Текст книги "Иствикские ведьмы"

– Эй, я все это вовсе не так себе представлял, – с обидой сказал ван Хорн.

– А как вы это себе представляли, Даррил? – спросила Сьюки.

– Как взрыв ликования. Мы думали, вы до чертиков обрадуетесь. Это ведь вы нас свели. Вы были нашими купидонами. Подружками невесты.

– Я никогда не думала, что они обрадуются, – поправила его Дженни. – Просто я не могла представить, что они поведут себя так невоспитанно.

– А почему бы им не радоваться? – Возражая Дженни, ван Хорн, словно в мольбе, простер к ней свои странные эластичные руки, в этот момент они имели вид заправской супружеской пары. – Мы бы за них порадовались, – сказал он, – если бы какой-нибудь тупица снял их с прилавка. Я хочу сказать: к чему эта идиотская зависть, когда весь наш проклятый мир готов сгореть в напалме? Как вы можете быть такими буржуазными, черт вас дери?

Сьюки смягчилась первой. Возможно, просто проголодалась.

– Ладно, – сказала она. – Давайте есть торт. Хорошо бы он оказался начиненным травкой.

– Так и есть. И притом самой лучшей – оринокской бежевой.

Александра не выдержала и рассмеялась: Даррил был так забавен и растерян оттого, что распадалась компания, он жаждал примирения.

– Такой не существует, – возразила она.

– Нет, существует, надо только знать нужных людей. Ребекка знает ребят, которые приезжают на бредово раскрашенном фургончике с южной окраины Провиденса. Амброзия для сердитых, честное слово. Вы улетите отсюда на крыльях. Кстати, что там у нас с приливом?

Значит, ван Хорн помнил, как отважно Александра в тот день перешла вброд через ледяной прилив, а он издали, с берега, кричал ей: «Вы можете летать!»

Торт был водружен на спину-столешницу скрюченной ню. Марципановые фигуры сняли и стали передавать по кругу. Александре достался пенис – своего рода дань. Раздавая торт, Даррил бормотал:

– Hoc est enim corpus meum[55]55
  Воистину вот вам тело мое (лат.).


[Закрыть].

А когда приступили к шампанскому, произнес:

– Hic est enim calix sanguinis mei[56]56
  Воистину вот вам чаша крови моей (лат.).


[Закрыть].

У Дженни, сидевшей напротив Александры, лицо было сияюще-румяным: это просвечивал сквозь кожу ликующий ток крови; она не скрывала радости. Душа Александры потянулась к ней как к собственной юности. Они пальцами засовывали торт друг другу в рот; вскоре его опротивевший цилиндр выглядел как добыча, выпотрошенная шакалами. Потом, сцепив испачканные кремом руки и повернувшись спинами к скрюченной фигуре, на левой ягодице которой Сьюки помадой и сахарной пудрой нарисовала ухмыляющуюся физиономию с торчащими вперед зубами, водили хоровод, распевая на древний лад: «Emen hatan, Emen hetan» и «Har, har, diable, diable, saute ici, saute la, jou ici, jou la!»[57]57
  Эй, эй, дьявол, дьявол, прыгай сюда, прыгай туда, поиграй здесь, поиграй там! (фр.)


[Закрыть]

Джейн, самая пьяная из них к тому времени, пыталась спеть все куплеты этой мерзкой песни песней эпохи Якова I «Звяк-бряк», пока смех и алкоголь окончательно не замутили ей память. Ван Хорн жонглировал сначала тремя, потом четырьмя, потом пятью мандаринами, его руки бешено мелькали в воздухе, превращаясь в неразличимые пятна. Кристофер Гейбриел высунул голову из библиотеки, чтобы посмотреть, что за бурное веселье происходит в зале. Фидель снова принес убранных маринованных капибаров. Вечеринка, похоже, раскручивалась успешно, но, когда Сьюки предложила перейти в баню, Дженни не без металла в голосе объявила:

– Бочка зацвела, поэтому воду спустили, и мы ждем человека из Наррагансетской санитарной службы, который должен обработать тиковое дерево антибактериальными препаратами.

Таким образом, Александра попала домой раньше, чем ожидала, к удивлению няни, которую застала на диване в нижней комнате со своим приятелем. Пришлось дать задний ход и вернуться минут через десять, чтобы расплатиться со смущенной девушкой. Та была дочерью Арсенолтов и жила в центре города; молодой человек приехал, чтобы отвезти ее домой, как она объяснила. После ее отъезда Александра поднялась на второй этаж, на цыпочках вошла в спальню Марси и убедилась, что ее семнадцатилетняя, но вполне оформившаяся как женщина дочь невинно спит в своей кровати. Однако еще долго в ночи ее преследовал образ бледных бедер Арсенолтовой дочери, сомкнутых вокруг волосатых ягодиц безвестного молодого человека, чьи джинсы были спущены ровно настолько, насколько нужно, чтобы выпустить на свободу гениталии, в то время как на девушке не оставалось решительно ничего. Эта картина жгла мозг Александры, как и луна, плывущая назад сквозь рваные тревожные облака.

Как в старые добрые времена, они снова собрались втроем, на сей раз у Джейн Смарт, в ее большом фермерском доме, который в свое время знаменовал для Джейн сокрушительное падение после чудесного, с тринадцатью комнатами викторианского дома с отдельными коридорами для прислуги, декоративной лепниной на потолках, стеклянными канделябрами работы Тиффани, дома, стоявшего на Вейн-стрит, в одном квартале от ее пересечения с Оук-стрит, подальше от воды, в котором прошли их с Сэмом лучшие годы. Теперешний ее дом представлял строение с комнатами, устроенными на разных уровнях, располагавшееся на стандартном участке в четверть акра, обшитое дранкой и выкрашенное в ядовито-синий цвет. Предыдущий владелец, инженер-механик, который не мог найти себе работу по специальности и в конце концов в поисках достойного места службы переехавший в Техас, тратил свободное время, которого у него было в избытке, на перестройку маленького дома «под старину»: сооружал из соснового дерева буфеты и фальшивые коробчатые балки, обшивал стены панелями с сучковатым узором и искусственными «шрамами» от стамески и даже сделал выключатели в форме деревянных рычажков, а унитаз упаковал в короб из дубовых досок от бочки. Кое-где стены были обвешаны старинными плотницкими инструментами – рубанками, рамными пилами и ножами для резьбы по дереву; а в перила на лестничной площадке, разделявшей соседние уровни, он даже умудрился хитроумно встроить небольшую прялку. Джейн открыто не протестовала против этого суматошно-изобильного орнаментального наследия пуританизма, но ее с детьми презрительное отношение к нему постепенно подтачивало столь милый сердцу инженера образ. Тщательно выточенные выключатели ломались от резких рывков. Одна доска обшивки унитаза отлетела, когда кто-то пнул ее ногой, и весь короб рассыпался. Аккуратные коробочки-держатели туалетной бумаги тоже развалились. Уроки фортепиано Джейн давала в дальнем конце длинной гостиной, располагавшейся шестью ступеньками выше кухни-столовой, и не покрытый ковром пол этой комнаты хранил пагубные следы ее гнева. Нога виолончели продырявила его везде, где Джейн приходило в голову поставить стул и пюпитр, а она таскала их повсюду, не имея постоянного места для упражнений. И это были далеко не все метки наносимого владению ущерба; в маленькой, сравнительно новой летней пристройке, сооруженной из сосновых досок и отделанной дешевыми материалами по типовому проекту, который серийно воплощали в жизнь строительные бригады, повсюду виднелись свидетельства недолговечности: облупившаяся краска, дыры в пластиковых покрытиях, недостающие черепицы на кухонной крыше. Ужасный доберман-пинчер Джейн, Рандолф, грыз перекладины, соединяющие ножки стульев, и когтями процарапывал двери насквозь. Как сформулировала это для себя Александра, Джейн жила в некоем зыбком мире, состоявшем наполовину из музыки, наполовину из озлобленности.

– Ну, что будем делать? – задала сакраментальный вопрос Джейн, когда стаканы были наполнены и первая волна сплетен утихла, ибо серьезному обсуждению сегодня подлежало только одно событие: внезапная и оскорбительная женитьба Даррила ван Хорна.

– Какой самодовольной она была в этом длинном халате и как по-хозяйски вела себя! – вспомнила Сьюки. – Ненавижу ее! Подумать только: ведь это я впервые привезла ее туда поиграть в теннис. Я и себя за это ненавижу. – Она закинула в рот пригоршню соленых семечек, испачкав губы шелухой.

– Кстати, играла она с нами на равных, помните? – заметила Александра. – Синяк у меня на бедре не сходил несколько недель.

– Это должно было нас насторожить, – подхватила реплику Сьюки, снимая с губы зеленую чешуйку, – дать понять, что она вовсе не та беспомощная куколка, за которую себя выдает. Все дело в том, что я чувствовала вину из-за Клайда и Фелисии.

– Ах, брось ты! – взвилась Джейн. – Вовсе ты не чувствовала вину, с чего бы это? Не ты свихнула Клайду его прогнившие мозги, и не ты превратила Фелисию в чуму.

– Они представляли некий симбиоз, – задумчиво произнесла Александра. – А Сьюки нарушила его, проявив доброту к Клайду. У меня такая же история с Джо, разница лишь в том, что мне удается потихоньку «отводить свои войска». Деликатно. Чтобы постепенно разрядить обстановку. Люди… – продолжала размышлять она, – люди склонны взрываться.

– А разве ты ее не ненавидишь? – спросила Сьюки. – Ведь мы понимали, что если ему и суждено кому-нибудь из нас троих принадлежать, после того как притупится новизна ощущений и все такое прочее, так это тебе. Правда, Джейн?

– Нет, не правда, – последовал непререкаемый ответ. – Мы с Даррилом оба музыканты. И оба исповедуем непристойность.

– А кто сказал, что мы с Лексой боимся непристойности? – возразила Сьюки.

– Вам для этого требуется прилагать усилия, – ответила Джейн. – И в ваших характерах есть другие грани: вы можете быть и святошами. Вы не так преданы, как я. Для меня же не существует никого, кроме Даррила.

– Ты, кажется, говорила, что встречаешься с Бобом Озгудом? – заметила Александра.

– Я говорила, что даю уроки фортепиано его дочери Деборе, – огрызнулась Джейн.

Сьюки расхохоталась:

– Видела бы ты, с каким надменным видом это произносишь. Как Дженни, когда она назвала нас дурно воспитанными.

– А вы обратили внимание, как она, такая кроткая и бесстрастная, подмяла его под себя! – вспомнила Александра. – Я поняла, что они поженились, как только она вошла в зал: позже всех и по-хозяйски. И ван Хорн был не такой, как всегда. Вел себя гораздо менее вызывающе, можно даже сказать, робко. Грустно все это.

– Мы преданы не меньше тебя, душенька, – сказала Сьюки, обращаясь к Джейн. – Но что мы можем сделать, кроме как хорошенько осадить их и снова стать прежними милыми самими собой? Думаю, после всего случившегося нам может быть еще лучше вместе. Я, например, чувствую себя ближе к вам, чем несколько месяцев назад. К тому же все эти острые закуски, которыми пичкал нас Фидель, испортили мне желудок.

– Что мы можем сделать? – риторически переспросила Джейн. Ее черные, разделенные посередине строгим пробором волосы упали на лицо, и она резко откинула их назад. – Но это же очевидно. Мы можем напустить на нее порчу.

При этом слове, как при виде падающей звезды, внезапно прочертившей небо, воцарилось молчание.

– Если тебя так обуревает негодование, ты сама можешь наслать на нее порчу, – сказала Александра. – Мы тебе для этого не нужны.

– Нет, нужны. Здесь требуются усилия всех троих, потому что это должен быть отнюдь не легкий сглаз, от которого на нее просто нападет пчелиный рой или целую неделю будет болеть голова.

Наступила тревожная пауза.

– А что с ней должно случиться? – неуверенно спросила наконец Сьюки.

Джейн стиснула губы, чтобы не произнести рокового слова – эквивалента латинского «канцер»[58]58
  Имеется в виду слово «рак», по-английски «cancer». (Примеч. ред.)


[Закрыть].

– Думаю, после прошлой вечеринки ясно, чего она боится. А когда в человека вселяется такой страх, довольно малюсенького психокинетического толчка, чтобы он сбылся.

– Бедное дитя! – невольно вырвалось у Александры, которая тоже страдала от этого страха.

– «Бедного дитя» больше не существует, – решительно заявила Джейн. – Теперь оно… – ее узкое лицо приобрело еще более высокомерный вид, – теперь оно – миссис Даррил ван Хорн.

Снова помолчали. Потом Сьюки спросила:

– А что нужно делать?

– Ничего особенного. Александра слепит из воска ее фигуру, и мы, войдя под конус могущества, воткнем в нее булавки.

– Почему я? – выразила недовольство Александра.

– Это просто, моя дорогая. Потому что ты – скульптор, а мы – нет. И ты все еще имеешь контакт с более могущественными силами. Мои заклинания в последнее время имеют обыкновение отклоняться градусов на сорок пять от заданного направления. С полгода назад, когда мы еще встречались с Реем, я хотела убить кошку Греты, но, судя по его рассказам, добилась лишь того, что извела всех грызунов в доме. Из-под пола несколько недель несло вонью, но кошка осталась омерзительно здоровой.

– Джейн, тебе никогда не бывает страшно? – спросила Александра.

– С тех пор как я приняла себя такой, какая есть, – нет. Сносная виолончелистка, отвратительная мать и скучная любовница.

Против последнего утверждения подруги из вежливости бурно запротестовали, но Джейн была непреклонна:

– Начинаю я неплохо, но когда мужчина оказывается сверху и во мне, меня одолевает чувство обиды.

– А ты представь, что это твоя собственная рука, – посоветовала Сьюки. – Я иногда так делаю.

– Или думай, что это ты трахаешь его, – подсказала Александра, – и он лишь игрушка в твоих руках.

– Слишком поздно. Теперь я нравлюсь себе такой, какая есть. Будь я чуточку счастливее, я была бы менее эффективна. Вот что я сделала для начала. Когда Даррил передавал по кругу марципановые фигуры, я откусила голову от той, которая изображала Дженни, но не проглотила, а при первом удобном случае выплюнула ее в носовой платок. Вот она. – Джейн подошла к роялю, открыла крышку, достала изнутри мятый носовой платок, вернулась и со злорадным видом развернула его.

Маленькая гладкая конфетная головка, проведя несколько минут во рту Джейн, стала еще более гладкой, но тем не менее сохранила отдаленное сходство с круглым лицом Джейн: водянистые голубые глаза с застывшим взглядом, светлые волосы, такие тонкие, что, казалось, облепляют череп, как слой краски, отсутствующее выражение лица, в котором было нечто вызывающее, непокорное и – да! – раздражающее.

– Это неплохо, – одобрила Александра, – но нужно иметь что-нибудь более интимное. Лучше всего кровь. В старых рецептах чаще всего рекомендуется менструальная кровь. Ну и разумеется, волосы. Обрезки ногтей тоже пригодились бы.

– Кусо-очек пупови-ины, – пропела Сьюки, слегка захмелевшая от двух бурбонов.

– Экскременты, – серьезно продолжала Александра, – хотя, если вы не в Африке или Китае, их трудно раздобыть.

– Подождите, никуда не уходите, – велела Джейн и вышла из комнаты.

Сьюки рассмеялась:

– Нужно будет написать статью для провиденсского «Джорнал балетин»: «Туалеты со смывом как причина упадка ведьмовского искусства». Они приглашали меня сотрудничать, если я решу вернуться в журналистику.

Она скинула туфли, поджала под себя ноги и положила руку на спинку ядовито-зеленого дивана Джейн. То были времена, когда даже женщины весьма зрелого возраста носили мини-юбки, и кошачья поза Сьюки обнажала почти все бедро, не говоря уж о веснушчатых блестящих коленях, совершенных по форме, как куриное яйцо. На ней было пронзительно-оранжевое шерстяное платье-пуловер чуть длиннее свитера; сочетание вульгарной зелени дивана с этим вызывающе ярким цветом производило захватывающий эффект столкновения, всплеска, какой свойствен пейзажам Сезанна; не будь оно таким чудным и восхитительно смелым, могло бы показаться уродливым. На лице Сьюки запечатлелось то выражение, которое Александра находила эротичным: глаза неестественно влажные и блестящие, от помады, из-за того что Сьюки слишком много смеялась и болтала, остался лишь внешний контур. Эротичной казалась Александре даже наименее привлекательная часть ее лица – короткий, толстый и весьма бесформенный нос. «Нет никаких сомнений, – бесстрастно подумала Александра, – что после женитьбы ван Хорна мое сердце встало на вечный якорь, и, если бы подруги не делили со мной это несчастье, мне не осталось бы ничего, кроме пустоты одиночества». Она теперь не обращала никакого внимания на детей: видела их шевелящиеся губы, но звуки, срывавшиеся с них, были для нее лишь бессмысленным лепетом на непонятном языке.

– Ты все еще торгуешь недвижимостью? – спросила Александра.

– Да, солнышко. Но это так мало дает. Вокруг сотни других разведенных женщин, которые месят грязь на улицах, водя клиентов по домам.

– Однако тебе удалось провернуть сделку с Холлоубредами.

– Да, конечно, но это лишь позволило расплатиться с долгами. А теперь я снова увязаю в них, и это приводит меня в отчаяние. – Сьюки широко улыбнулась, губы расплющились, как подушки, на которые кто-то сел. Она похлопала рукой по дивану. – Великолепная, иди сюда, сядь рядом. А то мне приходится кричать. Что за акустика в этом отвратительном доме! Не представляю, как она это выдерживает: говорить и слышать эхо собственного голоса.

Сбегав наверх, на уровень, где одним лестничным полумаршем выше располагались спальни, Джейн принесла какое-то сокровище, аккуратно завернутое в льняное полотенце для рук. Ее аура возбужденно светилась и пульсировала, как северное сияние.

– Вчера вечером, – сказала она, – я так расстроилась и рассердилась из-за всего случившегося, что не могла спать, поэтому встала, с ног до головы натерлась аконитом и кремом «Ноксема» для рук, чуть-чуть добавив в него серого пепла, который образуется, когда ставишь плиту на режим самоочистки, и полетела в поместье Леноксов. Это было чудесно! Повсюду повылезали весенние квакши, и почему-то чем выше поднимаешься, тем лучше слышишь их. У Даррилов внизу все еще было полно гостей, хотя минула полночь. Из стереосистемы во всю мочь грохотала карибская музыка, которую там исполняют на промасленных барабанах, а на подъездной аллее стояло несколько машин – не знаю чьих. Я нашла окно спальни, приоткрыла его дюйма на два и тихонечко проскользнула внутрь…

– Ой, Джейн, как страшно! – воскликнула Сьюки. – А если бы Носатый тебя унюхал? Или Тамбкин?

Насчет Тамбкин ван Хорн серьезно уверял, будто в ее пушистое тельце вселилась душа ньюпортского барристера восемнадцатого века, который, страдая чудовищными зубными болями и абсцессами, этим бичом всех предыдущих веков, пристрастился к опиуму, присвоил деньги фирмы и, чтобы спасти себя от тюрьмы, а семью от позора, завещал душу темным силам. Поэтому кошечка могла по собственному желанию превращаться то в пантеру, то в хорька, то в гиппогрифа.

– Я обнаружила, что капля слабительного из экскрементов арктической чайки убивает запахи, – ответила Джейн, недовольная тем, что ее перебили.

– Продолжай, продолжай, – взмолилась Сьюки. – Итак, ты открыла окно. Как ты думаешь, они спят в одной постели? Как она это выдерживает? У него же под шерстью тело холодное и липкое. Когда приближаешься к нему, ощущение такое, будто открываешь холодильник, в котором что-то испортилось.

– Давай дадим Джейн закончить свой рассказ, – по-матерински увещевательно произнесла Александра.

В последний раз, когда она попыталась летать, ее астральное тело поднялось, а физическое осталось лежать в кровати и показалось ей таким маленьким и жалким, что Александра испытала приступ стыда и немедленно вернулась в свою грузную оболочку.

– Снизу доносился шум вечеринки, – продолжила Джейн. – Мне кажется, я слышала голос Рея Неффа, он пытался солировать в хоре. Я нашла ванную, ее ванную.

– Откуда ты узнала, что это ее ванная?

– Это было нетрудно, и я теперь много знаю о ее привычках. Внешне она ведь очень аккуратна, а на самом деле – неряха. Там везде валялись бумажные салфетки, измазанные помадой, выпотрошенная упаковка с противозачаточными пилюлями в виде календарика, чтобы не забыть дни приема, расчески, забитые длинными волосами. Кстати, она их красит. На умывальнике стояла бутылка с «Клеролом» цвета «блонд». Прессованные тени и пудра, а также румяна – убей меня, ни за что не стала бы пользоваться всей этой косметикой. Пусть я старая ведьма и знаю это, но я и хочу выглядеть старой ведьмой.

– Детка, да ты красавица! – возразила Сьюки. – У тебя волосы как вороново крыло. И черепаховые, то есть цвета черепахового панциря, глаза. Ты быстро загораешь, – если бы я загорала, как ты! Почему-то никто не принимает всерьез веснушчатых. Я кажусь людям смешной, даже когда готова разреветься.

– И что ты принесла в этом аккуратно сложенном полотенце? – спросила Александра, обращаясь к Джейн.

– Это его полотенце. Я его украла, – сообщила Джейн, хотя изящная монограмма на полотенце, скорее, напоминала букву «Р» или «Q». – Вот смотрите. Я пошарила в ее мусорной корзине под умывальником. – Джейн осторожно развернула розовое полотенце, внутри которого оказалась куча разрозненного интимного мусора: змеиный клубок длинных волос, снятых с расчески, смятая бумажная салфетка «Клинекс» с рыжевато-коричневым пятном грязи посредине, квадратик туалетной бумаги с запечатленным на нем вагинальным оттиском губ, только что накрашенных помадой, ватная затычка от флакона с таблетками, алая нитка от упаковки бактерицидного пластыря, обрывки использованной зубной нити. – Но самое ценное, – продолжала Джейн, – вот эти маленькие волоски – вы их видите? Посмотрите внимательнее. Я их нашла на дне ванны, они прилипли к краям сливного отверстия – она настолько нечистоплотна, что даже не споласкивает после себя ванну. Я накрыла их влажным полотенцем, и они к нему прилипли. Это волосы с ее ног, она брила ноги в ванне.

– Очень мило, – подхватила Сьюки. – Джейн, ты ужасна, но мне преподала урок: всегда буду теперь мыть после себя ванну.

– Как ты думаешь, этого достаточно? – спросила Джейн Александру. Ее глаза, которые Сьюки назвала «черепаховыми», на самом деле были светлее, и в них блуждали мерцающие янтарные искорки.

– Достаточно для чего? – вопросом на вопрос ответила Александра, хотя уже знала ответ. Она прочла его в мыслях Джейн, и от этого кто-то словно стал грызть образовавшееся за несколько дней до того воспаленное место внизу живота, реально угрожая сглодать его.

– Достаточно для того, чтобы навести порчу, – ответила Джейн.

– Почему ты спрашиваешь об этом меня? Наведи ее сама и посмотри, что получится.

– Нет уж, милая моя. Я же сказала: у нас нет твоего… как бы это выразиться? Твоего доступа к глубинным течениям. Мы со Сьюки – всего лишь иголки-булавки: можем уколоть, поцарапать – но и только.

Александра повернулась к Сьюки:

– А ты что по этому поводу думаешь?

Сьюки попыталась придать лицу глубокомысленное выражение, что оказалось затруднительно в данный момент, поскольку она была подшофе; верхняя губа очаровательно прикрыла слегка выпирающие вперед зубы.

– Мы с Джейн поговорили по телефону. Немного. Да, мы хотим, чтобы ты участвовала в этом вместе с нами. Хотим. Решение должно быть единогласным, как при голосовании. Ты знаешь, прошлой осенью я поворожила немного, чтобы свести вас с Даррилом, и в определенной мере это сработало. Но только в определенной. Честно говоря, душенька, мне кажется, что моя сила иссякает день ото дня, все становится таким унылым. Однажды я взглянула на Даррила, и мне показалось, что он вдруг странным образом захлопнулся… Сдается мне, его что-то пугает.

– Тогда почему бы не уступить его Дженни?

– Ну уж нет! – вмешалась Джейн. – Ей он не дос-ста-нется. Она его украла, ос-ставила нас в дураках. – Ее «с-с» повисли в воздухе длинной, израненной шрамами комнаты, как дымок от ароматических палочек.

Одним коротким лестничным маршем ниже, там, где была кухня, и выше, там, где располагались спальни, слышалось отдаленное шипение и бормотание, означавшие, что дети Джейн припали к телевизорам. Где-то случилось еще одно убийство. Президент выступал с речами только на военных объектах. Счет жертвам постоянно рос, и одновременно росло проникновение противника в наши тылы.

Александра продолжала смотреть на Сьюки в надежде, что ее освободят от этой грозно маячившей впереди обязанности.

– Ты ворожила, чтобы свести нас с Даррилом, в тот день, когда случился высокий прилив? Значит, он не сам почувствовал влечение?

– Ну что ты, конечно сам, детка, – неуверенно возразила Сьюки. – Впрочем, кто знает? – Она неопределенно пожала плечами. – Я обмотала вас зеленой садовой бечевкой, а когда через несколько дней заглянула под кровать, увидела, что крысы или еще кто прогрызли ее, – может, их привлекла соль, попавшая на бечевку с моих рук?

– Это было нехорошо с твоей стороны, – упрекнула Джейн, – ты ведь знала, что я сама хотела его заполучить.

Для Сьюки выдался подходящий момент, чтобы сказать Джейн, что она больше любит Александру; но вместо этого она произнесла:

– Мы все хотели его заполучить, но я считала, что ты можешь собственными силами добиться всего, чего хочешь. Так оно, в сущности, и вышло. Ты ведь безвылазно торчала там, музицируя до одури, если, конечно, это так называется.

Это был удар по самолюбию Александры, и она воскликнула:

– А, черт! Давайте! – Решение казалось простейшим: в некотором роде прочистить еще одну пазуху в мировом организме, забитом бескрайней грязью.

Осторожно, стараясь не касаться предназначенных для ворожбы предметов, чтобы не оставить на них ни грана собственной субстанции – кожной соли или жира, а также многочисленных бактерий – и, таким образом, не подвергнуть себя опасности, три женщины вытряхнули бумажные салфетки, длинные светлые волосы, красную нить от упаковки пластыря и, самое главное, волоски, сбритые с ног и шевелившиеся в волокнах полотенца, словно крохотные живые существа, в керамическую пепельницу, которую Джейн украла из «Бронзовой бочки» еще тогда, когда захаживала туда с Неффами после репетиций. Потом Джейн положила туда же марципановую головку, спасенную ею во рту, и с помощью картонной спички разожгла небольшой погребальный костер. Салфетки вспыхнули оранжевым пламенем, волосы, потрескивая, засветились голубым огнем, испуская запах паленой птицы, марципан скукожился, превратившись в пузырящийся черный сгусток. Дым поднялся к потолку и повис, наподобие паутины, на его искусственной поверхности, сделанной из тонких плит сухой штукатурки, покрытых краской, смешанной с песком, – чтобы имитировать настоящую штукатурку.

– Так, теперь скажи, есть ли у тебя старый подсвечник? – спросила Александра у Джейн Смарт. – Или, может, где-нибудь в ящике завалялись свечи для торта? Пепел нужно растолочь и смешать с половиной чашки расплавленного воска. Возьми кастрюльку, только сначала тщательно смажь ее маслом – и дно и стенки, – потому что, если хоть немного воска к ней прилипнет, заклинание не сбудется.

Пока Джейн выполняла в кухне ее распоряжение, Сьюки положила ладонь на плечо Александры и сказала:

– Голубушка, я понимаю, что тебе не хочется это делать.

Ласково водя пальцем по сухожилиям доверчиво протянутой руки, Александра заметила, что веснушки, щедро разбросанные по тыльной поверхности ладони и первым фалангам пальцев, иссякали по мере приближения к ногтям, словно смесь недостаточно хорошо взболтали.

– Напротив, – заверила она подругу, – это доставляет мне огромное удовольствие. Это же искусство. К тому же я польщена тем, как вы обе в меня верите. – И, неожиданно наклонившись, поцеловала Сьюки в замысловато очерченные припухлые губы.

Сьюки вперила в нее удивленный взор. Сузившиеся зрачки приняли форму тени, падавшей от головы Александры, и отдрейфовали в сторону от зеленых радужных оболочек.

– Но тебе ведь нравилась Дженни.

– Только ее тело. Я любила его так же, как тела собственных детей. Помнишь, как они пахнут в младенчестве?

– О, Лекса, как ты думаешь, у кого-нибудь из нас еще будут когда-нибудь дети?

Теперь настала очередь Александры неопределенно пожать плечами. Вопрос казался сентиментальным и беспомощным.

– А ты знаешь, что использовали ведьмы для изготовления свечей? Детский жир! – сказала она и встала, не очень уверенно: водка не отравляет дыхание и содержит совсем немного калорий, но и она не проходит сквозь организм наподобие потока нейтрино, не оставляя следа. – Пойдем на кухню, поможем Джейн.

Джейн нашла старую коробку с розовыми и голубыми свечками для торта в глубине ящика. Воск, переплавленный в обмазанной маслом кастрюле и смешанный с пеплом их маленького погребального костерка, приобрел жемчужный цвет с серовато-лавандовыми вкраплениями.

– Так, теперь – что у тебя можно использовать в качестве формы для заливки? – спросила Александра.

Они порылись среди кухонного скарба, паштетную формочку отвергли сразу, как слишком большую, с сомнением повертели в руках кофейные чашки и рюмки для ликера и остановились наконец на старомодной апельсиновой соковыжималке из тяжелого стекла, сделанной в форме сомбреро с желобком на полях. Александра перевернула ее вверх дном и ловко влила воск в полую «тулью»; горячая смесь зашипела внутри ребристого конуса, но стекло не лопнуло. Потом она подержала внешнюю часть перевернутого конуса под струей холодной воды, стукнула соковыжималкой о край раковины, и выпуклый комок воска, еще теплый, упал ей в руку. Александра сжала его, чтобы придать продолговатую форму. Зародыш будущей человеческой фигуры с четырьмя углублениями от пальцев уставился на нее с ладони.

– Черт, – сказала она, – нужно было оставить несколько волосков.

– Сейчас посмотрю, – может, в полотенце что-нибудь застряло, – заторопилась Джейн.

– И заодно посмотри, нет ли у тебя, случайно, ногтечистки, – попросила Александра. – Или длинной пилки для ногтей. Чтобы вырезать. Я могу обойтись даже шпилькой для волос.

Джейн как ветром сдуло. Она была предназначена для того, чтобы исполнять распоряжения – Баха, Поппера, хозяина преисподней. Пока она отсутствовала, Александра объяснила Сьюки:

– Хитрость заключается в том, чтобы не убрать больше, чем нужно. Каждая крошка несет теперь в себе частичку магии.

Она выбрала среди ножей, висевших на магнитном держателе, тупой кривой резак с деревянной ручкой, облезлой и размягчившейся в результате многочисленных прохождений через посудомоечную машину, и вырезала на воске два кольцевых углубления – шею и талию. Стружки упали на махровое полотенце, расстеленное на пластиковой стойке. Положив несколько стружек на кончик ножа и подставив под него зажженную спичку, Александра покапала расплавленным воском на приобретающую очертания женской фигуры заготовку, чтобы изобразить груди. Таким же образом она сделала утолщения на животе и бедрах будущей скульптуры. Потом выстругала ноги с крохотными – в своем стиле – ступнями. Оставшуюся при этом стружку снова нагрела, накапала на заготовку и разровняла – получились ягодицы. Все это время Александра держала в голове образ девушки, такой, какой сохранился у нее от совместных посещений бани. Руки были наименее важной деталью, поэтому она лишь наметила их абрис по бокам. А вот лоно вырезала рельефно кончиком ножа, который держала вертикально лезвием внутрь. Остальные складки и контуры Александра доработала с помощью принесенной Джейн ногтечистки. Джейн нашла также и еще один длинный волос, застрявший в махре полотенца. Поднеся к свету, она попыталась получше рассмотреть его: хотя волос казался почти бесцветным, похоже, в нем не было оттенка ни черноты, ни рыжины, он был светлее, тоньше и однороднее, чем оказался бы волос с головы Александры.