Текст книги "Отныне и вовек"

Они все посмотрели на него.

– Никогда не надо ничего откладывать на потом, – в голосе Слейда было отчаяние. – А то ничего и не будет.

– У нас же ни бумаги, ни карандаша, – сказал Пруит.

– У меня с собой записная книжка. И карандаш есть, – Слейд торопливо полез в карман. – Я их всегда при себе ношу. Записываю разные мысли… Ну, давайте сочинять. И сразу запишем.

– Черт, – Пруит растерялся. – Я не знаю, как начать.

– А ты подумай, – возбужденно настаивал Слейд. – Можно как угодно. Это же про армию, верно? Про солдата. Про сверхсрочника. Знаешь что… начни с того, как у парня кончается контракт и он берет расчет.

Энди взял гитару и стал задумчиво наигрывать минорную мелодию своего блюза. Горячий, граничащий с одержимостью энтузиазм Слейда постепенно заражал остальных. Слейд был взбудоражен, его бившая через край энергия захлестывала их всех, и Пруит подумал, что Слейд похож сейчас на Анджело – тот тоже так заводился, когда хотел выиграть в покер.

– Дай-ка твой фонарик, – сказал он, – а то ничего не видно.

– А как же светомаскировка? – заколебался Слейд.

– Ничего. Лейтенанту и всем этим было можно, а нам – нет? – Пруит направил свет на записную книжку. – Срок вышел в понедельник … Как это тебе для начала? Ты запиши. Мы начнем с понедельника, когда солдат берет расчет, и пройдем по всем дням недели до следующего понедельника, когда он снова вербуется. Как ты думаешь?

– Отлично! – Слейд начал записывать: – Срок вышел в понедельник … Что дальше?

– И я беру расчет, – негромко сказал Энди, продолжая играть.

– Класс! – Слейд записал. – Дальше?

– Такую кучу денег, – Пятница улыбнулся, – не просадить за год.

– В кармане тяжело – неужто так бывает? – сказал Пруит и сам же закончил: – Когда еще судьба солдата приласкает?

– Блеск! – заорал Слейд. – Сила! Подождите, я запишу. Вы очень быстро, я не успеваю.

Энди тихо играл, повторяя одни и те же три фразы, будто ничего больше для него сейчас не существовало.

– Дальше можно так: Поехал во вторник в город, – предложил Слейд.

– Лучше не «поехал», а «махнул», – поправил Пруит. – Махнул во вторник в город. Так больше по-солдатски, – объяснил он и снова вспомнил Маджио.

– Идет. – Слейд записал.

– Снял номер экстра-класс, – выпалил Пятница. Он вдруг словно опьянел.

Они все вдруг словно опьянели, подстегнутые возбуждением Слейда. Они были сейчас как четыре наэлектризованных грозой железных гнома, из тех, что группками стоят враскоряку на садовых клумбах: на растопыренных пальцах вспыхивают искры, и вспышки перепрыгивают по цепочке с одной фигурки на другую.

– Дела пока отложим, – сказал Пруит.

– Живем один лишь раз, – тихо произнес Энди, перебирая струны.

– Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем, – Слейд радостно засмеялся. – С солдатскою судьбой мы втемную играем, – лихорадочно записывал он.

– По кабакам всю среду, – вступил Пруит, – с друзьями пил дай бог.

– Японочку-красотку кто пропустить бы мог! – ухмыльнулся Пятница.

– Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно, – тихо, печально пропел Энди. – Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.

– Подождите! Не так быстро! – восхищенно закричал Слейд. – Дайте запишу. Эк вы разогнались. Я не успеваю.

Они подождали, пока он торопливо нацарапает карандашом в записной книжке. Потом принялись сочинять дальше, неожиданно открытый в себе талант изумлял и пьянил их, они удивленно поглядывали друг на друга: кто бы мог подумать, что это так просто!

Стремительными пулеметными очередями они выдали еще два куплета, и Слейд опять закричал, что не успевает. Круглое лицо Слейда и металлический наконечник его карандаша, подсвеченные фонариком, ярко блестели.

– Дайте же мне записать, – взмолился он. – Подождите… Я сейчас… Есть! Давайте я вам прочту, что получилось, а потом пойдем дальше. Но сначала послушайте.

– Ладно, читай. – Пруит нервно щелкал пальцами.

Энди чуть слышно перебирал струны, будто разговаривал сам с собой. Пятница поднялся на ноги и расхаживал взад-вперед.

– Читаю, – сказал Слейд. – Итак, «Солдатская судьба» …

– Подожди-ка, – прервал его Пятница, глядя с насыпи вниз, туда, где был лагерь. – По-моему, сюда кто-то идет. Посмотрите.

Они повернулись и уставились вниз, как зрители на галерке. Вокруг темнеющего густым черным пятном грузовика снова копошились огоньки. Один огонек, отделившись от остальных, карабкался по тропинке в их сторону.

– Это Рассел, будь он неладен, – сказал Энди. – За мной идет. Небось пора на КП возвращаться.

– Тьфу ты! – заволновался Пятница. – Мы так не успеем сочинить до конца.

– Допишете без меня, – огорченно сказал Энди. – Я поеду, а вы оставайтесь и дописывайте. Завтра мне покажете.

– Нет, так не пойдет, – возразил Пруит. – Начали все вместе – все вместе и закончим, Рассел может и подождать, не умрет.

Энди кисло посмотрел на него:

– Рассел-то подождет. А вот лейтенант разорется, это как пить дать.

– Ничего не будет. – Пруит беспокойно нахмурился. – Ты же сам знаешь, они еще долго будут собираться. Полчаса как минимум. Ну давай, – нервно поторопил он Слейда. – Читай.

– Сейчас. Итак, «Солдатская судьба» … – Слейд поднес к глазам записную книжку и придвинул фонарик поближе, Потом вдруг выронил книжку и сердито хлопнул себя ладонью по шее. – Москит, – виновато объяснил он. – Извините.

– Давай я буду держать фонарик, – нетерпеливо сказал Пруит. – Читай, черт возьми. А то некогда будет дописывать.

– Читаю. Итак, «Солдатская судьба», – Слейд обвел их глазами и повторил:

Солдатская судьба

 
Срок вышел в понедельник,
И я беру расчет,
Такую кучу денег
Не просадить за год.
 
 
В кармане тяжело – неужто так бывает?
Когда еще судьба солдата приласкает?
 
 
Махнул во вторник в город,
Снял номер экстра-класс,
Дела пока отложим,
Живем один лишь раз.
 
 
Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем.
С солдатскою судьбой мы втемную играем.
 
 
По кабакам всю среду
С друзьями лил дай бог,
Японочку-красотку
Кто пропустить бы мог?
 
 
Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно,
Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.
 
 
В четверг еле поднялся,
Разбитый и больной,
Японочка исчезла
Со всей моей казной.
 
 
Солдата обобрать любая шлюха может,
Солдатская судьба сама ей в том поможет.
 
 
По барам шарю в пятницу,
Друзья, вы где? Их нет.
«А ну, катись, рванина!» —
Кричит мне бармен вслед.
 
 
История моя, увы, совсем не нова,
Солдатская судьба порою так сурова.
 

– Вот! – с торжеством сказал Слейд. – И чихал я, кто что скажет, – гордо добавил он. – Я лично считаю – класс! Давайте дальше?

Пруит продолжал щелкать пальцами.

– В тюрьме в субботу скучно, – предложил он. – Сквозит изо всех дыр… Это сразу две строчки, понял?

– Ясно, – кивнул Слейд, записывая.

– Погодите, – прервал их Пятница. – Это не Рассел!

Они замерли и все разом посмотрели на приближающийся силуэт. Это действительно был не Рассел. Энди быстро поддал ногой почти пустую бутылку, и она полетела с насыпи вниз. Слейд направил фонарик на шагающего к ним человека. В темноте вспыхнули две золотые полоски погон. Слейд вопросительно поглядел на Пруита, не зная, как быть.

– Смирр-р-на! – гаркнул Пруит. У него это вырвалось автоматически.

– Что это вы, интересно, тут делаете среди ночи? – спросил пронзительный и тонкий голос лейтенанта Колпеппера, как нельзя лучше подходивший к фамильному колпепперовскому острому носу и к прямой, как шомпол, фамильной колпепперовской спине.

– На гитарах играем, сэр, – ответил Пруит.

– Об этом я и сам догадался. – Голос звучал сухо и насмешливо. Лейтенант подошел к ним. – Какого черта вы включили фонарь?

– Нам нужно было кое-что записать, сэр, – сказал Пруит. Остальные трое молча глядели на него, как на своего полномочного представителя. Пруит старался, чтобы голос не выдал охватившие его досаду и злость. Все, сегодня они свой блюз так и не допишут. – Ночью по всей территории ходили с фонариками, сэр, – сказал он. – А мы здесь только на пару минут включили. Думали, ничего страшного.

– Не прикидывайтесь, Пруит, – все тем же сухим и насмешливым тоном сказал Колпеппер. – Вы все прекрасно знаете, что условия полевых учений максимально приближены к боевым. А это включает и полную светомаскировку.

– Так точно, сэр.

– Внизу фонарями пользовались для дела. Проводилась проверка постов. Ни при каких других обстоятельствах фонари не включаются.

– Так точно, сэр.

– А в боевых условиях посты будут проверять тоже с фонариками? – спросил Слейд. Голос у него дрожал.

Сохраняя выработанную многими поколениями колпепперов традиционную колпепперовскую выправку, лейтенант повернул голову. Фамильные колпепперовские прямые плечи и окостеневшая спина остались при этом неподвижны.

– Когда рядовой обращается к офицеру, – процедил Колпеппер, – он обычно добавляет слово «сэр».

– Так точно, сэр, – вытянулся Слейд.

– Кто этот солдат? – прежним насмешливым тоном спросил Колпеппер. – Мне казалось, в нашей роте я знаю всех.

– Рядовой Слейд, сэр, – отрапортовал Слейд. – Семнадцатая группа аэродромного обслуживания при аэродроме Хикем, сэр.

– А здесь что вы делаете?

– Пришел послушать музыку, сэр.

Колпеппер перевел фонарик с Пруита на Слейда:

– Вы сейчас должны быть на посту?

– Никак нет, сэр.

– Почему же вы не в своей части?

– Потому что, когда я не на посту, я имею право делать, что хочу, – с безнадежной злостью ответил Слейд. – Устав не запрещает в свободное время ходить к знакомым. Я ничего не нарушил.

– Возможно, – сухо сказал Колпеппер. – Но, к вашему сведению, мы в пехоте не разрешаем чужим солдатам шататься вокруг нашего расположения. И особенно среди ночи. Ясно? – внезапно рявкнул он.

Все молчали.

– Пруит!

– Да, сэр?

– Вы здесь старший. И за это безобразие я буду взыскивать с вас. Люди в лагере спят. Некоторым, – он поднес к глазам часы, – через тридцать семь минут заступать на пост.

– Поэтому мы сюда и забрались, сэр. Никто не жаловался, что мы мешаем.

– Возможно, – сухо сказал Колпеппер. – Но это ничего не меняет. Факт остается фактом: во-первых, вы нарушаете как общий распорядок, так и мои конкретные распоряжения, а во-вторых, вы зажгли свет на возвышенном участке местности, несмотря на приказ о полной светомаскировке. – Лейтенант снова направил луч фонарика на Пруита.

Никто на это ничего не сказал. Все четверо думали сейчас о другом – о том, что они не успели дописать блюз, и теперь, может быть, никогда его не допишут, потому что человек не ротатор, который запустишь – и шлепай себе страницу за страницей; ведь для того, чтобы сочинить слова к песне, нужно особое настроение, а оно вряд ли вернется к ним скоро. И во всем виноват Колпеппер. Но говорить это вслух было нельзя.

– Если ни у кого нет других предложений, я думаю, мы на этом закончим нашу дискуссию, – насмешливо сказал Колпеппер. – Когда будете спускаться, можете включить фонарик.

– Есть, сэр, – и Пруит отдал ему честь.

Колпеппер сухо приложил руку к козырьку. Энди, Слейд и Пятница, точно спохватившись, тоже отсалютовали лейтенанту. Колпеппер ответил им тем же, строго официально и всем сразу. Он пропустил их вперед, потом вслед за ними начал спускаться по тропинке, светя себе под ноги фонариком. Они свой фонарик не включили.

– Офицерье вонючее! – глухо пробурчал Слейд. – Чтоб они сдохли все! Прямо школьником себя чувствуешь: чуть что не так – линейкой по рукам!

– Наплюй! – громко сказал Пруит. – Так как тебе пехота? Все еще нравится? – спросил он с издевкой. Играть дальше комедию не имело смысла. Никто больше не сказал ни слова.

У грузовика их ждал Рассел.

– Я ничего не мог поделать, – зашептал он. – Он, как свет увидел, сразу наверх попер. Я вам даже крикнуть не мог.

– Не мог так не мог, – холодно сказал Пруит. – Ничего страшного. Наплевать. – И вдруг разозлился: – А чего это ты шепчешь?

Сзади подошел Колпеппер.

– И вот еще что, Пруит, – язвительно сказал он. – Хочу поставить вас в известность. Я приказал дежурному капралу заглядывать на насыпь. Так что не вздумайте снова туда лезть, когда я уеду.

– Так точно, сэр. – Пруит отдал честь. – Мы бы и так не полезли. Для нас все уже кончено, сэр. – Это прозвучало очень напыщенно, и он про себя выругался. Колпеппер усмехнулся и сел в кабину грузовика.

– Рассел, а где первый сержант? – спросил он.

– Не знаю, сэр. Наверно, решил здесь задержаться.

– А как он вернется назад?

– Не знаю, сэр.

– Что ж, – Колпеппер довольно улыбнулся. – Значит, он сам себя наказал. К побудке он обязан быть на КП. Теперь будет добираться пешком. Эндерсон, что вы стоите? Садитесь, мы уезжаем. – Он повернулся к Расселу: – Поехали. Эта дыра мне уже осточертела.

– Есть, сэр, – откликнулся Рассел.

Грузовик развернулся и выехал с территории лагеря, оставив после себя зияющую пустоту. Они стояли у прохода в проволочном заграждении и смотрели, как грузовик тяжело переваливается на ухабах, выбираясь на дорогу. В отблеске фар был виден силуэт Энди, сидевшего в кузове с гитарой в руках.

Пятница засмеялся, пытаясь заполнить пустоту смехом:

– Отлично провели времечко, да? Спасибо за чудесный вечер, было очень весело!

– Держи. – Слейд протянул Пруиту листки, вырванные из записной книжки. – Пусть будет у вас. Может, еще понадобится.

– А переписать не хочешь? Чтобы у тебя тоже было?

Слейд покачал головой:

– В другой раз. Мне пора. Скоро снова заступать.

– Ладно, – сказал Пруит. – Бывай.

– Ты поосторожнее, – посоветовал Пятница. – Будешь к нам приходить, смотри, чтобы он тебя снова не засек.

– Сам знаю. Мог и не говорить. Ладно, ребята, увидимся, – Слейд двинулся через проложенную грузовиком колею к дороге.

– Думаешь, он к нам переведется? – спросил Пятница.

– Сомневаюсь. Ты бы на его месте перевелся? На, – он ткнул ему листки. – Отдашь Энди. Это его. Музыку ведь он сочинил.

– Ничего, мы это еще допишем, – Пятница взял у него листки, аккуратно сложил их, сунул в нагрудный карман и застегнул пуговицу. – Найдем время. Когда в гарнизон вернемся.

– Да, – сказал Пруит. – Обязательно.

– А вообще можем и сейчас дописать, – загорелся Пятница. – Ты и я – вдвоем. Сядем на кухне и допишем. Мы теперь и без музыки сможем.

– Дописывай, сам. Я немного пройдусь. – Пруит прошел сквозь проход и двинулся через колею к дороге.

– А может, все-таки допишем сейчас? – с надеждой крикнул ему вслед Пятница. – Давай, а?

32

Дойдя до дороги, Пруит остановился. Голос Пятницы все еще долетал до него: итальянец продолжал что-то возбужденно обсуждать сам с собой. А Слейд уже исчез – и не видно его, и не слышно. Если уйти подальше, то Пятница тоже скоро исчезнет.

Он повернул налево и зашагал по щебенке в сторону главных ворот. Направо была свалка металлолома, где находился пост Слейда. Сменщик Слейда обязательно его остановил бы. А узнав, что он тоже солдат, захотел бы с ним потрепаться. Ему же сейчас не хотелось ни с кем разговаривать. И заводить новые знакомства тоже не хотелось. Поэтому он и пошел налево. Одно знакомство в день вполне достаточная нагрузка для нормального человека. Он шел очень медленно, чтобы не догнать Слейда.

Насыпанная толстым слоем щебенка поскрипывала в темноте под его полевыми ботинками. Неизрасходованная энергия выпитого виски бурлила в нем, пронизывала его насквозь горячими волнами. Жалко, нечего больше выпить. Он бы с удовольствием напился до одури, до беспамятства! Ты не можешь жить без горна, это понятно, но, похоже, тебе запрещено даже сочинять жалкие стишки для солдатского блюза.

Ведь, когда семейство Колпепперов посетило их на насыпи, у него в голове был уже весь следующий куплет. Куплет про субботу; и получился он отлично.

Он шагал в темноте по дороге и проговаривал про себя:

 
В тюрьме в субботу скучно.
Сквозит изо всех дыр.
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
 
 
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба зовет меня назад.
 

В городской тюрьме Ричмонда в штате Индиана их запихнули в камеру на втором этаже, и в субботу вечером они стояли на скамейках и смотрели, как по центральной улице гуляет народ. Они залезали на скамейки, потому что иначе было не дотянуться до окон. Их было в камере четверо. Всех взяли за бродяжничество. Продержали неделю, потом выпустили. Бродяг тогда было полно, а тюрьмы не резиновые. Был 1931 год.

Это как с горном – твоей музыке поверят, только если ты сам пережил то, о чем пытаешься рассказать, а у него все уже было в голове, и он готов был продиктовать Слейду слова. Кроме него, никто не смог бы сочинить этот куплет, потому что они ни разу не сидели в тюрьме. А теперь куплет, может быть, так и останется незаписанным. У него не было с собой ни карандаша, ни бумаги, да даже если бы и были, он не стал бы записывать. Он бы порвал бумагу, а карандаш выкинул. С горькой радостью он подумал, что, возможно, лишает мир чего-то важного и прекрасного.

А впрочем, что такое этот мир? Сплошное засилье колпепперов.

Едва ты появляешься на свет, семейства колпепперов берут тебя за шкирку.

Он шагал в темноте по пустой дороге, и его переполняла щемящая жалость ко всем пруитам, живущим в этом мире; он думал о недописанном блюзе и о том, что они не взялись бы его сочинять, если бы не идиотское преклонение Слейда перед пехотой. Так что все это нелепая случайность: Слейду стало стыдно, что он соврал про пластинки Джанго, и он захотел как-то загладить свою вину, потому и навязал им эту глупую затею. Да, нелепо. Нелепо и смешно.

Голос Пятницы, спорившего с Пятницей, растаял далеко позади, и он теперь остался один, в своем собственном, замкнутом мире, радиус которого измерялся десятью футами щебенки. Только что ему хотелось остаться одному. Но сейчас одиночество давило. Этот замкнутый мир сросся с ним, как луч прожектора, намертво прилипший к танцору на сцене.

Он побежал. Но ему было не оторваться, от этого своего мира. Он не мог убежать от него, как не мог убежать и от мира колпепперов.

Он перешел на шаг. Шагал по дороге и размышлял, допишут они блюз или нет. Скорее всего, нет, разве что Слейд переведется в Скофилд, чтобы их вдохновлять. Слейду нравится пехота только потому, что сам он служит в авиации. Пруит громко засмеялся, смех был горьким и радостным.

– Стой!

Пруит остановился. Встал как вкопанный. Никаких постов здесь вроде быть не должно. Но когда командуют «стой!», лучше не спорить. Тем более если вслед за окриком из темноты возникнет часовой с заряженным пистолетом.

– Кто идет? – требовательно спросил тот же голос.

Совсем рядом, на границе с его замкнутым в десять футов щебенки миром, произошло какое-то движение, блеснуло что-то похожее на пистолет.

– Свой, – ответил он в соответствии с уставом.

– Подойди ближе, свой, и назовись, – громыхнул голос.

Пруит медленно, в полном соответствии с уставом, двинулся вперед.

– Стой! – в ту же секунду рявкнул бестелесный голос.

Пруит замер на месте. Происходящее больше не соответствовало никаким уставам.

– Кто идет? – снова рявкнул голос.

– Свой, черт возьми!

– Подойди ближе, свой, черт возьми, и назовись.

Пруит шагнул вперед.

– Стой! – в ту же секунду загремел голос, и в темноте качнулся маслянистый блик.

Пруит остановился.

– Эй, что за шутки?

– Молчать! – Отделившийся от темноты силуэт навел на него какой-то тускло поблескивающий предмет. – Вольно! Разойдись! Кругом! Направо! Кто идет?

– Рядовой Пруит. Седьмая рота …-ого пехотного полка, – отчеканил Пруит, начиная смутно догадываться.

– Рядовой Пруит, седьмая рота …-ого пехотного полка! Подойди ближе и умри от моей пули! – проревел голос.

– Тербер, иди ты в задницу, – сказал Пруит, приближаясь к нему.

– Ба-бах! – гаркнул Тербер и попятился. В руке у него качался все тот же поблескивающий предмет. – Пиф! Паф! Попал!.. Ты убит. Ба-бах!

– Кончай ломать комедию. – Пруит поморщился. Он уже разглядел, что блестит у Тербера в руке. Это была бутылка.

– Так-так. – Тербер пьяно хихикнул. В глазах у него зажглись смешливые огоньки. – Хорошо я тебя разыграл, а? Привет, малыш. Ты чего-то здесь расхаживаешь? Ведь темно. Ненароком и подстрелить могут. Не слыхал про такое?

– Я гуляю, – с вызовом сказал Пруит.

– Так-так… Говоришь, гуляешь? Я слышал, лейтенант испортил вам все веселье.

– Сволочь он.

– Ай-я-яй, – Тербер погрозил пальцем. – Разве можно так говорить про человека из славного рода Колпепперов? А тебе известно, что во всех войнах, которые вела наша отчизна, сражалось минимум по одному Колпепперу? Начиная с той войны, когда Тейлор[32]32
  Тейлор Закария (1784—1850) – американский генерал, ставший впоследствии двенадцатым президентом США.


[Закрыть] оттяпал у Мексики Калифорнию. Может, лично ты хотел бы, чтобы у нас не было Калифорнии? А где бы, интересно, мы тогда кино снимали? Что бы стало с нашим миром, если бы не колпепперы? Как по-твоему?

– Пошли они все куда подальше!

Тербер дурашливо зацокал языком:

– Ай-я-яй. Необразован… не печется о благе человечества… к тому же дурно воспитан… Тебя лучше расстрелять. Ба-бах!.. Пиф-паф. Ты убит. Я в тебя попал. Как тебе мой новый пистолет? – Он выставил бутылку перед собой. Пруит протянул руку, но Тербер тотчас убрал бутылку. – Но-но. Ты поосторожнее. Заряжено.

– Ты, я вижу, тоже зарядился.

– Хочешь выпить?

– Мне твоего виски не надо. Захочу – сам достану.

Тербер задумчиво разглядывал свой «пистолет».

– Заряжено, – повторил он. – Валит с ног медведя. Бабах! Медведя хочешь? – Он подкинул бутылку в воздух и поймал на лету. – Я, малыш, стреляю как снайпер. Хочешь, можем как-нибудь пострелять на пару. Посмотрим, у кого лучше получается, – сказал он, ухмыляясь.

– Чего это ты вдруг расхвастался?

Тербер и Пит Карелсен были лучшими стрелками в полку, вне всякой конкуренции. У обоих были отличные узкоствольные винтовки «03», и оба только что не молились на них. Вместе с главным сержантом О'Бэнноном и капитаном Стивенсом из второй роты они составляли полковую стрелковую команду. И как бы здорово кто-то ни стрелял, Тербер всегда умудрялся его переплюнуть. Это было даже несправедливо.

– Да нет. – Тербер усмехнулся. – Я не хвастаюсь. Ты, говорят, и сам стреляешь как бог. Я слышал, две недели назад ты устроил на стрельбище целый спектакль. Так что, думаю, тебе будет интересно проверить себя в паре с настоящим стрелком.

– Идет, – сказал Пруит. – Говори когда.

– Устроим маленькое спортивное соревнование. По всем правилам. Ну и заодно скромное товарищеское пари. Поставим долларов по сто. Ты как?

– Будем ставить поровну?

– Мне, наверно, надо поставить больше.

– Я думал, ты хочешь, чтобы это я поставил больше.

– Зачем же? – Тербер хитро усмехнулся. – Я тебя грабить не собираюсь.

– Где будем стрелять? И когда? Прямо сейчас?

– Стрелять надо на стрельбище. – Тербер опять усмехнулся. – Чтобы все по правилам. Учебные стрельбы начнутся примерно через месяц.

– Тю! Я думал, ты предлагаешь сейчас.

– А из чего стрелять? У меня с собой только этот пузырек. Придется подождать, пока начнутся стрельбы.

– Значит, ставим поровну. И чтобы было честно, ты дашь мне свой стереоприцел. Идет?

– Конечно.

– Когда начнутся стрельбы, меня, может, здесь уже не будет.

– А ведь ты прав. Ей-богу, – Тербер мотнул головой и щелкнул пальцами. – Я и забыл. Ты же к тому времени будешь в тюрьме. Тьфу ты, черт! – с досадой чертыхнулся он.

– Что, сразу на попятный?

– А как же! – Тербер ухмыльнулся. – Я всегда чуть что – на попятный. – Он сел прямо на щебенку и скрестил ноги по-турецки. – Держи, старик. Выпей.

– Ну давай. – Пруит взял у него бутылку. – Мне что из твоей бутылки, что из бутылки Колпеппера – все едино.

– Вот и хорошо. Мне тоже все едино, кого поить – тебя или Колпеппера.

Виски, обжигая желудок, смешался с бурлившими там винными парами. Пруит уселся посреди дороги рядом с Тербером, отдал ему бутылку и вытер рот рукой.

– Знаешь, а все-таки дерьмовая она штука, наша жизнь.

– Полное дерьмо, – пьяно кивнул Тербер и приложился к бутылке. – Дерьмо и паскудство.

– Обязательно испортят человеку настроение.

– Это факт, – кивнул Тербер. – Это они умеют. Ты теперь у Колпеппера в черном списке.

– Я у всех в черном списке. Колпеппер – это мне для комплекта.

– Точно. Теперь у тебя на руках полный набор. Можешь выложить «флеш-рояль». Или «фул».

– Или пять одной масти, – подхватил Пруит. – С джокером. Джокер – он кого хочешь изобразит. Большой шутник.

– Большой шутник – это ты, – Тербер протянул ему бутылку. – Правильно я говорю?

– Правильно.

– А я, между прочим, попал в черный список к Старку. Теперь хоть в ресторан ходи. Но до тебя мне далеко.

– Как же это случилось? – поинтересовался Пруит. Глотнув виски, он передал бутылку Терберу. Светло-желтая полоса щебенки тянулась перед ними и позади них, постепенно расплываясь и исчезая в темноте, точно лунная дорожка на черной глади моря.

– А не важно как, – хитро прищурился Тербер. – Не важно.

– Ясно. Не доверяешь. А я тебе доверяю.

– Мы сейчас не обо мне говорим, – парировал Тербер. – А о тебе. Ты, Пруит, лучше скажи, чего ради ты хочешь себя угробить? На кой ляд корчишь из себя большевика?

– Не знаю, – уныло сказал Пруит. – Сам давно пытаюсь понять. Наверно, таким родился.

– Фигня. – Тербер снова отпил из бутылки и уставился на Пруита осоловевшими глазами. – Самая что ни на есть натуральная фигня. Чистой воды. Ты не согласен? Ну давай, не соглашайся, спорь.

– Не знаю я…

– А я говорю, фигня, – назидательно сказал Тербер. – Такими не рождаются. Вот я, например. Я же не таким родился. На, – он протянул бутылку. – Пей.

Пока Пруит пил, он смотрел на него и хитро щурился.

– Хреново все это устроено, а? Вот ты, например. Тебе дорога прямым ходом в тюрьму. Или, например, я. Меня рано или поздно разжалуют. И вот тебе, пожалуйста, мы оба – сидим вдвоем посреди этой вшивой дороги. И вдруг, понимаешь, грузовик! И прямо на нас! Что тогда?

– Тогда плохо, – сказал Пруит. – Умрем мы тогда, вот что. – Он чувствовал, как новая порция виски смешивается с тем, что он выпил раньше, и смесь взрывается, обдавая его изнутри жаром. Умрем, думал он. Умрем… умрем… умрем.

– И всем на это положить, – сказал Тербер – Никто даже не всплакнет. Вот такие пироги. Нет, знаешь, ты лучше здесь не сиди. Давай-ка лучше подымайся и садись поближе к обочине.

– А ты? – Пруит отдал ему бутылку и оглядел желтую дорогу, ища глазами грузовик. – Тебе хоть есть ради чего жить. Кто будет вместо тебя нянчиться с твоей драгоценной ротой?

– Я уже старик. – Тербер глотнул виски. – Мне и умирать не жалко. У меня все давно позади. Все. А ты – молодой. Тебе еще жить да жить.

– Мне в этой жизни ничего не светит, – упрямо возразил Пруит. – Твоя жизнь важнее. Гитлер же сказал: «Если бы не наши сержанты, у нас не было бы армии». А нам ведь армия тоже ой как нужна. Что бы делали колпепперы, если бы у нас не было армии? Так что пересесть нужно не мне, а тебе. Вставай.

– Ни за что! – взревел Тербер. – Я свою жизнь прожил. Я – старик. Еще пять лет, и я буду как старый Пит. И ты меня не отговаривай. Я останусь сидеть. А ты вставай.

– Нет, – настаивал Пруит. – Это ты вставай.

– Не встану! – заорал Тербер.

– И я тогда тоже не встану. Буду сидеть вместе с тобой. Я не могу оставить тебя одного на верную смерть.

Тербер сунул ему бутылку.

– Малыш, ты ненормальный, – ласково сказал он. – Ты, наверно, спятил. Старика вроде меня все равно не спасти. А ты – молодой. Тебе есть ради чего жить. Тебе погибать нельзя. Ни в коем случае. Прошу тебя, дорогой, встань, пересядь. Если тебе на себя наплевать, сделай это хотя бы ради меня.

– Нет, сэр, – отважно заявил Пруит. – Не на того напали. Пруит еще никогда не бросал друга в беде. Я останусь и буду рядом до последнего вздоха.

– Господи, что я наделал! Что я наделал! – завопил Тербер.

– А кого это колышет? Был я, нет меня – всем начхать. Уж лучше мне умереть. – Слезы застлали Пруиту глаза, и огромный, похожий на сидящего Будду силуэт Тербера влажно заблестел.

– И мне тоже. – Тербер всхлипнул. Потом выпрямился и расправил плечи. – Значит, умрем оба. Так даже лучше. Трагичнее. И совсем как в жизни.

– Я бы сейчас все равно не встал, – сонно сказал Пруит. – Не смог бы.

– Я тоже. И вообще уже поздно. Прощай, Пруит.

– Прощай, Тербер.

Они торжественно пожали руки. Храбро проглотили недостойные мужчин слезы расставания и, по-солдатски подтянувшись, гордо вперили взгляд в уходящую вдаль желтую ленту щебенки, по которой к ним должна была приехать смерть.

– Я хочу, чтобы ты знал, – сказал Тербер. – У меня никогда не было такого друга, как ты.

– Взаимно, – сказал Пруит.

– Ты, палач, нам глаза не завязывай! – Тербер презрительно откинул голову назад. – Мы не сопливые мальчишки. Можешь этой повязкой подтереться, сволочь!

– Аминь, – сказал Пруит.

Они снова, в последний раз, торжественно пожали друг Другу руки, честно разделили между собой остаток виски, зашвырнули бутылку в траву, распрямили плечи, улеглись и, мгновенно отключившись, заснули как убитые.

В два часа ночи, когда Рассел приехал за Цербером, они все так же лежали, раскинувшись поперек дороги.

Пытаясь удержать порожний, неустойчивый грузовичок на уползающей из-под колес щебенке, Рассел изо всех сил нажал на тормоза. Машину понесло боком от обочины к обочине, и, чтобы не свалиться в кювет, Рассел выворачивал руль, как только мог. Наконец грузовик остановился – еще три ярда, и он бы переехал ноги распростертого в забытьи Тербера. Рассел вылез из кабины и уставился на два лежащих на дороге тела.

– Господи! – в ужасе пробормотал он. – Матерь божья!

Тербер был в полной отключке и спал непробудным сном, но Пруита ему удалось кое-как растормошить.

– Давай же просыпайся, будь ты неладен! Псих ненормальный! Вставай, хватит валять дурака. Я же вижу, что ты живой. Помоги мне загрузить этого болвана в кузов. Я должен отвезти его на КП. Если Динамит узнает, он его разжалует. Это факт.

– Ничего ему Динамит не сделает, – еле ворочая языком, сказал Пруит.

– Да? Это почему же?

– А потому. – Пруит презрительно скривился. – Где он тогда найдет себе старшину?

– Не знаю. – Рассел задумался. – А вдруг разжалует?.. Ладно, к черту! – буркнул он. – Помоги мне закинуть его в кузов. Идиоты вы оба все-таки. А если бы это не я ехал, а кто-нибудь другой? Я же вас чуть не задавил. Было бы сейчас два трупа. Идиоты!.. Ну давай же, вставай, – со злостью упрашивал он. – Ты должен мне помочь.

– Пра-а-льно, – важно согласился Пруит. – Я не позволю, чтобы мой друг пострадал.

– Кто-кто? – переспросил ошеломленный Рассел. – Как ты сказал? А ну повтори.

– Оглох, что ли? Я говорю – мой друг… кореш. Что я еще мог сказать?.. Тербер – мой лучший друг. И я не хочу, чтобы он пострадал. Это я и сказал. И не прикидывайся, что ты не расслышал.

Он с трудом встал на ноги. Рассел поддерживал его под мышки.

– Где он?.. А-а, вот где… Пусти. Я сам. Полный порядок. Ты не болтай. Потом поговорим… Ты лучше помоги мне. Надо моего кореша закинуть в твой вонючий грузовик… Я о нем обязан заботиться… Понял?.. Тербер – он того стоит. Лучший солдат во всей этой вшивой роте… – Он задумчиво помолчал. – Лучший и единственный настоящий, – поправился он.