь, все будет зафиксировано. Все, что скажет он, и все, что скажешь ты.

– Хорошо, – кивнула я.

***

Меня отвели в переговорную комнату; Ант уже сидел в ней. Увидев парня, я едва не развернулась и не сбежала. Ант был бледным, как мел; в голубых глазах застыл ужас; левый глаз, который у него всегда был чуть меньше правого, теперь казался узкой щелкой.

– Спасибо, что пришла, – проговорил Ант писклявым, молящим голосом.

Он настолько походил на прежнего Анта, нашего друга, что я не сбежала, хотя и не села. А осталась стоять, скрестив руки на груди, – разделенная с ним пятью ярдами и разошедшимися путями-дорожками, по которым уже нельзя было пройти обратно до перекрестка, чтобы изменить выбор. Я пошла по пути спасения людей – тех, кого могла спасти во время стремительного забега из детства во взрослую жизнь. А Ант заблудился, прибился не к той стае и последовал за ее вожаком по опасной дорожке.

– Я сожалею, – молвил парень.

А потом выложил все – взахлеб, торопливо проглатывая окончания слов, словно боялся, что не сможет договорить, если запнется. Все, начиная с того, как погибла Морин.

Все случилось в ту ночь, после нашего выступления на ярмарке, после того, как Ант с Эдом отвезли домой меня, а Рикки Бренду. Эд с Рикки снова встретились и позвонили Морин – узнать, не хотелось бы ей развлечься. Оказалось, что там, на ярмарке, она надумала покурить травку в трейлере того парня-затейника с бородкой Авраама Линкольна. А когда вышла поискать нас, мы уже уехали. Решив, что мы ее бросили, Морин не в духе вернулась домой. Рикки убедил ее, что вышло недоразумение, и вместе с Эдом заехал за ней.

Ант не знал всего, что они с ней потом сделали.

Он знал лишь то, что они задушили Морин и бросили ее тело в карьер.

Меня стало потряхивать, и я обхватила себя руками. А Ант продолжал рассказ; его слова сыпались все быстрей и почему-то (так мне показалось) уверенней. Как будто он в очередной раз декламировал свой монолог из плохой пьесы, уже отрепетированный им многократно. Ант понизил голос почти до шепота, когда признался, что это он вместе с Рикки похитил Бренду. Он якобы не сознавал, что делал. «На меня что-то нашло», – так выразился парень. Но он не убивал Бренду, он только держал ее сначала и помог переодеть потом.

Бет Маккейн Эд похитил самостоятельно. И это он подарил золотые сережки с шариками-висюльками сначала Морин, а затем Бренде, хотя вскоре потерял к ней интерес. Третий комплект он приберег для Джуни, которую заманил в хижину.

Эд подключил сканер полицейской волны, чтобы быть в курсе всех действий копов.

Как выяснилось, ни Эд, ни Рикки ничего не знали о том, что делала Морин с Нильсоном, моим отцом и еще одним полицейским в подвале шерифа той ночью. Со слов Анта, они выбрали Морин своей жертвой, потому что знали ее, потому что она нравилась Рикки и потому что им казалось, что Морин легко уломать. Когда я спросила, почему они с Рикки похитили Бренду, раз она уже разонравилась Эду и могла бы остаться жива, Ант потерялся.

– Я не знаю, не знаю… – запричитал он плаксивым голосом, как обескураженный ребенок.

У меня не было ни времени, ни сил на то, чтобы выслушивать этот детский лепет. Я была слишком взвинчена, чтобы смолчать, позволить Анту и дальше пребывать в своем удобном незнании.

– Почему вы с Рикки это сделали, Ант?! – заорала я.

Ант уставился в стекло за моей спиной. Я знала, что за ним стоял агент Райан, он предупредил меня, что будет наблюдать за разговором. Скорее всего, за стеклом стояли и другие полицейские. Возможно, и Нильсон. И медленно вращавшиеся катушки магнитофона записывали все до единого слова.

– Они могут просто уйти, – выдавил, наконец, Ант, почесывая руку. Потом вытер рукавом нос и уставился на стол так, словно на столешнице была высечена его судьба. – Матери, я имею в виду. Или жены.

Его слова спутали мои мысли паучьими тенетами.

– О чем ты говоришь, Ант?

– Я слышал, как ругались мать с отцом. Давно. Но не то чтобы очень. После той вечеринки, на которой вы все смотрели «Корни», а мы не смогли прийти из-за того, что отец напился.

Речь шла о той вечеринке, на которой мы с Клодом в перерыве между сериями сбежали в тоннели, и я приложила ухо к двери Анта. Я слышала часть ссоры его родителей. Ссоры, после которой Ант так изменился.

– Мать сказала, что с нее хватит. Она собиралась уйти от отца… Ты знала, что они способны на такое? – Ант вскинул голову, впился в меня выпученными глазами. – Просто взять и бросить тебя?

Мой вздох наткнулся на ком в глотке. Я это знала. Они могли быть не с тобой, даже если сидели рядом, даже если жили с тобой в одном доме. Но это не было ответом на вопрос.

– А причем здесь Бренда, Ант? Вы лишили ее жизни, а нас – подруги. Зачем?

Плечи парня поникли, из глаз полились слезы.

Он действительно не знал зачем? Осознание этого подействовало на меня как сильный удар под дых; дыхание перехватило. «Господи! Что же сделал с нами этот городишко, в какие игры заставил играть, прежде чем мы поняли, что к чему, какие ставки в этой игре…» Внезапно я ощутила такое одиночество, что подумала, что умру от него.

Когда Ант, наконец, взял себя в руки, и слезы перестали течь по его распухшему лицу, он сказал мне, где спрятал ту злосчастную фотографию со мной в одном лифчике. «Он меня только за этим позвал?» Ант нуждался в прощении хоть за что-то, если не за все. Впрочем… знай я это, все равно бы пришла.

Я не испытывала ненависти к Анту, но и утешать его мне не захотелось. Он заслужил тюремное заключение. Ант сделал свой выбор, они с Рикки загубили Бренду. И разжалобить меня у Анта не вышло.

Наша встреча продлилась двадцать минут. Дольше выдержать я не смогла.

А после встречи с Антом я поговорила с агентом Райаном об отце Адольфе и попросила его проследить, чтобы Анта в тюрьме посещал другой священник. Я сделала это ради маленького Анта – того, который в начальной школе делал нам мебель для Барби. Мне хотелось верить в то, что Ант найдет обратный путь к себе прежнему. Эта задача стояла перед всеми нами, обитателями Пэнтауна. И главное – чтобы каждый получил такой шанс.

Найти путь к Свету и Добру.

Глава 57

После выписки из больницы мама сумела справиться и не только приспособиться к новым обстоятельствам, но и встретить их достойно (насколько это было возможно). И отцу, и шерифу Нильсону были предъявлены обвинения. Обоих спрятали в гостинице – для их безопасности, как нам сказали. Нильсона сместили с поста шерифа, и ему светил серьезный срок за фотографии, на которых оказались запечатлены женщины и девушки, арестованные им в последние шесть лет.

Отцу предложили сделку о признании обвинения и сотрудничестве, и он пошел на это, дав показания против других влиятельных людей Сент-Клауда, посещавших «вечеринки» Джерома Нильсона. Это спасло отца от тюрьмы, но прокурорского звания и лицензии на оказание юридических услуг он лишился.

Мама заявила, что ей этого недостаточно.

Она подала на развод, и «плевать на все, что говорит отец Адольф». Еще одним неожиданным, но приятным событием стало переселение в наш дом миссис Хансен, занявшей кабинет отца. «Это временно», – сказала она. Просто она не могла пока уехать из Сент-Клауда: оставались кое-какие дела.

Миссис Хансен настояла на том, чтобы мы называли ее по имени. «Плевать на все эти правила, – заявила она под стать маме. – А то строят из себя почтенных, добропорядочных граждан днем, а ночью готовы плясать с дьяволом. Мне хочется, чтобы вы были со мной искренни, и я отвечу вам тем же».

С собой миссис Хансен принесла свою сверкающую занавеску из янтарного бисера и повесила ее между кухней и столовой зоной. А еще она начала убираться, готовить и говорить мне и Джуни, что делать. Это было просто здорово. Когда разум мамы начинал сбоить, Глория (мне и правда стало легче называть ее по имени) ловко приводила ее в чувство. Ей на самом деле удавалось гораздо быстрее вывести маму из ментального оцепенения, чем когда-то нашему отцу. Ну, а если маму заносило слишком далеко, чтобы можно было обойтись без докторов, Глория без лишних проволочек отвозила ее в больницу. И как-то так получалось, что с ее помощью мама всякий раз возвращалась домой гораздо быстрее, чем раньше, иногда даже не задерживаясь там на ночь.

А в те дни, когда с мамой все было в порядке, Глория возвращалась в свой старый дом, чтобы отвоевать у беспорядка очередной кусочек пространства. А потом они садились с мамой на переднем крыльце, попивали холодный чай и курили. Иногда даже смеялись! Однажды я подслушала, как Глория повинилась перед мамой, но та на нее только шикнула. После этого обе замолчали на несколько минут, а потом Глория сказала: «Я, пожалуй, еще повременю с отъездом из Пэнтауна. Мне нравится смотреть, как эти сукины сыны юлят и изворачиваются, прямо как ужи на сковородке».

После этих слов они обе снова хихикнули, но на этот раз их смешки прозвучали так, словно их подхватили другие женщины. А почти следом за этим разговором в нашей гостиной появились набор столового серебра и любимая, сплетенная в технике макраме сова с огромными глазищами из бусин Глории.

В один из дней, когда мама в саду обрезала кусты роз, а Джуни играла у Либби, я завела с Глорией разговор об отце. Как бы я ни старалась о нем не думать, но у меня это не получалось. Он все-таки был мне отцом, человеком, которым я когда-то больше всего восхищалась.

– Я его совсем не знала, – сказала я Глории, ощутив, как задрожал подбородок. – Думала, что знала, а на поверку оказалось, что нет.

Глория взглянула на меня и хмыкнула. Мы находились на кухне, она готовила к ужину фондю. Глория всегда готовила так, словно собиралась закатить пир на весь мир. Когда я спросила ее об этом, мать Морин пожала плечами. «Я делаю это сознательно, – сказала она. – Разве стоит жить по-другому?»

– Ты знала отца лишь с одной стороны, – пробормотала Глория, нарезая кубиками сыр. – И та его часть была настоящей.

Я открыла рот, намереваясь поспорить. Но женщина настойчиво повторила:

– Та часть была настоящей. Но и другая – плохая – тоже. Мужчины, сбившись в стаю, совершают порой ужасные вещи, которые никогда бы не сделали в одиночку. Это их не оправдывает. Но что есть, то есть. Заруби себе на носу.

Передняя дверь распахнулась.

– Глория, неси вазу, – донесся до нас мамин голос. – У меня столько цветов, что впору открывать магазин.

Но Глория не отвела глаз от моего лица.

– Ты научишься распознавать таких мужчин, склонных проявлять темную сторону своей личности. Это нетрудно, потому что обычно они пытаются переложить свой груз на тебя. Стараются смягчить твой гнев байками о том, как им тяжело и больно, заставляют тебя сомневаться в себе, уверяют тебя в своей безграничной любви. Кто-то делает это сразу, как Эд. Но большинство движутся к этому тихими шажочками. Как твой отец.

Мое сердце застучало, как бас-барабан.

– Встретишь на своем пути такого мужчину, – продолжила Глория, – сразу разворачивайся и уходи. Даже не оглядывайся. Ничего хорошего с ним не получится. Все хорошее у нас уже есть, здесь и сейчас. Все, что нам действительно нужно.

Глория произнесла эти слова в тот момент, когда, раздвинув нити янтарных бусин, в кухню протиснулась мать – с разрумянившимися щеками, обворожительной улыбкой. Даже больно было смотреть на ее красоту. В руках в перчатках она держала потрясающий букет роз необыкновенного миндального оттенка.

– Они почти так же прекрасны, как ты, Конни! – повернувшись к маме, воскликнула Глория.

Я уставилась на ее спину, поняв: это все. Это все, что она сочла возможным сказать мне об отце. Не поняв своего отношения к этому, я решила отложить раздумья на потом. Я так и не показала Глории дневник ее дочери. И уже усомнилась, что когда-нибудь покажу. Зачем? Он только усугубит боль этой женщины. Мы все равно не узнаем, кого боялась Морин – Джерома Нильсона или Эда Годо.

Подозреваю, что обоих. У Морин была отличная интуиция. Только она не всегда к ней прислушивалась.

***

Бет решила поступать в университет Сент-Клауда, а не в колледж в Беркли. Она больше не ощущала себя в безопасности вдали от родителей.

– Пока так, – призналась она мне во время одного из еженедельных визитов. – Надеюсь, что это не навсегда. Сильную женщину не сломить.

Я улыбнулась ей в ответ, но я помнила, что увидела в ее глазах тогда, в хижине. А увидела я в них жуткое осознание того, что жизнь однажды рискует повернуться так, что ты уже не сможешь об этом забыть никогда. Да, теперь и я кое-что знала об этом и была рада, что Бет со мной рядом. Ее присутствие придавало миру красок, а мне уверенности.

Думаю, что и Бет помогало наше общение, хотя каждый раз, когда девушка приезжала к нам в гости, она врывалась в дом так, словно оставила утюг включенным. И только прикоснувшись ко мне или Джуни – к щеке, руке или волосам, – Бет выдыхала полной грудью. Тем не менее с каждым приходом к нам Бет оздоровлялась. Ее мышцы наливались силой, глаза становились ясней. Правда, она материлась по-черному. Я не знала, всегда ли она сквернословила или нет. Но для себя решила: если кто и заслужил ругаться, как сапожник, то это Элизабет Маккейн.

И Эд, и Рикки были мертвы. Рикки утонул и не всплыл, пока его тело не подняли водолазы. А об Эде позаботилась Бет в подвале. Она одолела его – того самого Эда, который, по свидетельству агента Райана, в ярости убил свою первую девушку, когда она решила его бросить, а потом промучил сутки походившую на нее официантку в Сент-Поле, пока та не попыталась убежать. Агент Райан был уверен, что Эд извлек из этого урок и намеревался держать Бет в темнице неопределенно долго.

Репортеры прозвали Бет «героиней, спасшей себя». Бет смеялась, читая подобные строки, но ее смех не звучал радостно.

«Я бы не отказалась от чьей-нибудь помощи», – бросила она как-то.

Иногда мы с Бет и Джуни усаживались на крыльце и хранили молчание, согретые теплом друг друга. А иногда Бет упрашивала меня сыграть на барабанах, и мы – все втроем – бежали к Глории. И по пути прихватывали Клода. Потом открывали гараж, зажигали лавовые лампы, и я ударяла палочками по барабанам. Джуни трясла бубном, Клод стучал по треугольнику, а Элизабет танцевала. Но никто не играл на бас-гитаре и не пел. Я еще не была готова к этому. Я изо всех сил старалась сохранять радостное выражение на лице, но временами сердце разрывалось: так тяжело, так горько было находиться в гараже без Бренды и Морин. Должно быть, Клод ощущал это тоже, потому что иногда он подходил ко мне и приобнимал – именно в тот момент, когда я больше всего в этом нуждалась.

Мы теперь – пара. Сперва, только начав встречаться, мы оба испытывали некоторую неловкость, даже стеснение. Но так было лишь до первого поцелуя. Я тогда так сильно напряглась, но стоило губам Клода – таким теплым, с таким приятным, сладковатым привкусом лимонада – найти мои губы, и меня до самых пяток пробрало желание навсегда остаться в объятиях этого парня. Я ощутила себя настолько желанной, любимой и защищенной, что расплакалась. Многие парни психанули бы из-за этого или, хуже того, подняли бы меня на смех. Но не Клод. Он расплакался вместе со мной.

***

– Знаете, чем мы сегодня займемся? – спросила Бет, глядя в голубое небо.

Мы сидели на переднем крыльце, засушивали для гербария желтые листья, подобранные на лужайке. Прошел уже месяц с тех пор, как мы пошли в школу: Джуни в восьмой класс, я в одиннадцатый, а Бет на первый курс колледжа. В последнее время она стала немного раздражительной и беспокойной. Она никогда не жаловалась. Но похоже, ей было непросто жить в городке, где тебя все знали.

– Чем? – поинтересовалась Джуни.

Она начала укладывать волосы, как Бренда, а макияж теперь наносила умеренней, чем летом. И благодаря этому, наконец, стала выглядеть на свой возраст.

– Мы поедем в парк развлечений – в Вэллифейр, пока они не закрыли сезон, – с триумфом в голосе объявила Бет и, вытащив из кармана своих брюк из рубчатого плиса ключи, потрясла ими перед моими глазами: – Ты за?

– Конечно, – улыбнулась я. Всю последнюю неделю Бет учила меня водить, но я оказалась «трудной ученицей». – Только я ни за что не сяду за руль.

– Отлично, – согласилась Бет.

Уведомив маму и Глорию о том, куда намылились, мы набились в оранжевую «Вегу» Бет. В дороге мы хранили молчание. А когда зашли в парк, я при виде американских горок затосковала по Морин и Бренде. Но постаралась примириться с тем, что ждало меня впереди. В парке все напоминало о подругах – и запах жвачки «Баббл Юм», которую так любила Морин, пока не поверила слухам о том, что ее производили из паучьих яиц; и повторный показ сериала «Пейтон-Плейс», который мы с Брендой смотрели с таким фанатизмом, которому бы позавидовали самые ревностные почитатели этой мыльной оперы; и все хорошие песни, звучавшие из динамиков. Весь этот мир кричал: твоих лучших подруг больше нет. Но в то же время напомнил мне о том, какими классными они были. И я прокатилась на колесе обозрения и вопила за троих – за себя, за Бренду и за Морин – полусмеясь, полуплача.

Джуни, похоже, встревожил мой всплеск эмоций, но Бет стиснула мою руку и дала им излиться наружу. Забавно, но я никогда прежде не замечала, насколько они похожи – Бет и Джуни. У обеих были рыжие волосы, веснушки, широкие, открытые улыбки и даже одинаковые «гусиные лапки», появлявшиеся при смехе в уголках глаз у обеих, несмотря на разницу в возрасте. Их легко можно было принять за сестер, но мою радость от осознания этого отравил комок, вставший в горле, когда я вспомнила, что именно поэтому их выбрал Эд – они напомнили злодею его первую подружку, ту, которую он убил. Вот так – во взлетах и падениях, в смене настроения – прошел весь день. К вечеру мы все были выжаты, как три лимона.

На парковке по пути к машине нам попалось одно дружное семейство; его глава немного походил на папу, на Кеннеди, только в этот раз знаменитого. Мужчина покосился на нас, заметил наши хмурые лица. Он не знал, что мы попросту вымотались. Он не видел, как мы вместе развлекались, и не понял, что у нас все было в порядке.