Текст книги "Иствикские ведьмы"

– Бедная Грета, – услышала Александра собственное бормотание.

Маленькие демоны глодали ее изнутри; она испытывала неловкость, ей хотелось вернуться к своим «малышкам», а потом, посадив их в шведскую печь, выйти с граблями на лужайку, очистить ее от нападавших за зиму веток, после чего наброситься с вилами на солому.

Вместо этого Джейн набросилась на нее.

– Кончай нести это сострадательное дерьмо, мать-земля ты наша! – оборвала она ее, шокировав грубостью. – Что нам делать с переездом Дженнифер?

– Но, сладкая моя, что мы можем сделать, кроме как постараться не показать, насколько мы этим оскорблены, чтобы не выставить себя на всеобщее осмеяние? Неужели ты думаешь, что город упустит возможность позабавиться? Джо рассказывает мне кое-что из того, о чем там шепчутся. Джина называет нас чумой и боится, что мы превратим плод ее чрева в поросенка, или уродца, или еще во что-нибудь.

– Вот теперь ты говоришь дело, – одобрила Джейн Смарт.

Она прочла мысль Александры: «Нужно какое-то заклятие. Но что толку, если Дженни уже там, как ты говоришь, и под его защитой?»

– О-поверь-мне-толк-будет, – дрожащим голосом произнесла она на одном дыхании, без интервалов между словами, угрожающе, словно единым движением смычка извлекла из виолончели бурный каскад тремоло.

– А что думает Сьюки?

– Сьюки думает то же, что и я. И дело не в том, что мы взбесились. Дело в предательстве. Мы пригрели змею у себя на груди, моя дорогая. И отнюдь не безобидную.

Этот намек вызвал у Александры ностальгические воспоминания о ночах, выдававшихся, надо признать, все реже по мере убывания зимы, когда все они, голые, истомленные марихуаной и калифорнийским шабли, мокли в ванне и слушали размноженный стереосистемой голос Тайни Тима, в темноте окружавший их со всех сторон, заливавшийся трелями, рокотавший, массировавший им внутренности. Стереофоническая вибрация приносила облегчение сердцу, легким, печени, этим скользким ожиревшим образованиям, покоящимся внутри алого внутреннего пространства, для которого тускло освещенная ванная комната с ее асимметрично разбросанными подушками была своего рода резонатором.

– Я, честно говоря, думаю, что все будет как прежде, – успокоила она Джейн. – В конце концов, она нас любит. Дженни не может сделать для него и половины того, что делаем мы; и это нам он любил доставлять удовольствие. Притом сколько там места наверху, непохоже, чтобы они собирались жить вместе.

– О, Лекса! – в отчаянии вздохнула Джейн. – Вот уж кто наивен, так это ты.

Повесив трубку, Александра поняла, что самой ей до спокойствия далеко. Надежда на то, что темный чужак призовет именно ее, съежилась, забившись в дальний угол сознания. Неужели может статься, что наградой за ее царственную терпимость будет лишь то, что, использовав, ее выбросят? А как же тот октябрьский день, когда ван Хорн подвез ее к дверям своего дома так, будто это их общее владение, и то, как ей пришлось бежать вброд, преодолевая прилив, словно сами силы природы умоляли ее остаться, – неужели такие бесценные прорицания могут оказаться пустышками? Как коротка жизнь, как быстро ее знамения теряют смысл!

Александра погладила внутреннюю поверхность левой груди и, похоже, нащупала там небольшую припухлость. Измученная, напуганная, она встретилась взглядом с яркими глазами-бусинками серого бельчонка, пробравшегося в кормушку, чтобы порыться в подсолнечной шелухе. Это был толстенький маленький джентльмен в сером костюме с белой манишкой, явившийся на ужин с горящим взором, – воплощенная наглость и алчность. Крохотные серые ручки, бессмысленные и сухие, как птичьи лапки, замерли на полпути ко рту под ее взглядом, ее мысленным посылом; в расположенных по бокам овального черепа глазках мелькнула искорка, выдававшая желание улизнуть, рвануть в безопасное место, но взгляд Александры вмиг заморозил эту искорку даже сквозь окно. Унылый маленький дух, запрограммированный лишь на то, чтобы есть, увертываться от опасности и совокупляться в определенное время года, столкнулся с духом куда более могущественным. «Умри, умри, умри!» – мысленно повелела Александра, и бельчонок свалился набок, словно опорожненный мешок. Последний раз дрыгнув ножками, он вытолкнул с пластмассового подноса кормушки несколько чешуек подсолнечной шелухи, а роскошный серебристый хвост еще несколько секунд дергался взад-вперед. Потом зверек замер, но его мертвое тельце продолжало какое-то время раскачивать кормушку с конусообразной зеленой пластмассовой крышей на проволочных подвесках, прикрепленных к двум соседним столбам арки. Программа была выполнена.

Александра не испытывала угрызений совести: ее восхитительная сила получила подтверждение. Но теперь придется надевать резиновые сапоги, выходить из дома и собственными руками за хвост извлекать кишащее паразитами тельце из кормушки, потом идти на край двора и бросать его через каменную стену в кусты, туда, где начинается трясина. Сколько же в жизни грязи – катышков от ластика, спитой кофейной гущи, мертвых ос, засохших между оконными рамами… Порой кажется, что все время у человека, у женщины по крайней мере, уходит на перераспределение, на то, чтобы переносить предметы с места на место, поскольку мусор, как говаривала ее мать, есть лишь материя, лежащая не на своем месте.

К ее утешению, в тот же вечер, когда дети шныряли вокруг Александры, требуя каждый свое, в зависимости от возраста: кто – машину, кто – помочь с уроками, кто – уложить спать, – позвонил ван Хорн. Это само по себе было необычно, поскольку его субботние вечеринки возникали спонтанно, вследствие телепатической или телефонной связи между его поклонницами, до официальных приглашений он не снисходил. Они просто оказывались у него, толком не отдавая себе отчета почему. Их машины: тыквенно-желтый «субару» Александры, серый «корвейр» Сьюки и болотного цвета «вэлиент» Джейн – подхватывали их и влекли вперед на волне прилива какой-то психической силы.

– Приезжайте в воскресенье вечером, – пророкотал Даррил хрипло, как нью-йоркский таксист. – Это будет чертовски тяжелый день; кроме того, у меня есть кое-что, что я хочу проверить на вашей компании.

– Мне трудно выбраться, – ответила Александра. – На воскресный вечер нелегко найти няню: детям в понедельник с утра в школу, и они хотят побыть накануне вечером дома, посмотреть Арчи Банкера[51]51
  Арчи Банкер – герой телесериала «Все дома» – громогласный всезнайка, воплощение самоуверенности и нетерпимости к чужим мнениям.


[Закрыть] по телевизору. – В таком небывалом сопротивлении она угадывала чувство обиды, гнев, который заронила ей в душу Джейн Смарт, но который отныне питался соками ее собственного организма.

– Да бросьте вы! Эти ваши детки уже старички, зачем им няня?

– Я не могу оставить младших на Марси, они ее не слушаются. К тому же она, вероятно, захочет встретиться с друзьями, и я не вправе лишать ее удовольствия; несправедливо перекладывать собственные заботы на ребенка.

– Какого пола друзья у ребенка?

– Не ваше дело. Совершенно случайно это девочки.

– Господи, что вы на меня-то так накидываетесь? Не я охмурял вас, чтобы обзавестись этими маленькими прохвостами.

– Они не прохвосты, Даррил. И я действительно уделяю им недостаточно внимания.

Интересно, что дерзости, которых Александра себе прежде не позволяла, ван Хорна не сердили: быть может, именно на этой стезе следовало искать подход к его сердцу?

– Кто может сказать, сколько именно внимания следует уделять детям? – мягко возразил он. – Если бы моя мать уделяла мне чуточку меньше внимания, вероятно, я вырос бы более разносторонним парнем.

– С разносторонностью у вас и так все в порядке, – не без усилия заставила себя успокоить его Александра, хотя ей было приятно, что он не погнушался напроситься на комплимент.

– Премного вам благодарен, черт вас дери, – ернически и сипло ответил он. – Увидимся, когда вы соизволите нас посетить.

– Не будьте таким обидчивым.

– Кто обидчивый? Поступайте как знаете. Но я жду в воскресенье около семи. Форма одежды – неофициальная.

Интересно, почему это грядущее воскресенье должно у него быть тяжелым? Она взглянула на кухонный календарь. Цифры были окружены виньеткой из лилий.

Вечер Пасхи выдался теплым, дул южный весенний ветерок, подгонявший облака, и казалось, будто луна плывет назад. Отступивший прилив оставил на насыпи серебристые лужицы. Между камнями торчали пучки новой болотной травы, устремившиеся в небо; свет автомобильных фар шарил по окрестным валунам и прошитым деревьями въездным воротам. Дорога огибала место, где некогда среди этих валунов гнездились снежные цапли, а теперь, скукожившись и застыв, словно вулканическая лава, лежал спустившийся надувной шатер. Затем автомобиль Александры въехал на мол, бегущий сквозь строй безносых статуй. Как только впереди замаячил величественный силуэт дома, покрытый сеткой сияющих окон, ее сердце заколотилось в предчувствии праздника. Когда бы Александра сюда ни приезжала, днем или вечером, она ожидала судьбоносной встречи с неким существом, которое было в ее представлении ею самой, второй сущностью, неприкрашенной и ничем не стесненной, прощенной и нагой, осанистой и идеально легкой, открытой для любого учтивого предложения, – встречи с прекрасным незнакомцем, с собственным сокровенным «я». Каким бы утомительным ни был день накануне посещения поместья Леноксов, он не мог затмить восторг ожидания. Все заботы исчезали в тот миг, когда Александра переступала порог вестибюля, где ее приветствовали серный дух и сделанная в форме слоновьей ноги подставка для зонтов, из которой торчали старомодные шарообразные и крючковатые ручки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся раскрашенной литой композицией, выполненной с удивительной тщательностью, – видны были мельчайшие детали, вплоть до крохотных ремешков и застежек, удерживающих зонты в сложенном виде, – еще одно произведение пародийного искусства.

Фидель принял у нее куртку – мужскую ветровку на молнии. С годами Александра находила мужскую одежду все более удобной; сначала пристрастилась к мужской обуви и перчаткам, потом – к вельветовым и холщовым брюкам, которые не стискивали в талии, как женские, а в последнее время – и к просторным, практичным охотничьим или рабочим курткам. «И почему мужчинам достаются все удобства, в то время как мы должны приносить себя в жертву каблукам-шпилькам и прочим орудиям пыток, навязанным нам садистской модой?»

– Buenas noches, señora, – церемонно приветствовал ее Фидель. – Es muy agradable tenerla nuevamente en esta casa[52]52
  Добрый вечер, сеньора, очень приятно видеть вас снова в этом доме (исп.).


[Закрыть].

– Мистер приготовить разный забава, – доложила выглядывавшая из-за его спины Ребекка. – Предстоять большой перемена.

Джейн и Сьюки уже сидели в музыкальной комнате, где были расставлены стулья из щеголевато посеребренного дерева с овальными спинками; Крис Гейбриел, забившись в угол, читал буклет «Роллинг Стоунз». Остальная часть комнаты была освещена свечами; для бра, паутиной оплетавших стену, были подобраны свечи самых разных мармеладных оттенков; мутные зеркала удваивали множество терзаемых сквозняком язычков пламени. Ауры этих огоньков усиливали раздражающий эффект едких расцветок: зеленое свечение вгрызалось в оранжевое, однако безо всякого успеха – как вязкая смесь не вступающих друг с другом в реакцию химических веществ. Даррил, в старомодном двубортном смокинге, черном как сажа и, за исключением широких лацканов, тусклом, подошел и одарил ее своим холодным поцелуем. Даже слюна, оставшаяся у нее на щеке, была холодной. У Джейн аура оказалась слегка замутненной гневом, а у Сьюки – оставалась розовой и выражающей удовольствие, как всегда. Все они, в простых свитерах и хлопчатобумажных брюках, со всей очевидностью выглядели одетыми несоответственно.

Смокинг делал облик Даррила менее лоскутным и неуклюжим, чем обычно. Прочистив свое лягушачье горло, он провозгласил:

– Как насчет небольшого концерта? Я тут набрел на кое-какие идейки и хочу увидеть вашу реакцию, девочки. Первый номер называется… – он сделал паузу, застыв в картинной позе, его острые маленькие зеленоватые зубы мерцали, очки, выбранные для этого вечера, были такими маленькими, что окружья их светлой пластмассовой оправы казались силками, накинутыми на глаза, – «Буги соловья с Беркли-сквер».

Судя по той массе звуков, которая высекалась из инструмента, можно было подумать, что играют не две руки, а гораздо больше: левая держала глухой размашистый басовый ритм, изящный, но устрашающий, как грозовой фронт, надвигающийся поверх древесных крон, правая возводила радугу мелодии перемежающимися рваными музыкальными фразами, так что гармония выстраивалась лишь постепенно. Перед глазами возникали туманный английский парк, жемчужное лондонское небо, пара, танцующая щека к щеке, и в то же время слышался громыхающий американский фон: скрипучее бренчание ничем не смущающегося разлюбезного публичного дома, которое могли придумать и озвучить только на этом континенте, в разукрашенных ленточками и кисточками борделях какого-нибудь южного городка на берегу реки. Мелодия шаг за шагом приближалась к басам, те восходили к верхам, чтобы в конце концов заглотать соловья; это было невероятно сложное, но восхитительное, шквальное развитие темы; с одутловатого взмокшего лица ван Хорна на клавиатуру падали капли пота, на фоне музыки отчетливо слышалось усердное хрюканье. Его кисти, дергающиеся и расплющивающиеся фаланги пальцев со сверхъестественно длинными ногтями представлялись Александре парафинно-белыми узлами общего механизма, сращенными со струнами и с деревянными молоточками, покрытыми войлоком, – механизма, издающего заунывно-протяжный беспредельный звук. Тема распадалась, радуга то исчезала, то появлялась вновь, грозовой фронт ослабевал в безобидном воздухе, все новые и новые вариации мелодии в удивительно высоком диапазоне минорного ключа пронзительно пробивались сквозь шесть каскадов искаженных гамм и затухающих аккордов, наложенных на камнепад синкоп.

В наступившей тишине остался слышным лишь гул струн от последнего сокрушительного удара по клавишам.

– Фантастика, – сухо объявила Джейн Смарт.

– И правда, детка, – затараторила Сьюки, обращаясь к хозяину, медленно оправлявшемуся от напряжения. – Никогда не слышала ничего подобного.

– Я чуть не заплакала, – призналась Александра совершенно искренне, потому что он пробудил в ней массу воспоминаний и подозрений, касающихся будущего: своим мигающим светильником музыка озаряет пещеру нашего бытия.

Их похвалы, похоже, смутили Даррила, он словно опасался раствориться в них. Повертев волосатой головой, как пес, отряхивающийся после купания, ван Хорн вытер большим и указательным пальцами уголки губ, одновременно, как показалось, вправив на место челюсть.

– Да, этот гибрид получился недурно, – согласился он. – Ладно, теперь попробуем другой. Он называется «Сколько миль до луны?».

Вторая пьеса оказалась менее удачной, хотя род магии был использован тот же.

Теперь, подумала Александра, это магия воровства и превращений без намека на безвинную творческую новизну – всего лишь смелость уродливых комбинаций. Третьим номером была нежная битловская песня «Вчера», трансформированная в заикающийся ритм самбы; в отличие от первого сочинения это рассмешило всех, на что автор явно не рассчитывал.

– Итак, – сказал ван Хорн, вставая из-за рояля, – замысел состоит в том, что, если мне удастся написать с дюжину таких композиций, один мой нью-йоркский друг, у которого есть связи со студиями звукозаписи, вероятно, сможет поддержать предприятие при условии, что нам удастся собрать немного бабок. Ну, что скажете?

– Все это немного… необычно, – заметила Сьюки. Ее пухлая верхняя губа, как всегда, перекрыла нижнюю, придав лицу торжественное, но в то же время веселое выражение.

– Что здесь необычного? – спросил ван Хорн не без обиды, и его физиономия снова была готова распасться на лоскуты. – Тайни Тим тоже был необычен. Как и Либерейс. И Ли Харви Освальд. В наши дни, в нашу эпоху вообще, чтобы привлечь чье-либо внимание, приходится быть экстравагантным.

– Это предприятие требует бабок? – грубо поинтересовалась Джейн Смарт.

– Так говорят, девчонки.

– Кто говорит, солнышко? – спросила Сьюки.

– О!.. – Смутившись, ван Хорн покосился на свечи, словно из-за них не видел ничего, кроме бликов. – Многие. Банкиры. Предполагаемые партнеры. – Внезапно, быть может, чтобы соответствовать старому смокингу, он принялся паясничать в своем черном облачении, изображая героев фильмов ужасов: прихрамывать и невпопад, как на шарнирах, выбрасывать ноги вперед и в стороны. – Это такой же бизнес, как и любой другой, – заявил ван Хорн. – Пойдемте в гостиную и давайте оторвемся по полной программе.

Что-то начиналось, Александра чувствовала, как нечто медленно растет внутри; словно поднималась автоматическая дверь гаража, открывая взору необозримый гладкий склон депрессии, дверь приводилась в действие неким электрическим глазком сидящего внутри ее самой сенсора, а склон, простиравшийся за ней, вел в подземелье, откуда не было пути назад; не помогут ни пилюли, ни солнечный свет, ни полноценный ночной сон. Ее жизнь оказалась построенной на песке, и Александра уже знала: все, что она увидит сегодня, чревато тоской.

Тоскливыми были и пыльные произведения поп-арта в гостиной; некоторые из флуоресцентных трубок, встроенных в потолок, либо не горели, либо мигали с назойливым жужжанием. Шумное веселье, для которого была предназначена эта огромная длинная комната, требовало гораздо большего количества гостей; она вдруг показалась Александре заброшенной церковью вроде тех, которые колорадские пионеры понастроили вдоль горных дорог и куда больше никто не ходил, – воплощение скорее угасания, чем отречения: все были просто слишком заняты, меняя свечи в своих пикапах или опохмеляясь после субботних попоек; автомобильные площадки возле этих церквей заросли травой, хотя снаружи можно было видеть, что на полочках в спинках скамей все еще лежат псалтыри.

– А где Дженни? – произнесла она вслух.

– Мадам еще прибираться в лаболатория, – ответила Ребекка. – Она столько работать, я бояться, она заболеть.

– Кстати, как там идут дела? – поинтересовалась Сьюки. – Когда я смогу наконец покрыть свою крышу киловаттами? Меня все еще останавливают на улице и спрашивают об этом из-за той статьи, которую я о вас написала.

– Вот-вот, – проворчал ван Хорн голосом чревовещателя, доносившимся из колодца, расположенного где-то сбоку от его головы. – Эти старые ретрограды, которым вы продали рухлядь Гейбриелов, как я слышал, охаивают мою идею. Да пошли они все!.. Над Леонардо тоже смеялись. И над Лейбницем. И над тем парнем, который изобрел застежку-молнию, проклятие, как там его звали? Еще один не оцененный по достоинству изобретатель. Вообще-то, я сейчас думаю над тем, не являются ли решением проблемы микроорганизмы, – почему бы не использовать уже опробованный и самовоспроизводящийся материал? Биогазовая технология. Знаете, кто в этой сфере преуспел больше всех? Китайцы! Вы можете в это поверить?

– Может, нам просто потреблять меньше электричества? – по своей репортерской привычке продолжала интервьюировать Сьюки. – И больше пользоваться усилиями собственных мышц? Например, кому нужны электрические ножи?

– Вам, если такой нож есть у соседа, – ответил ван Хорн. – А когда старый сломается, вам понадобится новый. Потом еще один. И еще. Фидель! Deseo beber![53]53
  Хочу пить! (исп.)


[Закрыть]

Слуга в бесформенной пижаме цвета хаки, имевшей жалкий, но все еще смутно воинственный вид, принес напитки и поднос с яйцами под острым соусом и маринованными пальмовыми кочерыжками. В отсутствие Дженни, как ни странно, разговор не клеился; они к ней слишком привыкли как к зрителю, перед которым блистали талантами, развлекали, шокировали и наставляли. Им недоставало ее глазеющего молчания. В надежде, что искусство – любое искусство – способно приостановить внутреннее кровотечение меланхолии, Александра бродила среди всех этих гигантских гамбургеров и керамических мишеней для дротиков, словно никогда прежде их не видела; впрочем, кое-чего она здесь действительно еще не видела. На четырехфутовом постаменте из выкрашенной черной краской фанеры под прозрачным кондитерским пластмассовым колпаком покоилась пародийно-реалистическая трехмерная копия обсыпанного сахарной пудрой свадебного торта работы Уэйна Тибода. Вместо традиционных жениха и невесты, однако, на верхнем ярусе красовались две обнаженные фигуры: розовая блондинка и округлый брюнет с чуть более густо-розовым телом – за исключением полувосставшего пениса: тот был мертвенно-белым. Александру заинтересовало, из какого материала изготовлена скульптура: в ней не было ни шероховатости, свойственной литой бронзе, ни глянца глазурованной керамики. Наверное, акриловая смола, предположила она. Убедившись, что никто, кроме Ребекки, проносившей мимо поднос с маленькими крабами, фаршированными китайской пастой шу-шу, ее не видит, Александра приподняла колпак и провела пальцем по боковой поверхности предмета, словно бы обсыпанной сахарной пудрой. На пальце остался нежный след. Она лизнула палец. Сахар. Так это настоящая сахарная пудра и настоящий торт, причем свежий!

Сопровождая речь размашистыми жестами, Даррил тем временем объяснял Сьюки и Джейн свой новый подход к энергетической проблеме:

– Если использовать достижения геотермики, то стоит вырыть шахту – а почему бы ее и не вырыть, черт возьми, роют же чуть ли не каждый день двадцатимильные тоннели в Альпийских горах, – так вот, стоит вырыть шахту, и единственное, что останется сделать, так это придумать, как не дать энергии сжечь конвертерный реактор, а то металл будет плавиться, как оловянные солдатики, доставленные на Венеру. И знаете, каково решение проблемы? Оно неправдоподобно просто: камень. Все механизмы, все сцепления и турбины нужно будет делать из камня. И это вполне возможно! Ведь уже теперь высекать из гранита разные формы умеют столь же ювелирно, как фрезеровать металл. Умеют – можете поверить? – делать даже пружины из жидкого цемента. Просто его нужно выпаривать до получения бесконечно малых частиц. В начале бронзового века так добывали металл.

Еще одним произведением искусства, которое Александра прежде не замечала, была обнаженная женская фигура, манекен, но не с матовой, как обычно, а глянцевой имитацией кожи и без шарниров в конечностях – творение, по агрессивности напоминающее Кинхольца, но гладкое и с минимумом рельефности, как в работах Тома Вессельманна. Женщина была изображена в согнутой позе, словно ее трахали сзади, с пустым и безмятежным лицом и с плоской спиной, которая могла служить столешницей. Углубление на месте позвоночника было прямым, как желоб для стока крови на скотобойне. Ягодицы вызывали воспоминания о двух связанных вместе мотоциклетных шлемах. Скульптура встревожила Александру своей кощунственно упрощенной схожестью с ее женскими фигурками. Она взяла с подноса, предложенного Фиделем, еще одну «Маргариту», с удовольствием слизала соль с края бокала (это абсурдный миф и клевета, будто ведьмы питают отвращение к соли; селитра и рыбий жир, ассоциирующиеся с христианской добродетелью, – вот чего они не выносят) и неторопливо двинулась по направлению к хозяину.

– У меня печально-эротическое настроение, – сообщила она. – Мне хочется лечь в ванну, выкурить косячок и вернуться домой. Я дала слово няне, что буду не позже половины одиннадцатого. Это была пятая няня, которой я позвонила, и я слышала в трубку, как мать кричала на нее откуда-то. Родители не желают, чтобы их дети даже приближались к нам.

– Вы разбиваете мне сердце, – ответил ван Хорн, потный и крайне взволнованный после того, как он только что заглянул в геотермическую печь. – Не торопите события. Я еще не оторвался. К тому же существует определенный план. Сейчас сюда спустится Дженни.

Александра заметила необычный блеск в налитых кровью глазах ван Хорна; он выглядел испуганным. Но что могло его напугать?

Выход Дженни был бессловесным, она появилась на покрытой ковровой дорожкой спиральной лестнице со стянутыми на затылке, как у Эвы Перон, волосами, в зеленовато-голубом банном халате до полу. В качестве отделки на халате над каждой грудью красовалось по три украшенных вышивкой разреза, похожих на большие бутоньерки; Александре они напомнили военные шевроны. Лицо Дженни с широким круглым лбом и твердым треугольным подбородком сияло чистотой и было лишено какой бы то ни было косметики; не украшала его и улыбка.

– Даррил, не напивайся, – наконец произнесла она. – Когда ты пьян, то соображаешь еще хуже, чем когда трезв.

– Но это его вдохновляет! – с присущей ей дерзостью возразила Сьюки, нащупывая стиль поведения с этой новой женщиной, живущей теперь здесь, в доме, и в некотором роде находящейся под защитой хозяина.

Дженни, проигнорировав ее замечание, повела взглядом поверх их голов:

– А где мой милый Крис?

– Молодой человек библиотека, читать журналов, – подала голос из угла Ребекка.

Спустившись на две ступеньки, Дженни обратилась к Александре:

– Александра, взгляните. – Она развязала пояс и широко распахнула халат, выставив на всеобщее обозрение свое белое тело со всеми его округлостями, детскими жировыми складками и облачком мягких волос площадью менее мужской ладони. Просьба относилась к матовой бородавке под грудью. – Вы не находите, что она растет, или мне это кажется? И еще вот здесь, выше, – добавила она, стиснув пальцы Александры и ведя ими себе под мышку. – Чувствуете там маленькую припухлость?

– Трудно сказать, – ответила Александра в смятении, ибо подобные прикосновения были уместны в заполненной паром темной бане, но не при ярком освещении. – У нас от природы столько всяких уплотнений. Я ничего не чувствую.

– Вы не сосредоточены, – упрекнула Дженни и жестом, который в иных обстоятельствах мог бы показаться любовным, повела ее правую руку к другой подмышке. – Здесь тоже есть что-то похожее. Пожалуйста, Лекса, сосредоточьтесь.

Легкая колючесть сбритых волос. Шелковистость пудры. А под кожей – уплотнения, вены, железы, узелки… В природе нет ничего однородного; Вселенная образовалась, когда кто-то щедрой рукой бросил в пространство пригоршню материи.

– Болит? – спросила Александра.

– Я бы не сказала, но что-то я чувствую.

– Думаю, это ерунда, – решила Александра.

– А оно может быть как-то связано с этим? – Дженни приподняла конусообразную упругую грудь, чтобы была лучше видна матовая бородавка, напоминавшая то ли крохотную головку цветной капусты, то ли перекошенную мордочку мопса, сотворенного из розовой плоти.

– Не думаю. У нас у всех есть такие.

Дженни вдруг нетерпеливо запахнула халат и, туго подвязав поясок, обернулась к ван Хорну:

– Ты им уже сказал?

– Дорогая, дорогая, – засуетился тот, вытирая уголки улыбающегося рта дрожащими пальцами. – Это же должна быть церемония.

– У меня сегодня от лабораторных испарений болит голова, и, вообще, хватит церемоний. Фидель, принеси мне стакан содовой воды, agua gaseosa, о horchata, por favor. Pronto, gracias[54]54
  Газированной воды или шипучки, пожалуйста. Поскорее. Спасибо (исп.).


[Закрыть].

– Свадебный торт! – воскликнула Александра с леденящим трепетом предвидения.

– Горячо, горячо, Сэнди, – похвалил ван Хорн. – Вы догадались. Я видел, как вы ковырнули торт и лизнули палец, – поддразнил он ее.

– Дело не столько в этом, сколько в манере поведения Дженни. И все же я еще не могу поверить. Знаю, но не верю.

– Дамы, вам придется в это поверить. Вот это дитя и я вчера днем, в половине четвертого, поженились. Мировой судья там, в Аппоноге, был самым безумным из всех, каких я встречал. Он заикался. Никогда не знал, что можно заикаться и при этом иметь лицензию. «В-в-в-в-ы, В-В-В-В…»

– О, Даррил, не может быть! – возопила Сьюки, так растянув губы в отнюдь не веселой улыбке, что обнажились впадинки на верхней десне.

Стоявшая рядом с Александрой Джейн Смарт зашипела.

– Как вы оба могли с нами так поступить? – продолжала Сьюки.

Это «с нами» удивило Александру, она-то считала, что от неожиданного сообщения только у нее заболело внизу живота.

– Так подло?! – не унималась Сьюки; привычное бодрое выражение всем довольной гостьи слегка окоченело на ее лице. – Мы бы по крайней мере устроили традиционный прием с подарками в доме невесты.

– Или приготовили бы какое-нибудь угощение в горшочках, – смело подхватила Александра.

– Значит, она все-таки добилась своего, – тихо пробормотала Джейн, но, разумеется, так, чтобы услышали и Александра, и остальные. – В конце концов ей все же удалось провернуть это дельце.

Щеки Дженни сделались густо-розовыми, она попробовала оправдаться:

– Мне, в сущности, и не пришлось ничего добиваться, все произошло само собой, я ведь была в доме почти постоянно и, естественно…

– Естественно, естество последовало естественным путем! – выпалила, словно плюнула, Джейн.

– Даррил, зачем вам это нужно? – в своей репортерской, по-мужски откровенной манере спросила Сьюки.

– Ну, знаете… – с глуповатым видом попытался объяснить он, – обычный набор: остепениться, осесть, ощутить какую-то надежность. Взгляните на нее. Она красива.

– Чушь собачья, – медленно вскипая, произнесла Джейн Смарт.

– При всем уважении к вам, Даррил, и притом что мне действительно нравится Дженни, она всего лишь маленькая зануда, – отважилась заявить Сьюки.

– Ну хватит, какой же это прием получается? – беспомощно произнес здоровяк, а его одетая в банный халат молодая супруга и бровью не повела, как всегда, укрывшись за хрупкой броней невинности и снобистского неведения.

Дело не в том, что ум Дженни был не так рационален, как у них, напротив, в определенных пределах он действовал даже более рационально; но ее ум напоминал клавиатуру скорее арифмометра, чем пишущей машинки. Ван Хорн попытался собрать все свое достоинство.

– Слушайте, вы, суки, – сказал он. – Откуда у вас эта уверенность, будто я вам чем-то обязан? Я ввел вас в свой дом, кормил, предоставлял возможность расслабиться, отдохнуть от ваших вшивых жизней…

– А кто сделал их вшивыми? – немедленно вставила Джейн Смарт.

– Не я. Я в городе новичок.

Вошел Фидель с подносом шампанского в бокалах на длинных ножках. Александра взяла один и плеснула его содержимым в лицо ван Хорну; изысканный напиток не долетел, замочив ему лишь ширинку и одну штанину. Единственное, чего она добилась: теперь не она, а он выглядел жертвой. В ярости Александра запустила бокалом в скульптуру, изображавшую искореженные и сцепленные автомобильные бамперы; это ей удалось бы лучше, если бы на полпути бокал не превратился в ласточку и не метнулся в сторону. Тамбкин, вылизывавшая себя на одном из шелковых диванов, терзая алчным язычком крохотную розовую залысинку в своей роскошной длинношерстной шубке, моментально вскинулась и приготовилась к охоте; с комичной кошачьей важностью, неотступно следя зелеными глазищами за добычей, она прокралась вдоль спинки полукруглого дивана, но, дойдя до края, растерянно заморгала: птица вспорхнула на подвесное пенопластовое облако работы Марджори Страйдер.