Текст книги "Сюжет"

Глава двадцать четвертая
Теперь он это понял

Когда он проезжал Олбани, на сиденье рядом с ним завибрировал телефон. Анна. Он остановился на обочине и ответил на звонок. И сразу понял по ее голосу: что-то случилось.

– Джейк. Ты в порядке?

– Я? Конечно. Да. Я в порядке. А что?

– Я получила ужасное письмо. Почему ты мне ничего не говорил?

Он закрыл глаза. Он все понял.

– От кого письмо? – спросил он, словно не знал.

– От какого-то козла по имени Том! – похоже, Анна была напугана и злилась. – Он говорит, ты мошенник, и я должна спросить тебя о каком-то Эване Паркере, якобы настоящем авторе «Сороки». Слушай, что это за херня? Я открыла интернет и… Джейк, боже правый, почему ты мне ничего не говорил? Я нашла посты в твиттере аж за прошлую осень. И в фейсбуке! И кто-то еще в книжном блоге обсуждает это. Какого черта ты молчал столько времени?

Он почувствовал, как грудь ему сдавила паника, а руки и ноги расплавились. Вот оно: то, чего он так долго и отчаянно сторонился, случилось. Он удивился, насколько это застало его врасплох. И тому, что не сумел этого предотвратить.

– Я должен был сказать тебе. Прости. Я просто… Не мог вынести мысли, как ты расстроишься. И ты расстроилась.

– Но о чем он говорит? И кто такой этот Эван Паркер?

– Я тебе расскажу, обещаю, – сказал он. – Я остановился на обочине нью-йоркской магистрали, но скоро буду дома.

– Но откуда у него наш адрес? Он уже связывался с тобой? В смысле, вот так, напрямую?

Джейк сам себе поразился – как он мог скрыть такое от нее.

– Да. Через мой веб-сайт. И еще через «Макмиллана». У нас было совещание насчет этого. И… – признаваться в этом оказалось особенно мучительно. – Я тоже получил письмо.

На долгий миг повисла тишина. Затем Анна стала кричать на него.

– Ты издеваешься?! Ты был в курсе, что он знает наш адрес?! И ничего не говорил мне?! Несколько месяцев?

– Это не было сознательным решением. Просто как-то к слову не пришлось. Я понимаю, это ужасно. Я жалею, что ничего не сказал тебе, когда это началось.

– Хоть когда-нибудь.

– Да.

Джейк слушал, как Анна молчит, и провожал скорбным взглядом другие машины.

– Когда ты будешь дома? – спросила она.

– К восьми. Хочешь, сходим куда-нибудь?

Анна никуда не хотела выходить. Она хотела приготовить ужин.

– И тогда поговорим, – сказала она напоследок, словно у него могли оставаться сомнения на этот счет.

Закончив разговор, Джейк просидел на месте еще несколько минут в ужасном состоянии. Он пытался вспомнить, когда принял такое решение – не рассказывать Анне о Талантливом Томе, и, к своему удивлению, понял, что это продолжалось с самого дня их знакомство на радиостанции. В общей сложности, он скрывал все это от нее уже восемь месяцев: злобные выпады и угрозы, и посты, очернявшие его по всему интернету, чтобы ему было некуда деться от этой заразы! Другое дело, если бы он сумел решить эту проблему, но он не сумел и только наблюдал, как она разрастается, словно смерч, засасывая все новых людей, занимавших особенное место в его жизни: Матильду, Вэнди, а теперь – самое страшное – и Анну. Она была права. Он совершил ужасную ошибку, не сказав ей об этом. Теперь он это понял.

Нет. Самой ужасной ошибкой, прежде всего, было то, что он присвоил идею Эвана Паркера.

Кого теперь волновало, что «Сорока» – это его книга, от первого до последнего слова? Что ее успех неразрывно связан с его талантом представить историю, услышанную от Эвана Паркера, на должном уровне? Конечно, Джейк признавал, что история исключительная, но мог ли сам Паркер воплотить ее в достойный роман? Да, у него был определенный талант складывать слова в предложения, который Джейк признал за ним еще в Рипли. Но как насчет нагнетания напряжения? Понимания того, что именно движет эту историю и чем она захватывает и не отпускает читателя? Как насчет проработки образов героинь, чтобы читатель переживал за них и не жалел потраченного времени? Джейк мало что видел из рукописи Эвана, чтобы составить взвешенное представление об этом, но несомненным было одно: Эван Паркер рассказал саму историю, что давало ему определенное право считаться ее автором, и рассказал он ее Джейку, что, в свою очередь, налагало на него определенную моральную ответственность.

По крайней мере, пока рассказчик был… жив.

Неужели Джейк действительно должен был оставить такую историю в могиле другого писателя? Любой писатель понял бы его поступок. Любой писатель сам поступил бы так же!

Вернув себе чувство моральной правоты, Джейк завел машину и продолжил путь домой.

В числе коронных супов Анны был суп из шпината, до того зеленый, что один его вид вызывал прилив сил, и Джейк, приехав домой, увидел его на столе, рядом с бутылкой вина и буханкой хлеба из «Ситареллы»[65]65
  «Citarella» – известная в Нью-Йорке сеть продовольственных магазинов для гурманов.


[Закрыть]. Сама Анна сидела в гостиной, читая полосу «Сандэй-Таймс», и Джейк отметил, когда она скованно обняла его, что на кофейном столике лежал газетный лист с книжным обозрением, открытым на странице бестселлеров. Он знал из еженедельной рассылки «Макмиллана», что в настоящее время «Сорока» занимала четвертое место среди художественных книг в мягких обложках, что привело бы его в восторг в любое другое время, но в данном случае это говорило о падении читательского спроса. Впрочем, в тот вечер у него была забота поважнее.

– Хочешь сполоснуться? Поесть?

Джейк не ел ничего после того пончика в мраморном доме.

– Я определенно созрел для этого супа. И еще больше – для вина.

– Иди разложи вещи. Налью тебе бокал.

Зайдя в спальню, он увидел на кровати конверт, который получила Анна. Такой же, как и тот, что получил он сам, с именем отправителя Талантливый Том, но получателем на этот раз был указан не Джейк, а Анна. Он взял конверт, вынул письмо и прочитал единственное предложение, костенея от ужаса:

Спроси своего мужа-плагиатора об Эване Паркере, настоящем авторе «Сороки».

Он поборол желание тут же скомкать бумагу.

В ванной Джейк переоделся и поставил на место зубную щетку. Он старался, из какого-то суеверия, не смотреть на себя в зеркало, но все равно уловил свой взгляд и понял, что правды не скроешь – темные круги под глазами, бледная кожа и поредевшие волосы недвусмысленно выдавали напряжение последних месяцев. Но главное, на лице его читалось выражение неодолимого страха. Приходилось признать, что ему предстоит долгая и трудная реабилитация. Джейк вернулся в гостиную, где его ждала жена.

Когда Анна переехала к нему, она привезла с собой из Сиэтла добротные ножи, «голландскую печь», старую деревянную разделочную доску, служившую ей с колледжа, и даже стеклянную банку, наполненную хлебной закваской, похожей на засохшую запеканку. Всем этим она пользовалась изо дня в день, готовя еду и обеспечивая им обоим сбалансированное питание на месяцы вперед – тушеные овощи и супы, засахаренные фрукты и даже приправы ее производства заполняли холодильник. Кроме того, Анна отнесла посуду Джейка (включая столовое серебро и бокалы) в центр «Доброй воли» на Четырнадцатой улице и заменила все это новыми фирменными наборами. Джейк сел к столу, и Анна подала зеленый суп в тяжелых керамических тарелках.

– Спасибо, – сказал он. – Красотища.

– Вкуснейшее из блюд в земном пиру[66]66
  Цит. из «Макбета» У. Шекспира (акт 2, сцена 2) в пер. Б. Пастернака.


[Закрыть].

– Это, вроде бы, про сон, – сказал он. – Суп для измученной души.

– Ну, и это тоже. Я подумала, нам не помешает добавка, так что сделала двойную порцию и убрала в морозилку.

– Люблю твои путеводные инстинкты, – улыбнулся он и отпил вина.

– Островные инстинкты. Не то чтобы у нас на Уидби не было супермаркетов. Но люди, похоже, всегда готовились к блокаде.

Анна отломила край буханки и протянула Джейку. И стала смотреть, как он ест.

– Так как это будет? Мне надо задавать вопросы или ты просто объяснишь, что за фигня творится?

В тот же миг, несмотря на целый день без еды, Джейк потерял аппетит.

– Сейчас объясню, – сказал он.

И стал пытаться.

– У меня был студент по имени Эван Паркер. Когда я преподавал в Рипли. И у него возникла эта бесподобная идея для романа. С таким сюжетом… ну, поразительным. Из ряда вон. Об отношениях матери и дочери.

– О нет, – сказала Анна тихо.

Джейка словно ударили, но он заставил себя продолжать.

– Я удивился, потому что в нем не было настоящей писательской жилки, насколько я видел. Он мало читал, а это всегда показатель. И те его несколько страниц, что я просмотрел… Ну, он умел писать, но там ничто не намекало на будущую великую книгу. Разве только в его понимании. Но уж точно не в моем. Но все же… у него была эта бесподобная история.

Джейк замолчал. Ему уже стало нехорошо.

– Так… ты присвоил ее, Джейк? Ты это пытаешься мне сказать?

Его вдруг затошнило. Он отложил ложку.

– Конечно нет. Я ничего не сделал, ну, может, проникся жалостью к себе. Слегка осерчал на вселенную за то, что этому типу, зеленому студенту, досталась такая бесподобная идея. А студент он был кошмарный. Относился ко всем, как к грязи под ногами, и, конечно, ни во что меня не ставил. Иногда я думаю, сделал бы это, не будь он таким мудаком?

– Ну, я бы не стала на это ссылаться, если хочешь знать, – сказала Анна с едким сарказмом.

Он кивнул. Она, конечно, была права.

– Мы с ним говорили разок. Не на семинаре, на частном занятии. Вот, тогда-то он и выложил мне этот сюжет. Но ни слова о чем-то личном. Я не знал даже основных вещей, вроде того, что он из Вермонта или чем зарабатывал на жизнь.

– Значит, из… Вермонта, – сказала Анна медленно.

– Ага.

– Где ты по случайности только что был. Проводил читку и делал правку нового романа.

Она поставила бокал.

Джейк вздохнул.

– Да. В смысле, нет, это не была случайность. И я не занимался правкой. Или читкой, если уж на то пошло. Я встречался с одним из его друзей по Рипли, в Ратленде. Его родном городе.

– Ты ездил в Ратленд?

Она, казалось, была в ужасе.

– Ну да. Я поначалу как бы прятался от этого. Но потом решил, что должен разобраться напрямую. Посмотреть, не смогу ли выяснить чего-то, съездив туда. Может, из разговоров с людьми.

– Какими людьми?

– Ну, с этим другом по Рипли хотя бы. И я был у Паркера.

– У него дома? – сказала она с тревогой.

– Нет, – сказал Джейк. – Ну, да, и там тоже. Но я про бар, которым он владел. Таверну.

Анна немного помолчала и сказала:

– Отлично. Что произошло после того, как ты был его преподавателем и говорил с ним один раз с глазу на глаз?

Джейк кивнул.

– Ну, по большому счету, я о нем забыл или почти забыл. Через каждый год или около того я думал: «Эй, что-то книга эта не выходит; может, он понял, что написать книгу гораздо труднее, чем он думал?»

– И в итоге ты решил: «Он ее никогда не напишет, так что сделаю это за него». И теперь Эван Паркер угрожает рассказать всем, что ты украл его идею.

Джейк покачал головой.

– Нет. Все было не так. И, кто бы мне ни угрожал, это не он. Эван Паркер умер.

Анна уставилась на него и повторила:

– Умер.

– Ну да. И, между прочим, давно. Где-то через пару месяцев после окончания учебы в Рипли. Он так и не написал свою книгу. Или, во всяком случае, не дописал.

Анна помолчала и спросила:

– Как он умер?

– От передоза. Ужас, но это никак не связано с его книгой или со мной. И когда я об этом услышал… Я, конечно, боролся с искушением. Но просто не смог устоять. Перед таким сюжетом. Понимаешь?

Анна отпила вина. И медленно кивнула.

– Окей. Продолжай.

– Я продолжу, но хочу, чтобы ты поняла кое-что. В моем мире сюжетные заимствования… Мы их признаем и уважаем. Произведения искусства могут перекликаться или как бы резонировать между собой. Даже сейчас, когда все так трясутся над авторскими правами, как на пороховой бочке, я считаю, в этом есть своя красота, в том, как какие-то истории рассказывают и пересказывают разные люди. Благодаря этому истории живут в веках. Можно проследить, как какая-то тема развивается в творчестве разных писателей, и лично я считаю это мощной и классной штукой.

– Что ж, на словах это очень художественно и волшебно, и все такое, – сказала Анна несколько натянуто, – но, ты уж прости меня, то, что вы, писатели, считаете каким-то духовным взаимообменом, остальные люди воспринимают как плагиат.

– Да какой же это плагиат? – сказал Джейк. – Я не видел ничего, кроме пары страниц, из того, что написал Паркер, и всячески избегал любой мелочи, какую мог вспомнить. Это не плагиат, даже ни разу.

– Ну хорошо, – признала Анна. – Может, плагиат – не самое подходящее слово. Может, правильней назвать это кражей сюжета?

Джейку стало очень больно.

– Ага, как Джейн Смайли украла «Тысячу акров» у Шекспира или Чарльз Фрейзер «Холодную гору» – у Гомера?

– Шекспир и Гомер были мертвы.

– Как и этот тип. И, в отличие от Шекспира с Гомером, Эван Паркер так и не сумел написать книгу, чтобы из нее можно было что-то украсть.

– Насколько ты в курсе.

Джейк опустил взгляд в свой безнадежно остывавший суп. Он успел отведать всего несколько ложек, и ему казалось, что это было очень давно. Анну угораздило задеть его больное место.

– Насколько я в курсе.

– Окей, – сказала Анна. – Значит, Эван Паркер – не тот, кто написал мне. Кто же тогда? Ты это знаешь?

– Я думал, что знаю. Я думал, это кто-то из Рипли. То есть, если он рассказал о своей книге мне, почему он не мог рассказать кому-то из студентов? Ведь за этим они там и собрались – делиться своим творчеством.

– И учиться быть лучшими писателями.

Джейк пожал плечами.

– Само собой. Если это вообще возможно.

– Сказал бывший преподаватель писательского мастерства.

Он взглянул на нее. Она очевидно все еще сердилась на него. И поделом.

– Я думал, что смогу разобраться с этим. Думал, что смогу уберечь тебя.

– Почему? Ты думал, это будет слишком для меня – какой-то жалкий тролль из интернета? Если какой-то неудачник решил травить тебя, потому что ты достиг чего-то в жизни, это его забота, не твоя. Пожалуйста, не надо это скрывать от меня. Я на твоей стороне.

– Ты права, – сказал он, но голос у него дрожал. – Я сожалею.

Анна встала из-за стола. Она отнесла свою почти нетронутую тарелку супа к раковине и вылила. А затем вернула на стол бутылку вина и снова наполнила их бокалы.

– Милый, – сказала Анна, – надеюсь, ты понимаешь, меня нисколько не заботит этот гад. Тот, кто делает такие вещи, не заслуживает никакого сострадания, каким бы правым он себя ни считал. Меня заботишь ты. И, насколько я вижу, тебя это по-настоящему травмирует. Ты же весь извелся.

«Что ж, это чистая правда», – хотелось ему признать, но он лишь сказал:

– Ага.

Несколько секунд они сидели в молчании. Джейк не мог понять, рада Анна или нет тому, что теперь знает, как была права все это время насчет его мучений. Но она не держала зла на него. Возможно, сейчас ее возмущала его скрытность, но сочувствие к нему пересиливало. Ему просто нужно было все ей рассказать.

Он отпил вина и продолжил.

– В общем, как я уже сказал, я думал, это кто-то из Рипли, но я ошибался.

– Окей, – сказала Анна опасливо. – Кто же это?

– Позволь спросить кое-что. Почему, по-твоему, «Сорока» получила такой резонанс? Я не напрашиваюсь на комплименты, я говорю, что… каждый год публикуют уйму романов. Среди них немало с крепким сюжетом, массой сюрпризов, хорошим языком. Почему же выстрелил этот?

– Ну, – сказала Анна, пожав плечами, – сама история…

– Да. История. А что в ней такого поразительного? – он не стал ждать ее ответа. – Ведь разве могло такое случиться на самом деле, с настоящей матерью и дочерью? Это же безумие! Литература предлагает нам небывалые сюжеты. Для этого, кроме прочего, мы к ней и обращаемся. Так? Не как к чему-то реальному.

Анна пожала плечами.

– Пожалуй.

– Окей. А что, если это правда? Что, если где-то есть реальные мать и дочь, и то, о чем рассказывает «Сорока», случилось с ними на самом деле?

Джейк увидел, как Анна побледнела.

– Но это же кошмар, – сказала она.

– Согласен. Но подумай об этом. Если это правда – реальная мать, реальная дочь – меньше всего эта женщина захочет, чтобы другие узнали обо всем, тем более через книгу, которая разойдется по всему миру. Она решит разведать, кто написал ее, так? – Анна кивнула. – И ей будет достаточно взять в руки книгу, где на обложке сказано, что я преподавал писательское мастерство в колледже Рипли. Где пересекся с Эваном Паркером. От которого мог узнать эту историю.

– Но, даже если так, какие к тебе могут быть претензии? Ведь это Эван Паркер рассказал тебе. А кто-то рассказал ему.

Джейк покачал головой.

– Я не думаю, что кто-то рассказал об этом Паркеру. Я думаю, Паркер сам это узнал. Увидел своими глазами. А когда осознал увиденное, может, решил, что такая история слишком хороша, чтобы не написать о ней. Ведь он был писателем, а писатели понимают, насколько такая история уникальна, – Джейк покачал головой и впервые ощутил что-то вроде уважения к Эвану Паркеру как к собрату по перу и по несчастью. – Я не думаю, что эта травля развернулась из-за плагиата. Или кражи истории, или назови, как хочешь. Это вовсе не литературный вопрос.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Я хочу сказать, окей, даже если я взял что-то технически не мое, Эван Паркер первым это сделал, и тот, у кого он это взял, ужасно разозлился на него. Но он взял и умер, вот и все.

– Похоже, что не все, – сказала Анна.

– Это точно. Потому что проходит пара лет, и выходит «Сорока», и в отличие от рукописи Паркера, это готовая книга, которую кто-то издал. И вот эта история написана черным по белому, во всей своей красе – в твердой обложке, бумажной, в разных изданиях, в аудиоверсии и для слабовидящих – и два миллиона совершенно посторонних человек узнают ее! Ее переводят на тридцать языков, и Опра одаривает ее своим вниманием, и скоро по ней снимут фильм, и всякий раз, как этот человек спускается в метро, кто-нибудь читает эту книгу, прямо у него под носом, – Джейк перевел дыхание. – Знаешь, я бы на его месте был в бешенстве.

– Мне на самом деле страшно.

«Мне было страшно много месяцев», – подумал Джейк.

Анна расправила плечи.

– Погоди, – сказала она. – Ты знаешь, кто это, да? Я же вижу. Кто он?

Джейк покачал головой.

– Она, – сказал он.

– Да ладно…

Анна зажала в пальцах седой локон и накручивала его.

– Это женщина.

– Откуда ты знаешь?

Он не сразу ответил. Казалось безумием сказать такое вслух.

– Вчера в таверне Паркера рядом со мной сидела женщина, знавшая его. Она его терпеть не могла. Сказала, он был полным говнюком.

– Окей. Но ты, похоже, и так это знал.

– Да. А потом она сказала кое-что еще. У Паркера была младшая сестра. Дианна. Я знал о ней, но не придавал значения, потому что она тоже умерла. Даже раньше брата.

Анна вздохнула с облегчением. И даже попыталась улыбнуться.

– Ну, тогда это не она. Очевидно.

– В этой истории ничто не очевидно. У Дианны была дочь. «Сорока» рассказывает о том, что случилось с ней. Теперь понимаешь?

Анна долго смотрела ему в глаза прежде, чем кивнуть. И он понял, что теперь их стало двое – тех, кто знают.

Сорока

Джейкоб Финч-Боннер

«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 212–213

Они и раньше не разговаривали неделями, но несмотря на это, что-то теперь изменилось в их молчании – оно стало тверже, холоднее, однозначно токсичней. Встречаясь в коридоре, на лестнице или в кухне, они мельком переглядывались, и Саманта иной раз чувствовала, как в ней назревает что-то, отдаваясь дрожью в теле. Она ничего не замышляла, просто в ней росло ощущение, как приближается что-то неотвратимое, а раз так, зачем напрягаться, пытаясь это предотвратить? Она рассудила, что лучше принять все как есть, и вообще перестала чувствовать что-либо. В тот вечер, когда Мария собралась навсегда покинуть дом, она постучалась к матери и спросила, можно ли ей взять «субару».

– Зачем?

– Я съезжаю, – сказала Мария. – Уезжаю в колледж.

Саманта постаралась не выдать своих чувств.

– А как же выпускной класс?

Дочь пожала плечами с бесящей невозмутимостью.

– Выпускной класс – отстой. Я подала заявление на досрочное окончание. Собираюсь в Огайо. Получила стипендию для приезжих студентов.

– О? И когда же ты собиралась об этом обмолвиться?

Дочь снова пожала плечами.

– Сейчас, наверно. Я подумала, может, отвезу свои вещи, потом пригоню машину. И сяду на автобус или типа того.

– Ого. Отличный план. Наверно, долго продумывала.

– Что ж, не похоже, чтобы ты собиралась отвезти меня в колледж.

– Да? – сказала Саманта. – Интересно, как бы я это сделала, если ты ничего мне даже не сказала?

Мария развернулась, и Саманта услышала, как она топает к себе в комнату. И пошла за ней.

– А в чем, собственно, дело? Почему я должна была услышать от учителя математики, у которого училась когда-то, что моя дочь досрочно заканчивает школу? Почему мне пришлось шарить у тебя в столе, чтобы узнать, что моя дочь собирается в колледж в другом штате?

– Так и знала, – сказала Мария с чудовищным спокойствием. – Не смогла не лапать мои вещи, да?

– Видимо, так. Все равно как если бы думала, что ты принимаешь наркотики. Обычная родительская бдительность.

– Ой, только не надо. Теперь ты вдруг решила проявить обычную родительскую бдительность?

– Я всегда…

– Ага. Заботилась. Пожалуйста, мам, нам осталось пару дней протянуть. Давай не будем усложнять.

Она встала с кровати и двинулась мимо матери к двери в коридор, направляясь, возможно, в ванную (где Саманта когда-то закрылась с тестом на беременность, купленным в «Бережливой аптеке» подальше от дома, и убедилась, что дела ее плохи) или в кухню (где Саманта когда-то пыталась убедить мать, что это лишено смысла – здравого смысла! – вынашивать и рожать ребенка, который ей совершенно не нужен; и даже сейчас, после стольких лет, она сознавала, что ничего не изменилось в ее отношении к дочери), и Саманта, окинув ее взглядом, с тяжелым сердцем узнала в ней себя: гибкую и тонкую, чуть сутулую, с прямыми русыми волосами – такой она была сейчас, как и много лет назад, когда мечтала и ждала, что однажды покинет этот дом, как теперь покидала его Мария. И, не понимая, что делает, ни о чем таком не думая, она ухватила дочь за запястье и резко дернула, заставив ее всем телом прочертить невидимую окружность, и ей представилось, словно она кружит в воздухе маленькую девочку и они улыбаются друг другу в веселом круговороте. Так могли бы кружиться мать с дочерью – дочь с матерью – в фильме или рекламе платьев или курортов (а может, пестицида, чтобы маленькие дети могли спокойно играть на заднем дворе), хотя Саманта не могла припомнить, чтобы хоть раз делала такое, ни с матерью, ни с дочерью, самозабвенно кружась по идеальной окружности.

Мария врезалась головой в один из резных столбиков старой кровати, с таким оглушительным треском, что мир погрузился в тишину.

Она упала так легко, почти беззвучно, и осталась на старом плетеном коврике, который когда-то, когда Саманта была совсем юной, лежал в коридоре, у двери в родительскую спальню. Она ждала, что дочь сейчас встанет, но незаметно это ожидание перешло во что-то другое, а именно в абсолютную и до жути спокойную уверенность, что ее больше нет.

Она покинула этот дом. Быстрее, чем хотела.

Саманта просидела на полу минуту, перетекшую в час, перетекший в ночь, глядя на очертания фигуры, когда-то, давным-давно, бывшей ее дочерью, Марией. И поражаясь тщете всего этого. Что за вопиющий абсурд – приводить в мир человеческое существо лишь затем, чтобы почувствовать себя еще более одинокой, более обездоленной, более разочарованной, более потерянной, чем когда-либо. Дочь ни разу ей не выразила ни привязанности, ни любви, ни разу не выказала ни малейшей признательности за то, что она сделала, чем пожертвовала – пусть против воли, но вняв чувству долга – ради нее. А что в итоге?

Когда ее окутала ночная мгла, она подумала, что могла быть в шоке. Но тут же отбросила эту мысль. И мысль беззвучно упала и застыла.

Саманта была в зеленой футболке Марии, которую та собиралась выбросить. Мягкий шелк сидел на ней по фигуре, такой же узкоплечей и плоскогрудой, как у дочери. Саманта стала теребить в пальцах ткань, пока не натерла кожу. Ей на ум пришел балахон дочери, черный, с капюшоном, который всегда ей нравился. Она представила, как наденет его и выйдет на улицу, и кто-нибудь спросит: «Это не Марии балахон?» И что она скажет? «Да, Мария оставила мне, когда уехала в колледж». Только Мария теперь не уедет в колледж. И все это узнают. Но от кого?

«Не от меня», – подумала Саманта.

Она не станет никому ничего говорить. Нечего и думать. На рассвете она собрала вещи дочери и добавила к ним кое-что из своих. Затем вышла из дома, сложила все в машину и поехала на запад, так далеко, как никогда еще не заезжала, и еще дальше. В Джеймстауне она повернула на юг и наконец покинула штат Нью-Йорк, и ближе к вечеру углубилась в Национальный заповедник Аллеени, раз за разом выбирая все более глухие дороги. В городке Черри-Гроув она увидела объявление о сдаче хижины, в такой глуши, что, когда она позвонила владельцу, он сказал, что без полноприводной машины туда лучше не соваться.

– У меня «субару», – сказала она ему.

Она заплатила наличными за неделю. Следующий день она провела, выискивая подходящее место, а ночью пришла туда с лопатой, купленной в Эрлвилле, и выкопала яму. Следующей ночью она привезла тело дочери и закопала, а сверху навалила камней и листвы. Вернувшись в хижину, она приняла душ и прибралась, а потом оставила ключ на крыльце, как просил владелец, и уехала. Она покончила с прошлым и замела следы.